Мало что в жизни так радует, как ощущение счастья, накатывающее на человека солнечным весенним утром. Я заметил, что чем старше мы становимся, тем меньше ждем наступления дня. Горожан коробят слова о жизнерадостном утре. Человек, с аппетитом уплетающий завтрак, кажется нам дурно воспитанным. На самом деле такое отношение указывает на неважное состояние нашего здоровья.
В это утро я распахнул окно и радостно воскликнул, увидев поля, влажные от росы, раннее солнце, свет которого пробивался сквозь деревья, и спокойные утренние тени, лежащие на земле. Хорошо быть живым. Хорошо пуститься в долгое путешествие по Уэльсу.
– Когда доедете до Корвена, – сказал мне портье, – обязательно поверните налево и поезжайте к Бале.
Люди всегда стараются изменить мои планы.
– Зачем? – спросил я.
– Потому что Бала – одно из самых красивых озер в мире.
– Но я хочу увидеть Ритин и Денби.
– Там нечего смотреть.
Я взглянул на портье и понял, что он – англичанин. Поэтому я солгал ему и сказал, что поеду к озеру. Он выглядел удовлетворенным…
По правую сторону от дороги бежала восхитительная Ди, изгибаясь и петляя по одной из самых спокойных и мирных долин, которые я когда‑либо видел. Неожиданно на большом повороте река исчезла, но спустя милю я снова с ней повстречался. Она была величавой, коричневой и наверняка полной форели. Затем я доехал до маленького местечка Glyn Dyfrdwy. Я встретил почтальона на велосипеде.
– Как вы произносите это название? – спросил я.
– Глиндиврдуи, – ответил он быстро с ударением на предпоследнем слоге и повышением тона голоса.
– Произнесите еще раз, только медленно.
Наконец‑то я понял. Как и многие другие валлийские слова, на письме выглядит ужасно, но звучит замечательно.
– Глин‑дивр‑дуи…
Звучание этого слова напомнило мне воркование лесных голубей.
Деревня Глиндиврдуи хорошо известна сейчас только любителям ловить форель, а ведь когда‑то она породила одного из величайших персонажей валлийской истории – Оуэна Глендовера (или Овайна Глен Дура, как пишут его имя современные историки; я придерживаюсь написания, данного Шекспиром).
Глендовер, будь он англичанином, – вряд ли сделался бы национальным героем, потому что потерпел неудачу. Душа сакса перенесет любой идеализм, лишь бы тот завершился практическим успехом. Душа кельта, напротив, обожает печальное окончание истории и часто склонна идеализировать прошлое. Красавчик принц Чарли, например, при своих неудачах и бегстве, – более притягательная фигура для кельтского воображения, чем тот же Чарли, одержавший победу. Так же обстоят дела и с Оуэном Глендовером, великим валлийцем, у которого есть нечто общее с Уоллесом, Карлом Эдуардом Стюартом и Майклом Коллинзом.
В Глиндиврдуи был один из двух его особняков. Второй дом находился в Денбишире, в Сихарте. Родился Оуэн примерно в 1359 году. Он был удачливым молодым человеком, поскольку владел землей, которой правили его предки, валлийские принцы. В его жилах текла пресловутая голубая кровь, без которой ни один валлийский националист не мог в те дни добиться успеха.
В Лондоне во времена правления Эдуарда III этот молодой человек изучал право. Это, однако, не означает, что он был настоящим студентом. В те дни Судебные инны были более модным и дорогим университетом, чем Оксфорд. Только самые богатые люди могли позволить себе посылать сыновей в Лондон, чтобы те научились правильно действовать в тени закона.
Первое заметное появление Глендовера – на поле сражения. Он был оруженосцем несчастного короля Ричарда II. Служил во Франции, Шотландии и Ирландии, проявил себя в сражении у Берика‑на‑Твиде. С перьями фламинго на шлеме он галопом помчался к шотландскому королю и заставил того спешиться. В сражении у Оуэна сломалось копье, но он схватил оставшуюся половину и бился ею, словно мечом. Шотландцы бежали от него, словно дикие козы.
