Он оказался прав. Вскоре Фиджет привел его в то место, где, вне всяких сомнений, происходила борьба. Там, где жертву волокли по грязи, остались глубокие борозды, окруженные следами вервольфов. Все указывало на то, что именно здесь Суинберна тащили к разрушенной стене кладбища.
– Они похитили его, – сказал Бёртон сам себе.
Фиджет посмотрел на него и завилял хвостом, как бы извиняясь. Никаких следов Суинберна больше не было.
– Не горюй, старина, не все потеряно!
Бёртон подтащил Фиджета к дыре в стене, шагнул в нее, присел на корточки и ткнул собаку носом в один из следов вервольфов.
Собака громко зарычала, и морда ее, казалось, сморщилась от отвращения.
– За ними! – приказал Бёртон.
Фиджет заскулил, обреченно тявкнул и потащил хозяина обратно на кладбище.
– Нет! Не туда! Вперед!
Пес замер, в недоумении уставился на Бёртона, потом понюхал след и бросился прочь от кладбищенской стены.
– Молодец!
Стараясь не отставать от собаки, Бёртон быстро сошел с холма, обогнул длинную изгородь и по захламленному переулку между задними дворами домов выбежал на Девонпорт‑стрит. Фиджет рванул направо, потом вниз по уклону, пересек оживленную Кабль‑стрит и помчался прямо к Темзе. Бёртон едва успевал за ним. Дождь лил уже несколько часов, но замечательный нюх прирожденной ищейки, видимо, улавливал даже слабый запах вервольфов.
На улицах было полно людей, многие озирались на бегущего за собакой странного господина, кое‑где раздались даже крики и свист, но Бёртон, сосредоточенный только на своей цели, не обращал на окружающих ни малейшего внимания. На берегу реки они вновь повернули направо и помчались вдоль Уоппинг‑уолл. Ужасная вонь городской клоаки ударила Бёртону в ноздри и скрутила его желудок, но Фиджет уверенно летел вперед; его чуткий нос, видимо, отличал одно зловоние от другого и реагировал только на тот запах, который вел его по нужному следу.
Стараясь не замечать грязи и смрада бурлящего Котла, Бёртон все бежал и бежал за Фиджетом на запад, пока вдали не показался Лондонский мост. На другой стороне улицы Бёртон увидел тупик Мьюз‑стрит и забитый досками ломбард, возле которого он когда‑то встречался с Доре.
Потом они с Фиджетом промчались мимо доков и Тауэра и по каменным ступенькам спустились на узкую дорожку у отравленной ядовитыми стоками речной воды. Каменная полоска была скользкой от ила, под ногами Бёртона хлюпала грязь, быстро бежать было невозможно. Один неосторожный шаг – и Бёртон рисковал оказаться в воде.
Они вступили во мрак под Лондонским мостом. Фиджет остановился и обнюхал узкую деревянную дверь с надписью «Вход строго запрещен». Бёртон уперся в нее плечом и толкнул. С отвратительным скрежетом дверь открылась, и они очутились в незнакомом квадратном помещении.
Королевский агент сунул руку в карман пальто, вытащил фонарь с часовым механизмом и повернул рукоятку. Пламя внутри ожило, немного осветив помещение. Оно было совершенно пустым, только грязные следы лап вели к темному арочному проходу в противоположной стене. Собака устремилась туда. Бёртон затворил дверь и двинулся за Фиджетом. Каменные ступеньки за аркой спускались в темноту. Бёртон осторожно пошел по ним.
Чем глубже он спускался, тем более сырыми становились стены, пока по ним буквально не побежали струйки воды. Через несколько минут он достиг конца лестницы и оказался в коридоре, вырубленном в твердом камне; по полу бежал грязный поток, а по левой стене тянулись три большие трубы. Наверное, газопровод.
– Здесь ты вряд ли что‑то учуешь, – прошептал Бёртон Фиджету, – но они явно здесь были! Ну‑ка, пошли.
