Воспоминания о тех далеких днях Дарема неминуемо всплывают в памяти любого человека, преклонившего колени возле гробницы, которая прячется в полумраке за алтарем.
Даремский кафедральный собор…
Я не помню, чтобы где‑нибудь испытывал более сильные чувства, чем в этом месте. Здание собора не просто восхищает – оно потрясает! Это самая удивительная норманнская церковь из всех, что я когда‑либо видел, не исключая знаменитой церкви Святого Стефана в Кане. Чтобы понять Даремский собор, необходимо помнить, когда и как он строился, а это, в свою очередь, предполагает знание ряда фактов, никак не связанных с религией.
В 1069 году, то есть три года спустя после норманнского завоевания, Вильгельм Завоеватель присвоил титул графа Нортумбрии одному из своих приспешников и в таковом качестве отправил его на север Англии. Жители Дарема отказались принять чужеземного правителя: они попросту убили и самого графа Нортумбрийского, и весь его отряд. Последствия этой враждебной акции были ужасающими: король Вильгельм провел карательную экспедицию, получившую в народе название «Разорение Севера». Его конница подобно циклону пронеслась от Дарема до Йорка, уничтожая все живое и оставляя за собой обгоревшие руины.
После столь впечатляющей демонстрации силы и вырос на холме Даремский кафедральный собор. Его величественный неф, который поддерживается огромными каменными колоннами, был построен печально известным Ранульфом Фламбардом. Я не знаю другого храма (если не говорить о знаменитом египетском храме Карнака с его гипостильным залом), который внушал бы такое же чувство религиозного благоговения. Когда я стою у западных ворот Дарема и рассматриваю грандиозное погруженное в сумрак внутреннее пространство – с гигантскими колоннами, напоминающими вековые дубы, со спокойными строгими линиями сводов, с мощными, будто рассчитанными на осаду, святилищами – мне кажется, что вся постройка является декларацией норманнской политики. Я почти слышу зычный голос Вильгельма Завоевателя, который разносится на весь неф:
|
|
– Взгляните на эту церковь! Я завоевал Англию и намереваюсь в ней править. Всякий раз, когда вы приходите молиться в этот храм, вспоминайте, как я огнем и мечом прошелся по вашим землям – в наказание за своеволие. Я силен, невероятно силен!
Таково, мне кажется, послание, зашифрованное в Даремском соборе. Он представляет собой доказательство в камне – доказательство силы и решительности новой династии, утвердившейся в Англии.
Я долго стоял над гробницей, скрытой за алтарем… Надо сказать, святой Кутберт, подобно большинству первых святых, испытывал ярую ненависть к женщинам. В нефе Даремского собора имеется линия, выложенная темным фростерийским мрамором, которую женщинам запрещено пересекать. Эта ненависть сохранилась даже после смерти Кутберта. В подтверждение приведу одну любопытную историю: когда епископ Падси начал возведение часовни Богоматери в восточной части церкви (как раз возле гробницы святого), по ближайшей стене собора пошли странные трещины. Епископ воспринял это как знак того, что Кутберт не одобряет строительства часовни, посвященной женщине, в непосредственной близости от своей могилы. В результате часовню Богоматери (ее еще называют Галилейской) перенесли в западную часть храма.
|
|
Я мог бы привести и еще один интересный факт из истории строительства Даремского собора, который роднит это великолепное здание с восточной мечетью – как выяснилось, его возводили люди, принимавшие участие в крестовых походах. А как вам такая история? Оказывается, на северных вратах храма висит дверной молоток причудливой формы. Стоит кому‑нибудь постучать в него, как тут же с северного портика, расположенного над вратами, спускаются двое монахов (они постоянно находятся на своем посту), чтобы немедленно отвести просителя в святилище собора. Этот человек – независимо от тяжести совершенного преступления – обретает право убежища, которого никто не может его лишить.
Пока я сидел на берегу реки и любовался величественными башнями собора, спустились сумерки, и комары стали не на шутку мне досаждать. Я бросил прощальный взгляд на храм, который возник на заре христианства в Англии. И тут мне пришла забавная, хоть и не вполне уместная мысль. Я вспомнил, как утром, стоя у гробницы святого женоненавистника, увидел три пары хорошеньких женских ножек, переступающих через могильный камень – это молоденькие американские студентки беззаботно разгуливали по храму. И хотя девушки были обуты в спортивные туфли на мягкой подошве и потому практически не производили шума, полагаю, святой Кутберт в этот миг беспокойно пошевелился в своем гробу.
