Как‑то ночью я едва не убил Марию Корелли. Это была совершенно фантастическая лунная ночь:
В такую ночь Дидона, с веткой ивы грустно стоя
На берегу морском, манила друга
Вернуться в Карфаген[55].
Мой взгляд был прикован только к этой великолепной луне, поэтому неудивительно, что я со всего размаху врезался в знаменитую гондолу Корелли. Помимо этого несчастного случая мне вспоминается мистер Фрэнк Бенсон – такой, каким он был в ту пору – местное божество, распорядитель и первосвященник шекспировского фестиваля. Его часто видели разъезжающим на допотопном велосипеде. Я помню, как он призывно махал мне, стоя посреди увешанного окороками склада (по совместительству офиса Фрэнка). Как я сидел на клети от сахара и с благоговением слушал его разглагольствования о том, что только Стратфорд – привычное место встречи англоговорящего мира – способен исцелить индустриализм и снова принести счастье в Англию. Мы можем сделать весь мир счастливым, обучив его «моррису» и народным песням и приучив посещать Мемориальный театр. С этой прекрасной верой юные пилигримы снова смогут возродить добрую старую Англию – с ее ручными прялками и прекрасными девами в свободных одеждах, играющими на клавикордах. Прекрасная идиллия… Но вскоре грянула война, и всему пришел конец.
Я миновал участок дороги, обсаженный ухоженными живыми изгородями, столь характерными для Уорикшира, и под уверенный рокот автомобильного движка въехал наконец в Стратфорд. Увы, милый старый Стратфорд, который запомнился мне с юных лет, претерпел не самые приятные изменения. Похоже, путешественники со всех концов земли устремились на родину великого Шекспира. Центральная площадь была забита междугородними автобусами. Добрая половина автомобилей центральных графств либо приезжала в Стратфорд, либо его покидала. В отеле было не протолкнуться от длинноногих американских девиц, их цветущих мамаш и болезненного вида отцов семейства.
Мне достался номер с названием «Бесплодные усилия любви» – похоже, все комнаты в этом отеле имели отношение к шекспировским произведениям. И поскольку окно моего номера выходило на улицу, я имел возможность наблюдать за новыми толпами прибывающих американцев и прикидывать, что бы по этому поводу сказал сам Шекспир. Слава Стратфорда в известной мере покоится на личности Шекспира: любой американец считает себя обязанным посетить родной город знаменитого драматурга – без этого его путешествие в Англию будет неполноценным. Для американцев Стратфорд является сердцем Англии. Миллионеры, совершающие круиз на собственном автомобиле, и бедняк, пользующийся отрывными купонами бюро путешествий, – все схожи в одном: они не посмеют вернуться домой, не побывав в родном городе Шекспира.
Стратфорд‑на‑Эйвоне – единственный английский город, который может считаться современным центром паломничества. По своей популярности он вполне может сравниться с Гластонбери. Полагаю, старые религиозные гробницы также привлекают к себе тысячи пилигримов, понятия не имеющих, зачем они туда приходят, если не считать безотказного довода «так принято».
Слово «паломник» в его современном понимании вызывает у меня острую неприязнь, то же самое относится и к слову «святыня». Как правило, в комплекте с ними идет фразочка: «Эй, подайте мне парочку мартини – да поживее – и холодной воды в придачу!»
Я посетил Гарвард‑хаус, принадлежащий Американскому университету (в нем висят ярко‑синие йельские портьеры!) В этом доме проживала Катарина Роджерс, вышедшая впоследствии за Роберта Гарварда и, соответственно, ставшая матерью основателя Гарвардского университета. Я заглянул в Нью‑Плейс, который стараниями мистера Уэллстуда, куратора родного города Шекспира, превратился в великолепный музей. Конечно же, я не мог пройти мимо родного дома Шекспира и обнаружил здесь в каждой из комнат по смотрителю – оно и понятно, ибо сама атмосфера Стратфорда подогревает инстинкты охотников за сувенирами. Что касается меня, то, похоже, мое преклонение пред гением английской драматургии давным‑давно себя исчерпало. Во всяком случае я с гораздо большим интересом наблюдал за простодушными лицами посетителей, склонившимися над застекленными стеллажами, нежели чем за самими экспонатами. Тот факт, что в этом доме некогда родился величайший гений английской поэзии, меня оставил более или менее равнодушным.