Он наклонился, взял пса на руки и стал спускаться прямо в воду. Две ступеньки… Ледяная вода налилась в башмаки, отвратительный запах гниющей рыбы забил ноздри.
Капли падали с потолка со странным бульканьем, по проходу гуляло гулкое эхо.
Агент брел по узкому туннелю, держа фонарь, бросавший тревожные отсветы на мокрые стены и блестевшие от влаги металлические трубы. Впереди и позади была полная тьма, и Бёртона охватило то же самое чувство, как тогда, когда он летел через смог на винтостуле: он понимал, что идет в никуда, и этому пути нет конца.
Он двинулся быстрее.
Нет никаких сомнений: он под Темзой! Боже! Он почти физически ощутил давящую массу воды над головой, и его охватил ледяной страх. Бёртон всегда боялся замкнутых пространств, только не признавался себе в этом. Бисмалла! Он бы сейчас все отдал, чтобы оказаться на бескрайней равнине где‑нибудь в Африке или, на худой конец, в арабской пустыне!
– Зачем я ввязался в это? – прошептал он Фиджету. – Служить империи, политику которой я осуждаю? Стране, где я не чувствую себя дома?
Фиджет заскулил и уткнулся в плечо хозяина.
Вдали замаячил конец туннеля. Наконец‑то! Достигнув его, Бёртон увидел лестницу.
Со вздохом облегчения он выбрался из воды и стал подниматься по ступеням. Вскоре он обнаружил помещение, как две капли воды похожее на то, что располагалось на другом конце туннеля. Поставив Фиджета на землю, он ткнул его носом в свежие следы.
– За ними! Умница!
Пес подбежал к двери напротив лестницы и выразительно посмотрел на Бёртона, как будто хотел сказать: «Открой!»
Королевский агент так и сделал, и они вышли на покрытую илом дорожку. Они все еще были под мостом, но теперь на другой его стороне.
Бёртон погасил фонарь и сунул его в карман.
Фиджет вывел хозяина на Тули‑стрит, где царило страшное запустение. Эта часть Лондона, Сенная пристань, в июне выгорела дотла. Пакгаузы пылали тут две недели, и даже сейчас, спустя три месяца и несмотря на беспрерывный дождь, обломки еще дымились. Восточнее, насколько мог видеть глаз сквозь грязную дымку, простиралась обширная пепельно‑черная пустошь.
Бёртон поморщился от неприятных воспоминаний. Среди пакгаузов находилось отделение банка Гриндли, где он хранил значительную часть своих раритетов: восточные манускрипты, на которые потратил почти все деньги, заработанные в армии; чемоданы с индийскими и африканскими костюмами и сувенирами, множество записных книжек.
Пламя сожрало все его ценности.
С мрачной усмешкой он вспомнил, как клерк в главном офисе, увидев, в каком он состоянии, участливо спросил:
– У вас сгорели в сейфе деньги, сэр?
– Нет…
– Ну… – оживился клерк, – тогда все не так уж плохо!
Фиджет рванул на запад. Они пробежали вдоль Темзы до Саутуэркского моста, потом взяли курс в сторону от реки. Почти уткнувшись носом в землю, Фиджет приволок Бёртона в узкий переулок, а оттуда устремился в глубь района.
Бёртон понимал, что дорога, по которой они следуют, по ночам совершенно пустынна, но сейчас, в разгар дня, улицы были запружены людьми, торопившимися по делам. Человек и собака с трудом прокладывали себе путь в толпе, шныряли из одного переулка в другой, пока через Ламбет и Воксхолл не добрались до Найн‑Элмс‑роуд. Тут шлейф запаха пересек магистраль и привел их к дыре в деревянной изгороди. И опять они бросились вперед, параллельно большой оживленной улице. Наконец Бёртон понял, куда ведет его Фиджет: небо над ними разорвали четыре высокие структуры, похожие на гигантские дымовые трубы.
Суинберн истерически хохотал.
Он был весь в крови, у него все болело от многочисленных порезов, но каждая рана посылала в его тело волну удовольствия, щекотавшую нервы.
