Настало раннее утро дня открытия Айстедвода. Мне сказали, что я должен подняться до завтрака, чтобы увидеть горседд. Я уже заметил друидский каменный круг, который распорядители Айстедвода разложили перед университетом, на лужайке возле дороги. Когда я впервые увидел эти камни, то подумал, что они не моложе Стоунхенджа!
Быстро оделся. Утро было хорошее, хотя и туманное. На лестничной площадке я столкнулся с человеком в развевающихся зеленых одеяниях – то ли женщина‑друид, то ли бард. Вряд ли так выглядели древние бритты, поскольку на носу дамы сидело пенсне. Я и не знал, что женщин допускают в священное братство. Мне всегда казалось, что это одна из последних мужских цитаделей. У меня мелькнула шальная мысль – уж не готовят ли ее в качестве жертвоприношения Айстедводу?
Внизу, в вестибюле, я увидел изрядное количество бардов и друидов обоего пола. Мне сказали, что женщины в зеленых одеяниях – оваты. Друиды – пожилые или среднего возраста мужчины – облачились в белые одежды. Их отличает благожелательность, пронизывающая все теории о человеческом самопожертвовании. На бардах голубые наряды. Они моложе, чем друиды. Я слегка забеспокоился, заметив брюки, выглядывавшие из‑под плащей бардов и друидов.
Оставив их оживленно болтающими друг с другом, я вышел на утренние улицы Бангора. Сна не было и в помине, чувствовалось взволнованное ожидание.
На траве вокруг каменного круга собралась большая толпа. Вход в круг был обращен на восток. В центре круга – большой алтарный камень. Настали минуты томительного ожидания. Все взгляды были обращены в сторону молодых людей в фургоне‑техничке: на Британских островах такие вот личности, как правило, занимаются освещением общественных мероприятий. В данный момент юноши осматривали провода, говорили по телефонам с невидимыми коллегами и проверяли, все ли в порядке. Оснащенный техникой автобус и круг друидов представляли собой забавный контраст. А вскоре произошло еще более забавное событие. В круг вступил молодой человек в брюках гольф. Он держал в руке жертвоприношение – пучок зеленых листьев. Бережно уложил его на алтарный камень и что‑то прошептал, вроде бы молитву, но я знал: он говорит в микрофон, тщательно спрятанный между листьев. Какое трогательное уважение к эпохе друидов проявляет корпорация Би‑би‑си!
|
|
Наконец‑то все готово…
И вот начинается церемония. Мужчины в алых одеждах вносят носилки. На них, словно ветхозаветный ковчег, высится огромный рог Хирласа, или рог изобилия. Его, кстати, можно увидеть в Национальном музее Кардиффа. Парами, в белых одеяниях, входят друиды, а за ними – барды в голубом и оваты в зеленом. Останавливаются перед входом. Между этими тремя группами проходит мужчина в зеленом наряде, он несет большой меч с двумя ручками. Позади него – верховный друид, в точной копии ирландского панциря, изображение которого Кэмден представил на иллюстрациях к своему сочинению «Британия».
Верховный друид занимает место возле алтаря, и в круг входят остальные друиды, барды и оваты. Они встают по кругу. Озорной ветер то и дело задирает одеяния чародеев и демонстрирует брюки из саржи и твида. Да уж, незадача. Я, правда, заметил одного барда, который предвидел это обстоятельство. Он единственный из всех участников надел белые носки и сандалии. Я осмелился взять одного друида за плечо и спросил, как зовут предприимчивого барда. Он повернулся и весьма любезно ответил, что человека в сандалиях зовут Кинан. Затем добавил:
|
|
– Иначе преподобный Джонс…
Я выяснил, что многие «чародеи» на самом деле – валлийские священники, на день переодевшиеся язычниками.
Но, насмотревшись на их брюки, я удостоверился, что все они очень респектабельные люди.
Началась церемония горседда. Большой меч извлекли из ножен. Друиды – по одному – приблизились и возложили на него руки. Верховный друид громко выкрикнул по‑валлийски:
– Есть ли мир?
Он трижды задал этот вопрос. И трижды толпа ответила ему хором:
– Мир есть!
