в которой я совершаю аморальный поступок – поднимаюсь на Сноудон в вагончике, хотя потом продолжаю восхождение пешком, восхищаюсь способностями валлийской пастушьей собаки, любуюсь лучшей в Уэльсе панорамой, заглядываю в Бармут и провожу базарный день в Долгелли.
Жизнь в Сноудонии прекрасна своим разнообразием. В горных реках можно ловить маленькую пятнистую форель либо целыми днями бродить по болотам, не встретив ни души. Хотите – вскарабкайтесь на вершину (здесь самые красивые горы в Великобритании) или посидите возле крохотного черного, мертвого на вид озерца. В здешних лесах нетрудно заблудиться, да и открытого пространства сколько угодно. Есть тут и укромные уголки, и страшные горные ущелья. Если все это вас не прельщает, просто посидите возле отеля и подивитесь, почему люди, которые выглядят более или менее разумными, совершенно глупеют, стоит им усесться в транспорт.
В разгар лета, думаю, я бежал бы из этой части Уэльса, как бежали в Ирландию эльфы и феи, гонимые холодным железом. Уже в мае первые орды саксов устраивают набеги на Сноудонию. Пневматические шины их автобусов следуют по тем же дорогам и останавливаются в тех же живописных местах, по которым некогда катили и которые некогда облюбовали викторианские экипажи.
Я люблю тишину ночи, когда звезды горят над горами и отражаются в неподвижных озерах. Мне нравятся темные тропинки, ведущие к аккуратным горным деревенькам и маленьким уютным пабам, где часто при свете газовых или масляных ламп местные, присмотревшись к вам, становятся открытыми и дружелюбными. Так ведет себя большинство валлийцев, если вы им понравитесь.
Забавно сидеть в уголке и смотреть на человека, жизнь которого прошла в многолюдном Манчестере или Бирмингеме. Приезжий изо всех сил старается «окультурить» аборигена и проявляет дружелюбие. Чтобы не обидеть гостя, хозяева предлагают ему напитки, за которые тот щедро расплачивается. Пытаясь подружиться, он говорит излишне громко, желание выказать интерес превращает его в инквизитора, он не понимает, что установил барьер, навсегда отделивший его от этих людей.
С мужчиной, который способен видеть блуждающие огни на кладбище, он разговаривает, как с механиком на своей фабрике. Он не сознает, что их склад ума, взгляды и прошлое не совпадают, это абсолютно разные субстанции, как огонь и вода. Зато валлийцы это хорошо знают. Потоком дружелюбных и эмоциональных слов они защищают себя от того, чего не понимают. Приезжий думает, что отлично с ними сошелся. Они же говорят то, что, по их мнению, должно ему понравиться. Это – духовное фехтование. Так легко проявлять экстравагантность в разговоре на неродном языке – все равно что тратить чужие деньги. А когда страстный турист обнаруживает, что некоторые заявления его собеседников не соответствуют действительности, он возвращается домой и заявляет, что все валлийцы – лгуны. Горцы тоже идут домой по темным улицам и говорят по‑валлийски. Интересно было бы знать, что именно…
Вы можете подумать, что это выдумки, но валлийцы, знающие климат своей страны, подтвердят реальность и правдивость этой истории.
Шесть часов. Восхитительное утро. На голубом небе солнце, горы словно повернули к нему макушки и поют от счастья. Озеро, словно голубое блюдце. Горные ручьи разбухли от дождей и несутся по каменным руслам. Похоже, Уэльс встретился с летом. Я задумал подняться на Сноудон. Долгое время изучал карты и решил в конце концов проехать через Лланберис и начать подъем в Пен‑и‑Пассе, а спуститься по другой дороге в Беддгелерт.
Пока я завтракал, набежали облачка. Я подготовился – надел правильные ботинки, взял правильный посох, упаковал правильный рюкзак, а выходя, сказал коридорному:
– Замечательный день для Сноудона!
– Да, конечно… возможно, – последовал загадочный ответ.
Валлийцы, пока не узнают вас поближе, слишком вежливы, чтобы возражать. Теперь‑то я знаю, как следовало перевести эту фразу:
– Да какой там замечательный, уж не свихнулся ли ты, приятель?
В Лланберис я добрался почти в полдень.
Что же приключилось с погодой? Небо стало совсем серым. Солнце исчезло. Горы занавесил туман.
– Вы ничего не увидите, – сказал мне местный житель. – На вашем месте я бросил бы эту затею.
Ну уж дудки! Я был преисполнен энтузиазма. Побродил по Лланберису, ожидая, когда прояснится. В конце деревни нашел удивительную железнодорожную станцию, наподобие тех, что встречаешь в витрине магазина игрушек. Совершенно игрушечный локомотив выскользнул из‑под навеса и прикрепился к длинному открытому вагону. В этом вагоне сидели человек пятнадцать: один мужчина в шляпе‑котелке, женщины в основном в черных платьях. Казалось, они собираются на похороны эльфа.
