С этими словами Богдан почтительно сделал шаг вперед и, снова коротко поклонившись, обеими руками протянул листок письма в сторону Чжу Цинь-гуя. Листок задрожал на весу.
– Срединный помощник минфа Оуянцев-Сю имеет подозрение, что именно неполучение вами этого письма, драгоценнорожденный юаньвайлан, не дает упокоиться духу вашей несчастной младшей супруги, – сообщил цзайсян.
Чжу Цинь-гуй вскочил. Губы его задрожали, он шагнул навстречу Богдану и почти выхватил листок у него из рук. Вчитался. Отчетливо было видно, как бегают его глаза по строкам: раз, другой, третий…
– Письмо было скрыто старыми листьями груши, – пояснил Богдан смиренно.
Наконец Чжу Цинь-гуй оторвался от письма и поднял взгляд на Богдана. Тот с изумлением и сочувствием увидел в глазах юаньвайлана слезы.
– Вы… – начал было Чжу Цинь-гуй, но голос его дрогнул, и он вынужден был прерваться. Сглотнул. Теперь листок бумаги дрожал уже в его руке. – Вы прочитали это?
– К сожалению, ничтожный подданный никак не мог предположить, что содержание этой бумаги столь интимно, – ответил Богдан. – Но если бы он не прочитал, то не имел бы счастья донести это письмо до того, кому оно предназначалось. Надо полагать, ваша яшмовая супруга, написав его, взяла с собой, чтобы, сидя под грушей, еще раз обдумать свои слова Там ее и настигла смерть от разрыва сердца, и письмо затерялось в траве, затем – под листопадами и дождями…
Чжу Цинь-гуй обессиленно опустился на свое место. Чувствовалось: императорского племянника не держат ноги.
Его спутник оторопело глядел на своего господина.
Чжу Цинь-гуй снова перечел письмо, и никто не смел нарушить неосторожным словом его последнее общение с безвременно почившей возлюбленной.
|
|
– Вы поняли, о чем здесь говорится? – чуть хрипло спросил Чжу Цинь-гуй.
– Ничтожному минфа достаточно того, чтобы это понял драгоценнорожденный Тайюаньский хоу, – уклончиво ответил Богдан и сел на свое место.
– По словам драгоценного единочаятеля Оуянцева, – по-прежнему сухо продолжил цзайсян, – его друг, кот коего первым обнаружил письмо, был взят несколько часов назад под стражу по вашему, драгоценнорожденный юаньвайлан, именному повелению. Это связано с тем, что вы уже тогда знали об обнаружении письма? Или это связано с какими-либо иными причинами?
Евнух Чжу Цинь-гуя с каким-то подчеркнуто отсутствующим видом, ровно все происходящее его не касалось, ровно он вообще ничего не слышит, смотрел прямо перед собой. Богдану это показалось странным – но он тут же забыл о том, потому что реакция юаньвайлана была, напротив, чрезвычайно бурной. Он снова вскочил:
– Я? Под стражу?
– Драгоценный минфа, покажите оставленное стражами повеление, – бесстрастно сказал цзайсян.
Богдан, снова поднявшись и коротко поклонившись в сторону Чжу Цинь-гуя, достал из другого кармана сложенную вчетверо бумагу с печатью и развернул. Хоу кинулся к нему, выхватил повеление и прочел, потом повертел в руках…
– Ничего не могу понять… – почти простонал он.
– Это дело требует самого тщательного разбирательства, – уронил цзайсян, – и о нем, несмотря на праздник, будет немедленно доложено владыке.
– Да я понимаю… – пробормотал в полном ошеломлении хоу. – То есть я ничего не понимаю, но… Я же помню вас! Мы сегодня днем так неловко столкнулись нос к носу, что чуть не ушибли друг друга… И ваш друг еще пробормотал мне вслед что-то укоризненное…
|
|
– А через несколько часов этот друг был вами самоуправно арестован по обвинению в Великой непочтительности, – продолжил цзайсян.