– Скажите, гид, – спросил один из посетителей, – а известно, сколько всего пьес выдумал Шекспир?
Наблюдение за садом, прилегающим к дому Шекспира (если только допустить, что окружение и взаимосвязи помогают постижению творчества автора), создает идеальные кабинетные условия. Сидя на подоконнике, куратор шекспировского дома мистер Уэллстуд имеет возможность любоваться садом, где маленького Билли когда‑то убаюкивали, где он пускал пузыри и неловкой ручонкой пытался поймать край полога; где он внезапно просыпался, потревоженный коликами, столь характерными для всех младенцев. Само по себе вдохновляющее занятие, а к сему надо еще приплюсовать дополнительный бонус в виде юных американок, с мая по сентябрь дефилирующих перед взглядом господина куратора.
Мистер Уэллстуд поведал мне, что под полем для гольфа он обнаружил развалины древнеримского Стратфорда.
Мне же посчастливилось найти два совершенно не изменившихся места в Стратфорде. Одно – замшелое сидение на высокой стене церкви Святой Троицы, откуда открывался прекрасный вид на Эйвон. На мой взгляд, это один из характернейших английских пейзажей: у вас под ногами ветви плакучей ивы опускаются в речные воды, на противоположном берегу расстилается усеянный желтыми цветами – словно веснушчатый – луг, и над всем этим разносится плеск воды на старой мельнице. По‑моему, в этом пейзаже воплощена все красота уорикширской сельской стороны. Между могильными камнями раскиданы высокие тисовые деревья. Это так справедливо, что прах Шекспира покоится в тихой сельской церкви – где колокол на высоком тонком шпиле время от времени лениво отсчитывает время, где старые липы колышутся на ветру.
И леса за рекой нисколько не изменились. Туристы сюда не захаживают, и весенними ночами здесь раздаются соловьиные трели. Живые изгороди увиты диким шиповником, а на траве лежит осыпавшийся цвет терновника. Именно здесь, в этих краях, вы сможете встретить Шекспира – в этом волшебном лесу «рядом с Афинами».
Вечерней порой я отправился туда с настоящим паломничеством, и мне показалось, что при звуке моих шагов Оберон и Титания едва успели спрятаться в густой чаще, а Горчичное Зерно и Душистый Горошек захлопнули свои стручки. Посреди леса, который тянется вдоль крутых берегов Эйвона, мне повстречался старик, возвращающийся к себе домой, в Шоттери. Он шел, опираясь на необструганную ясеневую палку, а за спиной нес увесистый мешок. Мы обменялись приветствиями и отправились каждый своим путем. Но я узнал его! Это был тот самый простой деревенский мужик из Уорикшира, которого Шекспир отправлял в Афины в ночь летнего солнцестояния!
Я выходил с сельской почты, когда услышал хорошо знакомый голос:
– Эй, вы только посмотрите на этого человека! Известно ли вам, сэр, что моя жена написала вам целых три письма и не получила ни единого ответа?
– Увы, я ничего про это не знаю.
– Ей так хотелось, чтобы вы написали о новых цыганах.
– И кто такие эти новые цыгане?
– Это мы. То есть их великое множество, но мы являемся типичными представителями. Привычки, знаете ли, затягивают… и единственный способ поддерживать приличную физическую форму – выезжать на уик‑энды из Лондона. В прошлом году мы держали на Темзе собственную баржу – этакий плавучий дом, – но минувшей весной она затонула. Так что теперь приходится пользоваться палаточными городками. Несколько выходных мы провели в Девоне и Сомерсете, добирались даже до Нью‑Фореста… А это наш первый лагерь в Уорикшире. Послушайте, сэр, вам знаком Эбботе‑Милл? Отлично, проходите мельницу, сворачиваете налево на пешеходную тропинку и держитесь ее, пока не упретесь в ручей с небольшим мостиком. На мостик не ходите – он небезопасен, левее увидите деревянные мостки, вот ими и воспользуйтесь. Пересечете поле по пути к лесочку, а когда окажетесь на опушке, подайте голос – мы вас услышим. Ждем вас к обеду! Сардины, бекон, яйца и консервированный язык обеспечены.
– Сегодня вечером я занят.
– Ну, тогда приходите в любой день после обеда. Здешние звезды просто великолепны – о них можно целые ярды бумаги исписать. Великий Скотт – вот кого мне это напоминает! Итак, до скорого.