Лоуренсом Олифантом овладела слепая ярость. Он швырнул на землю трость‑шпагу, сбросил сюртук, закатал рукава рубашки и навис над поэтом, глядя на него с ужасающей злобой.
О, как ему хотелось прямо сейчас растерзать это рыжеволосое ничтожество! Но нет… он не допустит, чтобы этот ублюдок сдох легкой смертью! Он этого не заслужил. Долгая, медленная, мучительная смерть – вот что его ожидает!
Вновь и вновь он распахивал ворота и приказывал Суинберну бежать, а потом, в самый последний момент, настигал свою жертву и швырял обратно во двор.
Но Суинберну, видно, все было нипочем.
Олифант, дьявольски ухмыляясь, прошелся по кругу, а потом пригнулся и изо всей силы ударил поэта. Тот взлетел на воздух и с глухим стуком шмякнулся на землю, его одежда порвалась, кожа покрылась ссадинами. Он попробовал подняться, но все тело его было разбитой окровавленной массой, глаза дико сверкали, в горле что‑то булькало, кровь лилась из носа и с разбитых губ.
В два пряжка Олифант очутился рядом с ним.
– Кто ты такой? – сплюнул кровью Суинберн. – Один из подопытных кроликов сестры Найтингейл?
– Заткни пасть!
– Что она сделала с тобой?
– Спасла.
– От чего?
– От смерти, Суинберн. Я перебрал с опиумом, стал наркозависимым и впал в кому в одном из притонов Лаймхауса. Мисс Найтингейл спасла те части моего мозга, которые еще действовали, и пересадила их животному.
– Какому животному?
– Моей белой пантере.
– А! Это многое объясняет!
– Что именно?
– То‑то мне в нос шибает застарелый запах кошачьей мочи, как только ты ко мне приближаешься!
Олифант яростно зашипел, схватил поэта – одной рукой сзади за шею, другой за правое бедро, – поднял его, раскрутил и подбросил высоко в воздух. Суинберн ударился о стену, сполз по ней, покатился и остался лежать ничком. Увидев приближающиеся ноги альбиноса, он прокаркал, булькая кровью:
«Галилеянин, ты победил!
Мир с тобой стал намного серей;
Он воды из Леты испил,
Он пресыщен обильем смертей».[16]
Олифант наклонился над ним.
– Беги, – прошептал он. – Дуй к воротам!
Суинберн перекатился на спину и посмотрел в горящие злобой розовые глаза.
– Благодарю, – с трудом прошептал он. – Но я лучше полежу здесь и сочиню парочку поэм.
– Что? – заорал Олифант. Он схватил поэта за горло и поднял на ноги. Потом крепко обхватил пальцами его тощую шею и с интересом стал смотреть, как синеет лицо его жертвы.
Суинберн брыкался и пытался вырваться, вцепляясь в запястья врага, но освободиться не мог.
Внезапно за плечом Олифанта кто‑то мелькнул, и вслед за тем чей‑то глубокий голос приказал:
– Отпусти его.
Альбинос в тревоге обернулся.
В воротах стоял сэр Ричард Бёртон. Он подобрал трость‑шпагу Олифанта, вынул ее из ножен и держал в руке. Маленькая собака покрутилась у его ног и попятилась обратно в ворота, спряталась за ними и оттуда украдкой глядела на Олифанта.
– Бёртон… – опешил альбинос.
Он выпустил Суинберна, который в очередной раз грохнулся на землю и остался лежать, уже не в силах пошевелиться.
– Иди сюда, ублюдок, – рявкнул Бёртон.
– Я безоружен. – Олифант широко развел руки.
– Мне плевать.
– Не очень‑то по‑джентльменски.
– Многие люди не считают меня джентльменом, – сказал Бёртон. – Для них я – Головорез Дик. И сейчас я докажу, что они правы.
