В этих же кварталах ютилась основная рабочая сила Лондона: строители, плотники, бондари, дубильщики, мясники, лотошники. А еще трактирщики, ростовщики, гробовщики и зазывалы. Работяг на улице видели редко – они день и ночь вкалывали взаперти на фабриках и заводах за тесную каморку, тарелку жидкого супа и пару жалких грошей.
Фургон медленно пробирался через бурлящую толпу мимо ветхих домишек, опасно наклонившихся вперед и каждую секунду угрожавших обрушиться на мостовую и похоронить под собой всех, кому «повезет» оказаться здесь. С лохмотьев, вывешенных на просушку во дворах, капала грязная вода.
Суинберн и Рубильник остановились у лавки торговца птицей, взяли гусыню и сунули ее в мешок, который Рубильник зажал между ног.
– Боевая, – одобрительно сказал он.
Через десять минут они доехали до пивоварни Трумана, повернули на Ханбери‑стрит и остановились около дома 29 – большого здания с множеством комнат и скобяной лавкой на первом этаже. На окне висело объявление: «Сдаются комнаты почтенным людям. Только для англичан».
– Вытаскивай инструмент, – приказал Снид, соскакивая на мостовую. С мешком в руке он зашел в лавку, пока Суинберн выволакивал из фургона тяжеленную сумку. Через минуту Рубильник вышел и указал на соседнюю с лавкой дверь.
– Туда, – проворчал он, толкая ее.
Суинберн последовал за ним; через коридор они вышли на грязный задний двор, окруженный высокой деревянной изгородью. Во дворе находились маленький сарай и нужник. Чуть дальше – еще один дом, к двери которого вела лестница из трех ступенек. Рубильник поднялся по ней и постучал. Дверь открыла пожилая дама в платье с кринолином и с папильотками в волосах и жестом пригласила их войти.
Они двинулись через буфетную, кухню и короткий коридор, потом повернули направо, вошли в еще одну дверь и оказались в маленькой гостиной.
– Договорились, мэм, – сказал Снид, – дальше наша забота.
– Не разбейте мне фарфор, – строго предупредила дама и величественно выплыла из комнаты.
Суинберн огляделся, но не заметил ни одной фарфоровой тарелки, вазы или безделушки.
В помещении пахло сыростью и плесенью.
– Начинай! – скомандовал Рубильник. – Закрой все дерюгой.
Он сел в потертое кресло, вытащил из кармана бутылку самогона и стал пить большими глотками, глядя, как Суинберн накрывает тряпками пол и мебель.
Потом мастер‑трубочист убрал бутылку обратно в карман, отпихнул кресло и, засунув голову в камин, посмотрел наверх.
– Не‑а, – сказал он. – Тебе туда не залезть. Одного не понимаю: на фига Жук прислал мне неповоротливого толстого слона вроде тебя?
Суинберн усмехнулся. Кем только его ни называли, но «неповоротливым толстым слоном» – впервые. Он тихо хихикнул.
Рубильник тут же обернулся и отвесил ему затрещину.
– Перестань лыбиться, образина! – прорычал он. – Чему радуешься, придурок?
Они вернулись в фургон, и Суинберн развязал веревки, которые поддерживали переносную лестницу. Снид вытащил ее наружу – она была слишком тяжела для Суинберна – и поднимал до тех пор, пока конец лестницы не улегся на край крыши, а самая верхняя ступенька не оказалась как раз под карнизом.
– Дуй наверх и сбрось веревку, да пошевеливайся, черт тебя дери!
– Да, сэр, – послушно ответил поэт.
Рубильник пошел обратно в комнату за лавкой, а Суинберн намотал длиннющую веревку на свое маленькое плечо и полез вверх. Ему предстояла сложная задача: по наклонной, скользкой от дождя крыше добраться до колпака дымовой трубы.
Быстро поднявшись по лестнице и перебравшись через карниз, он лег на правый бок и прижал башмаки к мокрой поверхности. Упираясь ладонями в черепицу, он начал медленно подтягивать свое тело вверх, к гребню крыши.