Позже мы встречаем его в валлийском поместье, он счастливо женат, у него подрастают дети. Обеспеченный валлиец тех времен жил гораздо лучше равного ему по положению ирландца или шотландца. Об Оуэне свидетельствует его бард Йоло Гох:
«Вход в поместье барона окружен рвом, заполненным водой. Этот великолепный особняк принадлежит правителю Поуиса. К нему ведут дорогие ворота… Здание в неаполитанском стиле из восемнадцати комнат построено из хорошего леса. Оно стоит на вершине зеленого холма. К небу тянутся четыре восхитительные колонны…»
Дом окружают фруктовые сады и виноградники, в парке щиплют траву стада оленей. Здесь есть высокая каменная голубятня, рыбоводный пруд и гнездовье цапель. Самым удивительным, по мнению барда, является отсутствие привратника и замков на дверях, так что ничто не загораживает дорогу к богатствам Глендовера. Это наследство патриоту суждено будет потерять, потому что он мечтал о независимом Уэльсе…
Настал 1400 год. Несчастного Ричарда II, последнего из династии Плантагенетов, сместил с трона и убил Генрих Болингброк, сам взошедший на трон как первый Ланкастер – Генрих IV. Симпатии Уэльса на стороне убитого Ричарда. Любовь и сочувствие достались ему по наследству от отца, Черного принца. Новый король Генрих IV навлек на себя ненависть валлийцев тем, что издал ряд жестоких законов. Валлийцы посчитали, что к их языку и традициям проявлено неуважение.
От трех старых уэльских королевств осталось только название. Прошло девяносто лет с тех пор, как Эдуард I построил на севере длинную цепь замков и по норманнскому обычаю разделил страну на графства – Англси, Карнарвон, Мерионет, Кардиган и Кармартен.
С национальными предрассудками было покончено. Города возродились. На юге бароны Марки все еще сражались и мародерствовали, как в старину, однако это уже новый, почти покоренный Уэльс. Загнанная внутрь энергия нашла выход во времена Ллевелина. Тысячи валлийских лучников сражались во всех армиях Европы. Но ни одну страну нельзя считать покоренной, пока в ней живет хотя бы один человек, говорящий на родном языке. Это – спокойствие перед бурей, барды Уэльса настраивают свои арфы и поют опасную старинную песню о принце, который вот‑вот встанет и возьмет в руку меч…
Борьба началась с частной ссоры между Оуэном Глендовером и его соседом, лордом Греем из Ритина. Король Англии призвал Глендовера к участию в шотландской войне. Записку он передал лорду Грею, но лорд не вручил ее Оуэну. Король разгневался на Глендовера, а Глендовер – на человека, выставившего его предателем.
В середине сентября 1400 года Глендовер начал мстить. Его друзья собрались в деревне Глиндиврдуи и пошли на город лорда Грея – Ритин. В канун ярмарки святого Матфея город был сожжен дотла. Три дня грабили соседние английские селения. Тлевший в сердцах валлийцев огонек протеста разгорелся в пламя. Спустя девяносто лет люди говорят так, как говорили во времена Ллевелина. Бунтари ждали сигнала, и зарево горящего Ритина стало таким сигналом: валлиец снова на поле битвы.
Гонцы помчались через границу с депешами к королю, и тот из Шотландии двинулся на юг. Сенешаль Карнарвона заявил, что видел, как люди продают скот и покупают на вырученные деньги лошадей и оружие. Валлийские крестьяне, убиравшие урожай на английских полях, прослышали о бунте. Они побросали свои серпы и поспешили на запад. Валлийские студенты из Оксфорда пересекли границу. Новость перелетела через Канал. Валлийские наемники покинули армию и толпами собирались в морских портах.
В Уэльсе развевалось на ветру знамя. На белом поле – золотой дракон. Под знаменем стоял Оуэн Глендовер. Люди называли его «валлийским принцем». Старый Йоло перебирал струны арфы и вкладывал душу Уэльса в две строки:
Как долго ждал я, чтоб правитель
Исконной, нашей крови был!..
С вершины Сноудона дует холодный ветер – это король Генрих IV вышел с большой армией на поиски Оуэна Глендовера. Но правитель Уэльса исчез! Он благоразумно распустил свою армию, зная, что та не выстоит против англичан. Генрих объявил о конфискации всех земель Глендовера и перешел границу Уэльса.
На следующий год, в утро страстной пятницы, сорок валлийцев перелезли через крепостные стены замка Конви, пока гарнизон находится в церкви. После пожара в Ритине это – второй сигнал. И снова все мужчины Уэльса думают не об овцах, а о лошадях, не о плугах, а о луках. Но где Глендовер? Никто не знает. Только самые отдаленные ущелья у Сноудона видели тонкий дымок его лагерного костра. Принц Уэльса скрывается в пещерах и лесах. Человек, объявленный вне закона, ждет своего часа. На севере и юге люди говорят о нем так, как, возможно, говорили о короле Артуре. Они ждут его как всемогущего спасителя. Ждать осталось недолго.
