Бёртон выскочил из комнаты и вприпрыжку полетел вниз по лестнице.
Миссис Энджелл стала разливать горячий сладкий чай.
Сестра Рагхавендра взбила подушку Суинберна, и тот вздохнул от удовольствия.
Детектив Траунс пошарил в кармане, вытащил сигару, посмотрел на дам и засунул ее обратно.
Бёртон появился на пороге.
– Можно я вас расцелую, миссис Энджелл?! Вот что я нашел за подкладкой.
Он показал всем маленький квадратный кусочек бумаги, на котором было нацарапано несколько слов карандашом. Он прочитал их вслух:
– «Срочно! О подтверждает: ЧБ 2909 2300. Д д? Б д? Н д? С.»
– Еще один код, – проворчал Траунс.
– Нет, это не код, старина. Это сокращения, – уверенно ответил Бёртон.
– Сокращения чего?
– Посмотри на букву «д» в предложениях с вопросительным знаком. Простейший возможный ответ на любой вопрос: «да» или «нет». Если «д» – это «да», тогда знак вопроса означает, по‑моему, требование подтверждения.
– Ага, понял тебя! – оживился Траунс.
– И, выслушав Алджи, разве можно сомневаться, что «Д», «Б» и «Н» означают «Дарвин», «Брюнель» и «Найтингейл»?
– Ей‑богу, ты прав! Это очевидно. И «О» – это Олифант, которого просят подтвердить что‑то о них. Но кто такой «С»?
– Не знаю. Пока. Этот загадочный «С» просит подтвердить два ряда номеров, которые, я уверен, являются датой и временем в двадцатичетырехчасовой системе отсчета. То есть 29 сентября, одиннадцать часов вечера. Вечер следующего воскресенья.
– Слушай, Бёртон, ты гений! Я бы мусолил эту задачку несколько часов. А что такое «ЧБ»?
– Чертов бред! – с энтузиазмом выпалил Суинберн.
– Глупыш, – улыбнулся Бёртон. – Это место встречи.
– Если действительно существует связь между Джеком‑Попрыгунчиком и Олифантом, как ты предположил, – рассудил Траунс, – не может ли «ЧБ» означать «Чернеющие башни»? В конце концов, там жил Бересфорд, которого подозревали в том, что он и есть Джек, и который был предводителем «развратников».
– И Олифант его наследник! – обрадовался Суинберн.
Бёртон пожал руку Траунса.
– Молодец, старина! Ты попал не бровь, а прямо в глаз!
– Не уверен, – смутился инспектор. – Возможно, совпадение.
– Слишком уж большое. Теперь нам осталась только буква «С». Кто наследник маркизата Бересфорда? Есть у него сын?
– Нет, он умер, не оставив наследника, и маркизат прекратился. «Чернеющие башни» перешли к его двоюродному брату, достопочтенному Джону де ла Пое Бересфорду, который сейчас возглавляет организацию по борьбе с голодом в Ирландии и никогда не был в Англии. Свою собственность он сдает через агента Флагга некоему Генри Стеклоу. Я о нем ничего не знаю. Флагг и сам не видел Стеклоу – они общались только в переписке. Может, он и есть загадочный мистер «С»? А, Бёртон?
– Вероятно, – задумчиво ответил Бёртон. – Хотелось бы посмотреть на этого Генри Стеклоу. Если действительно в воскресенье вечером О, Д, Б и Н собираются дружески поболтать с ним в «Чернеющих башнях», то там должно быть и второе «Б» – я, Бёртон!
– Ты собираешься следить за ними? Возьми меня с собой! – крикнул Траунс.
– И меня… – робко попросил Суинберн.
– Нет, – решительно возразил Бёртон. – Я пойду один, так надо. Про тебя, Алджи, вообще речи нет – ты не в форме. Один человек движется тише, чем трое – я знаю по опыту. Я выполнял в Индии задания сэра Чарльза Нейпира, в том числе повышенной секретности.
– Но ты хотя бы позволишь мне быть поблизости? – проворчал Траунс. – На случай, если тебе потребуется помощь. Мы можем все разведать, а потом обрушить на них полицейский эскадрон, что скажешь?
– Если мы так поступим, – отрезал Бёртон, – то никогда не узнаем их планы в полном объеме и не поймаем Джека‑Попрыгунчика.
– Я настаиваю на своем участии, – заверещал Суинберн, хлопая руками по простыням. – Меня рано списывать со счетов!