– Мной? – переспросил несчастный хоу и опять уставился на повеление, словно это был страшный призрак. В глазах его метался ужас. – Да… Моя печать… Но неужели вы думаете, что я позволил бы себе… из-за нелепого, мелкого недоразумения… Цзайсян, вы же знаете меня не первый год!
– Именно поэтому я так удивлен, – уронил цзайсян.
Хоу взял себя в руки.
– Так, – сказал он. – Разобраться, конечно, надо, и я в этом заинтересован более всех. Моя печать! – Он перевел взгляд с повеления, которое держал правой рукой, на листок письма, который трепетал в левой. Губы его опять затряслись. – Цюн-ну… если бы… если бы сразу… – Он умолк и снова постарался овладеть собой. Отложил оба документа. – Прежде всего, драгоценно-рожденный цзайсян, пока мы тут беседуем… в вашем присутствии я не могу распоряжаться сам… Я прошу вас дать мне разрешение повелеть незамедлительно найти и освободить незаконно задержанного ланчжуна Лобо. Пусть его приведут сюда, и недостойный юаньвайлан лично попросит у него прощения за это трагическое стечение пока непонятных нам всем обстоятельств. Испортить гостю Ханбалыка праздник – да разве я… О Аллах!
– С радостью даю вам такое разрешение, – проговорил цзайсян. Голос его чуть потеплел.
Да, Тайюаньский хоу не был похож на самодура. За эти минуты чувствительный Богдан даже симпатией успел проникнуться к нему: горе и потрясение Чжу Цинь-гуя были столь глубоки и неподдельны… ему нельзя было не сочувствовать.
|
|
Но если не он, тогда кто?
Об этом и о многом другом Богдан размышлял до того самого момента, когда в Зал выправления дел, сопровождаемый бравым гвардейцем, вошел Баг с котом под мышкой. А следом – в зал легко и неслышно, словно ступая по лотосам, вошла, овеваемая свободно льющимися шелками…
Принцесса Чжу!
– Ты-то какими судьбами здесь, сестренка? – увидев ее, удивленно спросил хоу.
Принцесса остановилась.
– Я знаю ланчжуна и его друга еще по Александрии, и их судьба… особенно судьба честного Багатура Лобо… – решительно подчеркнула она, – мне далеко не безразлична. Если здесь будет разбирательство, я не могу не присутствовать.
Хоу поджал губы. Цзайсян чуть усмехнулся, но, впрочем, сразу принял прежний беспристрастный вид. Посмотрел Богдану в глаза.
– Вы удовлетворены, драгоценный минфа? – спросил он. – До полуночи еще чуть более часа, и вы с другом вполне успеете присоединиться к празднующим. Наше же разбирательство затянется, я чувствую, не на день и не на два.
– Ничтожный минфа более чем удовлетворен – он счастлив тем, что справедливость вновь оказалась быстрой и щедрой, – сказал Богдан. – Но, пользуясь тем, что до полуночи, как милосердно заметил драгоценнорожденный цзайсян, еще более часа, сей минфа хотел бы поделиться некими незрелыми соображениями, которые у него возникли относительно странных событий, свидетелем коих он волею Провидения оказался… и которые, как ему кажется, непосредственно связаны с тем, что произошло здесь и сейчас.
Цзайсян не удержался – опять чуть поднял брови. Богдан бросил быстрый взгляд на евнуха юаньвайлана – тот по-прежнему был подчеркнуто безразличен к происходящему, но Богдан ощущал, что внутренне он напряжен донельзя. Это не могло быть просто так. Но что за этим стоит – Богдан не понимал. Не было фактов. И не было времени их добывать. “Если я сейчас попаду пальцем в небо, – мельком подумал он с какой-то странной отрешенностью, ровно не о себе, – карьере конец”.
– Не могу сказать, что ваша третья просьба представляется малоспособному цзайсяну столь же обоснованной, сколь первые две, но не могу и не пойти навстречу гостю столицы, проявившему незаурядное самообладание и даже самопожертвование ради друга и в целях торжества справедливости, – изрек цзайсян.
“Он что, видел, как я барабан бодал? – подумал Богдан и тут же сообразил: – Да нет, просто ему сразу доложили…”
– Ата, – тихонько проговорил минфа, наклонившись к беку. – Ты повторишь сейчас свой рассказ про хирку? Или мне?