Он словно спускается с небес, голубых летних небес Плинлимона, и сметает большое войско, готовившееся его уничтожить. Новость о победе быстро разносится. Авторитет Глендовера подскакивает до невероятных высот.
В болотах Кармартена мужчины устремляются под знамена с драконом. Прошел слух, что Принц Уэльса поведет армию на Англию и уничтожит английский язык.
Тем временем английский гонец отправился в Вестминстер к королю Генриху с письмом, написанным Оуэном Глендовером; однако гонца схватили, прежде чем письмо попало в руки того, кому было предназначено. В этом письме, написанном на латыни, Глендовер опустил титул «Принца Уэльса»; он называл себя освободителем Божьей милостью, призванным освободить валлийский народ от английских врагов. В таком настроении он спустился с гор для продолжения борьбы.
Осенью король Генрих снова пришел в Уэльс в поисках противника. Он опустошил Кардиганшир. Испуганные дети видели английских лошадей на постое возле алтаря в монастыре Страта Флорида близ деревни Понтридвендигайд. Но Глендовер всегда не там, где англичане ожидают его увидеть. Это – первый партизанский лидер. Он, как и все кельтские вожди – от Карактака до Майкла Коллинза, – ведет изматывающую борьбу: нападает на фланги и тылы английской армии, наносит удар и исчезает. Однажды Принц Уэльса захватил оружие, палатки и лошадей английского принца!
На следующий год Глендовер достиг еще большего успеха. Он выказал отменные способности организатора и руководителя, пером пользовался не хуже, чем мечом, пытался одержать победу над английскими баронами. Он планировал альянсы с Ирландией, Шотландией и Францией. Его армия находилась в постоянной боевой готовности. Он захватил своего старого врага, лорда Грея, и перевез того в оковах в горы. В июне валлийцы и англичане встретились у Брин‑Глас, горы к западу от деревни Пиллет в Редоншире. Валлийские лучники в английской армии, внезапно ставшие националистами, повернули луки против англичан. Бойня была столь ужасной, что долгие дни англичане не осмеливались приблизиться к полю боя, где лежали тела тысяч их соотечественников. К Оуэну Глендоверу привели пленного Эдмунда Мортимера, дядю малолетнего графа Марча, наследника трона, – козырную карту.
Король находился в Беркемстеде, когда ему доставили эту новость. С тремя отрядами он направился в Уэльс. Его встречали дождь, холод и снег. В канун Рождества Богородицы он установил свою палатку на равнине. Резкий порыв ветра ее обрушил. Из ночной темноты прилетела стрела, выпущенная неизвестной рукой. Только кольчуга спасла короля от смерти. В английской армии начинают шептаться, что Глендовер – колдун и может управлять стихиями.
Его сила месяц от месяца крепла. Лорд Грей улучшил состояние финансов Глендовера, заплатив баснословный выкуп, в результате чего до конца жизни остался бедным человеком. Мортимер женился на дочери Глендовера и вступил в союз с валлийцами. Король в страхе: а что, если валлиец явится в Англию и станет требовать трон для законного наследника, молодого графа Марча? Долго сомневаться ему не пришлось. Мортимер объявил, что его тесть, Оуэн Глендовер, поручил ему восстановить на троне короля Ричарда – ибо многие думали, что Ричард II жив, – если же тот мертв, королем станет его благородный племянник, граф Марч.
Итак, Уэльс, поторопившись на сто лет, задумал поставить на трон Англии своего короля.
К концу 1494 года «Оуэн, милостью Божьей принц Уэльса» был признан правителем страны. На английский манер он собирал парламент в Долгелли, Харлехе и Махинллете. Принимал помощь от Франции. Французский король согласился помочь в осуществлении патриотической мечты Глендовера: Уэльс должен избавиться от саксов, валлийская церковь должна управляться валлийцами. Необходимо открыть два университета, один на севере, другой на юге.
Мечте, однако, не суждено было осуществиться. На следующий год удача стала отворачиваться от Глендовера. Есть что‑то мистическое и необъяснимое в его конце. Этот человек мог бы стать одной из самых могущественных фигур Средневековья. Он всем пожертвовал ради мечты. Он обладал магнетизмом, способностью повести за собой маленькую нацию, бросить вызов большому народу, но тем не менее все его покинули.