Красивая дама (не зеленая оватка, а рыжая, очевидно, представляющая аристократию) прошла по неровной травяной лужайке с огромным рогом изобилия в руках. Она преклонила колени перед верховным друидом и протянула ему реликвию. Я думал, что тот отопьет из рога или каким‑то другим способом докажет его изобилие, но, поскольку рог был пуст, друид просто символически его коснулся, а дама поклонилась и грациозно попятилась вместе со своей ношей.
Верховный друид забрался на алтарный камень и произнес по‑валлийски длинную речь. Я не понял ни слова, однако могу судить, что речь удалась. Толпе она страшно понравилась. Слова лились, точно бурная река.
За ним вышли другие ораторы. Некоторые, кажется, произносили эпиграммы, потому что толпа покатывалась со смеху. Наверняка древние кельтские боги заворочались в своей Вальгалле. Затем вновь избранных бардов одного за другим подвели к алтарному камню. Этих молодых мужчин и женщин выделили в прошлом году за заслуги в области поэзии, музыки или прозы.
|
|
Верховный друид пожал каждому руку, назвал их современными именами, а затем дал каждому старинное имя, чтобы теперь этих людей знали как победителен горседда.
Церемония закончилась. Друиды, барды и оваты совершили крут почета. Большой меч медленно движется над головами толпы. Рог изобилия сверкнул на мгновение в лучах раннего солнца. Айстедвод открыт…
Молодой человек в брюках гольф вошел в священный круг и потихоньку вынес пучок листьев со спрятанным в него микрофоном!
На берегу пролива Менай возвели огромный деревянный павильон. Говорят, будто в нем могут поместиться десять тысяч человек, столько же, сколько в лондонском Альберт‑холле.
Павильон выстроен на травянистом берегу, плавно спускающемся к маленькой гавани, а напротив, не более полумили отсюда, виднеется зеленый остров Англси. Друиды и барды Айстедвода устраивают свои встречи в той части Уэльса, которую кельтские жрецы считали священной. На маленьком острове, называвшемся Мона, друиды некогда оказали вооруженное сопротивление римлянам. С этих пологих берегов великий воин Светоний Паулин повел свои легионы на выручку Лондону, когда дошла весть, что на город движдется Боудикка…
Турникеты осаждают огромные толпы. Сюда явились мужчины, женщины и дети со всех уголков Уэльса, и к ним присоединились тысячи туристов. Я слышу валлийскую речь, ланкаширский говор, улавливаю бирмингемские фразы, но валлийский, конечно, слышится почти повсеместно.
На траве улеглись тысячи людей. Из павильона доносятся звуки духового оркестра.
Я сажусь на траву, оглядываюсь вокруг. Даже приезжий, такой как я, ясно видит, что сюда съехались люди и из Северного, и из Южного Уэльса. Все мыслимые типы валлийцев. Люди с фабрик и ферм, из особняков и бедных домов, школьные хоры из городов и деревень, духовые оркестры из шахтерских южных долин.
Национальный Айстедвод показался мне одной из самых интересных церемоний, которые я когда‑либо посещал. Я видел коронацию, присутствовал и на похоронах монарших особ. Видел людей в трауре и в моменты ликования. Видел толпу, беснующуюся во время спортивных состязаний. Но впервые я видел огромное количество людей, представляющих разнообразные грани национального характера, собравшихся, чтобы петь, играть на музыкальных инструментах и читать стихи.
Мужчина в аккуратном костюме из саржи, лежавший на траве рядом со мной, попросил огонька разжечь трубку. Мы разговорились. Я решил, что он шахтер. Оказалось, не ошибся. Он сказал, что играет на корнете в «серебряном» оркестре. Он приехал из долины на юге, чтобы помочь своему городскому оркестру завоевать лавровый венок. Мужчина был разговорчив и умен, как все валлийцы. Он сказал, что шахты переживают плохие времена, и поездка на Айстедвод для шахтеров дороговата.
Духовой оркестр в павильоне закончил выступление страшным грохотом. Двери широко распахнулись, я вошел внутрь и отыскал себе местечко. Павильон был полон. Тысячи лиц в сотнях рядов амфитеатра. Огромная сцена казалась пустой, несмотря на папоротник и цветы в вазах, расставленные в попытке придать ей уют, очеловечить, что ли.
