Сейчас Герман был взволнован, он быстро говорил и кивал головой. Это был совсем другой человек. Свет с экрана монитора отражался в его очках.
– Жаль, что ты не видела, Кирсти. Все было гениально. Сначала я пустил дымовую завесу и спрятал счет мистера Пайка. Он все еще был там, но его никто не видел. Чес заставил меня оставить свое имя, К. Барон, чтобы мистер Пайк не стал докапываться. Послание было сделано таким образом, что стиралось сразу после прочтения. Потом я стал переводить деньги. Прямо как в «Стар трэк».[36]Ну помнишь, когда они используют транспортер. Фрррррр… – Герман издал воркующий звук. – В целях безопасности, если нам понадобиться больше времени, мы разбили общую сумму на тысячи маленьких. Что‑то шло через Австралию, что‑то через Испанию, что‑то через Гавайи, вокруг всего земного шара… А потом я их снова свел на один счет.
– В карман Чесу, – закончил Пайк.
– В конечном счете да. Но денег было очень много, и, чтобы избежать лишних подозрений, Чес снимал их частями в разных местах, разными способами. Это было замечательно. Я ждал долгое время, чтобы испробовать эту схему…
– Мне это неинтересно, – сказал Пайк. – Я только хочу знать, где сейчас мои деньги и где Чес.
Герман показал на экран:
– Иди направо, солнышко. Продолжай быстро идти и все время стреляй, они не смогут тебя остановить.
– Где Чес? – спросил Пайк уже более нетерпеливо.
– Чес мертв.
– Что? – Ноэль соскочил с крышки стола, на которой сидел. – Что?!
– Чес мертв, а где деньги, я не знаю.
– К черту деньги! – закричал Ноэль. – Чес не может быть мертв. Он не может быть…
– Когда это произошло? – спокойно спросил Пайк.
– Прошлой ночью.
– Нет, бросьте… – Ноэль готов был рассмеяться. Он не мог в это поверить, слишком это было нереально.
– Приезжал Паттерсон.
– Паттерсон?
– Он приехал вместе с женщиной, Марти. Он очень разозлился, увидев здесь Чеса. Предполагалось, что я не должен видеться с Чесом. Они спорили о чем‑то наверху. Я сидел здесь, внизу, я никогда наверх не поднимаюсь. Я слышал, как они втроем там кричали друг на друга. Потом раздались глухие удары. Ну знаешь, типа: бум, бум, бум по полу. Крики тут же прекратились, а Паттерсон сказал, что они уезжают. Я спросил, где Чес. И он сказал, что Чес уже ушел. Но я знал, что это ложь. Никто не может войти или выйти из дома так, чтобы я не знал. Тогда я посмотрел, как они вдвоем с Марти уезжают, Паттерсон нес большой куль наподобие мешка. Это было пуховое одеяло. Он положил его в свою машину, черный джип с затемненными стеклами, «чероки». И они уехали. Но я знаю, что в мешке был Чес.
– Ты не можешь знать, – сказал Ноэль. – Ты не можешь знать наверняка, что Чес мертв. Ты не видел его мертвым.
– Он мертв. А теперь я хочу, чтобы меня оставили в покое. Мне не следовало ничего говорить. Все, что мне нужно, это работать, и все. Я не хочу ничего знать о том, что происходит снаружи. Я не хочу ничего знать о людях, что они делают, об их машинах, дорогах и магазинах. Я хочу, чтобы вы ушли. Я не хочу ничего знать о Чесе, мистере Паттерсоне, о всех вас. Я хочу, чтобы меня оставили одного.
Герман снял очки и потер глаза. Без очков он выглядел еще моложе. Ноэль понял, что ему немногим больше двадцати.
– А деньги? – спросил Пайк.
Чертов Пайк. Почему он хоть на минуту не может перестать думать о своих сраных деньгах? Он начинает действовать на нервы.
– Не знаю, – ответил Герман. – Они были у Чеса с собой. Он уже собирался уходить и собрал их. А теперь он умер. Деньги? Я посмотрел, их здесь нет. Похоже, их забрал Паттерсон.