Я остановился в удивлении, и тут ко мне подошел мужчина и, поняв, вероятно, что я собрался в горы, предложил купить железнодорожный билет на Сноудон.
Если я скажу, что возмутился, то это слишком мягкое выражение! Я люблю и уважаю горы. Я еще достаточно молод и могу подняться сам. Я знаю, что значит одолеть высоту: сердце рвется из груди и кажется, что земля принадлежит тебе одному. Неужели я возьму билет? Я был оскорблен до глубины души!
Кондуктор пояснил, что надвигается буря, и никто в здравом уме на гору сейчас не полезет, да и вагон на самую вершину не поднимется. Он прибавил, что готов продать мне билет на три четверти пути. Это будет стоить восемь шиллингов.
– А почему вы не доедете до самого верха? – спросил я.
– Там седловина, – ответил он. – Она очень узкая, с обеих сторон пропасть глубиной в несколько тысяч футов. Нас просто сдует ветром.
– Когда вы отъезжаете?
– Мы ждем телефонного сообщения с вершины.
– Там что же, почта есть?
– Да.
– И гостиница?
– Да.
– Тогда дайте мне билет, хотя это аморально.
Вот так я и совершил нравственное падение.
Занял переднее место рядом с кондуктором. Позади меня была стеклянная перегородка, а за ней – грустные туристы.
Согрешив, я неожиданно почувствовал себя счастливым. Более того, я с удовольствием вспоминал прекрасных людей, с которыми мне доводилось совершать восхождения в горах: Уипкорда Форди, который взлетал на Бен‑Невис, словно горный козел; преподобного отца из Партика, поднимавшегося торжественно, как и подобает священнику; неистового доктора, несущегося в гору подобно рассерженному дикарю. Как бы мне хотелось, чтобы эти три мушкетера оказались сейчас в Лланберисе и увидели меня в вагоне. То‑то я насладился бы их негодованием…
Наконец мы получили разрешение со Сноудона. Локомотив за вагоном удивленно взвизгнул и принялся медленно толкать нас наверх. Через полчаса мы вошли в облака. Время от времени ветер продувал в них дыру, и мы смотрели вниз, на зеленую долину и каменные стены. Вагон с пыхтением двигался по узкой колее. Холодало. Ветер поджидал нас за каждым углом и набрасывался, словно кавалерийский отряд из засады.
«Плакальщики» в вагоне испытывали сильный дискомфорт. Некоторые улеглись на сидения, прячась от ветра. Две женщины попытались опустить брезентовые полы. Поезд остановился. Кондуктор вышел из‑за перегородки и предупредил, что если полы будут опущены, мы вывалимся из вагона раньше, чем доберемся до седловины.
По мере подъема облака наползали снизу. В такой день в горах человек ищет укрытия и держится поближе к тропе. Ветер рассвирепел не на шутку. Мужчина, сидевший рядом со мной и не произнесший до этого ни единого слова, прорычал мне в ухо:
– День очень неудачный…
– Вы из какого района Шотландии? – крикнул я в ответ, догадавшись о его происхождении по выговору.
– Стерлинг! – заорал он.
– Что вы здесь делаете?
– Провожу отпуск.
В этот миг вагон остановился. Ни с той, ни с другой стороны ничего не было видно. Ветер был поистине жутким. Вагон тихо покачивался. И было чертовски холодно. Кондуктор посоветовался с машинистом локомотива и сказал, что придется повернуть назад.
– Что за чушь! – возмутился шотландец. – Давай двигай…
– Я здесь работаю больше тридцати лет, – заявил кондуктор, – через седловину ехать опасно.
Я вышел посмотреть на седловину, и порыв ветра едва не сбил меня с ног. В темноте проступала тропа десяти‑двенадцати футов шириной, а с обеих ее сторон можно было различить казавшуюся бездонной пропасть.
Когда я вернулся, шотландец все еще пытался убедить кондуктора ехать наверх. Но тщетно – кондуктор заявил, что обязан заботиться о безопасности пассажиров. Он ни за что не поведет поезд через седловину во время бури.
– Зря только деньги истратил, – проворчал шотландец, а потом крикнул, обратившись ко мне: – Мы могли бы выпить наверху!
Тем не менее, к облегчению туристов, мы двинулись в обратном направлении. Одна старая дама сидела совершенно спокойно, сложив руки. Ее очки поблескивали от сконденсировавшейся влаги. Казалось, она сидит у себя дома, в гостиной.
