Я прогуливаюсь по стенам Честера, объезжаю стороной Черную Англию, открываю для себя истинное лицо Уигана, восхищаюсь Озерным краем и принимаю внезапное решение посетить Гретна‑Грин.
На языке древних бриттов Честер назывался Каэрлеон, что в переводе означало «Город легионов». Он и сегодня остается «городом легионов», только эти легионы прибывают из Луисвилля и Ошкоша, Нью‑Йорка и Вашингтона.
За свою жизнь мне неоднократно приходилось выслушивать людей, описывающих свои впечатления от прогулки по крепостным стенам Честера. Поэтому первое, что я сделал по прибытии в Честер, – отправился на поиски стены. Найти ее не составило особого труда. Честер, как вы знаете, единственный английский город, который в целости сохранил свои средневековые стены – высокие, сложенные из красного песчаника, со сторожевыми башнями в стратегически важных точках. Все желающие могут прогуляться по пешеходной дорожке по верху стены. С одной стороны эта дорожка обнесена перилами (дабы зазевавшийся экскурсант не сверзился в раскинувшийся за стеной сад), а с другой проходит барьер высотой в половину человеческого роста, откуда в прежние времена было очень удобно, например, лить кипящее масло на головы неприятельских солдат, штурмующих крепость, или сбрасывать камни и другие тяжелые предметы, оказавшиеся под рукой. «Блажен тот, кто не ждет слишком многого» – эту мудрую мысль в меня пытались вбить с тех самых пор, как я подрос и обнаружил склонность к несбыточным мечтаниям; однако мои воспитатели так и не преуспели в своих благих намерениях. И в очередной раз я в этом убедился, поднявшись на стены Честера.
Полагаю, каждый человек, оказавшись на стенах средневекового города, вполне обоснованно ожидает увидеть нечто героическое или, по меньшей мере, необычное. Увы, я сам вынужден был удовольствоваться зрелищем газового завода, канала и стирающих в этом канале прачек. Честер, ограниченный крепостными стенами, производит вполне средневековое впечатление, однако часть города, лежащая за стенами, являет собой обычный индустриальный пейзаж. И это естественно. В нашу промышленную эпоху и при нынешних ценах на землю – сто тридцать фунтов за акр – нечего и надеяться, что администрация Честера сохранит неиспользованными обширные пустоши за чертой исторического города. Вот так и получилось, что крепостные стены стоят, бережно обнимая прекрасный старый Честер, а новый и уродливый Честер завистливо заглядывает за парапет с внешней стороны.
Я шел по стене уже около десяти минут, наслаждаясь видом укрывшегося среди деревьев маленького собора, когда наткнулся на сторожевую башню, к которой вели древние истершиеся ступени. Над входом в башню можно было разобрать следующую драматичную надпись:
ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО СЕНТЯБРЯ 1645 ГОДА
КОРОЛЬ КАРЛ СТОЯЛ НА ЭТОЙ БАШНЕ И НАБЛЮДАЛ,
КАК ЕГО АРМИЯ ТЕРПИТ ПОРАЖЕНИЕ
ПРИ РАУТОН‑МУРЕ
Внутри башни устроен небольшой музей. Его смотритель с жаром принялся рассказывать мне – так, будто видел все собственными глазами, – как армия роялистов спешила на выручку честерскому гарнизону, как «круглоголовые» напали на нее и разбили в пух и прах. Что же до короля Карла, то монарх стоял на стене и наблюдал за каждым ходом смертоносной игры. В музее выставлены разнообразные предметы времен гражданской войны, кроме них – несколько античных экспонатов, относящихся к тем далеким дням, когда несравненный 20‑й легион (Валерия Виктрикс) нес службу в древней крепости Дева.
Я пошел дальше и преодолел, по ощущениям, еще несколько миль. В душу мою закралось подозрение, что честерская стена образует полную окружность, и я хожу по кругу. Аттракцион, который я обнаружил возле ворот Бридж‑гейт, ни в коей мере не улучшил моего настроения. Для экскурсанта, утомленного долгой прогулкой, он выглядел чистой насмешкой: к воротам поднималась длинная лестница, разбитая на три пролета. В народе ее называли «Лестницей желаний».