Он прыгнул к Олифанту и ударил его в сердце. Но человек‑кошка ловко изогнулся и отпрянул назад, конец рапиры только разорвал рукав его рубашки.
– Ты забыл, что я быстрее тебя, Бёртон! – Олифант пригнулся к земле и со скоростью молнии бросился вперед, стараясь впиться своими острыми когтями в бедро королевского агента.
Бёртон предвидел его движение и перехватил руку альбиноса в воздухе.
– Это еще посмотрим, кто быстрее, – заявил он.
Он нажал посильнее, и кости альбиноса затрещали.
Олифант закричал.
Бёртон бросил рапиру и изо всей силы ударил его в челюсть.
– Пора тебе уже понять, что я сильнее.
Безжалостно заламывая правую руку альбиноса, он начал методично превращать его лицо в месиво. Кровь брызнула из сломанного носа человека‑пантеры. Клыки вылетели. Кожа лопнула.
Бёртон действовал с хладнокровием истинного бойца. В молодости он считался неплохим боксером и сейчас бил с холодной отрешенностью, регулируя частоту и силу ударов таким образом, чтобы альбинос страдал от каждого, но не терял сознание.
Для его жертвы это было даже не наказание, а настоящая пытка, но ни малейших угрызений совести Бёртон не испытывал.
Пока продолжалось избиение, Фиджет прошмыгнул через дверь и стал пробираться к Суинберну вдоль стены. Он обнюхал его башмаки, забрызганные кровью, потом ткнулся носом в ногу в коротких штанах и вдруг вцепился в тощую щиколотку.
– Ааааа! – заверещал поэт.
Бёртон повернулся, и, воспользовавшись этим моментом, Олифант вырвал из его хватки свою искалеченную руку, затем, внезапно оттолкнувшись обеими ногами, взвился в воздух, упал, перекатился по земле, вскочил на ноги и во всю прыть помчался к гигантским воротам электростанции. Он прошмыгнул в них, и они сразу же захлопнулись.
Королевский агент бросился в погоню, но, пока он тянул на себя дверь, не зная, как она открывается, враг его ускользнул.
Он подбежал к Суинберну и оттащил Фиджета.
– Как ты, Алджи?
– В кровавом экстазе, Ричард.
– Ты можешь передвигаться?
– Думал, могу, пока этот чертов пес не укусил меня!
– Ну, не выдумывай! Он тебя просто ущипнул по‑дружески. Давай, поднимайся.
Он взял поэта под мышки и поставил на землю. Суинберн был весь в крови.
– Тебя надо к врачу, и как можно скорее, – сказал Бёртон.
– Да, надо, – выдохнул Суинберн. – Я ведь вел себя мужественно, да, Ричард?
– Да, Алджи, мужественно.
– Знаешь что… Джон Спик здесь.
Бёртон едва открыл рот, чтобы что‑то ответить, как с другого конца двора донесся вой.
– Это вервольфы! – закричал Бёртон. – Давай убираться отсюда!
Подобрав шпагу Олифанта, он потащил ослабевшего друга к главным воротам, но не успели они добраться до них, как из‑под арки выскочили шесть фигур в красных плащах и помчались через двор.
Вожак стаи выглянул из‑под капюшона, показав острые зубы, оскаленные в адской усмешке, вытянул когти к отступающим беглецам и вдруг весь вспыхнул ярким пламенем.
Остальные твари бросились врассыпную, спасаясь от огненного ада. Суинберн, не обращая внимания на суматоху вокруг, вырвался из рук Бёртона, наклонился, что‑то поднял с земли и прыгнул в дверь, на мгновение опередив Бёртона. Они оказались за воротами электростанции, Фиджет путался у них в ногах.
Королевский агент захлопнул дверь, но подпереть ее было нечем. Что делать? Через несколько секунд вервольфы придут в себя и тогда… Остается только одно – бежать!
Бёртон подхватил раненого друга на плечо и пустился наутек.
Он держал курс на восток – через выжженную пустошь к железнодорожным путям и находившимся за ними оживленной Кингстоун‑роуд и мосту Челси.