По мере приближения к земле облака редели. Солнце силилось пробиться сквозь пелену. Мы посмотрели наверх и увидели над Сноудоном темные тучи. Похоже, бесы собрались там на шабаш. Я проникся большим уважением к Сноудону и был страшно недоволен собой. Мысленно поклялся, что обязательно поднимусь на вершину, когда погода наладится…
Около станции мы потопали ногами, пытаясь согреться. Кондуктор сказал, что внезапная буря пришла с запада. Шотландец все еще негодовал.
– Послушайте, – обратился он ко мне, – вы заплатили восемь шиллингов за билет?
– Заплатил.
– Вы должны были заплатить меньше, как я, – сказал он и ушел довольный.
В Уэльсе вы встречаете его повсюду. Это – главное божество узких улиц. Маленькое черно‑белое существо с лисьим туловищем и повадками студенческого старосты. Это пастуший пес – вельш корги.
Когда овцы катятся по дороге серой волной, он рядом. Никогда их не обижает, просто наблюдает за глупыми животными и делает то, что требуется, со спокойной уверенностью женщины‑хозяйки.
Пастух идет позади, курит трубку и думает свои пастушьи думы, пока вы не устанете ждать и в возмущении не нажмете на клаксон.
Будь пастух один, стадо охватила бы паника. Ужасное ощущение физической катастрофы, которое, возможно, эти несчастные скудоумные создания за сотни лет привыкли связывать с запахом лукового соуса, погнало бы одних овец туда, других – сюда, а большинство просто встали бы как вкопанные, замерев от ужаса.
Ягнята потеряли бы матерей, забегали бы в поисках спасения, и, при наличии терпения и отсутствии жалости, вы ехали бы так добрых полмили, распугивая бедных животных.
Ни одному человеку с палкой не удастся предотвратить это бедствие. Самый великий полководец, гениальный организатор был бы бессилен.
И только маленький четвероногий пес может справиться с этой ситуацией. Он оглядывается, смотрит на тебя быстрыми карими глазами, бежит вперед, ведет стадо, придерживает овец властным взглядом, освобождая для тебя проход. Ты едешь, а он улыбается:
– Я знаю свою работу, – говорит он этой улыбкой. – Я для нее рожден.
Валлийские пастухи и фермеры любят своих собак.
– Я отдал за него десять шиллингов, – сказал один пастух, – и не продал бы и за десять тысяч фунтов. Никогда, клянусь…
– Это огромные деньги, – уточнил я, справедливо полагая, что пастух не представляет, сколь велика названная сумма.
– Да ладно, – ответил он. – За двадцать фунтов я бы его не продал! Я не могу без него делать свою работу.
На дороге в Лланберис я увидел овчарку, совершившую без всякой суеты спасение, которое не смог бы осуществить ни один человек. Две овцы каким‑то образом забрались на высокую скалу. Мы с пастухом видели их в окуляры бинокля. Глупые животные стояли на краю пропасти.
Пастух задумался: ему не хотелось рисковать драгоценной собакой.
– Он сделает это, – сказал он под конец и вернул мне бинокль, однако я чувствовал, что ему страшно не хотелось отпускать собаку на столь рискованное предприятие.
Пес повернулся, ожидая распоряжения. Пастух громко свистнул.
Собака побежала через вересковые заросли, посмотрела наверх и увидела овец. Пригнулась и оценила ситуацию. Побежала в одну сторону, потом поняла, что не сможет добраться до овец, побежала другим путем и обнаружила, что перед ней отвесная скала. Вдруг пес исчез.
Мы увидели его через несколько минут. Он осторожно приближался к овцам сверху. Одно неловкое движение с его стороны, и овцы, запаниковав, свалились бы в пропасть. Но пес знал, что делает!
Он скользил по скале, как хорек. Полз, распластавшись на животе. Овцы заметили его и повернулись в его сторону. Он, казалось, их гипнотизировал. Они были неспособны пошевелиться.
Подчинив их своей власти, храбрый пес добрался до края пропасти, встал между животными и пропастью и залаял. В отчаянной борьбе рассудка и страха он одержал победу. Насмерть перепуганные овцы подпрыгнули, взлетели наверх и оказались в безопасности.
Через несколько минут они уже неслись назад, а позади них, широко улыбаясь, бежал маленький друг пастуха.
– Ты мой хороший, – сказал пастух.
Пес знал, что его хвалят. Он подбежал к ногам хозяина.
Все, кто видел подобные чудеса, должно быть, интересовались, как тренируют таких животных.
В валлийских горах я видел черно‑белого щенка во время первого урока. Он был привязан к своему отцу крепкой веревкой.