– Откуда такое название? – поинтересовался я у мужчины, стоявшего на ступеньках с видом крайнего разочарования (похоже, он не мог похвастать ни одним реализованным желанием).
– Э‑э… понимаете, – проговорил он с характерным для местных жителей туповатым выражением, – если не переводя дыхания пробежать всю лестницу вверх, затем вниз и снова вверх, то, говорят, ваше желание исполнится.
Я заметил стоявшую наверху группу американских туристов, которые решили испытать свои силы и, судя по всему, безуспешно – они едва переводили дыхание, но победного блеска в глазах не наблюдалось. Я решил закончить осмотр честерской стены, а желание загадать как‑нибудь в другой раз. Противиться вызову судьбы я никогда не умел, но сегодня был просто не готов к подобному подвигу: ведь требовалось сначала пройти несколько миль по стене, а затем пробежаться «вверх, вниз и снова вверх». Непростая задача! Пожалуй, я приду сюда как‑нибудь поутру, когда буду полон сил и энергии… а еще лучше оставлю эту затею местным атлетам – и приезжим легионам!
На самом деле в Честере существует достопримечательность, которая, по моему мнению, стоит десяти стен. Речь идет о совершенно уникальном явлении, какого больше не увидишь ни в одном английском городе, – честерских Рядах, или галереях.
Вообще Честер представляет собой город балконов. С первого взгляда мне показалось, что практически все горожане проводят большую часть времени на старых дубовых галереях – стоят, перегнувшись через перила, покуривают, переговариваются с соседями и наблюдают за протекающей на улицах жизнью.
Пресловутые честерские Ряды – это длинные крытые галереи, которые проходят вдоль вторых этажей старых городских зданий. Попасть на них с мостовой можно по коротким лестничным пролетам. Вы поднимаетесь по каменным ступеням и оказываетесь на самых необычных торговых улицах, какие только существуют в Англии. Здесь, в темноте древних переходов, скрываются самые лучшие магазины, в которых можно отовариться, не замочив шляпы, даже в самую скверную погоду. Ряды обладают своеобразным шармом, который я бы определил как псевдосредневековый. «Псевдо‑», поскольку данный тип построек не характерен собственно для Средних веков (по крайней мере, мне не удалось найти упоминания о подобных галереях на каких‑нибудь иных улицах). И тем не менее Ряды производят впечатление чего‑то сугубо средневекового. Представьте себе тяжелые дубовые балки, которые поддерживают полутемные, убегающие вдаль крытые галереи. Бросив взгляд за перила, вы видите напротив черно‑белые фахверковые дома с точно такими же «рядами», протянувшимися на уровне второго этажа вдоль всей улицы. Там тоже стоят люди, которые поглядывают вниз и беседуют между собой.
Больше всего центральные улицы Честера напоминают гигантский стоящий на якоре галеон, на палубах которого собралась праздная отдыхающая публика.
Честерские Ряды на протяжении многих лет интригуют всех знатоков древности. Существует огромное количество теорий, но ни одна из них не в состоянии удовлетворительно объяснить происхождение этих своеобразных «торговых улиц».
– Кто знает, почему они возникли? – пожал плечами местный антиквар. – Некоторые считают, что их строители вдохновлялись архитектурой Древнего Рима, вернее, тем, что осталось от нее в Англии. Сторонники другой теории утверждают, будто галереи возникли в Средние века как оборонительное сооружение от набегов валлийцев. Есть и такие, которые полагают, будто все объясняется дороговизной земли в центре города. По их мнению, первые купцы возводили свои лавки на месте бывшего поселения древнеримских легионеров. Их конкуренты, также претендовавшие на дефицитное место в центре Честера, принялись надстраивать дома своих предшественников. Якобы это в конечном счете и привело к такому нетривиальному архитектурному решению. Гипотез много, но никто не берется с уверенностью объяснить возникновение честерских Рядов.