«Давление армии Генриха и войск лордов Марки медленно, но неуклонно давало о себе знать, – пишет мистер Уоткин Дэвис. – Крестьянам была оказана помощь, и они мечтали о том времени, когда смогут спокойно возделывать свои поля, чему не помешает ни враг, ни друг. Высокие идеалы Оуэна были непонятны эгоистичным и неграмотным крестьянам, на которых он прежде всего и надеялся. Теперь они сотнями уходили из его лагеря. Общему débâcle [62]способствовала политика молодого Генриха – просчитанное милосердие. Он был не чужестранцем, а соперничающим валлийским принцем, и старался доказать, что не меньше Оуэна заботится о благосостоянии валлийских подданных. Аббат монастыря Долины Креста был совершенно прав, когда сказал Оуэну, что тот появился на сто лет раньше, чем следовало.
Конец Оуэна Глендовера – одна из загадок истории.
Традиционно считается, что он ушел вместе с несколькими сторонниками в северные горы и жил там в крайней нужде. Иногда его вроде бы видели, в платье поденщика, а потом он снова исчезал на долгие месяцы.
Генрих V взошел на престол и пообещал старому патриоту полное прощение. Ну разве может патриот вынести такое оскорбление?!
Обещание прозвучало в 1415 году и было повторено на следующий год. Генрих послал в Уэльс единственного выжившего сына Оуэна, чтобы тот предложил мир и безопасность сломленному воину. Подобно родным горам, Глендовер ответил на это предложение молчанием.
Никому не известно, где лежат его кости. Кто‑то говорит, что под конец он, словно старая собака, пришел в Глиндиврдуи умирать. Есть легенда, что его похоронили в Корвене. Согласно другой традиции, после перемены многих обличий он нашел наконец приют у одной из дочерей. Все они, кстати, удачно вышли замуж. На кладбище на речке Уай есть каменная плита, под которой, как говорят, и находится его могила. Впрочем, кто знает?
«Его мужество и боевой дух никогда не оспаривались, – пишет мистер Дж. Ллойд в книге «Оуэн Глендовер», – и это явное доказательство лояльности и приязни, которые он вызывал, и даже в самое черное время жизни Глендовера никто не выдал его врагам. Он выделяется в ряду великих персонажей валлийской истории тем, что ни один бард не попытался сочинить о нем элегию. Это обстоятельство следует объяснить не только тайной, которой окружен его конец, но и верой в то, что он просто скрылся и вновь появится в горький для его родины час. С того дня и по сегодняшний день его имя имеет большую власть в Уэльсе; попытки свести его статус до грабителя и бандита оказались неэффективными, и память его свята. Для валлийца Глен Дур – национальный герой, первый в истории страны, кому оказывали добровольную поддержку на севере и на юге, на востоке и западе Гвинедд и Поуис, Дехейбарт и Моргануг. Он может быть назван отцом современного валлийского национализма».
Недалеко от реки в Глиндиврдуи стоит холм, поросший травой и деревьями. Это все, что осталось от поместья, из которого вылетел «золотой дракон Уэльса».
В торговом городке Корвен мне снова показалось, будто я в иностранном государстве. На улицах было полно народу. Похоже, я попал сюда в базарный день. Люди стояли группами и на мостовой, и на тротуаре. Говорили по‑валлийски. Их язык показался мне непонятнее, чем греческий или турецкий.
Многие мужчины, судя по кнутам, были горцами, другие – фермеры из долины – держали палки. Они были одеты как любая сельская толпа в Англии: шляпы‑котелки или кепи, темные куртки, бриджи и штаны, но тем не менее, даже имея богатое воображение, их нельзя было принять за английскую толпу.
Я ходил между ними, полный отчаяния. Какой же я идиот! Ну как я напишу книгу об Уэльсе, не зная языка? Даже валлийский язык Джорджа Борроу, который был чрезвычайно плох, давал ему возможность заглянуть «за кулисы». Я понял, что язык в Уэльсе – самая важная вещь на свете, во всяком случае в таком месте, как Корвен. И на человека вроде меня все будут смотреть как на чужака. Я вошел в магазин, торгующий газетами. На прилавке были разложены все лондонские утренние газеты; на полках – английские книги. Как и в Лланголлене, продавец оказался двуязычным. Он говорил с женщиной по‑валлийски, а ко мне обратился по‑английски. Я купил несколько газет.