Старый пес оказался мастером своего дела. По мановению руки или свистку хозяина убегал за несколько миль в поисках стада. Мог отделить одну овцу от стада, отогнать животных в левую или правую сторону. Словом, все умел и познал все премудрости своего ремесла.
Щенок не имел ни о чем ни малейшего понятия. Когда свисток погнал его родителя через поле, он помедлил, а затем побежал следом, влекомый веревкой.
Щенок включился в игру. Он думал, что это забава. Прозвучал второй свисток, и старая собака упала как мертвая. Щенок не понял. Веревка потянула его вниз. Так все и продолжалось. Родитель кидал щенка на землю несколько раз.
– Много времени не займет, – сказал пастух. – Он быстро научится узнавать сигналы. Его отец и дед – лучшие собаки в нашем районе.
Целый день я наблюдал за партнерством человека и животного. Приятно, что в этой работе нет места жестокости. Собака уважает человека и охотно ему подчиняется, а человек знает, что четвероногий друг круглый год готов исполнить малейшие его желания и видит в нем бога.
Валлийское название Сноудона – И Уиддва – иногда неправильно переводят как «видный издалека». Первоначально пик назывался И Уиддва Фаур, что значит «большое погребение».
Хотя эта гора и ниже Бен‑Невиса на 846 футов, выглядит она внушительнее. Конусная вершина, напоминающая жерло остывшего вулкана, величественно возвышается над пятью другими пиками. В ясный день ее видно из всех уголков Северного Уэльса.
Часто вершину скрывают облака, и потому человек свил вокруг нее облако из легенд. Развитое воображение валлийцев обязано частично наследственности, частично – окружающей среде. Человек, родившийся от кентских родителей и выросший на невысоких меловых холмах среди зеленых лугов и садов, отличается от того, кто с детства запомнил бури в горах. Наша первая попытка примирить себя с окружающей средой опирается на легенду. Английские дети слышат рассказы об эльфах и гоблинах. Никто из этих существ не отличается жестокостью, некоторые озорничают, к примеру Пак, но в целом все они – милые и дружелюбные. Они не пугают, живут себе в красивых лесах, в полях или на речном берегу. Шотландский эльф – это заблудший язычник, скрывающийся в пуританском краю Джона Нокса. Вы не можете говорить с ним, как с английским эльфом, не то он вас заколдует и вы проснетесь через сто лет, как Рип Ван Винкль или два волынщика из Стратспея. То же самое можно сказать и об ирландских эльфах. Они играют на волынках внутри холмов, но вы тем не менее слышите их музыку. Добрые католики затыкают себе уши. Другими словами, если климат и ландшафт местности суровы для проживания людей, то и эльфы злы и опасны, а там, где природные условия мягкие и спокойные, и эльфы способны на добрые поступки.
Валлийские эльфы и прочие чудесные существа интереснее прочих, потому что, как мне кажется, они происходят из Англии. В Уэльсе два вида чудесных существ – опасные (те живут в горах) и милые. Последние живут в лисьих норах, а по ночам танцуют при свете луны. Существуют тысячи историй о добрых существах, танцующих на грибных полянах, как это происходит и в Англии. Они играют чудесную музыку, и иногда им, как Робину Доброму Малому, хочется сыграть на подойниках. Интересно, уж не древние ли эльфы римской Британии эти валлийские Робины, загнанные в горы саксами?
Впрочем, стоит всего лишь перейти перевал Лланберис или забраться на Сноудон, чтобы понять, что самые древние эльфы этой части Уэльса должны быть очень злыми и ужасными. Если в этих диких местах и встречаются добрые эльфы, то смело можно утверждать, что они родом из более мирного края.
Легенды Сноудона – это легенды о великанах и демонах, об ужасных сражениях в облаках, о раскаленных докрасна камнях в долинах и о лошадях, копыта которых грохочут подобно грому.
Горами возле Долгелли распоряжались великаны. «Троном» главного великана, Идриса, была гора Кадер, других великанов звали Иссидион, Оффром и Исбрин; их имена совпадают с названиями местных гор. На Сноудоне жил самый сильный великан – Ритта. Он носил платье, сплетенное из бород убитых им королей. Самым страшным оскорблением для человека в те времена было обрезание бороды.
Ритта, похоже, оказывал сдерживающее влияние на древнюю знать. Два короля, Нинниау и Пейбиау, хвастались друг перед другом на склоне Сноудона.
– Посмотри, какое у меня обширное поле, – сказал один.
– Где? – спросил другой.
– Вот, – ответил первый, указывая на небо.
– Разве ты не видишь мои бескрайние стада? – спросил второй.
– Где?
– Все звезды.
– Они пасутся на моих пастбищах, – сказал первый.