Джон Икс – классический лондонский бизнесмен, успешный во всех своих начинаниях, был последним человеком, которого я ожидал встретить в этой забытой богом деревушке, да еще в костюме легендарного крысолова. Короче, я с благодарностью принял приглашение на обед.
Уже стемнело, когда я миновал Эбботс‑Милл и двинулся по означенной тропинке, которая вопреки моим ожиданиям (ибо, как правило, все рекомендации оказываются ложными) действительно привела к маленькому ручью с подгнившим мостиком. Золотое жнивье с хаотически проложенными кроличьими тропками заканчивалось темнеющим лесом. Здесь я остановился и, как договаривались, покричал. Тотчас же откуда‑то сверху донесся ответный крик, он сопровождался хрустом валежника. А еще несколько мгновений спустя на опушке леса появился Джон с закатанными рукавами.
– Только что домыл посуду, – с ухмылкой пояснил он. – Чертова работа! Ну, пойдемте.
Он провел меня через лесную чащу узенькой тропинкой егеря.
– Можете себе представить больший контраст с деловым Лондоном? – спросил Джон, делая широкий жест в сторону тенистых елей. – Уик‑энды в загородных коттеджах или на яхтах и тому подобных местах всегда заканчиваются однотипно – партией в бридж и коктейлем, а в результате вы вынуждены проводить время с людьми, от которых мечтали сбежать. Здесь совсем другое дело – вы с таким же успехом могли бы оказаться на луне. Вот мы и пришли…
Еще один шаг, и мы внезапно оказались на поляне. На некотором расстоянии от зеленой палатки горел костер. Поодаль стоял укутанный непромокаемым брезентом спортивный двухместный автомобиль.
– Ох, и пришлось же нам намучиться, пока мы доставили сюда машину. Но оно того стоило: мы в любой момент можем сняться с места.
Тем временем из палатки показалась миссис Джон Икс, и должен сказать, что я в жизни не видел более очаровательной цыганки.
– Видите, – сказала она, заводя меня в палатку, – у нас даже есть электричество от автомобильного аккумулятора.
В палатке стояли две походные кровати, на полу между ними коврик.
– Скомандуйте, когда захотите пить, – сказал Джон Икс, доставая сифон с содовой.
Мы сидели вокруг костра и наблюдали, как темнота выползает из леса и потихоньку поглощает нашу маленькую поляну. На небе появилась первая звездочка.
– Это не самая удачная наша стоянка – признался Джон Икс, набивая трубку. – Однако основная идея заключается в мобильности: мы перемещаемся с места на место, исследуя окрестности. До сих пор самое замечательное место было в центре Нью‑Фореста. Вообразите себе: прямо у полога палатки – чистейшей воды озеро глубиной в шесть футов… и вокруг ни единой живой души.
– Просто роскошно! – воскликнула миссис Джон Икс. – Я захватила с собой купальный костюм, но так ни разу им и не пользовалась… По ночам мы слышали тявканье лисиц, а однажды вечером помогали егерю выкуривать диких пчел из старого гнезда. Представляете, собрали 45‑фунтовую жестянку меда…
Джон Икс поднялся с места и побрел к своему автомобилю.
– Мне кажется, – сказал я, – что это прекрасное средство от скуки семейной жизни, не так ли? Вам ведь доводилось ссориться с Джоном, пока вы жили в городе?
– Ха, и еще как! – воскликнула миссис Джон. – Это успело уже войти в привычку. Кроме того, поход – лучший способ решения проблемы с детьми (если вы понимаете, что я имею в виду).
– Еще как понимаю. Мужчина и женщина должны время от времени выезжать куда‑нибудь вдвоем на природу – там, где они могут положиться друг на друга и сами позаботиться о себе. Всякие там сельские гостиницы или коттеджи со штатом слуг – совсем другое дело.
– Слушайте, слушайте! – Джон Икс появился с какой‑то штукой в руках, на первый взгляд показавшейся мне похожей на старинный граммофон. – Этот цыганский ансамбль заряжает нас бодростью на целую неделю, не правда ли, старушка? Хотя многие женщины терпеть этого не могут… Мэри, ну‑ка подсоби мне с этой штукой.
Женщина поднялась – гибкий, точеный силуэт на фоне костра – и помогла установить на земле громоздкий радиоприемник.