После небольшой паузы на сцену прошли человек двадцать с музыкальными инструментами. Поставили на пюпитры ноты. Заметно было, что они волнуются. Марш они готовили двенадцать месяцев. Пришел момент представить его музыкальному парламенту Уэльса. Не удивительно, что они так бледны, шаркают ногами, опасливо прикладывают к губам мундштуки корнетов и тромбонов.
Но где же судья? Его не видно! Новичок на Айстедводе посмеивается над невероятными мерами предосторожности, которые здесь принимают с целью недопущения фаворитизма в оценке духовых оркестров. Одно из первых требований: судья не должен знать, какой оркестр он в данный момент слушает. Поэтому он сидит в отдельном помещении. Оркестранты тянут жребий, чтобы узнать, в каком порядке им выступать. Резкий свисток спрятавшегося судьи вызывает их на сцену, один за другим. Все играют один и тот же марш.
Интересное зрелище – шахтерский оркестр, заслышавший свисток судьи! Дирижер поднимает палочку, охватывает взглядом оркестрантов, опускает палочку, и на вас обрушивается медный гром. Футбольная команда в финале Кубка Англии не может быть более нацелена на победу, чем шахтерский оркестр во время Айстедвода. Плечи, затылки, нервные взгляды на пюпитры – все говорит о том, что люди борются за честь своего города. Уши земляков слушали их весь год. Все в городе знают мелодию наизусть. Тем не менее в этот день глаза горожан прикованы к оркестру. За вечерними газетами будет охота. Зрелище мрачное и страшное.
Неприятности ждут нервного тромбониста, который посреди мелодии ошибается в одной ноте! Ненависть написана на лицах его товарищей‑оркестрантов. Они продолжают играть, надувая щеки, но их глаза, злобно глядящие на преступника, говорят все без слов:
– Ну погоди, вот выйдем и…
В конце концов, как все это по‑человечески! И как ужасно думать о том, что тяжкая годовая работа погибла из‑за одной фальшивой ноты!
Оркестр за оркестром играют одну и ту же мелодию. Музыка мне страшно наскучила, зато интересно вникать в психологию оркестрантов. Я более заинтересован их поведением, чем тем, как они играют. Некоторые явно испытывают комплекс превосходства: он вызван прежними победами; другие страдают от комплекса неполноценности из‑за преувеличенного уважения к оппонентам; есть и коллективы, одержимые желанием снискать лавры любой ценой.
Оркестры уходят. На их месте появляются юные скрипачи со всех концов княжества. Девочки и мальчики. За ними следуют подростки не старше восемнадцати – они поют под аккомпанемент арфы. Такое пение называется «пениллион», и мне оно очень нравится.
Арфист играет арию, а вокалист выпевает аккомпанемент; другими словами, техника современного пения перевернута. Это – трудное искусство, и дети, которые добиваются успеха, доказывают, что музыка составляет важную часть жизни в самых обычных домах Уэльса. Как и в тот раз, когда миссис Джонс играла на арфе, я почувствовал, что слышу нечто благородное, зародившееся вместе с миром…
Состязания продолжались все утро. Люди входили и выходили из павильона. Тысячи лежали на траве, ожидая своей очереди. Из отдаленных мест доносилось гудение корнетов, звуки фортепиано, гул арф. Прошло одиннадцать часов, но претенденты продолжали доказывать публике и судьям свое искусство.
Воды пролива Менай тихонько набегали на берег. Англси как будто совсем рядом. Чудится, крикнешь, и тебя услышат на острове. Неожиданно я забыл, что люди вокруг одеты в скучную современную одежду, я видел только лица и слышал только голоса, и мне казалось, что они – те самые бритты, что собирались в прежние времена на праздник в Гвинедде, чтобы спеть и почитать стихи.
Великое событие и тайна в день открытия Айстедвода – личность «коронованного барда». Он – герой Айстедвода. Его выбирают заранее избранные судьи. Тайно, как и автора лучшего стихотворения. Имя остается в секрете, пока его не выкрикнут в павильоне, но может ли что‑то оставаться в секрете, когда собираются вместе тысячи валлийцев! В Англии – да, в Шотландии – да, но в Ирландии и Уэльсе, конечно же, нет! У валлийцев есть пословица «Nid cyfrinach ond rhwng dau» – «Знают двое – знают все». Я уверен, что тех, кто знает имя коронованного барда, намного больше двух.