– Мистер Суинберн, – испугалась сестра Рагхавендра. – Вы что? Лежите в постели, сэр! Вы сейчас не в состоянии выполнять опасные миссии.
– У меня еще целых два дня на восстановление, уважаемая леди! И я буду совершенно здоров. Ричард, возьми меня!
Бёртон покачал головой.
– Ты и так уже внес значительный вклад в это дело. Ты чуть не погиб!
Суинберн откинул простыни, выпрямился в своей пижаме, которая была ему явно не по размеру, и встал, слегка подпрыгивая и дергаясь всем телом.
– Да! – крикнул он визгливо. – Да! Этот дьявол почти убил меня. И ты знаешь, что я вынес из этого опыта? Я…
Он раскинул руки и едва не потерял равновесие. Все вскочили со своих мест, чтобы не дать ему упасть. Но поэт удержался на ногах, встал в театральную позу и продекламировал:
«И он, который любит жизнь, все ж должен умереть
Собачьей смертью злой:
Ведь меньше любит он ее, чем ненавидит все,
Что делает под солнцем человек.
Иначе жизнь его была б сильнее, чем
Судьба и время».[17]
Его колени подогнулись, он привалился к стене и медленно сполз по ней на пол.
– Господи, – всхлипнул он. – Как мне худо…
Сестра Рагхавендра схватила его за плечи, уложила в кровать и подоткнула простыни со всех сторон.
– Лежать! – приказала она. – Вы даже встать не можете, а еще собираетесь охотиться за каким‑то мистером Стеклоу. Вы меня поняли? Принимать лекарства и пить три раза в день мясной бульон – вот что вы сейчас должны делать. Вы проследите, миссис Энджелл?
– Да я буду его с ложки насильно кормить, если попробует упрямиться, – решительно ответила хозяйка дома.
– Я что, заключенный? – слабо запротестовал поэт.
– По меньшей мере на два дня, – подтвердил Бёртон. – Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя в воскресенье. Сестра, вы сможете навестить его?
– Конечно. Мистер Суинберн – мой пациент. Я буду наблюдать за ним, пока он не выздоровеет.
– О блаженство! – прошептал Суинберн.
– Кстати, капитан, – добавила медсестра, – если я могу еще чем‑то помочь, просите, не стесняйтесь.
Детектив Траунс взял свою шляпу и смахнул сажу с полей. Миссис Энджелл, неодобрительно поджав губы, проследила, как она летит на пол.
– Я заскочу завтра, капитан, – сказал Траунс, пятясь к двери. – Надо обсудить наши планы на воскресенье. Как ты думаешь, мистер Стеклоу… не наш ли это Джек‑Попрыгунчик?
– Не имею ни малейшего понятия, инспектор, – ответил Бёртон. – Но скоро узнаем!
Глава 15
«ЧЕРНЕЮЩИЕ БАШНИ»
«Я категорически против изложения правил и условий, соблюдаемых при конструировании мостов, ибо будущий прогресс может быть скован или затруднен записью или регистрацией в виде закона того, что является предубеждениями или ошибками современности».
Изамбард Кингдом Брюнель
Усадьба «Чернеющие башни» полностью соответствовала своему названию. Это поместье, находившееся недалеко от деревушки Уотерфорд, рядом с Хертфордом, занимало около сорока акров и было окружено высокой стеной из шаткого серого камня. За этим непрочным ограждением тянулась ухабистая земля, по большей части заболоченная или изрытая страшными впадинами, словно лицо, изъеденное оспинами. Над лощинами стекал с неба зеленоватый пар, кривые гниющие деревья в блеклом свете луны отбрасывали на землю тревожные шевелящиеся тени. Жалкая растительность – сорные травы и редкие кусты ежевики – только усиливала общий неприглядный вид.
В самой середине этих неприкаянных владений к земле припадал полуразрушенный особняк. Построенное на фундаменте времен норманнов хмурое здание ужасно обветшало; какое‑то время назад пожар выел западное крыло, от которого уцелел только остов, с годами заросший плесенью. Жилая часть особняка просела, гниющий фасад прорезали трещины. Окна в виде остроконечных арок и двойные арочные створки главного входа свидетельствовали о том, что когда‑то это здание, выстроенное в готическом стиле, было эффектным, что подтверждали и каменные грифоны у подножия лестницы. Увы, от былой роскоши не осталось и следа: арки осыпались, гордые лица грифонов потемнели от грязи. «Но, может, сейчас это и к лучшему», – думал Алджернон Суинберн, чувствуя себя здесь, в тени грифонов, совершенно неприметным.