– Это специально, чтобы покрасоваться перед вами, – пояснил Джон Икс. – Обычно мы приберегаем подобные развлечения для дождливых уик‑эндов.
Странное было ощущение – сидеть перед костром посреди леса и слушать звуки оркестра, играющего в центре Лондона.
– Вы даже себе не представляете, какое это доставляет удовольствие сырой, холодной ночью, – улыбнулась миссис Джон Икс.
Тем временем совсем стемнело. Все небо над поляной было усеяно сверкающими звездами. Ночные мотыльки мельтешили в свете костра. Темное кольцо деревьев стояло недвижимо, лишь желтые сполохи огня падали на мощные стволы и порождали причудливые тени. Мы сидели молча и курили, поддавшись тихому очарованию этой ночи.
– А ведь такое приключение доступно каждому, у кого есть машина, – произнес Джон Икс, накрыв своей ладонью тонкую руку жены. – Не правда ли, Мэри?
Далеко не каждому, подумал я, глядя на этих двоих. Мне пришло в голову, что их кратковременное бегство из налаженного быта, из лондонского дома с его обязанностями и строгим распорядком – тайна, которой не грех поделиться с другими семейными парами. Возможно, многие семьи стали бы счастливее, восприми они элемент игры Джона Икса и его жены.
Миссис Джон зашла в палатку, включила свет и тут же выскочила с криком:
– Джон! Там у меня на подушке мотылек размером с аэроплан!
– Сейчас я разберусь, – пообещал Джон Икс, направляясь к палатке.
– Только не убивай его! – воскликнула женщина. – Просто убери!
– Слишком поздно, – донеслось из палатки.
– Ну ты и дикарь! – вздохнула миссис Джон Икс, закуривая сигарету.
Джон Икс зажег фонарь и помог мне перебраться через ручей. Звезды… Мир и покой этого места. Некоторое время я наблюдал, как его фонарь, приплясывая, удаляется в глубь чащи. Затем он скрылся за поворотом, и меня со всех сторон обступила темнота. Несколько мгновений я размышлял над тем, сколь недалеко ушли эти лондонские цыгане: всего несколько часов пути отделяет их от благоустроенного дома, от детей. И тем не менее в эту звездную ночь они одиноки, как путники, затерявшиеся в самом сердце Ливийской пустыни.
Я отправился в обратный путь, вызвав изрядный переполох в семействе диких кроликов, резвившихся на краю темного поля. Аккомпанементом мне был шум воды на Эбботс‑Милл, звучавший в ночной тиши не хуже армейского барабана.
Полагаю, любой человек, решившийся писать о Ковентри, неминуемо должен коснуться темы автомобилей и велосипедов. Отдав должное этому вопросу в первых же строках нашего повествования, перейдем далее к более приятным предметам. Например, к женщинам. Ковентри всегда везло с женщинами, и посему его можно почитать счастливейшим городом Англии.
Все началось с истории, относящейся к периоду зарождения Ковентри. Если верить легенде, то одиннадцать тысяч девственниц прибыли из Кельна, так сказать, в порядке духовного вояжа. Некоторое время они провели в Ковентри, озаряя его светом своего благочестия. Затем отбыли восвояси, но оставили женщинам Ковентри наследие в виде одиннадцати тысяч добродетелей. Если хоть единый город нашего королевства может похвастаться более прекрасной историей, то я об этом ничего не слышал.
Что интересно, Ковентри на протяжении веков славится своими женскими персонажами: святая Осбург, леди Годива, Изабелла, Маргарита Анжуйская, сестры Ботонер, на чьи деньги был построен шпиль храма, Джоан Уорд, мученицы Лолларда, миссис Сиддонс, Джордж Элиот, Эллен Терри и другие.
Приближаясь к Ковентри, я восхищался медленным, величественным танцем трех шпилей на фоне неба. И вовсе не был удивлен, что одиннадцать тысяч девственниц все еще являются украшением Ковентри. Одна из них, торгующая на углу Хертфорд‑стрит, получила большую часть своего наследства, если только красоту считать добродетелью.