И мне подумалось: время всем воздает по заслугам – даже святым!
Если вы интересуетесь стариной, прекрасными антикварными вещами и вообще историей нашей страны, то вам обязательно надо посетить Йорк – обещаю, вы не обманетесь в своих ожиданиях.
|
|
Лично я приехал в Йорк, обремененный массой ошибочных представлений о нем, и мне пришлось заново открывать для себя этот город. Против ожидания, я обнаружил не огромную суетливую столицу Севера, а тихий, потрясающе красивый средневековый городок. Скопление маленьких, с выступающими цоколями домов обнесено белыми укрепленными башнями стенами, которые, на мой взгляд, в сто раз интереснее честерских. Сказочное зрелище! Йорк чересчур красив, чтобы быть реальным.
Меня приятно удивило, что этот город – помнящий бой боевых барабанов и звон соборных колоколов – сумел сохранить свое лицо, не обезобразив его дымными фабриками и газовыми заводами. Если Лондон – могущественный король, то Йорк – прекрасная королева английских городов.
Теперь, познакомившись с ним поближе, я не могу понять, почему Йорк представлялся мне неким подобием Ньюкасла.
Наверное, дело в том, что у нас, обитателей Южной Англии, давным‑давно сложилось ложное представление о промышленном Севере, которое со временем превратилось в устойчивый стереотип. Еще поколение наших дедушек обзавелось комплексом: почему‑то издавна считалось, что угольные месторождения Севера в масштабах экономики всей страны имеют большее значение, чем пшеничные поля Юга. И мы, южане, – которые видели Шеффилд лишь из окошка скорого поезда (а надо признать, это действительно безрадостное зрелище) – наивно полагали, что все северные города безнадежно уродливы. Картина коммерческого процветания таких новоявленных гигантов, как Манчестер, Ливерпуль, Лидс, Шеффилд, Брэдфорд и Галифакс, застит нам глаза, мешает увидеть истинное лицо Севера. А ведь он всегда был и остается (если не считать нескольких перенаселенных конгломератов) одним из самых прекрасных и романтичных регионов Англии.
Интересно отметить, что промышленная революция, в общем случае сыгравшая значительную роль в развитии Северной Англии, обошла стороной такие древние аристократические города, как Ланкастер, Дарем и Йорк. Примечательно, что тот же самый Ланкашир, на территории которого располагаются Ливерпуль и Манчестер, может по праву гордиться главным столичным городом графства – погруженным в вековую дремоту Ланкастером. И мне видится символичным тот факт, что новые индустриальные города, впечатляющие величиной и мощью, тем не менее – если рассматривать их в исторической перспективе – теряются на фоне бесконечных зеленых просторов исконной Северной Англии.
Что касается Йоркшира, то это, собственно, не графство, а целая страна – в эпоху саксонской Англии эти земли принадлежали, древнему могущественному государству Нортумбрия! В Йоркшире можно найти достаточно интересного материала, чтобы писать и писать. Я мог бы провести здесь за работой целый год, и именно по этой причине спешу поскорее покинуть здешние места – так же, как покинул в свое время Корнуолл.
Лидс, Шеффилд и Брэдфорд – три маленьких островка в краю обширных вересковых пустошей и райских долин, в краю замков, церквей и аббатств, которые практически не изменились с тех пор, как в Нортумбрии появились первые монахи с распятием в руках.
Я прошелся вдоль йоркской стены (а она действительно выглядит городской стеной), окружающей несравненный город. Йорк, в отличие от других древних городов, не кичится своей красотой. Он слишком старый, гордый и мудрый, чтобы выставлять себя напоказ толпам любопытных туристов. И это еще одна причина, по которой я люблю Йорк с его узенькими, почти деревенскими улочками, с его сельскими гостиницами, названными по имени их владельцев. Здесь вы не встретите кричащих вывесок типа «Маджестик» или «Эксельсиор», вместо них над дверями красуются простые и достойные таблички – «У Брауна», «У Джонса», «У Робинсона».