Два дня он добросовестно соблюдал постельный режим и сейчас чувствовал себя гораздо лучше. Несмотря на то что царапины еще ныли, а синяки отливали всеми цветами радуги, поэт ощущал себя бодрым, и к нему вернулось его жизнелюбие, что, вкупе с настойчивостью, в конце концов заставило сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона изменить свое первоначальное решение и взять Суинберна «на задание».
– Будешь только наблюдать, – строго предупредил королевский агент. – И больше ничего, понял?
И вот Суинберн наблюдал обстановку из своего укрытия, а Бёртон бегал вокруг в поисках дополнительных входов и любого малейшего признака чьей‑либо деятельности. В зарослях за стеной прятался инспектор Траунс, злясь на то, какого черта он сидит здесь и сторожит три пенни‑фартинга, а какой‑то поэт – подумать только! – сопровождает королевского агента в логово тигра.
Траунс никак не мог понять, зачем Бёртон возится с этим Суинберном, и, уж конечно, он не знал самого Суинберна и не предполагал, что тот ощущал потребность смотреть в лицо смерти, чтобы не потерять самоуважение и опять не удариться в пьянство.
Легкий шорох предупредил Суинберна о возвращении Бёртона.
– Нашел что‑нибудь? – прошипел он.
– Два винтокорабля по ту сторону дома, – махнул рукой королевский агент. – Я уверен, что больший из них – тот самый, что вылетел с электростанции. На палубе движутся люди. С основного корабля в особняк через застекленные двери бегут кабели. Там войти невозможно – обязательно заметят. На этой стороне здания все заперто. Дом – развалюха, но окна и двери на вид совершенно новые. И я ругаю себя последними словами: зачем я не попросил Траунса научить меня пользоваться отмычками Олифанта!
Суинберн вынул карманные часы и поворачивал их до тех пор, пока лунный свет не осветил циферблат.
– Почти одиннадцать. Нам надо внутрь!
– Мне, а не нам, – сухо ответил Бёртон. – Я ведь говорил тебе: ты стоишь здесь, смотришь в оба, и больше ничего! Никакого риска!
– Если ты не нашел вход, Ричард, то я рискну это сделать!
– Ты о чем?
– О дымовой трубе.
– Не понял.
– Я могу забраться на крышу, сползти вниз по трубе и открыть окно изнутри. Я прошел школу трубочиста, если ты не забыл.
– Нет уж, я найду другой вход.
Однако, еще раз обойдя весь особняк, Бёртон не отыскал ни малейшей возможности проникнуть в него и был вынужден согласиться с предложением своего друга.
– Оставайся здесь. Я открою окно и вернусь за тобой, – пообещал Суинберн.
Бёртон порывисто сжал ему руку и тряхнул ее.
– Удачи!
Суинберн кивнул и неслышно пошел к дому.
Через несколько мгновений Бёртон увидел огненное пятнышко, быстро поднимавшееся по стене дома, – это свет луны играл в рыжих волосах Суинберна.
Несмотря на субтильность, хилый с виду поэт уверенно поднялся до карниза, ловко схватился за водосточную трубу и перебрался на нее. Оттуда он вскарабкался по извилинам трубы на край крыши и исчез из виду.
Бёртон шумно выдохнул. Только сейчас он спохватился, что все это время стоял, затаив дыхание.
«Опять я здесь», – думал Суинберн, пробираясь по плоской дорожке за декоративными зубцами и ступая на покатую крышу. По крайней мере, на этот раз он не свалится вниз – даже если не удержится на ногах, то скатится обратно на дорожку.
Он лег и пополз по покрытым мхом черепицам, которые шатались и трескались под его весом. В ночной тишине казалось, что обломки черепицы летят на землю с невероятным грохотом. «На нижнем этаже, – рассуждал Суинберн сам с собой, – конечно, ничего не слышно, но если кто‑нибудь есть на втором этаже, жди беды!».
Он замер на минуту, а потом продолжил свой путь. Наконец он добрался до конька, встал и осторожно пошел к одной из труб.
Он взглянул на небо. Оно было ясное и холодное, наполненное звездами, серебряная луна стояла в зените.