Это – одна из величайших архитектурных загадок Англии…
Честер можно с тем же основанием назвать «средневековым» городом, как и Кловелли – «очаровательным». Спорное по сути, но вошедшее в традицию утверждение. Ночная прогулка по Рядам производит зловещее впечатление. Все магазинчики закрыты, темные пустынные галереи (ибо вечерами горожане предпочитают передвигаться традиционным образом – по мостовым) кажутся бесконечными. Ваши шаги гулко разносятся под уходящими вдаль колоннами… но что это? Вы слышите (или вам кажется, что слышите) шорох за спиной: это наемный убийца идет за вами по пятам, вы уже ощущаете острие кинжала у вашей шеи! О боже, трудно представить себе более драматичную улицу, чем галереи Честера…
Местные жители настолько привыкли к своей многовековой истории (и ее материальным свидетельствам), что для них выпить чашечку кофе в склепе двенадцатого века – обычное дело. Я же чувствовал себя очень неуютно в великолепном сводчатом склепе, переоборудованном под ресторан! Глаз невольно разыскивал в толпе фигуры средневековых монахов в темных сутанах, но находил лишь жизнерадостных девушек и молодых людей, которые с убийственным равнодушием – на мой взгляд, близким к святотатству – поглощали кремовые пирожные и запивали их чаем.
Перебирая свои путевые впечатления, должен признать, что мои приятнейшие воспоминания связаны с тем сладостными вечерними часами, когда я, выглянув в окно постоялого двора или гостиницы, впитывал в себя звуки отходящего ко сну города или деревни, меня приютивших. Когда‑нибудь я непременно напишу об этом. Поздним вечером – когда трамваи засыпают в своих парках, а толпы горожан расходятся по домам, когда последние американцы уже допили вечерний «хайбол» в прокуренных барах и удалились в гостиничные номера, – вот тогда древние города, подобные Честеру, возрождаются к жизни. В такие минуты я стою около окна, наслаждаясь ночной прохладой и видом полной луны на небе, и мне кажется, будто внизу на улице снова выстроился славный легион Валерия Виктрикс. Римские солдаты переминаются с ноги на ногу, сомкнув копья, и терпеливо ждут приказа, чтобы двинуться вперед и приступить к строительству одного из древнейших городов Англии.
Именно здесь, на огибающей Честер «священной Ди», в далеком 973 году Эдгар Миротворец продемонстрировал свое величие, повелев шести покоренным королям перевезти себя через широкую и полноводную реку. Именно здесь, в Честере… Я мог продолжать до бесконечности – реанимируя то одну, то другую картину из истории Честера. Однако уже поздно, луна поднялась высоко, заливая своим мертвенным светом притихший город с его старинными домами, выросшими на красной черепице Древнего Рима.
При пересечении границы Чешира и Ланкашира пейзаж кардинально меняется. Разница более существенная, чем, скажем, при переезде из Корнуолла в Девон или при смене южных равнинных графств дикими болотами Уэльса. Здесь путник вступает в пределы так называемой индустриальной Англии.
Я сверился с картой: мой путь пролегал между Ливерпулем (слева) и Манчестером (справа), примерно на расстоянии шестнадцати миль от каждого из них. Далеко на западе виднелась дельта Мерси, там над плоской равниной поднимались багровые клубы дыма. Справа же повисла огромная, в полнеба, серая туча, обозначающая месторасположение Манчестера. Эти зловещие приметы могли означать только одно: мое длительное путешествие по «зеленой» Англии – той части страны, куда не дотянулась промышленная революция, подходит к концу. На протяжении нескольких месяцев мне удавалось избегать встреч с последствиями этой самой революции. В окрестностях Бристоля, правда, располагалось несколько фабрик, но я предпочел держаться от них подальше. Точно так же оставил в стороне Бирмингем с его промышленными комплексами и направил свои стопы в милую моему сердцу Старую Англию. И вот теперь, похоже, моему везению пришел конец: я неминуемо двигался в сторону Новой Англии – с ее переполненными городами и замусоренными окраинами, с ее мощными прокатными станами и дымящими заводскими трубами, с ее отравленными реками, в которых медленно течет черная вонючая вода, и бесконечными рядами одинаковых серых домишек. Это Англия угля и химикатов, Англия хлопка, стекла и железа.
И все же сколь неистребима английская глубинка! Невозможно уничтожить все ее поля, вытоптать зеленую английскую траву и срыть проселочные дороги. Даже здесь, на узкой полоске земли между двумя крупнейшими гигантами промышленного Севера, люди продолжали косить траву и ворошить сено – практически под сенью заводских труб.