Леди Годива всегда привлекала мое внимание. Она, несомненно, является ключевой фигурой в истории Ковентри. Мне не нравится современное толкование ее поступка – в духе викторианской морали, – согласно которому леди Годива испытывала нечеловеческие муки стыда. Гораздо ближе мне свидетельство хрониста Роджера Уэндовера, относящееся примерно к 1230 году и являющееся по сути гимном безрассудству этой женщины. Если верить Уэндоверу, леди Годива не тратила времени на бесплодные угрызения совести и на размышления, что скажут по этому поводу Робинсоны. Она просто «распустила свои волосы, укрывшие ее так, что были видны лишь ее белые ноги, села на лошадь и в сопровождении двух рыцарей пересекла рыночную площадь, после чего вернулась в замок – к огромному облегчению собственного мужа…»
Если основываться на этой первой записи событий, то появление леди Годивы на рыночной площади (которое на протяжении столетий считалось чем‑то вопиющим) по сути дела являлось не большим подвигом, чем для современной девчонки сесть на омнибус…
В кабинете жены мэра в ратуше стоит очаровательная статуя – леди Годива на белой лошади; еще одна статуя установлена в нише Центрального зала. Помимо скульптурных изображений имеется и живописный портрет леди Годивы.
– Вы действительно верите в эту историю? – спросил я у энергичного, не в меру эрудированного смотрителя, который водил публику по залу.
– Ну как вам сказать? – задумчиво ответил он. – Надежных доказательств не существует… С другой стороны, дыма без огня не бывает, правда ведь? История, которую пересказывают уже столько лет, не может быть чистой выдумкой – я так полагаю.
Высокопоставленный чиновник из администрации Ковентри придерживался другого мнения.
– Лично я во все это не верю, – шепотом сознался он, – но попрошу моего имени не упоминать, иначе я в два счета вылечу из города! Вы ведь читали «Золотую ветвь» сэра Джеймса Фрэзера?
– Надеюсь, вы не собираетесь рассматривать леди Годиву как первородное духовное начало?
– Нет, хотя это наводит на определенные размышления! Что, собственно, мы знаем? Что она жила в этих краях, с помощью своего супруга основала бенедектинский монастырь и тем самым снискала уважение своих сограждан. Однако, к сожалению, записей ее современников не сохранилось; самые близкие свидетельства о ее деяниях были сделаны сто пятьдесят лет спустя после смерти Годивы. Согласно изысканиям Фрэзера, образ обнаженной или полуобнаженной женщины на белом коне возникает в фольклоре многих народностей мира. Предполагается, что это тем или иным образом связано с обрядом языческого жертвоприношения. В этой части страны важную роль играют народные танцы с использованием маски лошади. Пожилые люди еще помнят устраиваемые в Уорикшире праздники Майского дня – с непременным исполнением морриса в народных костюмах и с лошадиными масками. Лично я считаю, что знаменитая скачка леди Годивы через Ковентри – не более чем древняя народная традиция, восходящая корнями к языческим легендам об обнаженной женщине на белом коне. Что может быть естественнее, чем увязать эту легенду с прекрасным и любимым образом леди Годивы?.. Впрочем, это всего‑навсего предположения; доказательств у нас нет…
Я распрощался с чиновником, оставив его в подавленном настроении. Ненавижу разрушать старые легенды. Мне нравится история о короле Альфреде и подгоревших хлебах; нравится притча о Кнуте, усмиряющем волны. И я продолжаю верить в то, что обнаженная Годива под охраной всего двух рыцарей объехала рыночную площадь, и никто не посмел оскорбить ее нескромным взглядом. В конце концов жизнь доказывает, что жены всегда берут верх над своими мужьями. Полагаю, когда Годива вернулась к разъяренному Леофрику, она сказала примерно следующее: «Дорогой, я ведь обещала, что сделаю это… и сделала! И поверь, никто не видел меня. А сейчас – пока я буду одеваться, – тебе лучше распорядиться о снижении налогов. Иначе я буду очень, очень недовольна!»
Мы должны помнить, что Годива унаследовала от одиннадцати тысяч девственниц талант управляться со своевольными мужчинами.
Какое там духовное начало! Чепуха! Она была просто обычной женой.
Подобно Нориджу, Ковентри представляет собой современный промышленный город, но это лишь внешнее впечатление. По сути, эта промышленная видимость держится на твердом средневековом каркасе. История была исключительно милостива к Ковентри. Пожары являлись сущим бедствием Средних веков. Так, Великий пожар стер с лица земли большую часть старого Лондона. Ковентри в этом отношении повезло: здесь сохранилось несколько ценнейших зданий – Сент‑Мэри холл; больница Форда для бездомных старух (она же «богадельня»); церковь Святого Иоанна, известная под названием больницы Баблейка.