– Быстрее! Вон они! – крикнул Суинберн.
Бёртон оглянулся и увидел, что вервольфы уже выскакивают из ворот.
Коротконогий Фиджет развил потрясающую скорость и уже перепрыгивал через рельсы. Бёртон пытался бежать с ним наравне, но не мог, поскольку тащил на себе Суинберна. Вдруг он заметил справа стремительно приближающийся к ним локомотив. Боже! Пока поезд не проедет, попасть на другую сторону будет невозможно. Единственная дорога к бегству отрезана, а вервольфы преследуют их по пятам.
«Нельзя терять ни секунды!» – решил Бёртон и рванул изо всех сил.
Все его дальнейшие действия были столь стремительны, что сознание не успело воспринять их, – зато потом, даже спустя много месяцев, они продолжали ему сниться.
Локомотив уже в нескольких метрах.
Бёртон прыгает через рельсы.
Ноги отрываются от земли.
Сзади когти пропарывают ему жилет и вонзаются в спину.
Оглушительный свисток.
Стена металла справа.
Обжигающая струя пара.
Гравий летит в лицо.
Оглушительный рев.
Страшный грохот проносящихся мимо колес.
Пламя за ними.
Рев постепенно удаляется.
Пар медленно рассеивается.
Серое небо.
Капля дождя на лице.
Стон рядом.
Короткое мгновение тишины.
И крик:
– Ой! Эта чертова псина опять укусила меня!
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон захохотал. Смех зародился в животе, поднялся по груди и начал сотрясать все тело, но Бёртон не противился этому. Он смеялся над Индией. Он смеялся над Аравией. Он смеялся над Нилом, над Королевским географическим обществом и над Джоном Спиком. Он смеялся над Джеком‑Попрыгунчиком, над волко‑людьми, над альбиносом. Но больше всего – над глупым псом, который даже в такой ситуации не смог удержаться, чтоб не тяпнуть Суинберна за щиколотку.
Он смеялся над собственным гневом, мстительностью, нерешительностью и недовольством, а отсмеявшись, опять стал сэром Ричардом Фрэнсисом Бёртоном, королевским агентом, служившим стране, в которой он родился, но которую не любил, чувствовал себя здесь посторонним и не одобрял политику империи. У него просто была работа, которую надо было выполнять.
Потом он затих и молча лежал, глядя в серое небо.
Лондон ворчал и грохотал где‑то рядом.
Бёртон сел и осмотрел Суинберна. Поэт был без сознания. Фиджет сидел с ним рядом и жевал его штанину.
Железнодорожные пути были пусты, локомотив скрылся за группой пакгаузов, хотя рельсы еще подрагивали.
Вервольфов нигде не было видно – похоже, поезд спугнул их.
Бёртон встал, вскинул друга на плечи и, опираясь на трость Олифанта, побрел по усеянному гравием склону к деревянной изгороди, за которой лежала Кингстон‑роуд. Он был уже на полпути вниз, когда громкое жужжание наполнило воздух.
Бёртон обернулся на электростанцию. Над ней, под видимым воздействием кипящих конусов пара, поднималась невероятных размеров машина. Это был винтокорабль – огромная овальная платформа из серого металла с иллюминаторами по краям. Остроконечный и загнутый вверх нос, как у галеона; из бортов, будто ряды весел, выступают наружу пилоны. На их концах стоят вертикальные колонны, лопасти гигантских винтов крутятся быстрее, чем способен заметить глаз.
Может, Спик на этом корабле?
Нужно помочь Суинберну прийти в себя и расспросить его, что он узнал про Спика.
Винтокорабль поднялся выше и устремился на север, а Бёртон продолжил спускаться к магистрали, а затем пошел по направлению к мосту Челси. Вокруг него бурлила толпа, текла обычная лондонская жизнь. При виде прохожего, который тащил на плечах лежавшего мешком человека, люди в тревоге отшатывались. Полицейский не заставил себя долго ждать.