Любовно перебирая в памяти образы доброй старой Англии, я заранее страшился этого путешествия по «Черному поясу». Тем удивительнее был странный трепет, который я ощутил в своем сердце при въезде в Уоррингтон. Расстилавшийся передо мной индустриальный пейзаж поражал своей мрачной мощью: темные громады фабричных зданий; заводские трубы, группами вздымавшиеся в различных частях города; огромные маховики, замершие на входе в шахты, а за ними – зияющие таинственной чернотой шурфы; и над всем этом медленно дрейфующее облако смога.
Здесь, в Уоррингтоне, я впервые услышал цоканье башмаков на деревянной подошве; увидел фабричных работниц, прятавших волосы под косынками, и почувствовал запах, который неизменно присутствовал во всех деревнях и промышленных городах Ланкашира – запах рыбы и жареной картошки.
Фабричный город может даже понравиться, если смотреть на него сверху, откуда‑нибудь с холма. Но стоит спуститься на улицы с длинными, смахивающими на бараки домами (их строили без всяких изысков, на скорую руку – лишь бы было куда заселить заводских «рабов»), и сердце сожмется от боли за оскверненную английскую землю. Единственным утешением служит тот факт, что подобные города – достаточно редкое явление на фоне удивительной зелени сельской Англии. Соберите воедино обитателей какого‑нибудь Уоррингтона и бросьте в гущу полей и лесов. Несколько минут – и они бесследно растворятся, затеряются на окрестных просторах. С Лондоном дело обстоит сложнее: он гораздо дальше от настоящего леса, чем уже упомянутый Уоррингтон.
По воскресеньям во всех серых деревушках Ланкашира собираются рабочие‑горняки. Они сидят на корточках, привалившись к стенам, их натруженные руки бессильно свисают меж колен. Эти мужчины – единственные в Англии, кто позволяет себе, подобно арабам, сидеть на корточках. Как правило, в центре группы крутится белая гончая на поводке. Рабочие сидят, курят и с нескрываемой надеждой наблюдают за проходящим мимо шоссе.
На одном из поворотов я увидел табличку с надписью «Уиган» и решил заглянуть в городок. Кто же сможет противиться соблазну познакомиться с Уиганом?
Уиган – если бы в нем не проживали крепкие и решительные ланкаширские парни – наверняка имел шанс стать самым «затюканным» городом в Англии. На протяжении многих лет он был жертвой неудачной шутки. Стоило какому‑нибудь артисту мюзик‑холла произнести со сцены слова «Уиган‑пир»[46], и зал тут же покатывался со смеху. Та легкость, с которой само имя воздействовало на чувства аудитории, в известном смысле ответственна за неслыханный успех шутки.
Для миллионов людей, которые в глаза не видывали и никогда не увидят Уигана, название этого города стало символом непролазного мрака и нищеты. Дело зашло настолько далеко, что исполненный патриотизма местный совет предпринял ряд мер, дабы положить конец затянувшейся шутке. Однако в борьбе со сложившейся традицией уиганцы потерпели поражение – старая острота продолжает жить! По мнению некоторых представителей деловых кругов Уигана, такое положение вещей сильно мешает процветанию города, поскольку отталкивает возможных инвесторов. Об этом остается лишь пожалеть, ведь Уиган не только предлагает удобные участки под возведение новых фабрик и заводов, но и берется обеспечить необходимые условия для их строительства. Здесь уже существует налаженная транспортная инфраструктура, достаточный рынок труда и топливная база.
Мне достаточно было провести в городе десять минут, чтобы понять: шутками здесь и не пахнет! Уиган представляет собой вполне преуспевающий город‑курорт (сопоставимый по значению, например, с Уэднисбери) в самом сердце Черной страны. Кроме того, он вполне может оспаривать славу некоторых стаффордширских центров гончарного искусства. Признаюсь, я и сам до некоторой степени пребывал в плену у всеобщего мнения об этом городе. Прибыв сюда, я намеревался запечатлеть картину бесконечного мрака и уныния – грязные улицы, каналы с застоявшейся водой и бледные, худосочные жители, которые влачат нищенское существование в этом обреченном городе.
Господи, что за чепуха! Познакомившись с Уиганом лично, могу сказать: я бы не отказался провести отпуск в этом городе – по крайней мере короткий отпуск.
– Сдается мне, что ваш город бессовестно оклеветали, – сказал я мужчине, стоявшему посреди главной улицы.