Рим, Лондон и Йорк… На мой взгляд, это три самых могущественных имени в Европе! Они, подобно колокольному звону, вибрируют от ощущения власти. В них чувствуется непоколебимая уверенность и надежность – именно то, чего, к сожалению, недостает таким именам, как Париж, Берлин или Брюссель.
Названия Йоркских улиц столь красноречивы, что говорят сами за себя. Пожалуй, вряд ли мне удастся подобрать какие‑то слова, которые бы лучше передавали атмосферу этого древнего города. Вы только вслушайтесь: Джилли‑гейт, Фосс‑гейт, Шамблз, Спурир‑гейт, Гудрэм‑гейт, Купер‑гейт, Свайне‑гейт, Огл‑форт, Таннерс‑моут, Палмерс‑лейн, Олдуорк…
Нужно ли вам еще дополнительное описание этих старых улиц, укрывшихся за стенами Йорка? Полагаю, что нет! (Кстати, к своему удивлению, я обнаружил здесь улицу с названием Пикадилли!)
Йоркский кафедральный собор – Йоркминстер – занимает главенствующее положение в городе: где бы вы ни стояли, его величественные очертания бросаются в глаза и навсегда запечатлеваются в памяти. Ни одно творение рук человеческих не может сравниться по своему великолепию с двумя парными башнями, возвышающимися над западной папертью, там, где висит Питер Великий – самый большой в Англии колокол, ежечасно оглашающий своим боем улицы Йорка.
Я пристроился к толпе американских туристов, возглавляемых местным гидом. Небольшая прогулка в их обществе убедила меня в том, что американцы больше нас знают о Йорке. Было бы совсем неплохо, если б англичане испытывали такой же живой интерес к английской старине, как и наши заокеанские гости. Во всей группе обнаружилась лишь одна откровенная дурочка – пожилая и явно богатая дама, которая опиралась на трость с серебряным набалдашником и задавала совершенно идиотские вопросы, апофеозом которых явилось:
– Скажите, а в наши дни существует архиепископ Йоркский?
К слову сказать, сама дама абсолютно не стыдилась собственного невежества.
Главной достопримечательностью Йоркского собора являются его стекла. По словам экскурсовода, здесь собраны две трети всего английского стекла четырнадцатого века. К сожалению, я позабыл, какую площадь в акрах можно покрыть этим стеклом. Перед витражным окном с названием «Пять сестер» я остановился, позабыв и американцев, и их гида. Воистину это королевское окно – высокая, изящная и сладостная поэма в стекле, которую невозможно описать словами. Бесполезно даже пробовать – это надо увидеть собственными глазами.
Ах, если бы я мог на закате выйти на Йоркскую стену и собрать вокруг себя всех своих единомышленников – всех тех мужчин и женщин, которые писали мне бесконечные письма с признаниями в любви к истории нашей страны…
С западной паперти собора открывался вид на абсолютно плоскую равнину. Я стоял на белой стене и наблюдал, как солнце медленно опускалось за край равнины. Оно почти уже скрылось за багровым облаком, нависшим над горизонтом, но последние лучи отражались в западном окне, чьи посеребренные пластинки отсвечивали багряно‑золотым блеском. Как же прекрасен этот старинный город! И сколь мил сердцу каждого лондонца! Ведь Лондон и Йорк имеют общие корни. Эборак! Лондиний! Два брата‑близнеца от одного и того же древнеримского орла.
Как много исторических событий разворачивалось на улицах древнего Йорка – немудрено, что город смотрит на мир уставшими, полузакрытыми глазами. Он помнит, как римские ликторы расчищали дорогу перед паланкином Адриана. Два цезаря закончили свои дни на улицах Йорка. Именно сюда в 210 году возвратился император Север после завершения очередной военной кампании: несчастный, страдающий ревматизмом хозяин мира, прячущий опухшие ноги под шелковым покрывалом. За носилками следовала толпа полководцев, в том числе и его собственный сын, который с нетерпением ждал смерти отца. Говорят, когда император – повредившийся в уме, но не сломленный духом – проезжал в городские ворота, сидевшие на них вороны закаркали, что было расценено как дурной знак. Тем не менее Северу удалось подавить назревающий мятеж, и, когда заговорщики бросились перед ним на колени, император приподнялся на подушках и, выпростав свои опухшие ноги, наставительно произнес: «Настоящий правитель правит с помощью головы, а не ног!» Как бы мне хотелось присутствовать при этой сцене и услышать речь умирающего хозяина мира…
Трубы трубили на улицах Йорка, легионеры гремели своими щитами, когда Константин Великий был объявлен императором. Как странно думать, что те же самые йоркширские овцы, которые сейчас пасутся на обочинах, обеспокоено поднимали головы при восторженных криках «Аве, Цезарь!», когда новый император облачился в пурпурную мантию и пошел навстречу своей судьбе.