Только через десять минут он сумел добраться туда, куда нужно, при этом ни разу не соскользнув. Со вздохом облегчения он встал, пристегнулся к трубе, развязал веревку и опустил ее конец в дымоход.
– Что ты копаешься, ленивый ублюдок! – раздался глухой голос снизу.
Веревка подпрыгивала и дергалась, пока Рубильник привязывал ее к ноге гусыни. Суинберн слышал отчаянный гогот птицы.
– Лады, давай поехали, – сказал Снид.
Суинберн потащил неудачливую тяжелую гусыню вверх по трубе. Та в панике била крыльями и орала благим матом.
Гусыню они использовали, чтобы разворошить спекшуюся сажу в тех случаях, когда труба была слишком узкой и Суинберн не мог в нее забраться. Поэту было жаль злополучную птицу, но ничего не поделаешь: иначе ему самому пришлось бы лезть в трубу, а он и так уже заработал на этом деле множество синяков и царапин на коленях, локтях, плечах и ладонях.
Он тащил веревку, до тех пор пока из трубы не показалась гусыня, в панике бьющая крыльями и окруженная облаком сажи. Дав ей пару минут отдышаться, Суинберн опять стал опускать почерневшую птицу вниз. Плечи его горели от напряжения, волдыри на ладонях полопались и дико саднили.
– Готово! – послышался голос Снида. – Спускайся сюда!
Сбросив веревку в трубу, Суинберн сел, потом лег на крышу и начал осторожно сползать по черепице вниз. Мелкий дождик сменился настоящим ливнем, надвигалась темнота, и конец лестницы, поднимавшийся над карнизом на пару дюймов, был почти не виден. Эксцентричный Суинберн, тем не менее, ничем не выдал своего страха и, несмотря на опасность, спокойно продолжал лезть вдоль края крыши по скользкой дранке, пока не нащупал лестницу большим пальцем левой ноги. Он перебрался на верхнюю ступеньку и стал спускаться, пока, со вздохом облегчения, не почувствовал, что его ботинки коснулись мостовой.
Все тело ломило, и очень хотелось бренди. Уже три дня у него во рту не было ни капли спиртного, и эта принудительная трезвость была ему решительно не по душе.
Рубильник встретил его в раздражении:
– Что ты застрял там? Побыстрей нельзя?
– Но… это… крыша была очень мокрой.
– У тебя всегда наготове оправдания… Шабаш!
Мастер‑трубочист уселся в кресло, вынул бутылку и сделал большой глоток, а Суинберн встал на покрытую свежей сажей дерюгу, опустился на колени и вынул из длинного мешка несколько стержней. Прикрепив к концу одного из них плоскую круглую щетку с жесткими волосами, он сунул его в каминную трубу. Сажа ливнем обрушилась сверху, угольно‑черные частицы закружились вокруг. Суинберн ввинтил второй стержень в конец первого и вновь втолкнул его вверх. Так он повторял до тех пор, пока не перестал чувствовать сопротивление щетки, а это означало, что она высовывается из трубы. Потом он запустил процесс в обратную сторону, по одному откручивая стержни и вытаскивая шест из дымохода, пока не показалась щетка.
Снид, который к тому времени был уже в стельку пьян, только пробормотал:
– Кончай. Собирай инструмент.
«Ну конечно, опять я, – с досадой подумал Суинберн. – А ты, наверное, слишком устал после тяжелой работы!»
Он убрал стержни и тряпку в мешок и скатал всю мешковину, тщательно очищая ее от сажи. На полу в комнате остались черные дорожки сажи, и поэт‑трубочист еще долго орудовал совком, шваброй и мокрой тряпкой.
Едва он закончил, как в дверь просунул голову метлокот, оглядел комнату и облизнулся.