Больница Форда кажется самым прекрасным фахверковым зданием – ничего подобного мне не доводилось видеть в Англии. Когда я прохожу через ворота в мощеный плитняком двор и вижу черно‑белые стены – тяжелые, нависающие, с украшением в виде отполированных дубовых балок, – то чувствую, что попал совсем в иной мир. Это Ковентри 1550 года.
Узкий прямоугольник неба над головой не имеет ничего общего с современным городом: ни фабричных труб, ни линий электропередач. Здесь царят мир и покой тюдоровской эпохи. На протяжении четырех столетий этот дом служил убежищем для пожилых жительниц Ковентри, которые под конец своей жизни оказались в затруднительном положении. В настоящий момент в приюте проживают шестнадцать женщин различного возраста и разного уровня достатка (вернее, недостатка).
– Многим из них уже за восемьдесят, – сообщил мне смотритель приюта. – Каждая получает еженедельное содержание в четыре шиллинга плюс бесплатный уголь. И, в общем‑то, они могут делать все, что захотят: устраивать чаепития для друзей, навещать друг друга… ну, и тому подобное.
Комнаты, в которых живут старушки, заставили бы позеленеть от зависти многих богатых американок.
– Многих гостей приходится буквально силком отсюда вытаскивать, – похвастался смотритель. – Здесь действительно очень красиво, особенно когда распускаются цветы на окнах.
Мы зашли в просторную чистенькую комнату, где жарко топился камин.
– Эта дама только сегодня въехала в приют – ей пришлось дожидаться своей очереди. Обычно наши постоялицы стараются приукрасить свое жилище.
Я окинул взором изящную, с высокими потолками комнату и заметил личные вещи – скромные сокровища, которые эта старушка сберегла под конец своей жизни. Трогательное впечатление! Первое, что бросалось в глаза, – коврики с благочестивыми высказываниями – хвала Господу и Его доброте, – которые старушки вешали в изголовье своей кровати.
– Она сейчас куда‑то вышла, – пояснил служитель. – Этой даме уже за семьдесят, но она здоровая и бодрая. Просто удивительно, насколько энергичны наши пациентки…
Если бы добрейший Уильям Форд, торговец шерстью из Ковентри, который вложил деньги в строительство приюта, смог бы заглянуть в это заведение, думаю, он остался бы доволен: здесь все обустроено в соответствии с его пожеланиями. Единственное, что его бы удивило, – это электрическое освещение.
– На самом деле, – заметил смотритель, – электричество стало для нас сущей благодатью! Помнится, когда я впервые сюда попал, мне не давала покоя мысль о возможном пожаре. Это стало моим неизбывным кошмаром. Вы только представьте себе ситуацию: 70‑, 80‑летние старушки (а многие из них уже пребывали в маразме) каждый вечер укладывались спать при свете свечи! Просто чудо, что за 400 лет существования больницы не произошло ни единого несчастного случая.
В сопровождении своего гида я обошел почти все комнаты приюта. Многие из них пустовали – хозяйки вышли в город по каким‑то делам, – и я смог без помех рассмотреть помещения. Некоторые комнаты выглядели побогаче, другие попроще, но все объединяло одно: на прикроватных столиках обязательно стояли фотографии детей и внуков.
В одной из комнат – пожалуй, одной из наиболее очаровательных комнат приюта – я застал сцену, которая привела бы в восторг Рембрандта. Возле широкого тюдоровского окна, составленного из сотен свинцовых пластинок, сидела маленькая сморщенная старушка, кутавшаяся в шаль. За ее спиной открывался прелестный вид – старинный дом с черно‑желтыми балками и кусочек безоблачного неба. Компанию старушке составляла молодая девушка (судя по всему, внучка), которая за чашкой чая пересказывала бабушке последние семейные новости. Очевидно, новости были благоприятными, ибо старая леди так и лучилась улыбкой. Впрочем, возможно, ей просто было лестно внимание юной девушки.