– Рад слышать это, сэр! – весело воскликнул он. – Лично я прожил в Уигане всю свою жизнь и не променял бы его ни на какой другой город.
Мужчина одарил меня теплой улыбкой и предложил показать достопримечательности. Я ответил, что предпочел бы самостоятельно познакомиться с ними. Мой собеседник снова просиял. Я обратил внимание, что все уиганцы проявляют крайнюю доброжелательность, стоит им убедиться в вашей искренней симпатии к городу.
Подобная реакция тронула меня до глубины души.
Приезжая в Уиган, вы подспудно готовитесь к худшему и бываете сильно удивлены, обнаружив на месте предполагаемого упадка и запустения вполне преуспевающий (хоть и старомодный) сельский городок. Спускающаяся с холма главная улица производит исключительно приятное впечатление – благодаря большому количеству новеньких фахверковых домов. Дело в том, что городской совет принял постановление, согласно которому все дома на центральной улице должны перестраиваться не иначе как в тюдоровском стиле. Таким образом, полагаю, что в ближайшие двадцать лет Уиган превратится в самый привлекательный и оригинальный промышленный городок Северной Англии.
За время своей часовой прогулки по городу я сделал немало открытий. Как выяснилось, Уиган был построен еще римлянами. Они называли его Коккий, что, на мой взгляд, звучит куда забавнее, чем Уиган. Я не удивился бы, если б во времена римской Британии легионеры точно так же заходились в смехе при одном только упоминании о Коккии! К сожалению, все, что сохранилось с тех времен, – древнеримский алтарь, который сейчас встроен в северный эркер церковной башни. Сама церковь тоже заслуживает упоминания, поскольку датируется четырнадцатым веком (к несчастью, после фундаментальной реставрации от первоначальной постройки осталось немногое).
Следующим открытием для меня стала связь Уигана с королем Артуром! Оказывается, легендарный король бывал в городе, более того, совершил здесь некоторые из своих подвигов.
За рыночной площадью разбит обширный городской парк (не менее тридцати акров) с итальянскими садами и живописным озером посередине. Представьте себе, в этом осмеянном и оклеветанном городе я обнаружил один из лучших военных мемориалов, какие мне доводилось видеть в Англии. Я уж не говорю о большом открытом рынке Уигана, занимающем второе место в стране после Ноттингемского.
Удивительно, но никто так и не смог объяснить мне значение слова «Уиган». За консультацией я отправился к секретарю городского совета.
– Увы, происхождение названия неясно, – вздохнул он. – Понятно, что слово саксонского происхождения, поскольку город наш очень старый. Это подтверждает и девиз Уигана – «Древний и верный». В моем понимании слово «Уиган» с древнесаксонского переводится как «кусты рябины рядом с церковью».
– Вот название, которое воистину способно сокрушить тысячу анекдотов!
– Да уж, – согласился чиновник, – шутка насчет Уигана зашла слишком далеко и немало навредила нашему городу. Все эти байки послужили распространению совершенно ложного представления об Уигане. А теперь, если не возражаете, я хотел бы показать вам окрестности. Вы сами убедитесь, что редкий промышленный город имеет такое достойное сельское обрамление…
Итак, мы направились на окраины Уигана. Но еще по пути я отметил необычный для городских улиц сильный запах сена. Объясняется это тем, что Уиган со всех сторон окружен полями, которые на севере простираются до самого Даксбери‑холла – кстати, единственного в этой части страны места паломничества американцев. Они приходят поклониться городу, в котором родился доблестный Майлз Стэндиш[47]. На главной дороге мы наткнулись на грубо вырубленный каменный крест. Как выяснилось, с ним связана одна из самых интересных местных легенд.
– Перед вами знаменитый Крест Мэйбл, – пояснил секретарь, – который упоминается в «Обрученной» Вальтера Скотта. Эта история приключилась в давние времена с уиганским рыцарем по имени Уильям Брэдшей. Так уж вышло, что сэр Уильям отбыл в крестовый поход, и долгое время от него не было никаких вестей. Его жена Мэйбл, посчитав супруга погибшим, вторично вышла замуж – на сей раз за валлийского рыцаря. Естественно, это сильно не понравилось сэру Уильяму, когда он наконец вернулся домой. В порыве гнева он убил валлийца и был вынужден целый год скрываться от закона. Его жене тоже пришлось несладко – в глазах всего общества она была опозорена. Духовник Мэйбл наложил на нее епитимью: раз в неделю она должна была босая и простоволосая приходить к этому кресту и замаливать свои грехи… Думаю, в конце концов супруги помирились, и все закончилось благополучно.