– Как раз вовремя! Доводи до блеска! – крикнул Суинберн, и кот бочком протиснулся в комнату и начал расхаживать по ней взад‑вперед. Его длинная шерсть, заряженная статическим электричеством, собирала последние остатки сажи. Пройдя каждый сантиметр пола, метлокот вылизал себя и переварил частицы грязи и пыли.
В начале восьмого вечера Рубильник и Суинберн уже сидели в фургоне, отправляясь с Ханбери‑стрит. В кармане Снида звенели монеты, большую часть которых он собирался потратить на эль, а остальные отложить для уплаты взноса Лиге трубочистов, чтобы организация не направила к нему «палачей».
Если бы Суинберн действительно был членом Лиги трубочистов, в конце недели он получил бы от нее фиксированную плату, размер которой не менялся независимо от объема работы. Это была хорошая система: она обеспечивала трубочистам стабильный доход. Кроме того, Лига защищала своих членов от произвола мастеров, среди которых было немало самодуров, не отказывавших себе в удовольствии, выбившись в «начальники», отыграться на молодежи.
Тех, кто по каким‑то причинам вышел из Лиги, ждало незавидное будущее – чаще всего постепенная деградация: эти отщепенцы быстро теряли работу и становились обычными бродягами Ист‑Энда; почти никто из них не в состоянии был выбиться в люди и позволить себе жить в приличном районе. У трубочистов также был свой профсоюз – Братство трубочистов. Одним словом, без железной руки Жука тлетворное влияние бедности, преступность и пьянство быстро превращали маленьких мальчиков вроде Чарли и Нэда в дегенератов и садистов. Впрочем, в Котле это было в порядке вещей, и даже Чарльзу Дарвину пришлось бы очень постараться, чтобы найти здесь хоть малейший признак эволюции.
Алджернон Суинберн остановил фургон перед лавкой торговца птицей и передал поводья Рубильнику. Он спрыгнул и достал мешок, лежавший сзади: в нем была мертвая гусыня, не выдержавшая испытаний в каминной трубе.
– Можешь почистить инструмент завтра, – заплетающимся языком произнес Снид с не характерным для него порывом великодушия. Он щелкнул языком, тряхнул поводьями, и фургон тронулся с места.
Но Суинберн нимало не расстроился, что ему придется выбираться отсюда своим ходом. Сейчас у него было другое дело.
Он вошел в лавку.
– Добрый вечер, мистер Джамбори, – поприветствовал он владельца, высокого жирного мужчину с тремя подбородками.
– Привет, сынок. Ну что, сильно она хлопала крыльями? Да ты черный, как смола!
– Да, сэр. Она нам очень помогла!
– Ну, теперь уж у нее не товарный вид. Давай ощипай ее.
Суинберн кивнул и вышел в маленький дворик за лавкой. Там он сел на табуретку, вытащил гусыню и стал выдергивать почерневшие перья.
Дождь лил не переставая. Ощипанные гусиные перья быстро превращались в грязное месиво у его ног.
Суинберн дрожал от холода и истощения, пальцы слушались плохо, мысли в голове путались.
Только через час Суинберн принес хозяину лавки розовую тушку.
– Молодец! – похвалил тот. – Есть хочешь?
– Умираю от голода! – признался Суинберн.
– Будешь молоко и хлеб с жиром?
Поэту, привыкшему обедать в лучших лондонских ресторанах, показалось, что речь идет о пище богов.
– О! Конечно! Спасибо, – выдохнул он.
Через какое‑то время, когда Суинберн, сытый и в отличном настроении, пробирался через толпу на Коммершиал‑роуд, его окликнули с другой стороны улицы. Он посмотрел туда и увидел маленького оборванца в пальтишке, шляпе и неуклюжих башмаках. Это был Вилли Корниш, член Лиги трубочистов.
– Привет, Морковка! – крикнул Вилли, переходя улицу. – Работал?
– А то! В Уайтчепеле.
Вилли понизил голос и наклонился поближе, слегка вытаращив голубые глаза.