– Что произошло, сэр?
– Несчастный случай, – ответил Бёртон. – Не вызовете кэб? Этого парня надо к врачу!
– Я поеду с вами. Нужно составить рапорт!
– Ладно, только быстрее!
Полицейский выбежал на дорогу, остановил четырехколесный экипаж, запряженный двумя лошадями, и высадил негодующих пассажиров.
– Черт побери! Вы ответите за это! – пригрозил ему осанистый пожилой джентльмен. – Моей супруге шестьдесят два года, знаете ли… ей трудно идти пешком!
– Гарольд, прекрати! – одернула его жена, сильно накрашенная и явно молодившаяся дама.
– О… э… прости, дорогая, – промямлил пассажир. Потом, увидев Суинберна, которого Бёртон осторожно поднимал на сиденье, воскликнул: – Бедняга! Пожалуйста. Конечно.
– Вы очень любезны, – сказал Бёртон, подхватил Фиджета и забрался сам.
Полицейский влез на заднее сиденье.
– Куда? – спросил он.
– Бейхем‑стрит, Монингтон‑Кресент! И как можно быстрее!
Тот повторил адрес кучеру и захлопнул дверцу. Экипаж двинулся с места.
– Я констебль Йетс, – представился полицейский. – Что все‑таки случилось? Вас избили?
– Тут непростое дело, Йетс! Взгляните. – Бёртон вытащил из бумажника документ и показал констеблю.
– О! Подпись самого короля! Тогда командуйте, сэр. Чем могу помочь?
– Мы высадим вас возле Скотланд‑Ярда, – сказал Бёртон, быстро достал блокнот, вырвал страничку и начал что‑то писать на ней. – Вот эту записку передадите инспектору Траунсу. Я считаю, что есть необходимость немедленно выслать усиленный полицейский наряд на электростанцию в Баттерси!
– В штаб‑квартиру технологистов? Непростая задача, позвольте заметить…
Бёртон ничего не ответил, продолжая что‑то писать на листе мелким неразборчивым почерком.
Экипаж повернул налево, прогремел по Гросвенор‑роуд и оттуда по берегу реки, через Милбанк, мимо здания парламента, устремился к Скотланд‑Ярду.
На мгновение он остановился, констебль Йетс выпрыгнул, и экипаж, ловко маневрируя среди потоков транспорта, опять помчался так быстро, что на боках лошадей заблестел пот; завернул на Кингсвей, проехал по Саутгемптон‑роуд и Эверсхолт‑стрит, пересек Монингтон‑Кресент и, накренившись, вывернул на Бейхем‑стрит.
– Здесь останови! – крикнул Бёртон, когда они оказались около дома номер три. Лошади стали, и он соскочил на землю. – Жди!
Бросившись к передней двери, он яростно дернул шнурок звонка и, не дождавшись ответа, нетерпеливо забарабанил. Он хотел еще раз позвонить, как дверь открылась.
– Капитан Бёртон! Сэр! – всплеснула руками вдова Вилтаппер. – Как приятно увидеть вас снова!
– Прошу прощения, мэм, но произошел несчастный случай. Мне нужна помощь сестры Рагхавендры. Она дома?
– О боже! – всполошилась вдова. – Я сейчас пошлю за ней. Полли, беги скорее, зови ее!
Бёртон влетел в дом и закричал:
– Умоляю, не беспокойтесь! Я пойду к ней сам!
– Ну что вы, что вы, капитан! Этого не допускают приличия! – воскликнула вдова. Но Бёртон был уже на лестнице. На верхней площадке он столкнулся с сестрой Рагхавендрой, которая вышла узнать, из‑за чего поднялся шум.
– Садхви! Мой друг ранен! Вы можете пойти со мной?
– Конечно, капитан, – решительно сказала она. – Одну секунду.
Она скрылась в своей комнате и через минуту вышла в чепце и жакете медсестры и с медицинским саквояжем в руке.