– Выражаешься ты красно, – так же тихо ответил бек, – мне так с языком не совладать. Но, пожалуй, я.
– Сначала прошу выслушать рассказ этого достойного человека, – проговорил Богдан. – Ничтожный минфа не знает никого, кто так глубоко и тонко разбирался бы в учении Пророка Мухаммада и в современной жизни уммы, а для нас это может оказаться очень важным.
Хоу вскинул на бека пытливый взгляд. Бек поднялся. Огладил бороду.
– В суре “Соумышленники”, аяте сорок седьмом, – неторопливо и размеренно начал он, – сказано: “Не поддавайся неверным и лицемерам, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха – Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться”. Именно поэтому малозначительный бек никогда не понимал тех, кто нарочно пытается найти утраченную плащаницу Пророка и даже таит на кого-то обиды из-за нее… Когда Аллах пожелает, чтобы хирка нашлась, хирка найдется.
От глаз Богдана, пытливо следящего за всеми, кто сидел напротив, не укрылось, что юаньвайлан вздрогнул, едва бек произнес слово “хирка”. А его евнух из последних сил старался не выказать никаких чувств и потому сидел с совсем уже неестественным лицом, буквально закаменевшим от усилий остаться неподвижным.
Вот только на таких мелочах, ничего, в сущности, не доказывавших, приходилось строить умозаключения. Иного выхода не было.
Когда бек закончил свой рассказ, Богдан четко и без лишних слов, но во всех подробностях поведал о том, что произошло в воздухолете, затем – то, что ему раскрыл заморский человекоохранитель Дэдлиб. Скупые слова падали в тишину, словно небольшие, но тяжелые камни.
– Теперь, драгоценнорожденный хоу, – закончил Богдан, – ничтожный минфа смиреннейше просил бы вас огласить те отрывки письма вашей яшмовой младшей супруги, какие поддаются прочтению. Минфа понимает, что просит о неслыханной милости с вашей стороны, ибо это в высшей степени частное письмо – но дело тут государственное.
На мужественном лице хоу снова отразилось замешательство. Он мрачно зыркнул глазами налево, направо – все смотрели на него и явственно ждали, что он выполнит просьбу Богдана. Тогда хоу Чжу Цинь-гуй снова взял в руку листок письма и громко стал читать, тоном давая понять: что ж, вот вам, но стыдитесь того, к чему вы меня принудили.
– “Не слушал моих увещеваний. Я говорила и раз, и два, ты не внимал. Но, может быть, если в тебе нет уважения к речам любящей женщины, то хоть уважение к письменному тексту… Никому не могу рассказать – так велит долг верной… Случайно услышав, поняла, что ты принял ислам не по велению души, но по неким политическим соображениям, после тайных свиданий с этими странными… Принимать такие подарки! Иначе в Поднебесной непременно случится большая смута… Еще Конфуций учил: „Любишь кого-то – так разве можно не утруждать себя ради него? Предан кому-то – так разве можно не наставлять его?” Сердце мое готово разорваться от горя…”
Голос хоу к концу письма заметно дрожал. Похоже, юаньвайлан снова с трудом сдерживал слезы.
Когда он умолк, повисла тяжелая, теперь уже совсем ничем не нарушаемая тишина.
– И что из всего этого следует? – спросил цзайсян, когда молчать стало уже вовсе несообразно.