– Слышал про кладбище на Сквирел‑хилл?
– Нет, а чего там?
– Гробокопатели!
– Кто?
– Гробокопатели! Они выкапывают мертвяков на Сквирел‑хилл. Хочешь сбегать туда? Может, застукаем их на месте.
Суинберн задумался. Он устал, как собака, чтобы еще куда‑то тащиться. С другой стороны, Сквирел‑хилл недалеко, и, раз уж он ввязался в это приключение, чтобы помочь Ричарду Бёртону, нужно постараться получить как можно больше новых впечатлений, увидеть грубые и кровавые картины настоящей жизни, которые дадут импульс его поэтическому воображению. Люди раскапывают трупы. Зачем? Надо узнать эту страшную правду!
Он кивнул.
– Пошли!
– А не дрейфишь? – спросил Вилли. В самом деле было уже темно и почти все трубочисты, боясь вервольфов, разбегались по домам.
– Ну вот еще! – храбро ответил поэт.
Они побежали сквозь дождь, причем Суинберн заметно отставал от своего юного товарища. Вилли то и дело возбужденно подскакивал и строил отчаянные планы, как изловить гробокопателей. В этих планах фигурировали ямы‑ловушки, сети, наручники, глазные повязки, а заканчивалось все виселицей с болтавшимися на ней телами.
– Ты кровожадный маленький монстр, Вилли Корниш, – пошутил поэт, – а твои планы замечательны, но совершенно невыполнимы. Давай‑ка сегодня ограничимся рекогносцировкой.
– Реко… чем? – удивился мальчик.
– Рекогносцировкой. То есть мы посмотрим, там ли эти дьяволы, и, если увидим их, со всех ног помчимся за подмогой!
– Ну… так неинтересно, – разочарованно сказал Вилли. – Я бы лучше сам поймал этих гадов!
Они свернули с Коммершиал‑роуд и пошли по неосвещенному переулку к Хардинг‑стрит. Из двери дома выскользнула фигура – девочка‑проститутка лет двенадцати – и назвала цену. Суинберн и Вилли помотали головами и поспешили дальше.
Они оказались на Хардинг‑стрит, уже почти безмолвной, дошли до угла, повернули на Сквирел‑хилл и начали карабкаться вверх по крутому склону. Вблизи не было ни домов, ни людей, только одинокая газовая лампа у ворот кладбища.
– Тише! – предупредил Вилли. – Мы же не хотим спугнуть негодяев.
Суинберн последовал за ним до угла кладбища, и они оба присели в тени рядом со стеной.
Они долго вслушивались, но не могли различить ничего, кроме дождя, барабанившего по мостовой, и шороха листьев.
– Подсади меня, – шепнул Вилли.
Суинберн вздохнул, мечтая завалиться на тощий дерюжный матрас, укрыться тонким грязным одеялом и провалиться в сон. Он наклонился, обхватил колени Вилли и поднял его. Мальчик ловко ухватился за край, подтянулся, лег на стену и протянул руку. Суинберн схватил ее и вскарабкался наверх. Оба спрыгнули на кладбищенскую землю.
– Я насквозь мокрый, – пожаловался Суинберн.
– Шшш…
Вилли стал красться через заросли, Суинберн за ним.
Где‑то впереди послышался треск.
– Что это? – тихо спросил Суинберн.
– Шшш… – повторил Вилли. Потом шепнул одними губами: – Это они!
Они добрались до могильного камня, опутанного сорняками и плющом, потом до следующего и так перебегали от могилы к могиле, приближаясь к тому месту, откуда доносились звуки.
Суинберн забыл об усталости. Он уже рисовал в своем воображении мрачные события, свидетелем которых станет. Его била дрожь от нервного перевозбуждения.
Вилли подполз к гранитной плите и высунул голову из‑за ее вершины. Потом поспешно присел, повернулся и жестом позвал Суинберна.
Поэт на четвереньках дополз до Вилли, лег рядом с ним и тоже выглянул из‑за камня. Сквозь пелену дождя он смутно различил несколько движущихся фигур.