– Мать твою! – Пайк вскочил и начал вышагивать по комнате. – Только этого мне не хватало.
– Заткнись на минутку, – сказал Ноэль. – А как насчет меня? Этот ублюдок убил моего брата.
– К черту твоего брата, Ноэль. Сам виноват. Идиот.
– К черту тебя, Пайк! Имей хоть немного сострадания, а? – У Ноэля стоял ком в горле. Он знал, что еще чуть‑чуть и разрыдается. Ноэль повернулся к остальным спиной.
– Послушай, мне жаль, Ноэль, – сказал Пайк. – Жаль, насколько это вообще возможно. Но давай взглянем на все реально: я сам собирался убить эту сволочь.
– Ты бы так не сделал.
– Вполне мог. Не знаю.
– Черт побери! Что происходит?
– Брось. Давай здесь все проверим. Удостоверимся, что денег здесь нет.
– Это пустая трата времени, Пайк.
– Ты не обязан идти со мной, – спокойно сказал Пайк и вышел.
Ноэль почувствовал, как сильно он устал. До сих пор его жизнь шла своим чередом и вполне неплохо. Ему было нужно совсем немного, чтобы чувствовать себя вполне комфортно. Когда Кирсти скинули на него, он поначалу впал в панику, но потом привык, и ему это даже стало нравиться. Он никому бы не признался, но она внесла в его жизнь какой‑то смысл, повод, чтобы вставать по утрам. Даже когда была маленькой, страшненькой и ничего не говорила. А теперь… Чтобы ты ни делал, куда бы ни пошел, в конце обязательно вляпаешься в дерьмо.
Когда‑то это не имело значения. Все были молодыми, валяли дурака, пили, дрались и трахали девчонок, когда предоставлялась возможность… А потом как‑то утром – да, именно так: как‑то утром, проснувшись с жутким похмельем, он почувствовал себя старой развалиной, и эта мысль убила его. Он и был старой развалиной. Он больше не был молодым, все прошло.
Ну и наплевать.
Он пошел вверх по лестнице вслед за Пайком и выдохся, не дойдя до половины. Отсюда ему было видно, как у Пайка двигались мускулы под свитером. Он носил свободную, мешковатую одежду, и только сейчас Ноэль заметил: Пайк поддерживает форму. В тот миг, вспотев и страдая отдышкой, Ноэль ненавидел Пайка.
Из‑за того что в бункер Германа не проникал свет, а освещение было исключительно искусственным, Ноэль уже забыл, что на дворе день, и яркий свет, льющийся через огромное грязное окно, поверг его в шок. Ему даже пришлось зажмуриться.
Дом был пустой. Красиво и дорого отделанный, но абсолютно пустой. Они осмотрели каждую комнату, начиная с самого верха, и это не заняло у них много времени. Очевидно, Паттерсон никогда не пользовался этими помещениями. Для него это было лишь «местечко неподалеку, где прячется Герман». Они обнаружили комнату, где спал Чес. Возможно, она была предусмотрена как столовая – длинная элегантная комната с отполированными полами, покрытыми пылью.
В углу валялся старый, весь в пятнах, матрас, наполовину опустошенная бутылка белого вина и пепельница. Паттерсон явно забрал всю одежду и вещи Чеса с собой.
Больше ничего.
– Что мы теперь будем делать? – спросил Ноэль, глядя из окна на заросший внутренний садик. – Поедем за Паттерсоном? К нему домой?
– Мы ничего не будем делать.
– Что?
– Мы не будем больше таскать Кирсти с собой. Это глупо.
– И что ты предлагаешь с ней сделать?
– Вернуться в Суиндон и оставить у миссис Уэллер.
– Нет, Пайк…
– Ей не место с нами, – устало сказал Пайк.
– Да‑да, сынок. Но я не выпущу тебя из виду.
– По правде говоря, Ноэль, – Пайк направился к двери, – я и тебя с собой таскать не хочу.
– Выбрось это из головы, – сказал Ноэль, торопливо догоняя его. – Ты от меня просто так не отделаешься. Я буду с тобой до конца, понял?