– О чем они говорят? – спросил я, кивнув в сторону толпы.
– О ценах на овец и овощи, – ответил он.
Я вышел и прислушался. Мне казалось, что местные замышляют еще один глендоверский мятеж. Очень взволнованный старик, который, возможно, говорил о баранине, казалось, призывал кланы пойти маршем на Шрусбери. На Гебридских островах Шотландии неудивительно услышать гэльскую речь, но странно слышать валлийский язык в двух шагах от английской границы. Да и народ тоже был другим. Одеты лучше, чем такая же ярмарочная толпа в Ирландии, – опрятнее и богаче. При этом в сосредоточенности толпы было что‑то от ирландцев, что‑то подозрительное. Казалось, они делятся каким‑то секретом.
Корвен показался мне довольно мрачным городком. Тень крутой горы, к которой он прижался, затемняла улицы.
Я пошел к церкви и увидел на камне отметку, по легенде, оставленную кинжалом Глендовера. Говорят, что однажды в гневе он швырнул в Корвен оружие и закинул то почти на целую милю!
Снова пройдя сквозь толпу, я услышал взрыв смеха. Трое валлийцев над чем‑то хохотали. Я чувствовал себя совсем чужим и не мог спросить, что их так развеселило. Должно быть, римлянин так чувствовал себя в британской деревне. Я покинул Корвен и покатил на север, в направлении Ритина.
Проехав милю, я повернул направо и скоро оказался в деревне Брин‑Эглуис. Это, как я полагаю, одно из мест Уэльса, которое посещает каждый американец. Название означает «церковная гора». Места эти когда‑то находились в собственности семейства Йелей.
«Семья Йелей владела им, – пишет А. Дж. Брэдли в своей восхитительной книге «Похвала Северному Уэльсу», – и один из членов этого семейства двести лет назад сделал так много для основания знаменитого университета в Новой Англии, что отныне тот носит его имя. Он похоронен не в часовне церкви Брин‑Эглуис, а в Рексхэме, в десяти милях отсюда. На плите высечена эпитафия с кратким обзором его биографии:
В Америке рожден, в Европе детство провел,
По Африке бродил, а в Азии женился,
И в Лондоне закончил дни свои.
Творил добро, но делал и дурное,
В надежде, что добром его уравновесил.
Многие американцы, я полагаю, отдают должное памяти Элиху Йеля в красивой церкви Рехсхэма, но я ни разу не слышал, чтобы кто‑то из них приехал в Йель и Брин‑Эглуис. Йельская часовня, где Элиху по праву должен был быть похоронен, как и остальные члены его семьи, образует южный трансепт маленькой церкви Брин‑Эглуис. Само название деревни представляет интерес, поскольку оно – из очень немногих сохранившихся валлийских наименований. И в самом деле, я могу припомнить от силы три‑четыре других названия за пределами английского Пембрукшира, хотя в приграничных графствах их было много…
Ах, если бы бывшие питомцы знаменитого университета нашли сюда дорогу и в воскресенье зашли бы в Йельскую часовню старой церкви! Посидели бы рядом с фермерами и пастухами, послушали бы старинную службу, спели бы псалмы на древнем валлийском языке и наверняка бы почувствовали, в каком странном, примитивном и романтическом месте находится колыбель их альма‑матер».
В двух милях от церкви находится Плас‑ин‑Йель, место, из которого отец Элиху выехал в Америку во времена отцов‑пилигримов.
– Много ли американцев посещает это место? – спросил я человека, работавшего в поле.
– Да, конечно, – ответил он. – К нам приезжали двое молодых людей из Америки. Они ездили по Уэльсу на велосипедах. Их предки были из этих мест, и они могли говорить по‑валлийски. Не слишком хорошо. И они пили пиво. Хорошие молодые люди…
Я подумал, что эти американцы проложили дорогу другим пилигримам к красивой деревне возле горы Ллантисилио.
В Ритин я приехал в час пик. Солнце ярко освещало площадь Святого Петра – самую изысканную городскую площадь из тех, что я видел в Уэльсе. Ритин настолько же гармоничен и конкретен, насколько Корвен невнятен и безобразен. Даже современное строительство не смогло отобрать у Ритина зрелую старинную красоту.