Он ткнулся ртом в ухо Вилли и прошептал:
– Надо поближе.
Мальчик кивнул и указал на склеп, темневший справа.
– Обогнем его…
Пригибаясь как можно ниже, они стали пробираться по неровной земле через мокрые кусты и кучи грязи, мимо покосившихся крестов и каменных ангелов, чьи призрачные глаза, казалось, роняли слезы. Наконец смельчаки добрались до основания громоздкого монумента. Скрываясь от мерцающего света единственной газовой лампы, они на ощупь шли в полной темноте, пока не оказались у дальнего угла кладбища.
– Давай сосчитаем их, – прошептал Суинберн, – и вернемся той же дорогой. Побежим в таверну на углу Коммершиал‑роуд и позовем людей. Если повезет, вернемся сюда вместе с толпой и схватим ублюдков на месте преступления!
Они выглянули из‑за угла склепа.
Фигур было ровно семь, некоторые стояли, наклонившись, другие припали к земле. Все были в плащах с капюшонами. Странные звуки доносились до Суинберна: чавканье, сопение, хруст и треск.
Одна из фигур выпрямилась, и Суинберну показалось, что это человек невысокого роста, но широкий в плечах. В руке он держал палку, которую поднес к капюшону.
Суинберн вгляделся пристальнее и обмер.
Это была не палка. Это была человеческая рука, еще не разложившаяся, с болтавшейся на конце кистью.
Фигура потянула руку, смачно отрывая кусок зловонной плоти.
Суинберн спрятался в тень надгробия, потянув за собой Вилли.
– Господи! – простонал он. – Ты видел? Они не грабят могилы! Они едят трупы.
Он почувствовал, как Вилли Корниш задрожал с головы до ног.
– Я хочу домой, – всхлипнул он.
Суинберн притянул его к себе и шепнул:
– Выбирайся быстрее, Вилли. Иди тихонько, держись в тени, перелезай через стену и беги. Доберешься до таверны – расскажи всем, что ты видел. Давай!
Мальчик вытер нос мокрым рукавом, засопел и побежал прочь.
Суинберн опять выглянул из‑за надгробия. Две фигуры вытаскивали гроб из размокшей глины: сгнившее дерево уже рассыпалось, стенок не было, а крышка провалилась внутрь. Остальные пятеро, завернувшись в плащи, окружили гроб и наклонились над ним. Обломки крышки полетели в сторону. Суинберн услышал хруст разгрызаемых костей и почувствовал во рту вкус разлитой желчи. Его вырвало.
Все, что происходило дальше, напоминало фильм ужасов.
Что‑то – треск сучка, неловкое движение? – привлекло внимание трупоедов. Они разом повернули головы. Неужели они заметили Вилли? Надо его спасать!
Поэт поднялся и вышел из‑за надгробия.
– Эй! – крикнул он.
Семь капюшонов обернулись к нему семь пар горящих злобой красных глаз уставились на него. Одна из фигур сделала два шага вперед. Слабый свет лампы выхватил из тьмы сморщенную морду и белые клыки.
Вервольфы!
В первый раз за всю свою жизнь Суинберн по‑настоящему испугался. Он бросился бежать, но споткнулся о плиту, потерял равновесие и упал. Он бешено забил ногами, пытаясь уползти в темноту, но когти вцепились ему в лодыжку, и он понял, что твари настигли его. Суинберна поволокли по мокрой земле, он сопротивлялся, хватаясь за нее пальцами, но тщетно.
Сильные руки стиснули и вздернули его вверх; ледяной ужас от того, что сейчас его раздерут на куски и съедят, почти парализовал сознание Суинберна.
Люди‑волки зарычали, начали ощупывать несчастного за руки и за ноги, сунули морды под его одежду и тщательно обнюхали. Потом они обступили его тесным кольцом, земля закружилась, перед глазами поплыли цветные пятна и сомкнулись сплошной стеной. В последнюю секунду, до того как потерять сознание, он понял, что его куда‑то тащат.