На лестнице Пайк повернулся к нему:
– А Кирсти?
– У нас нет выбора. Она поедет с нами.
– Ноэль…
– Давай подумаем вместе, Пайк. Найти Паттерсона будет нелегко, верно? Ведь шансы, что он вместе с Чесом вернется в порт Челси, чертовски малы. Тогда тебе может понадобиться моя помощь, чтобы просчитать дальнейшие действия.
Пайк вздохнул и стал спускаться вниз по лестнице:
– Вот навязался на мою голову.
– Так и есть. При первой же возможности мы скинем на кого‑нибудь Кирсти. Идет? – спросил Ноэль.
– При первой же возможности.
Они застали Германа и Кирсти за совместной игрой. У каждого в руках был джойстик, они кричали и смеялись, всматриваясь в шестидюймовый экран. Комнату наполнили звуки игры: музыка, взрывы, обрывки отдельных фраз. Герман улыбнулся, когда они вошли, и оставил Кирсти играть одну.
– Кирсти хорошая девочка. Смешная. У нее хорошее чувство юмора.
– Серьезно? – удивился Ноэль. – Я толком с ней никогда не говорил.
– Может, стоит, хотя бы иногда.
– Да, может, и стоит. – Ноэль внезапно испытал приступ отчаяния. Слезы, которые он уже давно сдерживал, наконец хлынули из его глаз и побежали по лицу. Он понимал, что все смотрят на него, но его это больше не волновало.
Нет, он, конечно, не испытывал сильной любви к Чесу, но когда это все обрушилось, он понял, как ему не хватает брата. Семья – странная вещь. Это не поддается объяснению.
Кирсти закончила играть, и Герман опустился на колени рядом с ней, чтобы отдать «Гейм Бой».
– Ты дошла до самого конца, как я тебя учил? Теперь можешь поиграть в эти игры.
– Спасибо.
Герман протянул ей два или три картриджа с играми, и она зажала их в своей маленькой ручке.
– Может быть, ты когда‑нибудь снова навестишь меня. Я приготовлю для тебя несколько новых игр.
– Спасибо.
Ноэль подошел к своей дочери и тоже сел на колени:
– Хочешь, я пока присмотрю за ними, цыпленок?
Кирсти отдала игры и, хотя он бы не поручился, вроде бы улыбнулась ему.
Глава пятнадцатая
Бэзил решил, что Бат ему не нравится. Все здесь было гнусно, абсолютно все: снобы, разъезжающие в своих дорогих машинах, чистые улицы, модные магазины, – все. Этот город заставлял его чувствовать себя грязным и ничтожным.
Терри, казалось, ничего подобного не ощущал, он, как обычно, важно вышагивал, почти маршировал, только его руки оставались неподвижными. Плечи расправлены, голова высоко поднята, руки согнуты немного вперед, словно он – хозяин этого города. Правда, Терри всегда держался подобным образом. Бэзил любил идти с ним рядом – тогда он испытывал гордость. И хотя все здесь выглядели чертовски самодовольно и высокомерно, Бэзил знал, что они слабаки.
Они потратили кучу времени, чтобы найти стоянку, а потом оказалось, что это далеко от того места, куда им надо попасть. Им пришлось идти через весь город, а затем подниматься в гору. Здесь были высокие тротуары с перилами, от них к проезжей части вели ступени. А вокруг возвышались все те же старые желтые дома, одинаковые до тошноты.
Казалось, что подъему не будет конца, и, когда они вышли к бару, Терри предложил войти и разузнать дорогу.
Бар оказался маленьким, темным и невзрачным. Голый деревянный пол, оранжевые стены, низкий потолок и много дыма. Невдалеке стоял музыкальный автомат, играющий старые песни «Роллинг стоунз», а несколько местных, скрытых полумраком, болтали и смеялись. Терри и Бэзил направились прямо к барной стойке, ощущая под ногами неровную поверхность деревянного пола. Лысый круглолицый бармен улыбнулся им.
– Здрасте, господа, – сказал он с деревенским акцентом. – Чем могу помочь?