Я сидел на траве на послеполуденном солнце, дожидался великого момента. Тысячи людей набились в павильон, чтобы присутствовать при коронации поэта.
Рядом со мной уселся молодой человек, валлийский поэт.
– Что, имя коронованного поэта до сих пор в секрете? – спросил я.
– Да, конечно, – ответил он, а затем прибавил таинственным шепотом. – Думаю, это Кинан. Вон он. Давайте спросим!
Бард Кинан оказался на редкость приятным и интересным молодым человеком. Он уселся подле нас, и мы начали над ним подшучивать. Ну конечно, он все уже знает! Наверняка его предупредили, чтобы готовился к коронации. Нет, он не слышал ни единого слова и может в том поклясться… Смущенный Кинан отошел в сторону.
К нам присоединились другие молодые писатели и музыканты, и мы продолжили обсуждать тайну.
– Как думаешь, Оуэн, кто это будет?
Оуэн понизил голос и прошептал с видом заговорщика:
– Мне сказали, что Кинан!
Да, такого всем известного секрета мне еще встречать не доводилось.
– Прошу прощения, – сказал я, – объясните бедному невежественному иностранцу, что именно вы называете секретом в Уэльсе?
– Да, это действительно секрет. Только судьи знают имя.
– Но постойте, – возразил я, – ведь валлийские судьи не поголовно холостые, а валлийские женщины вряд ли отличаются от женщин других национальностей, да и валлийские мужья наверняка пробалтываются женам. Так какой же это тогда секрет?
К нам подошли другие молодые конкурсанты. Один из них наклонился и прошептал:
– Это Кинан…
– Ну разумеется, – сказал кто‑то, – будущего лауреата наверняка предупредили, чтобы он непременно явился. Он будет стоять возле самого павильона и сделает удивленное лицо, когда услышит, что выкрикнули его имя…
Да, это очень похоже на правду!
Мы покинули солнечную лужайку и ушли в сумрак большого павильона, чтобы тайное наконец стало явным.
Народу набилось под завязку. Ни одного свободного места. Люди стояли в проходах. И вдруг запели трубы. Большие двери в дальнем конце павильона распахнулись, и в обрамлении солнечного света возле круга друидов мы увидели судей в пышных одеждах.
Медленно, попарно судьи прошли в павильон, поднялись на сцену и встали вокруг (увы!) современного трона с восседавшим на нем верховным друидом. Снова дружно грянули трубы.
Верховный друид поднялся и провозгласил: корона достается поэту, выступившему под псевдонимом Морган. Если такой человек находится среди публики, пусть встанет и объявит себя. В дальнем конце огромного здания послышались бурные приветствия. Тысячи голов повернулись на звук голосов. С места поднялся поэт, красный от смущения. Издали его было не рассмотреть. При виде его радостные возгласы прокатились по всему залу. Редко поэты (а в Англии – никогда) слышат такие аплодисменты.
Верховный бард и меченосец покинули платформу и медленно пошли к загадочному Моргану. Вернулись вместе с поэтом, торжественно подвели его к возвышению, держа за руки. Со стороны казалось, что его вели насильно, словно британские полисмены, арестовавшие пьяного.
Не прошел Морган и половины пути, как я увидел знакомые черты. Это и в самом деле Кинан! Но я, очевидно, случайно затесался в компанию знатоков, потому что тысячи людей, заполнивших павильон, несомненно, были удивлены.
Барда довели до платформы и надели на него пурпурную мантию с белым мехом, а потом усадили на трон. Над его головой подняли меч. Верховный друид надел ему на голову корону. Та оказалась немного мала. Снова послышались приветственные крики, и аудитории объяснили, почему судьи приняли именно такое решение.
Я попытался найти перевод стихотворения, но был обескуражен: перевода на английский язык не сделали. Такая же судьба постигла большую часть валлийской поэзии, и стучаться в закрытую дверь бесполезно.
Вечером все идут на концерт. Это мероприятие не похоже на утренние прослушивания.
Если хотите послушать пение, которого нигде больше в мире не услышите, сходите на выступление смешанного валлийского хора. Их пение вызывает удивление, восхищение и уважение. Не секрет, что валлийцы обладают особым вокальным талантом, но меня в данном случае удивляет, что эти способности передались современному Уэльсу с древних времен.