– У ничтожного минфа нет доказательств, – честно признался Богдан. – Слишком все внезапно и быстро произошло… да еще праздник… Только домыслы. Но меня очень настораживает, как это все одновременно приключилось. Предположим, в коллекции графов де Континьяк действительно в течение более чем полутора веков таилась от мира драгоценная плащаница Пророка, найденная и присвоенная во время завоевания Алжира предком умершего в этом году последнего в роду графа. Предположим, секретарь покойного – тот, кто летел в Ордусь и прикинулся, будто тут исчез без следа, – решил ее продать, прекрасно отдавая себе отчет, каким значением она обладает, Возглавить весь мусульманский мир! Всех приверженцев Аллаха, в какой бы из стран те ни жили! Это же верный шанс нарушить великое постоянство, мирными плодами коего человечество пользуется уже так долго! Даже Ордусь могла бы зашататься. Какой соблазн для честолюбцев! Кто возглавит эту громаду и сумеет обратить ее против остальных – тот получит случай сделаться безраздельным владыкой мира.. И, если решится этим случаем воспользоваться, зальет, разумеется, мир кровью – но разве при столь многообещающих обстоятельствах это может остановить кого-либо, кроме тех, кто истинно человеколюбив… – Богдан глубоко вздохнул. – Тут и проходит первый слух о крупнейшей сделке, которую иноземные человекоохранители из французского бюро Интерпола по привычке связывают поначалу с наркотиками. Но в сделке оказывается замешана американская разведка. Можно ее понять. Поднести своему президенту или кому-то из его приближенных, кто исповедует учение Пророка, эту плащаницу – и сразу тем самым поставить их во главе уммы! Это сразу едва ли не миллиард новых подданных и новых воинов – да притом половина из них живет на территории Ордуси! Но агент был немедленно убит, и хирка у него была похищена. А секретарь графа де Континьяк тут же улетел в Ордусь и притворно исчез здесь – знал он о гибели связавшегося с ним американца или нет, покамест можно только гадать, но, во всяком случае, все было рассчитано так, чтобы в присвоении хирки – либо на случай неудачи этого деятельного мероприятия американской разведки, либо на какой-то иной случай – могла быть обвинена Ордусь. Однако из-за обыска в воздухолете ясно: хирки с секретарем графа не было. Значит, ее отобрали у американца люди некоей иной силы. Это не могла быть та сила, представителями коей были молодые арабы, устроившие обыск в воздухолете, – иначе им незачем было бы его устраивать. А между тем мне случайно – опять случайно, но такова уж, видно, воля Божья! – стало известно, что один из них, мечтательный и, похоже, неплохой человек, в частной беседе не так давно выражал надежду, что скоро будет жить в Ордуси… но это нельзя понять как его стремление переехать в Ордусь! Скорее напротив! Он, как ничтожный минфа понимает, выражал надежду, что его родной край, французская провинция Алжир, станет частью Ордуси!
“Слишком волнуюсь, – подумал Богдан. – Кажется, кричать начал…”
Минфа снова перевел дух.
– Но и этому юноше, и его единочаятелям, – тоном ниже продолжил он, – хирка тоже не досталась; более того, не найдя ее, он сказал: нас обманули и подставили. Кто обманул и подставил? Без сомнения – те, кто убили американского агента и отобрали у него хирку. Для чего?
Он поправил очки. “Ну, Богдан…” – сказал он себе, и бросился как в омут.
– Как раз вскорости после смерти последнего графа де Континьяк присутствующий здесь драгоценнорожденный Тайюаньский хоу Чжу Цинь-гуй внезапно принимает ислам. Причем, как это явствует из письма Цюн-ну, не по религиозным, а по политическим мотивам. После встречи с какими-то, как пишет его яшмовая супруга, “странными”, случайной свидетельницей коей она оказалась. И она же заклинает мужа не принимать неких подарков – перед “принимать”, судя по продолжению фразы, в письме наверняка стояло “нельзя”, – иначе в Поднебесной, по ее мнению, случится большая смута… Несчастная женщина, как мне представляется, очень переживала эту угрозу, к возникновению которой считала причастной мужа, – и в то же время, как верная супруга, она не могла никому о своих опасениях рассказать… И тогда…
Тайюаньский хоу вдруг встал, и Богдан сразу осекся. Лицо юаньвайлана сделалось жестким и непреклонным. Сидевший подле него наперсник втянул голову в плечи.