У стойки стояли, опершись, еще два мужика деревенского вида. Обоим за сорок, с длинными волосами, в джинсах. Один был в кожаном пальто. У другого в глаза бросались толстые короткие темные баки. По виду они напоминали наркоманов. Такие ребята, как правило, работали продавцами в магазинах поношенных вещей или подержанных кассет. Как и бармен, они скалили зубы на вновь пришедших.
– Нам нужно разыскать дорогу, – сказал Терри.
– Валяйте, – ответил бармен.
– Вы знаете, как пройти к «Королевскому Полумесяцу»?
– Хм, «Королевский Полумесяц». Это трудновато… – Бармен подмигнул хихикающему мужику с черными баками.
– Так вы знаете или нет? – переспросил Терри.
– «Королевский Полумесяц»? Что ж… сейчас подумаем, – сказал чернявый, почесывая щетину. – Я слышал про королевскую почту… королевскую свадьбу…
– Королевский тюлень тоже ничего, – добавил местный в кожаном пальто и залаял как тюлень. Все трое рассмеялись.
– Так вы знаете дорогу или нет? – Терри не смеялся.
– К королевскому тюленю? – спросил чернявый. – Я думаю, это в королевском зоопарке, верно?
Мужчины рассмеялись еще сильнее.
Терри фыркнул и натянул свою шерстяную шапочку, немного надвинув ее на глаза. Очень медленно он повернулся к мужчинам лицом.
– Я не считаю тебя смешным, – спокойно сказал он.
– Нет? – Чернявый выглядел уже не таким уверенным в себе. Он пытался понять, как далеко можно зайти. Он посмотрел на бармена и второго мужика, ища поддержки. Те все еще хихикали, они не видели этого тяжелого одноглазого взгляда Терри.
– Так вы знаете, как пройти к «Королевскому Полумесяцу»? – терпеливо спросил Терри.
– Какой крутой мужик к нам зашел! – сказал Кожаное Пальто, и это придало смелости чернявому.
– Королевский рогалик находится на королевском завтраке, сразу после королевского тоста, я так думаю.
Этого оказалось достаточно для троих деревенских парней, чтобы закатиться от хохота.
– Прекрасно, – сказал Терри и схватил чернявого за яйца. Тот побледнел. Терри начал сжимать руку. Кожаное Пальто попытался встать между ними, но Терри схватил его сзади за шею свободной рукой и сильно ударил лицом о барную стойку.
– Господи Иисусе! – воскликнул бармен.
Кожаное Пальто, пошатываясь, подошел к креслу и сел в него, держа руки у разбитого носа.
Терри о нем уже забыл. Все еще сжимая руку, он наклонился к чернявому:
– Вы не должны были так со мной разговаривать.
Задыхающимся голосом мужчина очень тихо пропищал:
– Нет.
– Я позвоню в полицию, – сказал бармен, но Терри не обратил на него никакого внимания.
– Я – номер один, понял? – сказал он Черным Бакам. – Я самый главный. Я устанавливаю правила. Многие настроены против меня. Но здесь не может быть двух мнений. Никаких возражений. Я – Папай.[37]Я – это я. Подобно тому, как день – это свет. И никакого выбора, никаких возражений. Я мужчина, а мужчина должен владеть собой, понимаешь? Другие пытаются вывести меня из себя. Вы всегда стараетесь соперничать со мной, но не можете, потому что я самый крутой. Я устанавливаю правила. Когда мужчины жмут мне руку, то пытаются сжать ее посильнее. А я говорю:
– Не давите. Не пытайтесь соперничать, я сильнее вас. Я – номер один. Я – эталон. Я самый лучший.
И никакого рыпанья. А теперь скажи мне, где это находится.
– Отсюда прямо вверх, потом первый поворот налево и, чуть пройдя вперед, вы на месте.
– Спасибо. – Терри отпустил его. – Мне только нужно было узнать дорогу. Вы повели себя очень невежливо, когда решили посмеяться надо мной. Бар должен быть местом радушным и гостеприимным. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Психопат долбаный, – сказал мужчина с разбитым носом. – Мы только немного пошутили.