Гиральд Камбрийский в двенадцатом веке писал о валлийцах:
«Они не поют слаженно, как люди из других стран, а ведут разные партии, поэтому в компании певцов, которых часто встречаешь в Уэльсе, слышишь столько же партий, сколько исполнителей, однако в результате рождается гармоничная красивая мелодия. Дети валлийцев с младенчества поют в той же манере».
Одним из красивейших зрелищ, которые я когда‑либо видел на сцене, был ансамбль арф. Я слушал концерт, который исполняли двенадцать девушек. В соответствии с «Триадами острова Британия», этими древними трехстишиями, человек должен иметь в доме три вещи – добродетельную жену, подушку на стуле и настроенную арфу. Должна ли добродетельная жена играть на арфе? Мне кажется, что с тех пор ситуация улучшилась, и только глупец проявит педантичность и спросит о подушке!
Глава шестая
Зеленый остров Англси
в которой я исследую зеленый остров Англси, знакомлюсь с местом рождения Оуэна Тюдора, возлюбленного Екатерины Валуа, сижу на стене фермы и вспоминаю одну из самых романтичных историй; приезжаю в иностранный город Карнарвон и вижу один из самых величественных замков мира.
Остров Англси отделен от материка такой узкой полоской воды, что человека с громким голосом можно услышать на другом берегу.
В солнечный день побережье пролива Менай незабываемо красиво. Я смотрел на запад, на зеленые фермерские земли плоского острова, и оборачивался к горам Карнарвоншира, думая, что это место одно из самых прекрасных не только в Великобритании, но и в Европе.
Узкая полоска воды при определенном освещении – ярко‑голубая, как море возле Капри, или нежно‑зеленая, как вода, омывающая шотландский остров Иона. Вся красота Англси собирается у кромки воды, откуда остров смотрит на материковые горы.
Что может быть труднее для человека, чем построить мост в такой стране, как эта, соединить горы Сноудонии с зелеными полями Англси? Тривиальный мост, быть может, построить было бы легче. Но мост Телфорда – настоящий триумф.
До того как в воздухе повис могучий мост, воды узкого пролива Менай формировали вокруг Моны защитный ров. Только военачальник, нацеленный на победу, повел бы через него армию. А когда вы в первый раз видите Англси, то думаете именно о таком человеке, человеке из глубины веков. Его война против британских друидов способствовала первому попаданию Англси в исторические документы.
Тацит, писавший в первом веке новой эры, утверждал, что завоеванию Клавдием Британии способствовал Светоний Паулин, выдающийся римский полководец, которого во времена Нерона назначили главнокомандующим римским «экспедиционным корпусом» в Британии. Он надеялся подавлением мятежных бриттов добиться не менее блестящего успеха, чем Корбулон, разгромивший парфян в Армении.
«Поставив себе такую цель, – пишет Тацит, – он решил покорить остров Мона, населенный воинственным народом, пристанище недовольных бриттов. Чтобы облегчить доступ к трудным и коварным берегам, он приказал построить плоскодонные лодки. В них он перевез пехоту, в то время как кавалерия перешла на остров либо по мелководью, либо вплавь»[66].
Затем Тацит дает описание острова, каким тот явился римским легионам. Это описание приходит на память, когда стоишь на берегу напротив Англси.
«На берегу стояло в полном вооружении вражеское войско, среди которого бегали женщины, похожие на фурий, в траурных одеяниях, с распущенными волосами, они держали в руках горящие факелы, бывшие тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили к богам молитвы и исторгали проклятия. Необычность этого зрелища потрясла наших воинов, и они, словно окаменев, стояли в неподвижности под сыплющимися на тех ударами. Наконец, вняв увещаниям полководца и побуждая друг друга не страшиться этого исступленного, наполовину женского войска, они устремляются на противника, отбрасывают его и оттесняют сопротивляющихся в пламя их собственных факелов. После этого у побежденных размещают гарнизон и вырубают их священные рощи, предназначенные для отправления свирепых, суеверных обрядов; ведь у них считалось благочестивым орошать кровью пленных жертвенники богов и испрашивать их указаний, обращаясь к человеческим внутренностям, и вот, когда Светоний был занят выполнением этих дел, его извещают о внезапно охватившем провинцию возмущении».