Суинберн заглянул в дымоход. Он был темный и грязный, казался бездонным и вел прямиком к врагам.
Поэт вскарабкался на край и свесил ноги. Потом прижал колени к ветхим кирпичам, сгруппировался и начал спускаться. Упираясь о трубу ногами, локтями и плечами, он все глубже и глубже погружался в непроглядную тьму.
Сажа с шорохом сыпалась вниз. Он выбрал трубу подальше от той части особняка, в которой Бёртон видел свет, но если бы кто‑нибудь находился в комнате под ним, то обязательно услышал бы легкий шум из камина, подошел посмотреть и обнаружил бы его… Суинберну стало страшно.
Тем не менее, он продолжил спуск, вспоминая о порке, которую устроил ему Винсент Снид несколько дней назад. О, это было так здорово! Нет, во всем, что касалось боли, Алджернон Суинберн, последователь маркиза де Сада, был знатоком. К сожалению, боль от ран, которую он испытывал сейчас, совсем не походила на удовольствие от ударов плети или ремня, гуляющего по заднице. Да, ничего общего!
Неожиданно на него накатилась волна усталости, и он остановился, чтобы отдохнуть. Сколько еще осталось? Слабый свет лился только сверху, но Суинберн чувствовал, что камин уже недалеко.
– Вперед! – приказал он себе. – Встреча наверняка уже началась.
Вниз, вниз, вниз – в кромешную тьму.
Нога нетвердо опустилась на кусок дерева. Раздался хруст. Поэт поскользнулся, и металлическая решетка скрежетнула под его башмаками.
– Черт!
На ощупь найдя отверстие, он выбрался наружу, ударившись о подставку с каминными инструментами, – все они полетели на пол. Темная комната наполнилась лязгом и звяканьем, как будто враз ударили все колокола Биг‑Бена.
Суинберн, выставив руки перед собой, осторожно пошел вперед. К счастью, на этот раз он не наткнулся ни на что, пока не добрался до стены. Идя вдоль нее, он нащупал дверную ручку и потянул. С протяжным скрипом дверь отворилась. За ней оказалась полная темнота.
Он знал, что освещенная комната, которую заметил Бёртон, находится где‑то справа, в задней половине особняка. Поэтому Суинберн повернул налево, подальше от опасности, и, держась рукой за стену, крался вдоль нее, пока не решил, что находится в прихожей.
Через несколько секунд его пальцы нащупали еще одну дверь. Он открыл ее. Снова непроглядная мгла.
На цыпочках он прошел через комнату к третьей двери. Она была заперта, но напротив нее он заметил смутный прямоугольник. Он направился к нему. Голые половицы жаловались и стонали под его ногами. Что это? Он увидел, что стоит перед занавешенным окном. Рывок – и занавес превратился в грязную кучу тряпья у его ног. В комнату хлынул ослепляющий лунный свет. Суинберн моргнул и оглядел себя: он был весь черный от сажи.
Стекла были очень грязными, но, как и предполагал Бёртон, оконная рама оказалась твердой и выглядела так, как будто ее установили относительно недавно: дерево было совсем новым, сложные защелки – вполне современными. Несколько минут они сопротивлялись пальцам Суинберна, но потом сдались, со скрипом открылись, поэт поднял раму и выбрался наружу. Спрыгнув на землю, он побежал вдоль стены здания, пока не добрался до лестницы. Из‑под одного грифона высунулась тень.
– Алджи?
– Сюда, Ричард.
Он привел Бёртона к окну, и они проникли в «Чернеющие башни»!
Бёртон вынул из кармана фонарик и включил его. Свет пробежал по пыльным стенам – стали видны отклеившиеся обои, потрескавшаяся штукатурка и покосившиеся старые портреты. Вдоль стен стояла мебель, невидимая под пыльными покрывалами.
Затенив свет фонарика, Бёртон пересек комнату и вышел в прихожую, Суинберн – за ним следом. На полу толстым ковром лежал слой пыли и тянулась длинная полоска следов сажи. Она исчезала в одной из дверей. Перешагнув через нее, они последовали запутанными коридорами, которые пронизывали особняк без всякого уважения к здравому смыслу.
Отбрасывая паутину и осторожно переступая через обломки разрушенных стен, просевшего потолка и полуразвалившейся мебели, они молча продвигались вперед, напряженно прислушиваясь к каждому звуку.