Терри подошел и в упор посмотрел на него.
– Извиняюсь, – тихо сказал Кожаное Пальто.
– Так‑то лучше, – ответил Терри.
– Пойдем отсюда, – обратился он к Смолбоуну. – Нам пора.
Они вышли из бара, и Бэзил почувствовал, будто вырос до пяти метров. Терри подтвердил свое превосходство, подтвердил, что здесь все принадлежит ему.
– Это было потрясающе, Терри, – сказал Бэзил. – Ты показал им всем, Терри. Ха! Ты король, Терри, ты король.
– Люди глупы, Смолбоун, – ответил Терри, откашливаясь и сплевывая в канаву. – Люди тупы, они не видят очевидного, не видят дальше собственного носа. Все очень просто. Я могу увидеть, могу понять, что нужно сделать, и делаю это. Они все бездельники. Они усложняют простые вещи. Я не люблю причинять боль, но если кто‑то ведет себя неправильно, то он должен быть наказан. Я из‑за них потерял время и не намерен терпеть этого.
– Ты все говоришь правильно. Ты можешь делать все, что захочешь. Нет никого сильнее тебя.
– И это правда, Смолбоун. Очень верно. Ты попал прямо в точку, когда сказал, что я могу делать все, что захочу. Это правда. Я умею владеть ситуацией и делаю все, что захочу. Делаю то, что надо сделать. Я совершил полный круг – я понял жизнь, общество, человеческое устройство. Всё должны понять. Все люди должны понять, что я – номер один.
Терри остановился. Они подошли к высоким домам, стоящим по одной стороне улицы. Терри показал на один из них. У дома была большая, блестящая, идеально выкрашенная дверь, сияющая латунная дверная ручка, на которой висел изысканно красивый рождественский венок. По периметру двери был распылен искусственный снег.
– Видишь этот дом? – спросил Терри.
– Да…
– Я могу зайти сюда. Прямо сейчас просто войти и сказать: «Все, что у вас есть, принадлежит мне». И они не смогут возразить мне. Не смогут остановить меня. Я не из тех, кому можно возражать. Им придется поверить в то, что я говорю. Но мне все это не нужно, понимаешь? Мне нет необходимости ничего доказывать, мне не нужны их вещи. Поэтому это все в безопасности. И если люди ведут себя нормально, они тоже в безопасности. Я веду простую жизнь, я – простой человек. Я верю в Бога, верю в добро и зло. Я не люблю, когда ругаются или много пьют. Нет, я не насильник. Просто нормальным людям это не нужно, только слабые сбиваются с пути. Поэтому всем следует знать: вместо того чтобы пытаться меня превзойти, надо признать мои права и чувствовать себя в безопасности. Если бы я был премьер‑министром, эта страна была бы в безопасности. Люди бы спокойно спали в своих постелях по ночам, не боясь всяких эмигрантов, бандитов, воров, преступников.
Бэзил рассмеялся:
– Ты прав, Терри. Тебе следует быть премьер‑министром. Вычистить эту страну, вытащить нас из дерьма, в котором мы погрязли. Тебе следует за нами всеми присматривать. Точно!
– Я не шутил, Смолбоун. Я абсолютно серьезно.
– Я знаю, Терри, Я тоже. Я – министр внутренних дел, представляешь?
– Это все пустые мысли, Смолбоун. Мечтать вредно для здоровья. Я просто рассуждал теоретически, привел абстрактное сравнение.
– Да. Все верно.
– Мечтать вредно для здоровья. Только слабаки мечтают.
– Правильно. Да. Извини.
Терри зашагал дальше.
– А сейчас мы должны вернуться к нашей проблеме и не отвлекаться. Чес Бишоп должен мне деньги, мой гонорар. Деньги, которые я заработал. Я присматривал за ним. Это был уговор, а уговор – это закон. Даже устный.
– Да. Все верно.