На южной стороне площади находится живописное здание пятнадцатого века. Когда‑то в нем помещались тюрьма и суд. В старое время публичные казни совершались повешением на окнах этого здания. Кажется, последний раз здесь вешали иезуита в елизаветинские времена.
Это здание, должно быть, построили после того, как Оуэн Глендовер поджог Ритин. Дом № 2 на Уэлл‑стрит – единственный, избежавший уничтожения.
Я целый час бродил по этому великолепному городу, восхищаясь старыми деревянными домами и торговыми лавками. Витрины гастрономического магазина были заставлены разнообразными сырами. В этом городе в 1850 году была основана школа латинской грамматики, имелись дома призрения при больнице и двенадцать домов‑гостиниц рядом с церковью. Дома призрения были построены Габриелем Гудманом, уроженцем Ритина, деканом Вестминстера, а также одним из переводчиков Нового Завета.
Хотя церковь Святого Петра сильно пострадала за несколько столетий, здание сохранило великолепную крышу над северным боковым приделом. Эта крыша была даром первого валлийского короля Англии – Генриха VII. Она состоит примерно из пятисот резных панелей, среди которых нет и двух одинаковых…
Я пошел в гостиницу. В пустом обеденном зале за массивным столом сидели две девицы. Я ретировался и вошел в бар. Там сидели шестеро мужчин, пятеро из которых пили пиво, а один – виски. Судя по всему, некоторые из них были фермерами из долины, а один или два, я думаю, – преуспевающими владельцами магазинов или бизнесменами. Я заказал пиво и сыр. Заметно было, что мужчины прикидывают, кто я такой – коммивояжер или первая ласточка туристского сезона. Когда я вошел, они быстро говорили по‑валлийски. Затем сначала один, а потом и другой заговорили по‑английски, и я подумал, что они – хорошо воспитанные люди. Разговор шел о корнеплодах и чрезвычайно плохих ценах, которые дают на рынках за овец. Двое мужчин допили пиво и вышли. Затем один из торговцев (или бизнесменов) обратился ко мне:
– Вы приехали отдохнуть?
Я сказал: «Да». Мой собеседник, очевидно желая проявить расположение к иностранцу, заговорил о тривиальных достопримечательностях Уэльса. Мне нужно увидеть водопад в Беттус‑и‑Койд; я не должен уехать, не повидав такую‑то чудную долину. Поеду ли я в Карнарвон?
Я ответил, что, хотя хочу посмотреть все эти места, больше всего меня интересуют сам Уэльс и его народ. Я хочу узнать, чем они отличаются от англичан, ирландцев и шотландцев. Манеры моего собеседника тут же изменилась. Он пришел в восторг. Что он может мне рассказать?
– Эти города… – сказал я. – Не скучно ли в них молодежи? В английском городе такого размера должен быть хотя бы один кинотеатр.
– Да нет, что вы! – воскликнул он. – У них есть чем заняться. У нас есть вечерние школы, и мы готовимся к Айстедводу.
Что касается страсти к обучению, то в этом отношении Уэльс не уступает Шотландии.
– Айстедвод в августе. Неужели вы уже сейчас к нему готовитесь?
– Да, вся страна репетирует: школы, хоры, певцы, музыканты. Мы от природы музыкальный народ. Валлиец поет до изнеможения. Лучше всего мы выражаем себя в песне и музыке. Лучшее наше приобретение – ибо фантазия есть, а образования не хватает – это радиоприемник. Благодаря приемнику мы совершенствуем свой музыкальный вкус…
Другие мужчины, прислушивавшиеся к нашему разговору, кивнули и вышли на улицу, оставив меня наедине с моим экспансивным знакомцем.
– Несколько лет назад я жил в Англии, – сказал он вдруг. – Вы там много знаете валлийцев?
– Ни одного. Впрочем, мой молочник, наверное, валлиец. Уильямс.
– Да, наверняка. Кармартерншир. Валлийцев в Англии не любят.
Я из вежливости возразил.
– Да нет, так и есть, – сказал собеседник. – Знаете, это очень интересная тема. Мы относимся к самой нелюбимой разновидности кельтской расы. Среднему англичанину нравятся ирландцы и он просто обожает шотландцев. Можете спросить любого шотландца. Шотландский акцент в Англии – нечто вроде пароля. Когда я впервые приехал в Англию, то, разумеется, говорил с валлийским акцентом, и люди смеялись. Падди и Джок – хорошие ребята, но «Таффи – валлиец, Таффи – воришка…»
Я был обескуражен, но мой собеседник был настолько спокоен, что я преодолел смущение.