Слово за слово хвастовство переросло в войну, и тогда вмешался Ритта, великан Сноудона: следуя своей варварской привычке, он отрезал обоим королям бороды. Новость о наказании распространилась по всей земле, и двадцать восемь королей Британии пошли в Уэльс мстить за это оскорбление. Ритта взял всех в плен и, прежде чем отрезать им бороды, мрачно заметил:
– Это мое поле!
Сноудон навеки связан с Мерлином и Артуром.
Волшебник Мерлин впервые появляется на куполообразной горе Динас‑Эмрис между Беддгелертом и Кэйпл‑Кьюригом, где Вортигерн строил себе цитадель. Уложенные днем камни ночью сваливались. Вортигерн потребовал у жрецов объяснения. Те сказали, что нужно найти мальчика‑сироту и спрыснуть его кровью фундамент здания. Спустя некоторое время на улице Кармартена увидели мальчика, которого дразнили приятели, потому что он был сиротой без отца. Мальчика схватили и доставили на Динас‑Эмрис. Этот мальчик и стал впоследствии великим и бесстрашным Мерлином из легенд о короле Артуре.
Когда его стали расспрашивать, он выказал столь обширные познания, что его пощадили, а жрецов предали смерти. Мерлин дал Вортигерну свое объяснение феномена.
– В горе есть пещера, – сказал он, – и в ней живут два дракона – красный и белый. Днем они спят, а ночью дерутся, и из‑за этого рушатся стены.
Красный дракон символизировал бриттов, а белый – саксов. Замок не будет построен, пока битва не завершится. Это объяснение оказалось чистой правдой.
Белый и красный дракон сражались несколько столетий. Белый, казалось, часто одерживал победу, но красного дракона так и не добил.
И вот на одинокий Сноудон является загадочный герой, король Артур. Возможно, об этом романтическом персонаже мы доподлинно ничего никогда не узнаем. Его слава прокатилась по всей Европе. О нем написаны бесчисленные поэмы, и их продолжают сочинять. Талиесин и Лливарх Хен (или Лливарх Старый, VI век) упоминали его мимоходом. Однако спустя несколько столетий Артур вернулся: он постепенно вошел в историю как искоренитель язычников‑саксов. Мужественный король символизирует героическое сопротивление валлийцев (бриттов) прибывшим из‑за моря захватчикам.
Некоторые историки сомневаются в его существовании; другие видят в Артуре римского солдата или романизированного бритта. После того как римские легионы покинули остров, он помнил, как вести организованные военные действия в последовавшие за тем смутные и кровавые дни.
Вот что думаю я. Представьте отставного полководца, брошенного в британской провинции, из которой выведены регулярные войска. Представьте, что на провинцию напали дикари. Что должен делать полководец? Надеть доспехи и попытаться вспомнить все, что он знает о тактике и организации сопротивления по методике исчезнувшей армии. Со временем, после нескольких жарких сражений, его память полностью восстановится. Его амбиции совпадут с устремлениями угнетенного народа, и тот признает в нем своего лидера.
Бывший римский командир Артур, благодаря отличной военной подготовке, одержал победу над саксами в двенадцати сражениях. Шестьсот мест на Британских островах хранят память о нем. Высоколобые критики называют Артура «культурным мифом» или расовым тотемом. Думаю, разумнее посмотреть на него как на реального человека – римского солдата, поднявшегося среди руин Западной империи и сумевшего за короткое время отогнать варваров к морю.
Сказочный Артур – это, конечно же, Артур из книги Мэлори и еще менее вероятный Артур Альфреда Теннисона. Этому принцу через несколько столетий после смерти суждено было вернуться на родную землю в доспехах средневековой Европы и с французским акцентом.
Но Артур останется героем Уэльса, как и Альфред – героем Англии. Гастон Парис перечислил убедительные причины считать, что в донорманнские и постнорманнские времена валлийские барды путешествовали по Англии и континентальной Европе, распевая песни об Артуре (зарождению рыцарского романа мы, должно быть, частично обязаны Уэльсу). Память об Артуре, герое и национальном лидере, долгие столетия жила в сердцах валлийцев. До восшествия на престол Генриха II люди верили, что Артур, живой и невредимый, вернется с острова Авалон и поведет валлийцев к победе над англичанами так же, как вел их предшественников на войну с саксами.
Валлийцы столь сильно в это верили, что Генрих II счел своим долгом разрушить легенду, а уже потом приняться за покорение Уэльса. Поэтому в 1189 году услужливые монахи из Гластонбери неожиданно обнаружили кости короля Артура и его жены Гвиневры среди могил в своем монастыре!
Что стало с гробом Артура? Гиральд Камбрийский, который жил в то время, цитирует надпись на гробнице: «Hic jacet sepultus inclytus rex Arthurius, in insula Avallonia, cum Wennevereia uxore sua secunda» – «Здесь лежит король Артур с острова Авалон вместе с Гвиневрой, его супругой».