– Мужчина не должен нарушать уговор. Все, что есть у мужчины, это его слово. Бумага и подпись ничего не значат. Его слова – это его цена. Если он их профанирует, то он – ничто. Я хорошо относился к Чесу. Благодаря мне он жил припеваючи. Он был под моим крылом, и потому в безопасности. А сейчас он ведет себя, будто я шваль, будто все это было за так. Я буду искать его и обязательно найду, в этом я не сомневаюсь. И я возьму с него все, что мне причитается. Чес Бишоп – богатый человек, и все его деньги станут моими.
– И он получит то, что заслужил, верно?
– Да.
– А потом? Что мы будем делать потом, Терри? Когда разберемся со всем этим? Что затем?
– Я еще не думал. Не будем торопиться. Не будем думать о многом одновременно. Нужно сосредотачиваться на том, что делаешь.
– Но… я имею в виду… Я еще… Тебе будет нужна моя помощь? Возить тебя, помогать тебе, быть твоей правой рукой? Ты будешь брать меня с собой?
– Ты незаменим, Смолбоун. Ты мне всегда будешь нужен.
У Бэзила аж волосы зашевелились. Он почувствовал, как радость искоркой вспыхнула в нем и растеклась по всему телу. Он улыбнулся, но отвернувшись, чтобы не увидел Терри.
И внезапно Бат стал нормальным городом, даже симпатичным.
Бэзил Смолбоун был незаменим.
Глава шестнадцатая
Пайк уселся за стол в придорожном кафе и принялся за еду. Кафе было забито людьми, пришедшими пообедать, и в зале с высокими потолками и стеклянными стенами было шумно. Стоя в углу, мужчина с женщиной играли на гитарах и пели рождественские песни, но их почти не было слышно из‑за оглушительного рева голосов. На них абсолютно никто не обращал внимания, но они продолжали бренчать и улыбаться, словно двое слабоумных.
Еда оказалась вполне приличной, хотя Пайк вполне мог обойтись без развлекательной программы в стиле кантри.
Ноэль подошел к столу, ведя за собой Кирсти, которая так и продолжала играть в свою чертову игру. На его подносе было полно всякой дряни. Ноэль присел и начал шумно переставлять содержимое подноса на стол.
– Все это не очень полезно для здоровья, – сказал Пайк, глядя на жареную картошку, печенье, пирожные и кока‑колу.
– Можно подумать, меня это волнует, – ответил Ноэль, надрывая верх картонного пакета с молоком.
– А как же Кирсти?
– А кто, по‑твоему, выбрал всю эту гадость?
– Да, но ты ее отец, Ноэль. Ты должен подавать ей пример, руководить ею.
– Чушь. – Ноэль поднял пакет молока и вылил его содержимое прямо себе в рот. Затем он смял упаковку и бросил ее на стол. – Так гораздо лучше. – Вокруг рта у него красовался белый след от молока.
– Как ты можешь его пить? – спросил Пайк. Он никогда не любил молоко.
– Это очень полезно, – ответил Ноэль, уплетая жареную картошку.
– Китайцы никогда не пьют молоко.
– Неужели?
– Они вообще не употребляют молочных продуктов. Считают, что из‑за этого все европейцы воняют протухшим сыром.
– Господи, Пайк. Я не собираюсь всю жизнь только и делать, что волноваться, как я пахну по мнению китайцев.
– Я просто рассказал.
– Ладно, пока не вспомнишь ничего поумнее, не дергай меня.
– Послушай, Ноэль. Мне очень жаль, что я тут наговорил о Чесе.
– М‑м… – Ноэль не отрывался от своей картошки.
– Я знаю, как ты расстроен. Просто все это очень меня достало.
– Взаимно.
– Я думал, что со всем покончено, плохое забыто. А теперь это дерьмо опять вылилось на меня.
– Я знаю. И это наша вина, наша с Чесом. Думаю, в большей степени Чеса.
– Да. – Пайк отложил нож с вилкой и наклонился к Ноэлю. – Ты помнишь, как мы ходили в кино?
– Помню.
– Я тогда любил жестокие фильмы. Убийства, стрельба, аварии, кровь повсюду.
– «Дикая банда»[38]был моим любимым, да? – сказал Ноэль. – И ты был со мной полностью солидарен.