Разноцветные облака плыли над Йорком…
В темной крипте собора скрывается источник. Собственно говоря, здание специально было построено над источником. Вначале здесь стояла обычная деревянная церковь, возведенная для того, чтобы на Пасху 627 года крестить в водах источника короля Нортумбрии Эдвина и его двор…
Солнце садилось и омывало западный фасад собора розовым светом. Несколько мгновений спустя тихие сумерки опустятся на улицы Йорка, и Питер Великий своим звоном сотрет еще одну страницу со скрижалей вечности.
Если человек любит какой‑то город, время от времени ему в награду предоставляется возможность заглянуть в душу этого города.
Я стоял на Стоун‑гейт и вел неспешную беседу с одним американцем, как и я, без памяти влюбленным в Йорк, когда на темной улице показалась пышная процессия. Она двигалась посредине мостовой в направлении от собора: первым шел начальник полиции Йорка – при полном параде, в высоких сапогах со шпорами; далее следовал секретарь городского совета в своем официальном одеянии; за ним шагал человек в отороченной мехом шапочке времен Ричарда II, перед собой он нес на вытянутых руках меч императора Сигизмунда – необходимую и весьма важную деталь всех торжественных выходов лорд‑мэра Йорка. Его светлость шел следом в пурпурной мантии с темной меховой опушкой. За ним выступали парами олдермены в голубых одеждах, негромко переговариваясь на ходу. Завершала процессию – и это выглядело неожиданным в такой торжественной обстановке – длинная цепочка юных воспитанников сиротского дома, очень тихих и серьезных девочек и мальчиков.
– Ну, – прошептал мой собеседник, – вы что‑нибудь понимаете в происходящем?
Действительно, неожиданное зрелище – городской совет во главе с лорд‑мэром Йорка, торжественный вынос меча императора Сигизмунда, и все на фоне колонны маленьких бедных сироток! Я никак не мог прокомментировать подобное, поэтому обратился за объяснением к стоявшему неподалеку полицейскому.
– Так уж у нас заведено, – охотно откликнулся он. – Каждый год лорд‑мэр и члены городского совета посещают церковную службу вместе с воспитанниками сиротского дома. Затем по окончании службы в ратуше проходит небольшой концерт и раздача призов детишкам. Вот и все.
– Скажите, офицер, – вступил в разговор мой приятель‑американец, – а это как‑то освещается в прессе? Какие‑нибудь объявления для публики?
– Нет, сэр, никаких объявлений. Все происходит, как обычно…
– И что вы скажете? – повернулся ко мне американец. – Потрясающее зрелище! Сотни любопытных туристов заплатили бы любые деньги, чтобы увидеть это, а «все происходит, как обычно» – будто это самое обыденное дело. О боже! Вот что мне нравится в этих чертовых англичанах. У вас в Англии существует куча вещей, которые не требуют специального объявления… Простите, офицер, а как вы считаете: нам разрешат присутствовать на этой церемонии?
– На вашем месте я бы не спрашивал разрешения, просто вошел, и все.
Мы так и сделали: вошли в здание ратуши и, как выяснилось, оказались совершенно не подготовлеными к тому, что там увидели…
Йоркская ратуша является одним из самых живописных зданий в Англии. Ее деревянная крыша покоится на мощных дубовых колоннах, каждое из которых потянет на полновесное дерево. Сквозь витражные стекла проникает сумрачный свет, который отражается в отполированных до блеска стенах.