– Каждый английский ребенок знает этот стишок, – сказал я.
– Да, этот стишок принес Уэльсу много вреда. Хорошо бы его забыли. Думаю, его сочинили в те дни, когда валлийцы воровали английский скот, а англичане крали валлийских овец… Валлийцев, ко всему прочему, считают лгунами.
– И ирландцев – тоже.
– Да, но для англичанина ирландские враки полны очарования, – возразил он.
– А на ваш взгляд, валлийцы любят приврать?
– Это не вранье. Валлийцы, как и ирландцы, обладают живым воображением. Они не могут удержаться от искушения сочинить историю. Я и себя на этом часто ловлю. Лишенный фантазии английский мозг этого не понимает и не одобряет. Когда узнаете валлийцев получше, увидите, что мы очень чувствительны. В благожелательной атмосфере мы расцветаем, но поместите нас во враждебную, и мы закроемся, как устрицы. В моих соотечественниках мне не нравится то, что они не доверяют друг другу. Мы очень подозрительны. Может, это пережиток той поры, когда мы жили кланами. Не знаю. Мы очень эмоциональны, со всеми недостатками, которые из этого следуют. Например, возникает какое‑то движение, и мы присоединяемся к нему с невероятным энтузиазмом. Постоянно говорим о нем. Затем – неожиданно – движение умирает. Мы теряем к нему интерес. Бросаем, так и не начав. Вот вы, англичане, гораздо предприимчивее, целеустремленнее…
Я вежливо хмыкнул, опровергая его слова.
– Да ведь так и есть. Вы наверняка заметите, что мы, валлийцы, страдаем комплексом неполноценности.
– Но почему?
Мне не суждено было услышать ответ. Открылась дверь. Вошла толпа мужчин, они громко здоровались с моим собеседником, и тот замолчал. Допил пиво, перегнулся ко мне и тихо сказал:
– Я горжусь тем, что я валлиец. Уехав из Англии, я потерял в деньгах. Вы еще увидите, что мы добродушные люди, нам можно доверять, мы не лживее, чем…
Он встал и лукаво закончил:
– … англичане, ирландцы или шотландцы.
Я с некоторым сожалением посмотрел ему вслед, потому что чувствовал, что он мог бы рассказать мне гораздо больше.
День был таким хорошим, а небо таким ясным, что я не устоял перед большой зеленой горой. Это была Моэл Фаммау, самая высокая точка Клуидского хребта.
– Откуда лучше всего забраться на Моэл Фаммау? – спросил я у прохожего.
– Моэл Вамма? – переспросил он. – Поезжайте в Лланбедр, до церкви, и сверните направо…
Но в Лланбедре я узнал, что легче и быстрее будет доехать до Таварн‑Гелин: это всего в двух милях от вершины. Здесь я оставил автомобиль и пошел по узкой тропе.
Прекрасный день для восхождения: ветер, словно охлажденное шампанское, яркое солнце на голубом небе, утесник в цвету, воздух пропитан чарующими весенними ароматами. В котловине Клуидского хребта я присел отдохнуть рядом с молодым человеком в твидовом костюме, который, как и я, поднимался к «Матери гор». Он был из Бирмингема, восстанавливался в Уэльсе после болезни. Мы вместе продолжили путь.
– Мне нравится Уэльс, – сказал он, – а люди не нравятся. А вам?
– Вы со многими познакомились?
– С хозяйками, что сдают дома на берегу. В Уэльс мы приезжаем каждое лето.
– Как думаете, любят ли нас, англичан, хозяйки из Маргейта?
– Возможно, нет, но валлийцы такие замкнутые, их невозможно узнать.
– А вы пытались?
– Господи, помилуй! Да у меня тетка валлийка. Ее мы хорошо знаем. Она заговорит вас до смерти…
Я пересказал молодому человеку свой разговор с валлийцем в пабе Ритина.
– Совершенно верно, – согласился он. – К валлийцам мы относимся с предубеждением.
– Интересно, – сказал я, – уж не старинная ли это вражда между кельтами и саксами?
– Что вы имеете в виду?
– Валлийцы когда‑то населяли Англию. Они – настоящие бритты. Когда англы, юты, а позднее саксы явились сюда и вытеснили их на запад, в горы, захватили их землю, валлийцы их возненавидели, не захотели даже обратить захватчиков в христианство.