– Так грустно бывает видеть одиноких старушек, – заметил служитель приюта. – Ведь им всего‑то и нужно, что изредка увидеть кого‑нибудь из своих родных, получить открытку на Рождество…
Раз в неделю обитательницы Фордовского приюта надевают свои лучшие шляпки и спускаются в парадную залу, выходящую окнами на улицу. Специальный чиновник, ведающий раздачей милостыни, сидит у маленького столика, на котором сложены кучки монет. Одна за другой старушки поднимаются с мест и подходят к столу, где им вручается скромное подношение в четыре шиллинга. Этот ритуал уходит корнями еще в елизаветинские времена.
Уильям Форд не нуждается в памятнике – его и так помнят и любят в Ковентри.
Уорикский замок. Стоя на мосту, вы видите замок в низине, на поросшем деревьями утесе, который, как в зеркале, отражается в водах Эйвона. Обычно на мосту толпятся посетители, и кто‑нибудь непременно произносит фразу: «Это один из самых прелестных пейзажей в Англии». Несмотря на банальность высказывания, с ним трудно поспорить: вид, открывающийся на замок, действительно выше всяких похвал.
Мне повезло: я стоял на мосту в одиночестве и, соответственно, произнести сакраментальную фразу было некому, кроме меня самого. На мой взгляд, после Виндзорского замка Уорик является самым известным и самым прекрасным творением средневековой архитектуры.
Гид поджидал меня возле барбикана, и мы вместе пошли по зеленой, аккуратно подстриженной лужайке – сугубо английскому изобретению, которого не увидишь ни в одной другой стране мира. Наша неторопливая прогулка завершилась возле серой громады здания, пустые окна которого свидетельствовали о том, что хозяева находятся в отъезде.
Главный зал Уорикского замка относится к числу непревзойденных исторических достопримечательностей Англии – ведь недаром такая масса сил и средств тратится на его реставрацию. В былые времена хозяева замка въезжали в зал верхом, разметая подстилку из тростника, и, лишь спешившись, приступали к рыцарской трапезе: помогая себе кинжалом, отрезали куски овечьей или бычьей туши, которая жарилась прямо посреди зала.
Интересно, сколько американцев ежегодно приезжают в этот замок, дабы подкрепить свое представление о средневековой Англии? Подобный идеал жилища английского аристократа был создан в Калифорнии и получил свое воплощение в американском кинематографе.
Мы постояли, восхищаясь рыцарскими доспехами и огромным котлом для приготовления пищи, носившем название «Чаша для пунша». Этот котел емкостью сто двадцать галлонов был отлит в четырнадцатом веке для сэра Джона Талбота Суонингтонского. Согласно легенде, на пиру, посвященном совершеннолетию графа Уорика, этот гигантский котел трижды наполнялся и опустошался. Подобные цифры должны были произвести соответствующее впечатление на американских туристов!
– Каждый год я вожу тысячи посетителей по замку, – сообщил мне гид. – И должен сказать, что получаю гораздо больше удовольствия от общения с американскими туристами. Пусть порой они выглядят наивными детьми, но в них чувствуется живой интерес – в отличие от наших соотечественников, которые ничего не знают и не желают знать об истории собственной страны… Вы знаете, у нас здесь хранится посмертная маска Оливера Кромвеля! Я рассказал об этом одной из посетительниц, даме‑англичанке. Реакция была нулевая, поэтому я решил, что она глуховата, и повторил свой рассказ погромче. «Не надо кричать, – сказала она, – я хорошо слышу. Лучше объясните, с какой стати Оливер Кромвель носил маску?»
Трудно представить себе более прелестное зрелище, чем вид на Эйвон из парадных залов замка. Река величественно течет меж зеленых берегов, образуя запруду в нижнем течении.
– У нас в замке есть два секрета, о которых никто не подозревает, – сообщил мне гид. – Во‑первых, река Эйвон снабжает здание электричеством, но все приспособления скрыты от постороннего взгляда. А во‑вторых, под главным залом спрятан орган.
Залы замка вообще производят потрясающее впечатление. Они буквально насыщены сокровищами. Все стены увешаны подлинниками Гольбейна, Рубенса, Ван Дейка, Лели. Маленькие позолоченные щитки рассеивают мягкий свет и подчеркивают богатство красок.
День уже клонился к закату, когда я заглянул в часовню Бошама. Заглянул и остановился на пороге, сраженный ее красотой. По‑моему, сравниться с ней может лишь часовня Генриха VII в Вестминстерском аббатстве, да еще, пожалуй, Королевский колледж в Кембридже. Великий Ричард Бошам лежит скрестив руки на груди (голый череп под забралом шлема).