– Не трудитесь, минфа, – сказал Чжу Циньгуй. – Ваша проницательность делает вам честь, но… Довольно. Довольно! – Он помедлил; глубоко вздохнул. Похоже, теперь в омут бросался он. – Хирка, насколько мне известно, уже три дня как в Ханбалыке. Я не знал всех этих обстоятельств, не знал, что у мусульман тут нет единства, и не знал, что на хирке недавняя кровь. Уже – кровь, еще до всего… – Он опять тяжело вздохнул. – Со мной тайно вступили в сношение летом – и предложили хирку в подарок в обмен на обязательство поддержать всею силой Ордуси мусульманские части западных государств, если они захотят от них отделиться.
– За что же западным государствам такие беды? – тихо, но внятно спросил Богдан, и цзайсян одобрительно глянул было в его сторону, но юаньвайлан словно оглох.
– Обещали положение вождя… Как только владыка объявил бы меня наследником, подарок был бы официально поднесен посланцами уммы прямо на церемонии провозглашения…
Он умолк. Вдруг повернулся спиной ко всем и медленно, словно неся неподъемную ношу, отошел к окну. Уставился во тьму внешнюю.
– Какая это была мечта… – тихо, словно бы говоря сам с собой, произнес он. – Объединить наконец весь мир… все человечество. Какой случай… другого такого не будет…
Опять замолчал. В тишине слышно было его хриплое, напряженное дыхание.
Он прощался с мечтой.
– Кажется, я чуть не совершил величайшую ошибку в своей жизни, – негромко и очень спокойно заключил Тайюаньский хоу.
– Похоже на то, – пробормотал Богдан.
Юаньвайлан резко обернулся, обвел всех сидящих взглядом так, словно бы видел их в первый раз.
– Но повеления арестовать ланчжуна я не отдавал! – почти крикнул он.
И тут его прислужник сполз с сиденья, пал на колени и ударился лбом о застланный коврами пол.
– Это я! – жалобно закричал он. – Я! Я воспользовался печатью… Я ведь знал все это, знал – и понимал, чем это чревато! Или война, или ревность и противуборство на много лет… Но рассказать никому не мог – я же на руках вас носил еще мальчонкой, драгоценнорожденный хоу, я всю жизнь с вами… как предать? Я решил: пусть потом меня накажут за подлог, пусть подмышки бреют, пусть ссылка – но, пока вдет разбирательство дела ланчжуна Лобо, владыка ни за что не назначит вас наследником, а там, глядишь – что-нибудь да изменится, правда выплывет… или вас вразумит всеблагое Небо и вы отринете этот план… Я!!
“Верный какой, вы только посмотрите… – возмущенно подумал Богдан – Интриган! Другого слова и не подберешь, прости Господи… – и едва не спросил вслух: – А о Баге ты подумал?” Но в это самое мгновение в зале раздался напряженный голос Бага:
– А обо мне вы подумали, драгоценный?!
Не решаясь подняться и мелко-мелко переступая по ковру коленями, старый слуга развернулся в его сторону.
– Все разъяснилось бы очень скоро! – едва не рыдая, воскликнул он. – Я же знал, что вам ничего не грозит!
– Не грозит? А в тюрьму за здорово живешь?
– Успокойтесь, ланчжун Лобо, – тихо, но твердо сказала принцесса Чжу. – Я этого так не оставлю, но сейчас не время.
Стало тихо.
Богдан наклонился в сторону Кая, который, похоже, так и не мог покамест переварить все эти поразительные откровения, и прошептал:
– Простите, драг прер Кай… Но видите, как долго мне пришлось бы рассказывать…
– Да уж, – тоже едва слышно прошелестел Кай.
– Я совершу хаджж, – после долгой паузы проговорил юаньвайлан Чжу Цинь-гуй. – И оставлю хирку в Мекке. Пусть пребудет там, где ей надлежит пребывать… и пусть останется ничьей. Просто реликвия… священная, бесценная реликвия… и не более.
– Аллах акбар, – с облегчением пробормотал бек Кормибарсов.
И тут свет светильников вдруг съежился и померк, а в Зале выправления дел сделалось светло, как днем.
Со всех сторон, и в южные окна, и в северные, в восточные и западные, хлынул могучий радужный блеск разом полыхнувших над столицею фейерверков.
– Шэн ян, – тихо проговорил Богдан.
– Полночь, – сказал цзайсян и встал. – Новая эра началась.