Не успели мы выйти за пределы города – и пяти минут не прошло, – как оказались в самой настоящей сельской глубинке. Повсюду простирались луга, на которых люди убирали сено; через ручьи были перекинуты старые мостики; огороды обнесены высокими изгородями; вдали виднелись очаровательные рощицы и лощинки.
– И все это наш Уиган! – с горделивой улыбкой заявил секретарь.
На мой взгляд, Уиган интересен прежде всего как идеальный пример современного делового города, который сочетает энергичную и успешную деятельность в настоящем с богатой историей в прошлом. В отличие от городов, выросших буквально в одночасье на волне промышленной революции (а таких отыщется немало в каменноугольном бассейне Англии), Уиган опирается на уходящие в глубь веков традиции, главная из которых – лояльность по отношению к королевской власти.
Официальный статус города Уиган получил в 1100 году от Генриха I, и здесь до сих пор бережно хранят выданную в двенадцатом веке и скрепленную королевской печатью грамоту. В годы гражданской войны Уиган хранил верность короне. Известно, что на его улицах происходили бои между отступавшей роялистской армией и преследовавшим ее Кромвелем. В 1651 году отряд графа Дерби, спешивший на помощь королю, был разбит в бою под Уиганом; это поражение стоило графу головы. Во время торжественных выходов мэра Уигана перед ним несут величайшую городскую реликвию – меч, который Карл II даровал городу в знак особой признательности за лояльность, проявленную в период Реставрации.
Собственно, это было последнее значимое событие доиндустриальной эпохи. Вслед за тем наступил девятнадцатый век со своим собственным властелином – в Англии воцарился его величество уголь, и для Уигана началась новая жизнь.
В Ланкастере я решил положиться на удачу и присоединился к длинной очереди желающих попасть на озеро Уиндермир. У меня создалось впечатление, будто все, кому посчастливилось в этот день оказаться на севере Англии, решили непременно посетить местность, которую путеводители именуют не иначе как «краем поэтов Озерной школы».
Перед моей машиной застыл громоздкий туристский автомобиль мощностью в сорок пять лошадиных сил, за рулем которого скучал сурового вида старик в молодежной ковбойской шляпе. Перед ним стоял скоростной двухместный автомобиль с очаровательной дамой за рулем; он уткнулся носом в закрытый лимузин, битком набитый американцами. Дальше стоял семейный «форд»; перед ним маячил роскошный «роллс‑ройс»; а возглавлял процессию молодой бунтарь с непокрытой головой, который практически возлежал в малиновой ванне мощностью в пятнадцать лошадиных сил, снабженной блестящими алюминиевыми деталями и выхлопной трубой в форме цилиндра.
Очередь за моей спиной росла с каждой минутой. Непосредственно за мной стоял ухоженный автомобиль с закрытым кузовом, за рулем которого сидела хорошенькая, но весьма нетерпеливая девица. Она подозрительно оглядывала мой багаж и вообще проявляла явные признаки недовольства вынужденной задержкой. Мне показалось, что она не задумываясь убила бы собственных родителей, лишь бы вырваться вперед. Скажу честно: будь на ее месте мужчина, я бы не стал церемониться в выборе выражений!
Так мы и двигались в сторону вожделенных озер. Лично меня грела мысль о том, что к вечеру я – так или иначе – вырвусь с запруженного шоссе и смогу наконец‑то насладиться уединением. Весьма кстати на ум пришли строчки из стихотворения поэта – родоначальника Озерной школы:
Туристам этим, Господи прости,
Должно быть, хорошо живется: бродят
Без дела день‑деньской – и горя мало,
Как будто и земли под ними нет,
А только воздух, и они порхают,
Как мотыльки, все лето…[48]
Да уж, Вордсворт как в воду глядел! Можно подумать, что поэту – творившему задолго до того, как на дорогах Англии появился первый автомобиль, – каким‑то чудом удалось заглянуть в далекий 1926 год и увидеть отвратительную пробку на дороге к Уиндермиру!