В дальнем конце зала располагался помост под пышным балдахином, на нем восседал лорд‑мэр в своих пурпурных одеждах. Перед ним на столе лежали великий меч Сигиз‑мунда и серебряный церемониальный жезл Йорка. Городские сановники разместились по обе стороны от лорд‑мэра, а толпа серьезных, молчаливых сироток села напротив: девочки слева, мальчики справа. Косые лучи солнца падали сквозь высокое западное окно, расположенное за троном лорд‑мэра, и образовывали цветное озерцо света на каменном полу. Мы с американцем застыли в дверях ратуши, захваченные врасплох великолепием этой сцены: фигуры серьезных чиновников в торжественных одеждах, блеск мечей и старинных пистолей на стенах и свежие, невинные лица детей. Маленькие девочки в серых казенных платьицах робко вышли на середину зала и начали танцевать в падающих лучах солнца.
Пианист наигрывал простенькую мелодию морриса. Юные воспитанницы – с их тоненькими детскими талиями, туго заплетенными косичками, изящными ножками в грубых черных чулках и заученными улыбками на губах – попарно вставали, кружились в танце (лишь тоненькие косички взлетают на поворотах), менялись местами, выделывали различные па и, раскрасневшись от волнения, удалялись на свои места.
Лорд‑мэр сидел, опершись подбородком на руку, и серьезно наблюдал за происходящим действом поверх лежащего на столе жезла. Все вместе это составляло одну из самых прелестных картин, какую мне доводилось наблюдать в городах Англии.
Церемония продолжалась. Девочки танцевали – попарно или небольшими группками, а коротко стриженные мальчики‑сироты громко аплодировали после каждого номера.
– Черт, во всем этом есть что‑то такое, – прошептал американец, – что и словами‑то не определить… Но пробирает до самого нутра.
– А лично мне приятно осознавать, – ответил я тоже шепотом, – что лорд‑мэр одного из старейших и известнейших в мире городов может посвятить полдня бедным детям. Причем не швырнуть, как подачку, а именно посвятить – прийти вместе со своими помощниками и принести с собой важнейшие регалии города!
– Тут вы абсолютно правы, сэр… Но мне хотелось бы кое‑что добавить. Я уже говорил вам, помните, что это одно из самых чудесных зрелищ, которое я мог только мечтать увидеть. И для меня это станет главным воспоминанием об Англии. Вы только взгляните на ту рыжеволосую крошку… как солнце играет у нее на волосах! Полагаю, они просто не смогли упрятать такую копну волос в косичку. Не девочка, а картинка!
Тем временем музыка смолкла. Последние танцорки закончили выступление и вернулись на свои места, уселись, расправляя казенные платьица на коленях, и приняли строгий и чопорный вид. В зал внесли стопку книг, лорд‑мэр взял их в руки исполнялся для официальной речи. Он заявил, что город Йорк гордится своими воспитанниками и ждет от них великих дел в будущем. Они должны стать хорошими людьми. Ничто не сможет помешать осуществлению их планов. Обращаясь к мальчикам, он напомнил, что один из последних лорд‑мэров сам был из числа сирот.
Дети, лишившиеся отцов и матерей, смотрели широко открытыми глазами и внимательно слушали отца города.
Затем началась раздача призов.
– Дженни Джонс, – объявил лорд‑мэр, – приз за доброту к малышам! (Со стороны мальчиков раздались громкие аплодисменты).
Зардевшаяся Дженни поднялась со стула, получила свой приз>(сделала низкий реверанс в сторону меча и жезла города Йорка, затем вернулась, прижимая подаренную книгу к груди.
– Джон Робинс, приз за успехи в садоводстве!
Теперь поднялся с места здоровяк Джон, получил подарок, поблагодарил и пошел на место, прижав книгу к голубой курточке с начищенными медными пуговицами…
На столе возле меча лежала большая куча апельсинов и два мешочка с новенькими блестящими шестипенсовиками. Сироты Йорка один за другим пересекали зал, проходя по солнечному пятну на полу, подходили к столу и принимали из рук лорд‑мэра подарок – апельсин и монетку. Когда последний ребенок вернулся на место, в рядах чиновников на помосте возникло движение. Тотчас раздался звон шпор начальника полиции, из зала вынесли меч императора Сигизмунда, за ним последовал серебряный жезл Йорка. Послышалось шуршание шелка: это поднялся лорд‑мэр, за ним секретарь городского совета, олдермены – все они неспешно покинули зал и вышли в ласковый свет ранних сумерек…
Мы с моим другом вышли вслед за ними на улицу с чувством, что этот старый импозантный город оказал нам большую честь, допустив на ежегодный праздник своих сирот. На углу мы повстречались с толпой туристов, которые что‑то шумно обсуждали, уткнувшись в карту.