– Да. Я смотрел его, по крайней мере, раз десять. Но после всего, после Грина и Уильямса, когда я оправился и залег на дно, я все время смотрел видео. Чем больше, тем лучше. Поначалу я смотрел все те же вестерны и боевики. Насилие. Но чем больше я их смотрел, тем яснее до меня доходило, что мы сделали с теми ливерпульцами. Чем больше я их смотрел, тем больше они вызывали у меня отвращение. Когда я видел, как кого‑то убивают, то начинал думать: а вдруг это реальный человек со своей семьей, с друзьями? Вдруг это настоящие удары, настоящие пули, настоящая кровь.
– Это только фильмы, Пайки.
– Все это доканывало меня, мне становилось от них плохо. Я прошел долгий путь и не мог больше их смотреть. Мне пришлось смотреть комедии, космическую фантастику, ну я не знаю, даже мультики.
– И какой у тебя сейчас любимый фильм? «Звуки музыки»?[39]
– Нет. «Дикая банда».
– Ага!
– Это шикарный фильм.
– Но ты только что сказал…
– Да, но я это преодолел. Как ты сам сказал, это только фильмы. Это я изменился, но до сих пор не могу смотреть некоторые сцены.
– Да‑а, ты изменился, – заметил Ноэль.
– Думаю, я просто хорошенько обо всем подумал. Я понял, какую вел никчемную и глупую жизнь. Понял, что на самом деле неважно, если кто‑то не так посмотрит на тебя в баре, случайно заденет тебя или прольет твое пиво. Понял, что неважно, если кто‑то нахамил тебе. Ну как этот Терри Наджент, который наехал на нас на лестнице. Я могу вспомнить, что вел себя так же, и это кажется мне теперь ребячеством. – Пайк снял очки и протер их бумажной салфеткой. – Когда я думаю, что вел себя подобным образом, то краснею от стыда.
– Но по крайней мере, ты был собой, Пайк. Ты был личностью. У тебя был свой стиль, свой класс. И когда ты заводился, когда включал полную скорость никто не смел приблизиться к тебе. Это было похоже на танец.
– О да, я вдохновлял группку энергичных, испорченных до мозга костей хулиганов. Великое дело, нечего сказать.
– Ты весь прогнил, Пайк. Вот в чем твоя проблема. Тебе нужно все это вычистить. Ты тушился в собственном соку целых десять лет. Нужно все это выбросить. А то так и будешь жалким ублюдком.
– Я думал, что справился.
– Только не надо! Ты – натуральный живой мертвец. Сказать по правде, Пайки, я не думаю, что ты из‑за денег так разошелся.
– Хм?
– Это лишь повод. Ты хотел этого, Пайк. Что‑то в тебе хотело этого. Сколько у тебя там было денег? Ну же. Их действительно было много?
– Двадцать пять тысяч.
– Вот блин. Так много?
– Да уж.
– Но я все равно остаюсь при своем мнении. Ты, Пайк, навсегда останешься таким, каким был. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше.
– Ноэль?
– Что?
– Уже дважды Паттерсон оказывался в итоге с моими деньгами.
– И с твоей пташкой.
– И кто я теперь? Неудачник или кретин?
– Возможно, и то и другое.
– Наверное, ты прав, – ответил Пайк.
– Я прав, Пайк. Ты профукал свою жизнь. Ты не задумывался, что это ты мог жить там наверху, в «Бельведере», и любоваться видом из окна? Вы всегда были умнее нас, это я точно знал. Ты, конечно, был психом, но внутри… Мы все знали, что ты или Паттерсон пробьетесь. А теперь у него шикарная квартира, с ним Марти…
– Я это заслужил.
– Да иди ты!
– А как насчет Уильямса и Грина?
– А что они? – Ноэль положил вилку и нож и в отчаянии развел руками. – Не стоит из‑за них так убиваться. Это были два ничтожных говнюка. Два ливерпульских амбала, которые зашли, куда им не следовало. – Он отпил колы у Кирсти. – Кроме того, Паттерсон был там вместе с нами, но что‑то не похоже, чтобы он все это время лил крокодильи слезы.