– Подожди, – прошептал Бёртон.
Он повернул ручку и выключил фонарь.
Впереди слабо мерцал свет.
– Оставайся здесь, Алджи. Я через минуту вернусь.
– Осторожнее, Ричард.
Бёртон крадучись пошел по коридору, пока не достиг развилки. Прямо перед ним проход заметно расширялся, и в нем больше не было ни пыли, ни обломков. Слева от него короткий пролет вел к большим двойным дверям со стеклянными панелями, через которые и лился свет. За дверью находился бальный зал, окруженный галереей, с потолка свешивалась большая люстра. Внутренность зала загораживала громоздкая машина – судя по описаниям Алджернона, это был Изамбард Кингдом Брюнель. Королевский агент услышал приглушенный звон колокольчиков: Брюнель с кем‑то разговаривал.
Бёртон вернулся.
– Они здесь, Алджи, в бальном зале; его окружает галерея. Я собираюсь попасть на нее. Твоя помощь бесценна, друг, но на этом хватит. Давай‑ка забирай фонарь, возвращайся по нашим следам, и ждите меня с детективом Траунсом.
– Нет, Ричард, я пойду с тобой, – упорствовал Суинберн.
– Я запрещаю тебе! Если хочешь быть моим помощником, научись слушаться приказов!
– Твоим помощником? Ты предлагаешь мне работу?
– Да, предлагаю, если научишься самодисциплине. У тебя есть качества, которые мне очень помогут. Ты хорошо используешь приобретенный опыт. Но ты обязан беспрекословно подчиняться мне – это абсолютное требование к такой роли.
– Ладно, я подчиняюсь, – сказал Суинберн, молча взял фонарик и грустно побрел туда, откуда они пришли.
Бёртон подождал, пока он исчезнет из виду, и, пригнув голову, перебежал через развилку на другую сторону коридора. Потом двинулся вперед, пока опять не оказался в полной темноте. Если этот бальный зал устроен так же, как и те, в которых он бывал раньше, где‑то здесь должна быть лестница на галерею. Вынув из кармана спичечный коробок, он зажег спичку, вгляделся во мрак и в колеблющемся пламени увидел дверь. Открыв ее, он оказался в большой гардеробной. Слева от него поднималась лестница. Сверху в комнату лился свет. Он задул спичку.
Ступая очень медленно и крайне осторожно, он бесшумно поднялся по ступеням. Приблизившись к галерее, опустился на четвереньки. Он совершенно ясно слышал колокольчик Изамбарда Брюнеля и вскоре стал различать слова. Выдающийся инженер говорил по‑английски, но механически сгенерированный голос слишком напоминал звон колокольчика, и, для большинства людей, звук этот затемнял смысл. Однако аудитория Брюнеля, очевидно, понимала всё, как и знаменитый полиглот, который прополз на животе до балюстрады и сейчас смотрел вниз, прячась за фигурными столбами.
– Экспериментальные орнитоптеры оказались слишком нестабильными для полета, – говорил Брюнель. – Человек не в состоянии достаточно быстро менять курс и регулировать скорость движения, а без этого аппарат не может держаться в воздухе. Мы ищем механическую замену. Очевидным решением был бы бэббидж, но сэр Чарльз сейчас работает в одиночку и отказывается поделиться своими знаниями.
– Так заставьте его! – раздался грубый голос прямо под Бёртоном. Он не мог видеть того, кто их произнес, но слова были сказаны скрежещущим тоном, прозвучавшим совершенно неестественно для уха.
– Мы не знаем, где он в данный момент, – ответил Брюнель. – Кроме того, он надежно защищен.
– Найдите способ! Сестра Найтингейл, вы решили свою проблему?
Шестеро собрались вокруг длинного банкетного стола, конец которого исчезал под галереей. Рядом с Брюнелем сидел Лоуренс Олифант с распухшим порезанным лицом, один глаз его превратился в узкую щель, губы были разбиты, правая рука в гипсе. Напротив, на цилиндрическом металлическом основании, стоял троноподобный стул. На нем сидел Дарвин, чью огромную голову подпирал металлический воротник. Длинные металлические иглы, удерживаемые на месте обручем, выходили из его черепа, провода бежали от них к кабелям, которые вились по полу и устремлялись наружу через застекленные двери веранды. Еще один кабель соединял основание трона с электромозгом, вставленным в неподвижное тело Гальтона, молча стоявшего рядом.