– Сдается мне, – задумчиво произнес американец, – что за последний час мы узнали о Йорке больше, чем эти бедняги с путеводителем смогут узнать за миллион лет.
По‑моему, он в некотором смысле был прав.
Глава десятая
Счастливое графство
Эта глава знакомит читателя с американцами в Бостоне, Линкольне и Питерборо, а также представляет самое маленькое и самое счастливое графство Англии, где смысл жизни сводится к умерщвлению лис и коллекционированию лошадиных подков.
Города, как и люди, имеют свои причуды. По количеству этих причуд я бы даже скорее сравнил их с капризными женщинами (да простит мне женский пол данное обобщение).
Некоторые города любят играть в прятки с путешественниками: они до последнего момента скрываются за высокими холмами, как бы не желая себя обнаруживать. Вы едете по дороге, ни о чем не подозревая, сворачиваете за угол, а они тут как тут – неожиданно вырастают за поворотом. Другие предпочитают удивлять вас, внезапно появляясь посреди голой равнины. Но есть и такие – правда, их совсем мало, – которые загодя вырисовываются на фоне безоблачного неба и издали приманивают своей красотой. Линкольн как раз принадлежит к последним.
Линкольн – это расположенная в глубине страны гора Сент‑Майкл. Плоская болотистая равнина простирается до самого горизонта, издали она напоминает желто‑зеленый океан – океан зеленой травы и желтой пшеницы. При таком ландшафте, да еще в ясную погоду, башни Линкольнского кафедрального собора видны на расстоянии в тридцать миль. Старая римская дорога пересекает равнину и упирается в холм, на котором раскинулся город. Все вместе составляет один из самых характерных пейзажей Англии. Он является олицетворением Болотного края, а мгновенная перемена ландшафта, столь свойственная для нашей страны, красноречиво гласит: вы покинули Север и въехали в равнинные земли Юга.
Проезжая Киртон‑ин‑Линдсей, я увидел Эрмин‑стрит, которая ровной лентой тянется на протяжении шестнадцати миль и в конце концов упирается в Линкольнский холм. Двигаясь по этой маленькой, чистой дороге, вы постоянно видите собор. С каждой минутой, даже секундой его башни увеличиваются в размерах, пока на последней миле не вырастают в полный рост, шпилями упираясь в небеса. Я ехал и напевал походный марш легионеров о Лалаге и Римини…
Если вы мечтаете увидеть римскую Британию, вам следует отправиться в Киртон, проделать с полузакрытыми глазами этот путь в шестнадцать миль и перед вами как живой встанет белокаменный Линд (я так благодарен картографическому управлению за привычку указывать в скобках латинские названия). Линкольн – истинное порождение Рима. Чтобы развеять всякие сомнения, достаточно взглянуть на прямую, как гладиаторский меч, Эрмин‑стрит, протянувшуюся на север, и не менее прямую Фосс‑уэй, уходящую в северо‑западном направлении.
Я приехал в Линкольн вечером. Из окна моей спальни открывался замечательный вид на западный фасад кафедрального собора. Одна из башен вся была покрыта строительными лесами. Что поделать, Линкольнский собор подобно многим своим собратьям страдает от разрушающего воздействия времени.
Решив прогуляться по тихой соборной площади, я повстречался с мужчиной средних лет, оказавшимся на поверку лондонцем, проводившим здесь свой отпуск. Он поведал мне, что уже успел осмотреть знаменитую четверку соборов – в Или, Норидже, Питерборо и Линкольне. Для Восточной Англии эти города играют такую же важную роль, как Херефорд, Вустер и Глостер – для центральных графств Англии.
Я полагаю, что каждый англичанин – будь то мужчина, женщина или ребенок – должен потратить свои отпускные дни на знакомство с этими двумя группами наших отечественных достопримечательностей.
– В Лондон я возвращаюсь, увлеченный новой идеей, – похвастался мой новый знакомый после традиционной беседы о погоде. – Знаете, раньше я всегда считал, что, выйдя на пенсию, буду доживать свои дни где‑нибудь в маленьком местечке неподалеку от Лондона – может, в Сарбитоне или даже в Гилдфорде. Теперь же мне хочется уехать в один из этих соборных городков, где можно тихим вечерком или после обеда выкурить трубочку на такой вот чудесной площади. Вы, может, не так хорошо знакомы с Лондоном, как я… но в любом случае мир и спокойствие, царящие в подобных городках, заставляют сомневаться…
– А не сон ли Лондон?