Но на валлийцев это открытие впечатления не произвело. Они продолжали верить в то, что их герой ждет повода возвратиться. Возле очагов рассказывали, как Артур и его люди явили себя неким простым пастухам на склоне Сноудона. Их будто бы видели за шахматами в большой пещере в недоступном горном районе, или же они спали, положив рядом с собой щиты и мечи. Иногда какой‑нибудь путник терял дорогу в глухом месте и наталкивался на Артура и его воинов, что стояли, опираясь на копья, и с закрытыми глазами ждали судьбоносного набата.
Даже ветры Сноудона выкрикивают имя Артура, и, когда валлиец Генрих Тюдор сделался Генрихом VII, королем Англии, он назвал своего первенца Артуром. Несчастный принц умер, уступив наследство более здоровому брату. Тот стал Генрихом VIII, но несколько столетий люди по‑валлийски воспевали достоинства принца Артура.
Шесть часов, хорошее, ясное утро.
Я смотрел на небо и горы. Небо чистое, солнце яркое, на горах белая роса, собравшаяся за ночь. Белые туманы спустились в долины и лежат там, как дым. Легкие облачка прицепились к горным вершинам.
Горы обращают мысли к Богу, и именно такое спокойное утро вызывает у человека благоговейный трепет. Иегова обещал конец света не в песках пустыни Синай, а на горной вершине, под звук труб. В тот миг небо встретится с горами. Глядя на горы Сноудонии, я чувствовал, что их окутанные туманом лощины и закрытые облаками вершины хранят языческие тайны. Старые боги Британии, эти дискредитированные, анемичные божества, изголодавшиеся по крови, возможно, собираются в потаенном месте, чтобы вспомнить запах жареной человеческой плоти.
Я стоял и смотрел, а туманы шевелились под усиливающимся солнечным светом. Они были похожи на людей, пробужденных солнцем. Ползли настороженно, крадучись, выпуская нежные клубы пара. Вскоре небо стало бледно‑голубым.
Около десяти часов я отправился покорять Сноудон. Это самая легкая для восхождения гора Великобритании и в то же время самая опасная. Вы можете проехать вверх по железной дороге или на пони из Лланбериса, либо подняться к вершине по одному из известных маршрутов.
На вершине перевала я оставил автомобиль и пошел по тропе, которая привела меня к озеру Ллин‑Теирн. Озеро осталось позади меня с левой стороны, а спустя полмили я дошел до длинной узкой полоски воды на высоте 1500 футов над уровнем моря. Это было озеро Ллин‑Ллидау. Я оказался в дикой горной местности. Мрачно‑величавые отроги Сноудона приняли меня в свои объятия. Ветерок устроил на озере легкую рябь. Прямо передо мной возвышался сам Сноудон. Нижняя часть склона скрывалась за менее высокими холмами. Великолепная гора! Словно угасший вулкан, она четко выделялась на ясном небе. Я смотрел на ее ущелья и пропасти. Голые скалы блестели на солнце мокрым серебром. Петляющая тропа, по которой я должен был подняться, совершенно терялась в огромном подножии.
Я запел от радости: ну разве не здорово, что Сноудон наконец‑то скинул свою облачную шапку?! Через озеро я перешел по грубой каменной дамбе. Над противоположным берегом в небе кружил коршун. Он на мгновение завис в воздухе и нырнул, словно баклан.
Тропа некоторое время шла рядом с северным берегом озера, потом резко свернула мимо одиноких скал к другому озерцу. Ветер стал холоднее.
Теперь началось серьезное восхождение. Тропа, по которой мог бы проехать автомобиль или телега, закончилась, и передо мной предстал крутой серпантин на каменистой осыпи. Он вел к отдаленной вершине.
В горле пересохло, мелькнула мысль о холодном пиве. Я шел вперед, отказывая себе в передышке. Дал мысленное обещание: когда доберусь вон до того хребта, полежу немного. А когда добрался, увидел сидевшего там толстого мужчину. Он был в одной рубашке, без куртки, и очень сильно раскраснелся. Тщеславие погнало меня вперед. Целый час я заставлял себя идти наверх, сердце колотилось, холодный ветер ворошил волосы. Неужели на Сноудон забраться труднее, чем на Бен‑Невис? Надо признать, Сноудон пугает: в ясные дни его жуткий конус нависает над головой, тогда как вершина Бен‑Невиса обычно прячется в облаках, и поднимаешься в уверенности, что худшее позади. Я оглянулся на путь, который прошел, и воспрянул духом: позади лежали ужасные скалы, а передо мной тропинка, местами прятавшаяся, местами снова появлявшаяся, виляя, лезла наверх, в полное одиночество.