Глава 13
ПЕС, КОТ И МЫШЬ
«Вселенная, которую мы наблюдаем, обладает именно теми свойствами, которые следовало бы ожидать, если бы в ее основе не было никакого замысла, никакой цели, никакого зла и никакого добра – ничего, кроме слепого, жестокого безразличия».
Чарльз Дарвин
На следующее утро, после того как они с Суинберном посетили Элефант и Кастл, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, вновь переодевшись в сикха, отправился на заброшенную фабрику на берегу канала Лаймхаус‑кат и взобрался на трубу. Он бросил три камня в дымоход, и через несколько минут вторично побеседовал с Жуком. Они договорились, что Суинберн станет подмастерьем у Винсента Снида, после чего Бёртон передал Жуку пакет с книгами и ушел.
Добравшись до квартиры поэта, он изложил ему свой план. Суинберн был вне себя от восторга и немедленно занялся приготовлениями.
Потом Бёртон поехал в Скотланд‑Ярд к детективу‑инспектору Траунсу. Он рассказал ему о последних событиях и о том, что Олифант, вероятно, как‑то связан с Джеком‑Попрыгунчиком. От Траунса Бёртон узнал, что обе девушки, Конни Файевезер и Алисия Пипкисс, живут нормально, и чудовище на ходулях пока нигде не показывалось.
В половине третьего королевский агент вернулся на Монтегю‑плейс. Заплатив кэбмену, он заметил, что дорожные работы перед домом прекращены: канава исчезла, а сверху уложен аккуратный слой камней. Толстая труба, которой прежде не было, проходила по стене дома и терялась в кирпичной кладке прямо под одним из окон его кабинета.
– Что это за новая труба? – спросил он миссис Энджелл, вытирая ноги о коврик.
– Это для газоснабжения, – пояснила она. – Надо сказать, поставили они ее довольно быстро.
Бёртон поднялся по лестнице и вошел в кабинет, а оттуда в гардеробную, где снял костюм сикха и стер грим. Спустя полчаса, переодевшись по‑домашнему, он уже сидел за столом и ел ланч, одновременно читая последний выпуск «Империи».
В дверь постучали, он крикнул, чтобы входили, и на пороге появилась миссис Энджелл.
– Двое рабочих хотят поговорить с вами, сэр.
– Рабочих?
– Тех самых, которые проложили новую трубу.
– Что им надо?
– Не знаю, сэр, они очень настойчивы.
– Пусть идут наверх.
– Да, сэр.
Она вышла, пропустив посетителей в комнату. Оба были одеты совершенно одинаково – в длинные черные сюртуки, черные жилеты и белые рубашки с высокими воротниками «Гладстоун», накрахмаленные концы которых угрожали выколоть глаза при каждом повороте головы. Шеи закрывали бледно‑желтые платки. Широкие бриджи заканчивались чуть ниже колен, открывая бледно‑желтые трико. На ногах – башмаки с пряжками.
Бёртон удивился: этот стиль вышел из моды лет пятьдесят назад.
– Добрый день, капитан Бёртон, – сказал высокий, немного сутулый человек слева. Как и его напарник, он держал цилиндр в руке. Но, в отличие от спутника, был полностью лысым, не считая бахромы коротких волос вокруг ушей. Словно для компенсации, он отпустил чересчур длинные бакенбарды, которые в Лондоне называли «пикадилльскими плакальщиками». На лице у него застыло сентиментально‑плаксивое выражение: углы рта были опущены, щеки обвисли, глаза подернулись скорбью. Он нервно теребил пальцами края цилиндра.
– Меня зовут Дамьен Бёрк.