Итак, на этот остров, западную оконечность римского мира, пришла весть о женщине, идущей на Лондон с мечом и огнем, – Боудикке. Светоний, позабыв об Англси, повел свою армию назад, чтобы встретиться со свирепыми племенами. Честь покорения Англси впоследствии досталась Агриколе. Форсирование пролива Менай вброд под командованием Светония было, должно быть, известно римской армии, ибо Агрикола обошелся без флота: он обучил солдат плаванию. Его воины могли сражаться в воде и одновременно управлять лошадьми. Римляне дошли до пролива, переплыли через него и взяли остров штурмом.
Через несколько минут я пересек воды, опасные течения которых сдерживали римские легионы, и оказался среди полей, беленых фермерских домов, золотого утесника и тихих улиц. Первая деревня, с незатейливым и доброжелательным названием Лланвайр, озадачивает приезжего, когда он узнает, что это всего лишь сокращение, а на самом деле называется она так:
Лланвайрпуйлгвингиллгорехвирнодробуилландисилиогогох!
Это не шутка. Так и есть! Полное название, однако, никогда не использовалось, хотя в слегка ампутированном виде указывалось в карте географического управления. Почтовый адрес – «Лланвайр П.Г.» или «Лланвайрпуйл».
Я вошел в первый же паб и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Ставлю выпивку тому, кто произнесет полное название этого места.
Повисла зловещая пауза, затем один старик, допив пиво, поднялся и спел название! Произнести это слово невозможно, но человеку со слухом удается, потренировавшись, его пропеть.
– А что оно означает? – спросил я.
– Мне говорили, что это – «Церковь Святой Марии в ложбине, заросшей белым орешником возле быстрого ручья, неподалеку от церкви Святого Тисилио и красной пещеры».
Я оказался в одной из самых крупных и плодороднейших частей Уэльса. Англси – это огромная ферма. Ее принято называть «матерью Уэльса», потому что все зерно, необходимое Уэльсу, можно вырастить здесь. Длинные дороги проходят по плоской зеленой земле, соединяя тихие, маленькие каменные города. Холихед предоставляет единственное развлечение: здесь можно понаблюдать за прибытием и отправкой ирландского пакетбота.
Задолго до того как приехать в Уэльс, я спрашивал у мисс Меган Ллойд Джордж, пригодилось ли ей знание валлийского языка в избирательной кампании на Англси. Теперь понимаю, что задал глупый вопрос.
На Англси все говорят по‑валлийски. В отдаленных частях острова еще встречаются старики, которые не могут поддержать разговор на английском. Хотя путеводители и книги о путешествиях по Уэльсу описывают Англси как край света, мне показалось, что за последние несколько лет остров переменился. Каждую субботу городок Холихед разыгрывает роль метрополии по отношению к людям, приехавшим из разрозненных фермерских хозяйств. Здесь есть магазины не хуже, чем в Бангоре или Карнарвоне, есть и «разговорный» театр. Влияние этого театра можно назвать коварным! Я пошел в магазин за табаком. Девушка за прилавком быстро говорила с приятелем по‑валлийски. Беседу она закончила так: «О’кей, крошка».
Посреди главной улицы есть поворот, который легко пропустить. Он ведет к крытому городскому рынку. В субботу днем вы увидите здесь весь остров. Фермеры с женами и детьми приезжают на фургонах или на лошадях и делают закупки на неделю. Торговцы с материка раскладывают свои товары на лотках за пределами рынка – поношенная и новая одежда, женские шляпы, юбки, одеяла, полотенца, ткани и материалы для шитья. Жены и дочери фермеров ходят вокруг прилавков, рассматривают то, что осталось, и иногда совершают покупки. В углу рынка вездесущий кокни устроил аукцион. В одной рубашке он стоял перед огромной горой одеял и простыней. Его окружила толпа настороженных и сообразительных валлийцев.
– Кто даст десять шиллингов? – кричал он, сильно хлопая ладонью по одеялам. – Ну давайте, только не галдите разом… Я для вас все сделаю, потому что сегодня я в хорошем настроении.
Затем, слегка повысив голос, продолжал:
– Восемь шиллингов! – и хлопнул по одеялам еще яростнее.
Толпа молчала.
– Я их выброшу! – завопил аукционер в припадке невиданной щедрости. – Швырну прямо в вас! Семь шиллингов и шесть пенсов! Нет! Шесть шиллингов? Нет! Пять и шесть пенсов? Вы, дама?