Я преодолел приличное расстояние. Где‑то впереди высилась вершина, бросая мне вызов. Становилось все холоднее.
За скалой, на которой пообещал себе отдохнуть, я увидел двух лежащих на спинах амазонок, блондинку и брюнетку. На блондинке был приличный твидовый костюм, на брюнетке – неприличные шорты цвета хаки. Подле них валялись совершенно им не подходящие огромные рюкзаки. Они сели и инстинктивно поправили волосы, потом вспомнили, что они альпинистки, помедлили и улыбнулись.
– Господи! – воскликнул я. – Ну и гора!
Они выглядели смущенными, и я понял, что они живут в каком‑то симпатичном пригороде.
– Вы читали «Балладу о Белой Лошади» Честертона? – спросил я.
– Да, я читала, – ответила брюнетка. – Она потрясающая.
– «Прежде чем боги, творцы богов, сошли в подземный чертог, – процитировал я, – Белую Лошадь на склоне холма кто‑то вырезать смог».
– А дальше как? – спросила девушка, наморщив лоб.
– А дальше так: «Прежде чем боги, творцы богов, пили нектар на заре, / Белая Лошадь на склоне холма искрилась, как в серебре. / Сотни, сотни и сотни лет повсюду росла трава, / И Белая Лошадь, в войну и в мир, взирала на острова».
– Да, разве не потрясающе? – сказала брюнетка, в то время как ее подруга блондинка ела шоколад, приняв меня, по всей видимости, за сумасшедшего.
– Никто не может забраться на гору без «Баллады о Белой Лошади».
– Да ведь у вас‑то ее при себе нет, – заметила брюнетка.
– Она у меня в голове.
– О, это потрясающе. Прочтите еще.
Я читал, пока не заметил, что блондинка начала выказывать признаки нетерпения.
Интересно встречать людей на горе, не менее интересно встречать их в густом тумане или на корабле. Я подумал, что неплохо бы написать рассказ о человеке, встретившемся на горе с девушкой и решившем, что она само совершенство, а позднее – увидевшем ее в долине среди других человеческих созданий.
– Для Сноудона день просто замечательный, – сказала блондинка.
– Потрясающий, – сказала брюнетка.
– Вы знаете Мосли? – неожиданно спросила блондинка.
– Освальда?[70]– осведомился я.
– Нет. Бирмингем, – сказала она.
– А, Мосли, Бирмингем, – протянул я. – Я знал этот район, прежде чем вы появились на свет. Возможно, проходил мимо вашей коляски.
– Сколько вам лет? – спросила блондинка.
– Почти сорок, – гордо ответил я.
– А мне восемнадцать.
– Выглядите вы намного старше; можно сказать, карга.
– Потрясающе, Джоан, – сказала брюнетка. – Я теперь буду называть тебя каргой!
Вот так по‑дурацки мы флиртовали на склоне Сноудона, глядя на тени облаков, что скользили по далекой земле. Женщины умеют лежать необычайно грациозно. Тигры и леопарды тоже обладают такой способностью, все их движения красивы. И неожиданная красота женщин в мгновения, о которых они не подозревают, намного притягательнее, чем миллион подстроенных уловок, не дотягивающих до этой высоты. Я думал о художнике, который мог бы написать этих девушек: крепкие ноги, загорелые руки, ясные глаза, светлые и темные волосы, раздуваемые ветром, и все на фоне высоких голых скал. Лошадей здесь не было, не то Альфред Маннингc хорошо бы передал ощущение, сумел бы схватить игру света, яркость утра и контраст между смеющейся юностью и вечным спокойствием гор.
Девушки из Бирмингема сказали мне, что уже идут вниз. Они поднялись на вершину в безоблачную погоду. Видели Англси: остров лежал на воде, словно зеленый корабль. Видели Ирландское море. На горизонте что‑то темнело, возможно, это были ирландские горы Уиклоу. На севере они видели побережье Северного Уэльса; заглянули за длинную череду гор и увидели зеленую долину Клуида.
– Это было совершенно потрясающе, – сказала брюнетка. Она встала и оглянулась на Сноудон. Я бы хотел, чтобы женщины оставили шорты футболистам и этим тощим изможденным мужчинам с волосатыми ногами, что бродят по городским улицам.
– Облака идут! – сказала она.
Я вскочил и попрощался. Они помахали мне рукой. Как приятно, когда тебе машут женщины, пусть даже незнакомые!