Второй человек был ниже и намного массивнее, с широкими плечами и длинными, как у обезьяны, руками. Его голову венчала копна совершенно белых волос, которая опускалась короткой чёлкой на лоб, огибала маленькие толстые уши и квадратную челюсть и заканчивалась клочковатой бородой под тяжелым подбородком. Бледные серые глаза глубоко сидели в хрящеватых глазницах: нос был расплющен, видимо, от многочисленных переломов, чересчур широкий рот полон больших, неестественно ровных зубов. В левой руке он держал холщовый мешок.
– А я Грегори Хэйр, – произнес он гулким голосом.
Бёртон встал из‑за стола, подошел к человеку и протянул ему руку.
– Рад познакомиться.
Бёрк с удивлением посмотрел на протянутую руку. Он облизал губы и нерешительно вытянул свою собственную, как будто не привык к таким церемониям.
Они обменялись рукопожатием.
Хэйр, который держал в одной руке цилиндр, а в другой мешок, нерешительно дернулся, надел головной убор, быстро пожал руку Бёртона и опять стащил цилиндр с головы.
– Куда вы хотите его? – задал он странный вопрос.
– Куда я хочу что? – уточнил Бёртон.
– А… ну, это… это вопрос, – похоронным тоном ответил Бёрк. – Что это такое на самом деле? Наверное, вы нам подскажете, капитан? Труба сообщений? Коробка‑транспортер? Канал писем? Мы не знаем точное название.
– Вероятно, вы имеете в виду устройство, как на столе у лорда Пальмерстона?
– О да, сэр. Конечно. Только, в отличие от премьер‑министра, у вас тут много столов. На какой же поставить?
Бёртон указал на стол возле окна.
– Вот этим я пользуюсь чаще всего.
– Хорошо, сэр. Придется поднять пол, но это займет одно мгновение, и все останется, как было. Не могли бы вы очистить стол? Простите, что мешаем вашей работе. Кстати, сэр, я читал вашу книгу «Первые шаги в Восточной Африке»: как интересно, просто завораживающе! – затараторил Бёрк, а потом сказал своему напарнику: – Давайте управимся поскорее, мистер Хэйр, чтобы не надоедать капитану Бёртону.
– Конечно‑конечно, – поддакнул тот.
Пока Бёртон убирал со стола книги и документы, его посетители вытащили из мешка инструменты и начали поднимать половицы.
Через час все было готово. Труба, которая входила в стену под окном кабинета, теперь продолжалась вплоть до стола Бёртона, поворачивала вверх и через дыру в половице соединялась с паровым устройством, идентичным тому, которое королевский агент видел на столе Пальмерстона.
– Работать с этой штуковиной очень просто, капитан, – начал объяснять Бёрк. – Вот эту часть каждый день наполняйте водой. При помощи этого диска вы будете отправлять ваши коробочки. Наберите один‑один‑один, если хотите передать послание Его Величеству, два‑два‑два – если премьер‑министру, три‑три‑три – если нам. Вы меня извините, сэр, но у вас репутация человека, который всегда предпочитает атаку отступлению. И я бы посоветовал вам, сэр, э… не злоупотреблять посланиями королю. Лучше бы вам только отвечать на его вопросы, сэр… вы меня понимаете?
– Понимаю, – кивнул Бёртон. – А что снабжает устройство теплом?
– Не волнуйтесь, капитан, это происходит с нашей стороны. Тепло подается по специальной проволоке внутри трубы. Процесс довольно сложный, и вам не нужно знать все подробности. Запомните: три‑три‑три – и мы к вашим услугам! Можете послать бегунка или болтуна – у вас ведь есть наш адрес?
– Да.
– Вот и хорошо. И последнее, сэр. Останки мистера Монтегю Пеннифорса были найдены речной полицией. За похороны заплатили, вдову известили, ей назначена пенсия. То есть все улажено. Но на будущее… Если вы вдруг окажетесь в столь же несчастливых обстоятельствах, попытайтесь сделать так, чтобы трупы не трогали или сволокли куда‑то в уединенное место. А потом просто сообщите нам, и мы позаботимся о достойном захоронении. Все, капитан, нам пора. Извините, что потревожили вас, всего хорошего, – отчеканил Бёрк.