Они сбежали вниз по ступенькам и выскочили на улицу, оставив взволнованную вдову причитать на пороге:
– Куда же вы, молодая леди! Вы же без компаньонки!
– На Монтегю‑плейс, – скомандовал Бёртон, едва они добежали до экипажа. – Плачу вдвое!
Кучер взмахнул кнутом, тяжело дышащие лошади взяли в галоп, и экипаж запрыгал на ухабах. Сестра Рагхавендра осмотрела Суинберна.
– Что с ним?
– Встретил вашего знакомого… альбиноса, – ответил Бёртон.
Пальцы сестры пробежали по коже пациента, как будто обследуя раны.
– При чем тут альбинос? – Лицо ее побледнело. – Раны выглядят так, словно их нанес дикий зверь.
– Так и есть. Бедняга даже потерял сознание.
– Нет, он в сознании. Он спит. Это от бессилия.
Повернув с Хэмпстед‑роуд на Юстон‑роуд, экипаж завилял между паросипедами и паровыми лошадьми, тележками и кэбами; пешеходы бросались врассыпную из‑под грохотавших колес, но на Мэрилебон‑роуд скопилось столько транспорта, что возникла пробка. Они еле ползли.
Бёртон высунул голову из окна и крикнул кучеру:
– Езжай задними дворами!
Кучер подчинился, последовал кружным путем, и через некоторое время экипаж остановился около дома Бёртона.
– Не могли бы вы подержать собаку? – попросил он медсестру, выйдя наружу и взвалив себе на плечи Суинберна. Та кивнула и подхватила Фиджета.
Отдав деньги кучеру, Бёртон понес поэта к входной двери, открыл ее и поднялся на второй этаж, где положил раненого на кровать в спальне для гостей. Только сейчас он заметил, что в руке Суинберна что‑то зажато. Это оказалось пальто, которое Бёртон осторожно высвободил и повесил в шкаф.
Сестра Рагхавендра вошла в комнату вслед за ним, выпустила Фиджета, открыла саквояж и начала вынимать оттуда пузырьки, бинты и другие орудия своего ремесла.
– Мне понадобится тазик с горячей водой, – сказала она. – И это займет какое‑то время. Я никогда не видела столько ран и порезов! Бедняга, он, наверное, ужасно страдал от боли.
Алджернон Суинберн открыл глаза.
– Да, – прошептал он. – Но я выдержал!
Часов в девять вечера Суинберн, сидя на кровати, ел маленькими глотками сытный мясной бульон. Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон принес в спальню дополнительные стулья, на которых теперь сидели сестра Рагхавендра и только что подъехавший детектив Траунс. Миссис Энджелл разрешила молодой леди находиться в обществе мужчин только потому, что та была профессиональной медсестрой и состояла в Сестринстве благородства и великодушия.
– Не знаю, что тебе сказать, – заговорил Траунс, поудобнее устраиваясь на стуле. – Мы не можем войти внутрь – все закрыто, там настоящая крепость. Сверкают огни, внутри видны искрящиеся машины… и ни души! Черт его знает, что за стекло они используют: мы били по нему ломами – никакого результата. Что касается дверей, по‑моему, даже динамит не сдвинет их с места. Конечно, я выставил посты вокруг здания, но что толку? Видите, капитан Бёртон, я поверил, что у вас есть веская причина для такого рейда. Нельзя ли теперь узнать поподробнее?
– Вот, инспектор, спросите моего друга. Уж он‑то вас просветит! Позвольте представить: мистер Алджернон Суинберн, поэт.
– А! Последователь маркиза де Сада… – выпалил Траунс.
Мисс Энджелл чуть не выронила чайник.
– Да нет… я хотел сказать… э… – промямлил детектив.
Суинберн хихикнул:
– Рад познакомиться, инспектор, и уверяю вас: хотя я и склонен к некоторым порокам упомянутого вами джентльмена… нет, это слово вряд ли для него подходит… Так вот… эти раны я сам себе не наносил и никого об этом не просил.
– Надо же! Это меняет дело… – съехидничал Траунс.