И вот долгожданный вечер наступил. Казалось, будто Божья десница собрала всю красоту угасающего дня и поместила ее на запад – туда, где солнце не спеша опускалось за вершины холмов. Стоя у открытого окна, я смотрел на широкую полоску воды, которая на протяжении последних двадцати минут медленно теряла свои природные краски. По мере того как небо утрачивало синеву, воды Уиндермира тоже становились все более блеклыми, пока окончательно не превратились в серебристо‑серые. Проплывающие лебеди выглядели на их фоне темными силуэтами. В небе описывали круги ласточки, а по поверхности озера скользила черная, как уголь, лодка, оставляя за собой две расширяющиеся серебряные полосы. Укрывшееся за алеющими облаками солнце неотвратимо клонилось к закату. Звуки далеко разносились в вечерней тишине… и, боже мой, какие звуки!
Два междугородных автобуса готовились в этот момент к отправлению на Кендал, и на остановку подтягивались толпы нарядных и довольных жизнью ланкаширцев. По берегу озера брела большая группа молодежи: коротко стриженные девушки в ярких летних платьях шли, накрывшись вместо зонтиков голубыми плетеными корзинками, и весело пересмеивались; их кавалеры в легких рубашках с открытым воротом громко напевали, аккомпанируя себе на гармонике; кто‑то энергично жал на автомобильный клаксон, поторапливая отстающих… Вдобавок ко всему в соседней комнате гремел граммофон, сообщая, что «проведем мы день вдвоем, вечерком мы чай попьем; никого – лишь ты да я, для меня и для тебя».
Тем временем природа – с поразительным равнодушием к человеческой суете – завершала свой серебристо‑черный вечерний ноктюрн. Солнце садилось. В кронах деревьев сгущалась темнота, далекие рощи окутал густой лиловый туман. Время от времени на озере раздавался тихий всплеск, и на секунду серебряная гладь нарушалась крохотной черной воронкой.
– Ты только погляди, – раздался восторженный голос под самым моим окном, – разве это не романтично! Прямо в точности как в одном из его сонетов!
Только этого недоставало! Я стоял и прикидывал: а не запустить ли мне башмаком в громогласных «романтиков», но решил не поддаваться искушению.
Ночь вступала в свои права неторопливо и постепенно – так неторопливо, что человек, наблюдавший за великолепной игрой света, тени и полутени, мог и пропустить этот миг. Над темными холмами и тусклой водной гладью возникло странное потустороннее свечение, которое не имело отношения ни к солнцу, ни к луне, а скорее напоминало холодный свет над мертвыми лунными кратерами. В небе над озером зажглась маленькая первая звездочка…
Не важно, как вы относитесь к поэзии Вордсворта. Вы можете ни в грош его не ставить как поэта, но должны признать, что он, пусть и неосознанно, сделал великолепную рекламу Озерному краю. Благодаря ему здешние места – некогда дикие и пустынные – сегодня пользуются неслыханной популярностью. Нужно видеть толпы американцев, которые в благоговейном трепете стоят перед домом поэта в Грасмире. Более того, как‑то раз я застал двоих из них возле бывшего жилища Гарриет Мартино – они пришли засвидетельствовать свое почтение писательнице, выпустившей в 1855 году собственный путеводитель по Озерному краю. Тут уж впору заподозрить некую национальную черту – похоже, что любовь к совершению различных паломничеств живет в душе каждого американца.
На мой взгляд, одним из самых любопытных зрелищ в Англии (можно сказать, ее достопримечательностью) является вид какого‑нибудь бизнесмена из Нью‑Йорка, который оплатил поездку в Англию и теперь пытается до последнего цента оправдать стоимость поездки – в частности, стоя в маленьком церковном дворике Грасмира, ощутить прилив энтузиазма по поводу стихов Вордсворта:
Помедли, путник! Одинокий тис
Здесь от жилья людского отдален.
Как льнет пчела к нагим его ветвям!
Как радостно блестит в траве ручей!
Дохнет зефир – и ласковый прибой
Сознанье убаюкает твое
Движеньем нежным, чуждым пустоте…[49]
– Смотри‑ка! – восклицает он. – Совсем неплохие стишки! А ну‑ка, пока я буду их перечитывать, расскажите мне…