Тропа поднялась и, изогнувшись змеей, поползла по каменной осыпи. В воздухе я чувствовал жестокость высокогорья. Это ощущение всегда приходит к человеку, когда он в горах один. Через полчаса волосы и лицо покрылись холодной влагой: меня задел край рваного облака. С моря его потянуло к вершине Сноудона. Так магнит притягивает к себе железо. Облако мешало подниматься по тропе, в некоторых местах отмеченной маленькими каменными пирамидками. Наконец я добрался до развилки, свернул налево и по холодному воздуху и смутному ощущению пустоты понял, что я почти дошел до цели. Туман стал гуще.
Внезапно я различил человеческий силуэт. Серая фигура при моем приближении превратилась в пожилую женщину с красным носом. Она держала над собой открытый зонтик. Что за странное зрелище на вершине Сноудона! Компания ведьм удивила бы меня меньше; визжащие фурии были бы здесь уместнее, чем солидная матрона с зонтиком. Возле женщины с зонтом я увидел группу дрожащих мужчин и женщин, жалких и несчастных. Они приехали сюда на поезде.
На вершине Сноудона стояла деревянная хижина. Я вошел внутрь. Люди толпились у гостеприимной плиты, пили горячий кофе. Я заметил кондуктора.
– Скоро уйдет облако?
– Сегодня вы ничего не увидите, – ответил он. – Панорамы точно не дождетесь.
Снаружи плыл густой туман, ветер, мрачно завывая, перекидывался через вершину. Маленький мужчина притопывал ногами и болтал руками, словно замерзший извозчик. На нем было тонкое серое пальто и шляпа. На очках собралась влага.
– Черт! – сказал он раздраженно. – Дуба можно дать от холода.
Мне захотелось рассмеяться: он был таким нелепым.
– Можете взять ее себе, – сказал он внезапно.
– Что взять? – удивился я.
Он взмахнул рукой.
– Всю эту чертову гору – Сноудон. Она ваша. Берите.
Почти всхлипнув, он обернулся к кондуктору и спросил, когда поезд пойдет обратно.
Все происходящее напоминало ночной кошмар. Из тумана возникали странные фигуры. Я разглядел пожилого священника. Лицо у него было встревоженное. Если он верил в существование небес, то сейчас был как никогда близко к ним, но тем не менее выглядел страшно несчастным. Еще я увидел старую женщину, хрупкую и слабую. Она и ста ярдов не смогла бы подняться самостоятельно. Сейчас она стояла на вершине монстра, окутанная облаком, и растерянно моргала. Видел я и молодого человека из северной страны. По всей видимости, он воспринимал это восхождение как замечательное приключение. Все, что он говорил, сопровождалось взрывами визгливого женского смеха.
В меня вселились дьяволы, живущие в облаках на всех горах. Захотелось, чтобы с нами случилось что‑нибудь по‑настоящему шокирующее. Хорошо бы разразилась гроза.
Из хижины послышался взрыв смеха, крики «Пошли!», и фигуры двинулись к поезду. Возглавлял процессию маленький мужчина, подаривший мне гору. Заработал двигатель, затем наступила мертвая тишина.
Я двинулся сквозь холодную влагу. Стало светлее. Один или два раза ветер пробил дыры в тумане, и на секунду далеко внизу я увидел яркую картину – зеленые поля и освещенные солнцем озера. Затем все снова заволокло туманом. И вдруг я вышел из темноты в летний день. Повернувшись, я увидел край серого, призрачного облака, двигавшегося у меня за спиной.
Насладившись видом, я направился вниз. Рассмотрел кружившего в небе коршуна, дошел до зеленой травы и скал. В небе звучал хор ласточек. Я добрался до разрушенных зданий шахты возле озера. Снова оглянулся и увидел прилепившееся к верхушке Сноудона облачко, размером не более человеческой ладони.
Вот какое впечатление Сноудон произвел на Джорджа Борроу, когда в невероятно хороший день тот восходил на гору вместе со своей приемной дочерью Генриеттой:
«Мы стояли на Уиддве в холодном разреженном воздухе, хотя внизу день был удушливо жарким, и наслаждались невыразимо величественной картиной, охватывающей значительную часть материкового Уэльса, весь остров Англси, краешек Камберленда, Ирландский канал и туманные очертания гор Ирландии. Пики и заснеженные вершины тут и там высились вокруг нас и под нами, некоторые в ярких лучах солнца, другие – в глубокой тени. Все было исполнено разнообразия, но наибольшим восторгом наполнили нас многочисленные озера и лагуны, которые, подобно полированному серебру, отражали солнце в глубоких долинах. “Ты находишься на вершине Сноудона, – сказал я Генриетте, – валлийцы считают его, возможно, справедливо, самой замечательной горой мира; это отражено во многих их поэмах, среди которых – “Судный день”, принадлежащий перу Горонви. Вот что он писал:
Ail I’r ael Eryri,
Cyfartal hoewal a hi [71].
Сейчас ты стоишь на вершине Сноу<