– Вот поэтому он там, Ноэль, в порту Челси, а я – нигде.
– Забудь, Пайк. Это неважно. Забудь ливерпульцев.
– Это важно, Ноэль.
– Да, я знаю. – Ноэль снова взял столовые приборы и вернулся к еде. – Я тоже об этом думал, у меня были жуткие кошмары. Но, черт побери, однажды все‑таки надо проснуться. Об этом надо забыть, нельзя, чтобы один‑единственный эпизод испоганил всю твою жизнь.
Ноэль был прав. Один‑единственный эпизод. Он все изменил, один маленький эпизод испортил всю его жизнь…
Он вспомнил, как Грин упал и сначала возмущался. Вскоре крики захлебнулись. Потом он катался по мостовой у них в ногах.
– Хватит, ребята… – умолял он.
А потом они убили его.
О нет, конечно, они этого не хотели. Это был, так сказать, побочный эффект. Они только хотели преподать ему урок. Урок о территории, собственности и уважении. Но что‑то пошло не так. Избиение было не более жестоким, чем обычно. Может быть, они били чуть дольше, может быть, чуть сильнее, кто знает? Может быть, Грин оказался слабее других. Может быть, он был хрупок здоровьем. Может, он слишком много выпил, или у него было хилое телосложение. Как бы то ни было, но он умер.
Это длилось всего несколько минут. Правда, Грин перестал сопротивляться задолго до того, как они остановились. Избиение – это такой процесс, где нет четкой грани, когда нужно остановиться. И если начнешь, то не можешь остановиться, если только не подвернется что‑нибудь получше, и продолжаешь бить до бесконечности. Самым волнующим всегда было нарастание сил, напряжение, предвкушение, самые первые удары… Вначале всегда было весело, потрясно: ты знал, что ребята разделяют твою неистовую ярость, когда вы кого‑то мочите.
Неумолимой расплатой за радость было то, что приходилось делать дальше. Теснясь вокруг, толкаться, наносить удары. Пока бить уже не имело смысла, пока им не становилось скучно.
Один маленький эпизод, растянувшийся на всю жизнь.
Он вернулся, он снова туда вернулся, словно это до сих пор продолжалось, словно они все еще били этого бедолагу, словно это происходило вновь, бесконечно: удар, удар, удар…
Поначалу Грин сопротивлялся, прикрывался руками, защищаясь. Но у него было только две руки, а их было шестеро. Он не мог двигать руками так же быстро, как они били. Все было безнадежно. Они даже ругали его за попытку закрыться. Неужели он не мог просто принять наказание?
Ноги. Спина. Задница. Живот. Ребра. Шея. Голова. Горло. Яйца. Лицо. Через некоторое время они забыли, что бьют человека. Ты забываешь обо всем. Это был просто предмет. Перед ними лежала вещь для битья. Они продолжали бить его, и где‑то в позвоночнике что‑то треснуло, горло разбухло и перекрыло дыхание, внутренности разорвались, а мозги лопнули. Все непоправимое, что только могло случиться, случилось.
В тот момент они, конечно, не знали, что он мертв.
Не знали и про Уильямса.
Оказалось, что у Уильямса случился сердечный приступ. Наверное, это произошло в тот момент, когда Паттерсон ударил его. Но это уже совсем другое. Это – несчастный случай.
Тела не найдут до самого утра, и потом у полиции идентификация тел займет несколько дней. А все потому, что команда забрала все их вещи: бумажники, ключи, права. Они обчистили их, быстро и умело, вывернув карманы.
В приподнятом настроении – ведь вечер оказался удачным – они возвращаются в «Альму», чтобы отпраздновать. Они стучат, Крисси открывает для них бар и они распивают шампанское. Команда смеется, шумно и возбужденно смакуя каждый момент. Они поздравляют друг друга, хвастаются. Потом рассматривают свой улов: почти две тысячи наличными. Что за шумная гулянка тут началась! Празднование продолжается. Они делят выручку, а потом Чес находит ключи, ключи от гостиницы с ярлычком. Где‑то в Финсбэри‑парк.