Миссис Энджелл с тревогой поглядела на сестру Рагхавендру.
Бёртон поднял руку:
– Траунс, не забывайте, что здесь леди. А теперь, Алджи, расскажи нам все, что с тобой приключилось.
Поэт не без удовольствия прилег на подушку и закрыл глаза. Потом стал описывать, как учился чистить трубы у Винсента Снида, далее перешел к событиям на кладбище и наконец в подробностях изложил свой разговор с Чарльзом Дарвином.
Он говорил спокойно и завораживающе, и Бёртон поймал себя на мысли, что его друг действительно обладает ярким талантом рассказчика и, наверное, может стать известным литератором, если, конечно, прекратит пить…
Суинберн закончил. Воцарилось молчание.
– Ну и ну! – промолвил наконец Траунс. – Да они просто маньяки!
– Они наглецы, – заметил Бёртон, – потому что самонадеянно вмешались в естественный порядок вещей. Но результаты их эксперимента будут весьма сомнительными и, безусловно, не такими, каких они ждут. И даже если им удастся получить какие‑то первичные результаты, понадобится несколько поколений, чтобы завершить эксперимент. Экспериментаторы просто‑напросто не доживут до этого времени. В общем, все бессмысленно!
– Я так и сказал Дарвину, – кивнул Суинберн. – Тот согласился, что Время – важная проблема, но заверил, что знает, как с ней справиться. И тут, как назло, появился Олифант и не дал ему договорить…
– Время… – задумчиво произнес Бёртон. – Очень интересно. Вот что я думаю: в деле Джека‑Попрыгунчика Время тоже является ключевым понятием. Это ключ ко всему, понимаете?
– А ты говорил, что Олифант чуть ли не слово в слово повторил тебе то, что Джек сказал раньше… – уточнил Траунс.
– Да. Именно так.
– Я добьюсь ордера на арест Чарльза Дарвина по обвинению в похищении людей, незаконных медицинских экспериментах и по подозрению в убийстве, – заключил Траунс. – Представители Церкви будут довольны, не сомневайтесь! Сестру Найтингейл надо найти и допросить: она, похоже, в гуще событий. Лоуренсу Олифанту можно предъявить обвинение в убийстве Билли Таппера. Уверен – его ждет виселица. Что касается Изамбарда Кингдома Брюнеля… тут сложнее… Я не могу арестовать человека – если он еще человек – только потому, что он изобретает машины и остается живым, когда все считают его мертвым.
– Кстати, – спохватился Суинберн. – Где пальто? Я подобрал пальто Олифанта. Где оно?
– Здесь, – ответил Бёртон. Он подошел к шкафу и вынул оттуда еще мокрое от дождя пальто.
– Я думал, в нем бумажник, записная книжка или еще что‑то в этом роде.
– Молодец, парень! – воскликнул Траунс.
– Огюст Дюпен, – улыбнулся Суинберн.
Траунс поглядел на него в недоумении.
Бёртон быстро осмотрел пальто. Вытащил серебряные карманные часы, шелковый шейный платок, пачку сигарет, слабо пахнущих опиумом, набор странных предметов, которые Траунс идентифицировал как отмычки, четыре ключа на связке, карандаш и… – к восторгу Суинберна! – маленькую записную книжечку.
Быстро перелистав страницы, они обнаружили записи о всех двадцати восьми похищенных, их имена и возраст. К сожалению, ничего нового они не узнали – Жук уже сообщил им все это.
Попадались записи о каких‑то встречах, стояли даты, но места не указывались. Были еще закодированные заметки, однако Бёртон, как опытный лингвист, сразу понял, что их невозможно расшифровать. Больше ничего особенного они не нашли.
– Есть еще шляпа, – неуверенно произнесла миссис Энджелл.
– Шляпа? Какая?
– Та, которую альбинос потерял, когда выпрыгнул в окно. Я положила ее на полку в холле. Принести?
– О, миссис Энджелл! Вы великолепны! Я сам сбегаю!