Сестра Флоренс Найтингейл, тоже сидевшая за столом, оказалась худой суровой женщиной, туго затянутой в темное платье; ее волосы, закрепленные заколками, скрывались под белым чепцом.
– Нет, сэр, – ответила она на удивление мягко. – Мы поднимали множество животных до человеческого уровня эволюции, но во всех случаях, кроме одного, самовозгорание рано или поздно уничтожало зверя. Единственное исключение – мистер Олифант. Мы пересадили часть человеческого мозга, принадлежавшего первоначально Лоуренсу Олифанту, в тело животного. Сейчас мы выращиваем вторую белую пантеру, которая не получит мозга человека. Если она выживет, то мы убедимся, что самовозгорание – риск, связанный с выбранным видом зверя. Если же нет, то будем экспериментировать дальше с пересадкой человеческого мозга животным. И еще я хотела сказать, что после побоев, полученных от Бёртона, температура мистера Олифанта скачет самым беспорядочным образом. Мы с трудом держим ее под контролем.
– Я в полном порядке, – прошепелявил Олифант сквозь сломанные зубы.
– Понятно, сестра, – сказал голос снизу. – Дарвин, что у вас?
– Мы обработали девятнадцать трубочистов. Девять были отвергнуты и уничтожены из‑за их роста. Остальные освобождены.
– Они смогут что‑нибудь вспомнить? – прервал его голос.
– Нет. Мистер Олифант при помощи месмерического внушения проник в их мозг и заблокировал их воспоминания обо всем, что случилось с ними, пока они были у нас. Мы будем продолжать программу, пока не обработаем сто трубочистов. Еще мы пересмотрели нашу теорию пангенеза и включили в нее работу Грегора Менделя. На детях наших трубочистов, их внуках и на последующих поколениях мы увидим, как работает наша теория, которую мы назвали «генетической наследственностью». Увидим ее, так сказать, в действии. Мужчины будут рождаться все меньше ростом. С каждым поколением будет усиливаться волосяной покров на теле, и скоро волосы станут очень жесткими – почти шипами. В результате трубочисты будут идеально «специализированы» для своей профессии – смогут пролезть в любой дымоход и очистить сажу своими шипами. Живые щетки, одним словом! Если эксперимент с этой группой рабочих, которую мы выбрали вследствие ее социальной незначительности… на пробу, так сказать… удастся, то мы распространим его на все слои общества. Ну а наша способность отслеживать будущие поколения зависит от вас.
– Об этом можете не волноваться, – прервал его голос. – Я выполню свою часть сделки. Время подходит.
– Тогда расскажите нам! – потребовал Дарвин. – Пора узнать правду о Джеке‑Попрыгунчике.
В поле зрения Бёртона появилась новая фигура, и он с трудом подавил крик ужаса. Орангутанг, огромная красноволосая обезьяна! Как и у Гальтона, у нее не было макушки, а ее место занимал стеклянный колпак с желтоватой жидкостью, в которой плавал мозг.
«Это и есть загадочный мистер Стеклоу!» – решил Бёртон.
Волоча длинные руки по полу, примат обошел стол.
– Я собрал вас здесь именно для этого, – проскрежетал он. – Но предупреждаю вас: это совершенно невероятная история, и она содержит ссылки на понятия, которые для вас недоступны; более того, я сам не могу их уразуметь! Часть этой истории я видел собственными глазами. Остальные рассказал человек, который говорил по‑английски со странным акцентом, использовал слова не так, как мы, и поведал непостижимые вещи.
Бёртон напрягся. Оба его дела давно слились в одно и привели его сюда, к группе ученых‑преступников. И вот наконец он узнает, кто такой – или что такое – Джек‑Попрыгунчик, и каким образом человек на ходулях вписывается в общую картину.
– Джентльмены, дорогая леди, для меня эта история началась в 1837‑м, вскоре после того, как я приобрел дурную славу из‑за глупой шалости; спустя месяц я купил это имение и переехал сюда.
«Бисмалла! – подумал королевский агент. – Генри Бересфорд не умер два года назад. Вот он, Уотерфордский Сумасшедший маркиз! Обезьяна!»
– Настоящее начало этой истории, друзья мои, находится через много лет от нашего времени, далеко в будущем!
Часть вторая
В КОТОРОЙ ИЗЛАГАЕТСЯ ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ДЖЕКА‑ПОПРЫГУНЧИКА
«Ты то, что ты думаешь о себе.