– Точно, дружище! Сидеть здесь, слушать колокола – ох, как они мне вначале действовали на нервы! – каждые пятнадцать минут исполняющие кусочек гимна, или глядеть на грачей, кричащих на деревьях, или… ну, вы меня понимаете?
– Понимаю. Кусты красной герани под серой аркой (настоятели храмов почему‑то обожают ее разводить)… или старик, подстригающий газон.
– Да‑да! И эти высокие стены вокруг собора, с характерными воротами… Все это так успокаивает нервы, не правда ли?
– И будит воображение?
Мужчина выколотил свою трубку о стену и усмехнулся.
– Вот это вряд ли, – сказал он. – Я никогда не мог себе позволить такую роскошь, как воображение. Видите ли, по профессии я кассир… а как показывает практика, все кассиры с воображением оканчивают свою жизнь в тюремной камере. Полагаю, таких, как я, миллионы: скромные трудяги, десятилетиями тянущие свою скучную лямку. Сперва они еще дергаются… мечтают, что рано или поздно бросят эту рутину и уедут куда‑нибудь – на свежий воздух, за цветущие изгороди… Но потом привычка берет свое, и они уже безропотно гнут спину.
Он снова набил трубку табаком.
– Наверное, вам кажется, – предположил я, – что за этими соборными стенами вы обретете что‑то истинное, найдете занятие более важное, чем пересчитывать чужие деньги?
Мужчина горько рассмеялся.
– Как вы узнали? Ну, в любом случае через два дня я возвращаюсь в Лондон, чтобы развязаться с Илингом и… надеюсь все позабыть!
В этот миг соборные колокола отбили полчаса, мимо нас прошел ветхий каноник с книгой в руках. Мне подумалось, что из мечтателя‑кассира – если убрать остроконечный воротничок и фетровую шляпу – получился бы неплохой монах.
Город Линкольн лежит как бы на двух уровнях. Старый Линкольн, расположившийся на холме, неразрывно связан с прошлым; новый же Линкольн, лежащий у подножия холма, во время войны производил танки.
Одной из самых интересных достопримечательностей старого Линкольна является Ньюпортская арка – единственные в Англии древнеримские ворота, которые не только прекрасно сохранились, но и до сих пор служат горожанам. Я постоял возле этих массивных серых ворот, понаблюдал за потоком автомашин, который тянулся в обе стороны… Трудно себе даже представить, что под этой самой аркой проходили вооруженные копьями римские легионы. Рядом с основными воротами сохранилась маленькая боковая арка с красноречивым названием «Игольное ушко». Мне кажется, что большинство людей склонно буквально воспринимать известное библейское изречение о верблюде и игольном ушке. Если так, то Ньюпортская арка поможет им лучше разобраться в известной цитате. Во времена римлян восточные ворота закрывались на закате, зато «Игольное ушко» оставалось открытым. Припозднившиеся караваны вынуждены были оставаться на ночевку за городскими стенами. Но вот их хозяева могли воспользоваться миниатюрной боковой аркой (куда верблюдам было не протиснуться при всем желании), и таким образом обрести желанный уют в городских гостиницах…
Линкольнский замок является одним из восьми замков, о которых наверняка известно, что их построил Вильгельм Завоеватель. К сожалению, я прибыл в город слишком поздно, и замковые ворота захлопнулись буквально у меня перед носом.
Улицы нижнего Линкольна и в ночные часы заполнены народом, в верхнем же городе царит совсем иная картина. Когда, придерживаясь за поручни, вы поднимаетесь по крутым ступеням на вершину холма, то попадаете в обитель тишины и покоя. В просветы между нависающими над мостовой крышами старых домов виден массивный западный фасад собора и две парные башни, вздымающиеся до самых небес. Находясь здесь, вы можете думать о Древнем Риме, о последнем путешествии мертвой королевы Элеаноры – ее путь пролегал из Линкольна до последнего «креста Элеаноры» в Чаринге. Или же вы можете вообще ни о чем не думать, а просто восхищаться величественной красотой, которая живет в этих камнях.