– Да, просим прощения. До свидания, капитан, – добавил Хэйр.
– До свидания, – сказал Бёртон.
Дверь затворилась. На лестнице раздались тяжелые шаги. Потом Бёртон услышал, как стукнула парадная дверь.
Он подошел к окну и посмотрел на Монтегю‑плейс. Бёрка и Хэйра уже нигде не было видно. Что за люди? Какие‑то странные…
Размышления Бёртона прервало только что установленное устройство. Оно затряслось и зашипело, с грохотом и свистом по нему протискивалась коробочка. Бёртон открыл дверцу на боку и подхватил коробочку. Открыв крышку, он вынул записку и прочитал: «Подарок в гараже. А.»
«„А“? – подумал Бёртон. – Что это значит? Альберт? Письмо от короля Англии?!»
Заинтригованный, он сошел вниз, открыл и закрыл заднюю дверь, спустился во двор и подошел к гаражу. Там стояли два пенни‑фартинга и винтостул.
В тот же день после полудня Бёртон отправился на одном из паросипедов в Баттерси. Он вернулся через несколько часов с большим пакетом, висящим на руле.
Три дня прошли впустую.
О Джеке‑Попрыгунчике не было никаких известий.
Алджернон Суинберн сгинул где‑то в недрах Котла.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон нервничал и беспокоился. Он пытался занять себя чтением, но не мог сосредоточиться; поискал сведения о Моко Джумби, но не обнаружил ничего, кроме внешнего сходства африканского божка с прыгуном на ходулях.
Рано утром четвертого дня раздался стук в парадную дверь. Стучал Оскар Уайльд, мальчишка‑газетчик.
– Простите за ранний визит, капитан, – сказал он. – Каждое доброе дело требует вознаграждения, не так ли? Но есть люди, ради которых я готов на все. Поэтому возьмите вот это, и желаю вам хорошего дня.
Он протянул руку вложил что‑то в ладонь Бёртона, повернулся и помчался, на лету оборачиваясь, махая рукой и усмехаясь.
В руке Бёртона остались три камешка. Понятно! Жук зовет его.
Он быстро поднялся по лестнице, прошел через кабинет в гардеробную, нырнул в грубый пиджак, укоротил бороду, хотя и сохранил длинные, спускавшиеся на подбородок бакенбарды, взъерошил волосы, выпачкал лицо, шею и руки и натянул на ноги старые рассохшиеся башмаки.
Потом выбежал из дома, причем не один.
Сначала Бёртон хотел поехать на своем новом паросипеде, но там, куда он собирался, это детище новейшей технологии наверняка бы украли или сломали, так что он махнул рукой первому проезжавшему мимо кэбу, запряженному парой лошадей.
– В Лаймхаус‑кат, и как можно быстрее!
– А деньги у тебя есть? – подозрительно спросил кэбмен.
Бёртон вытащил пригоршню монет и зазвенел ими.
– Плачу вдвое, если доставишь меня туда за тридцать минут, – крикнул он, заталкивая своего спутника в экипаж, а потом залез сам.
– Легкие денежки! – воскликнул кэбмен, охаживая кнутом обеих лошадей.
Кэб подпрыгнул и полетел по улице. Бёртона бросало взад‑вперед, и он ударялся головой о стенку, когда кэб накренялся на поворотах, но ему было все равно – сейчас важнее всего скорость!
Экипаж заносило, он вилял по мокрым булыжникам, но кэбмен знал свое дело и ровно за тридцать минут доставил пассажиров на Сент‑Пол‑роуд, вблизи от заброшенной фабрики.
– Молодец! – похвалил королевский агент. – Держи, ты заслужил! – И передал кэбби деньги.
Дождь лил как из ведра, и городская жижа грязным потоком бежала по середине улицы, угрожая смыть все надежды сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона. Это может разрушить их с Суинберном план. И тогда поэту не выжить.