А если ты думаешь, что ты никто?
А если тебе запрещают всё то, что определяет ТЕБЯ?
Что тогда?
КТО ТЫ?»
Из манифеста либертинов
Глава 16
ПРЕДОТВРАЩЕНИЕ
«Каждый раз, когда мы оказываемся перед выбором – а мы оказываемся перед ним каждую минуту каждого дня, – мы принимаем решение и следуем за ним в будущее.
Но что происходит с потерянными возможностями? Что, если они подобны неоткрытым дверям?
Не лежит ли за ними альтернативное будущее? Как далеко мы бы отклонились от курса нашей жизни, если бы, повернув руль обратно, однажды открыли дверь „А“ вместо двери „Б“?»
Генри де ла Пое Бересфорд, 3‑й маркиз Уотерфордский
Его звали Эдвард Джон Оксфорд, он родился в 2162 году. Он был физиком, инженером, историком и философом. В тридцать лет он изобрел батарею‑чешуйку – кусочек материала, размером не больше ногтя, который впитывал одной стороной солнечную энергию и сохранял в огромных количествах на другой. Батарея изменила технологию, а технология изменила мир.
– Как вы себя чувствуете, собственноручно изменив историю? – спросил его журналист.
– Я не менял историю, – ответил он. – История – это прошлое.
Он хихикнул, словно обрадовался собственной шутке, так как, несмотря на свою гениальность, отличался ярко выраженной эксцентричностью, и его сильно притягивало прошлое, особенно 1840 год, когда его предок, тоже Эдвард Оксфорд, дважды выстрелил в королеву Викторию.
Оба выстрела не попали в цель, первый Оксфорд был признан умалишенным и помещен в Бедлам. Спустя много лет его освободили, и он эмигрировал в Австралию, где женился на внучке своих знакомых, с которыми общался еще в Лондоне, до преступления. История не сохранила ее имя, но известно, что она была намного моложе его – обычное дело в то время. Так началась династия, чьим потомком спустя много поколений и стал Эдвард Джон Оксфорд из 2162 года.
Батарея‑чешуйка не могла изменить прошлое. Она, однако, являлась частью более грандиозного проекта – изобретатель создал ее для того, чтобы снабдить энергией технологию путешествий во времени.
Ибо у Эдварда Джона Оксфорда был план: вернуться в 1840‑й и стереть пятно с репутации своей семьи.
Попутно ему пришлось решать многие технические проблемы, в том числе самую сложную – связь между пространством и временем. И он решил ее, «привязав» свое устройство к гравитационным константам – ядру Земли и далеким галактикам, чье положение остается относительно неподвижным. Это дало ему возможность выбрать точку выхода в прошлое относительно географического положения в настоящем; при этом, если в точке выхода что‑то находилось, устройство автоматически сдвигало его в безопасное место поблизости.
Однако эта функция вызывала катастрофическое истощение батарей, так что, сохранив ее на крайний случай, Оксфорд стал искать другой способ уменьшить почти до нуля вероятность материализации внутри твердого объекта.
Нет никаких сомнений – безумие предка вновь проявилось в его потомке‑изобретателе, ибо он нашел, мягко говоря, крайне причудливое решение. Оксфорд разработал технологию путешествий во времени с помощью особого костюма, куда входили сапоги на двухфутовых ходулях, снабженных мощными пружинами. В момент перехода он подпрыгивал на двадцать футов, исчезал из текущего времени и появлялся в прошлом на высоте тех же двадцати футов, где обычно не было ничего более твердого, чем молекулы воздуха.
Идея была безумной, но – на удивление! – она работала; если же случался сбой, включалась особая защитная программа и уносила его от опасности.
Существовала, правда, еще психологическая проблема. Оксфорд понимал, что, переносясь в викторианскую эпоху, он рискует испытать серьезную дезориентацию. Поэтому он снабдил костюм системой, благодаря которой видел предметы такими, какими они выглядели в реальности XXII века. Особый шлем изменял способ трактовки мозгом сенсорных данных, так что, глядя на кэб, он видел и слышал современное ему такси; смотря на жителей викторианского века, он видел своих современников, а на линии горизонта 1840 года различал очертания небоскребов 2200 года. Кроме того, понимая, что запахи тесно связаны с памятью, Оксфорд позаботился о том, чтобы свести обоняние к нулю.