Он сдержал слово.
В сторону бдительного помощника‑еврея полетели одеяла, и фермерская жена горестно раскрыла маленький кошелек.
Интересно наблюдать за смеющейся толпой, обменивающейся английскими шутками и разговаривающей по‑валлийски.
В помещении рынка стоят прилавки с продуктами. Рядом с корзинами яиц сидят старые женщины. Некоторые предлагают полфунта домашнего масла. Эти маленькие порции, привезенные издалека, – жалкая добавка к более или менее самоокупающемуся фермерскому хозяйству и красноречивое свидетельство простой жизни и скромных доходов островитян. Думаю, старые хозяйки приезжают на субботний рынок ради общения: вряд ли несколько пенсов, вырученных за товар, могут вознаградить за труды в приготовлении и доставке.
Я никогда не видел на маленьком рынке столько мясников. Тут от пятнадцати до двадцати прилавков, некоторые принадлежат материковым мясникам. На других местные фермеры раскладывают мясо забитого домашнего скота. И опять же привозят немного. Я не увидел целой лопатки или окорока. Мясо нарезано на маленькие, непривлекательные куски, весом в фунт или полфунта.
– Деревенским жителям и в голову не придет покупать мясо в городе, – сказал мне один мясник. – Здесь принято покупать мясо на рынке.
Из этого я сделал вывод, что в будни население Англси придерживается вегетарианского образа жизни.
В Холихеде можно отлично отдохнуть. В хороший день, забравшись на гору, вы увидите Ирландию, красивые морские скалы, а на востоке – хребты Сноудонии.
От Холихеда идет прямая дорога, по обеим сторонам – пшеничные поля, на лугах среди кустов утесника и серых валунов пасутся черные коровы.
Я въехал в чудесный городок Бомарис. Коренные валлийцы с Англси считают Бомарис английским городом! Они подозревают, что Бомарис чем‑то отличается от других городов. Думаю, это наследие далеких времен, когда английский король построил здесь свой замок, который подчинил себе окрестности, так что на валлийской почве вырос английский городок.
К Бомарису я ехал мимо пролива. Вода в Менае отливала серебром. Деревья образовывали над головой арку, каменные стены, зеленые ото мха и папоротника, были почти так же роскошны, как в национальном парке Килларни.
Мне понравился Бомарис – белые яхты, скользящие по заливу, торжественно‑тихие улочки, потрясающий вид на горы и увитый виноградом остов замка Эдуарда I.
Эдуард построил замок после смерти Ллевелина. Он хотел любоваться панорамой Сноудона и одновременно держать в страхе островитян. До Карла I в замке Бомариса ничего выдающегося не происходило. Затем Англси сделался местом встречи и убежищем валлийских роялистов. Сегодня это самое мирное обиталище, какое только можно себе вообразить. Солнце падает на увитые виноградником башни, тишину нарушают лишь выкрики из двора – «Гейм!», – здесь теперь теннисный корт.
Я нашел в Бомарисе уютный паб и большую каменную гостиницу. И то и другое могло оказаться подарком любого английского торгового города.
Но я обнаружил и кое‑что еще.
На боковой улице высоко в каменной стене есть ужасная дверь. Это не та дверь, через которую подают сено или зерно. Это – мрачная, невероятная дверь.
– Здесь, – сказал мне горожанин, – у нас до конца девятнадцатого века происходили публичные казни.
За стеной некогда была тюрьма, а из двери – на виду у всего города – выходили люди, приговоренные к смерти.
Сейчас тюрьма находится в распоряжении хорошенькой темноглазой девушки. Она показала мне страшные камеры, настоящую тюрьму девятнадцатого века. Теперь здесь водятся духи прежних ее обитателей.
– В тюрьму однажды посадили женщину с маленьким ребенком. В каменном полу камеры проделали отверстие и протянули веревку в нижнюю комнату. Эту женщину заставляли стирать, и, стоя в нижней комнате у корыта, она могла в любой момент дернуть за веревку и покачать люльку с ребенком, находившимся в верхней камере.
– А это – камера осужденных на смерть, – прибавила девушка.
У камеры и в самом деле был такой вид.
– А здесь – обрыв, – сказала она и открыла дверь.