Бремя наследия
1.
Клаэсу Майну не посчастливилось родиться в страшное для всей Земли время. Шла Третья Мировая Война, ему не было и двух лет, а Нэми – его старшему брату - исполнилось семь, когда бабушка Зо́ра приехала за внуками и забрала их из большого города к себе в глухую деревушку. Вражеской армии всё ещё не удавалось подступить к мегаполису, но он, несмотря на это, не считался безопасным, ведь всегда существовала вероятность атаки с воздуха. Опасения ни на минуту не покидали людей, они жили в постоянном страхе и каждый раз тревожно вздрагивали, едва заслышав звук пролетающего в небе самолёта. Эвакуировать Клаэса и Нэми из города их мама решила внезапно, без какой-либо экстренной нужды в этом. Однажды ночью она просто вскочила с постели и начала паковать необходимые вещи сыновей в чемодан, а бабушка как будто случайно именно в этот день решила навестить их. Она жила больше, чем за тысячу километров, и провела в дороге около суток. Зо́ра предвидела катастрофу раньше и села в поезд ещё до того, как предзнаменование посетило её дочь. Своеобразная одарённость мало кого из их семьи обходила стороной. Мама Клаэса и Нэми предчувствовала нечто ужасное, но сама не успела уехать, её задержала работа. Она помогала в госпитале, раненых было слишком много, персонал не справлялся. Мама могла бы бросить всё и исчезнуть без предупреждения, но надеялась, что время ещё есть. А через два дня город был уничтожен взрывом атомной бомбы.
Вначале – свет, ослепительно-яркая вспышка, переходящая в огненную сферу, которая по мере остывания становится той самой грибной шляпкой. Затем - излучение, волна жара невероятно высокой температуры. Вся влага испаряется за долю секунды, тело обращается в пепел. В радиусе пары километров от эпицентра взрыва всё живое умирает мгновенно. Последующая ударная волна сносит всё на десяток километров вокруг и убивает тех, кто не сгорел в излучении. Все самые крепкие и массивные постройки сдувает, подобно карточным домикам. Что касается менее внушительных разрушений, таких, как выбитые стёкла, вырванные с корнем деревья, снесённые ларьки и автомобили – всё это охватывает территорию многократно большую. И всё это в течение минуты. Биологическое оружие осталось в прошлом, инфицирование и распространение занимало слишком много времени, а атомная энергетика дала возможность массового уничтожения сотен тысяч человек в раз за считанные секунды. Минута - и от пятнадцати до двадцати квадратных километров (диаметр поражения зависит от мощности снаряда) выжжено дотла.
Не имеет значения, кто начал войну и кто в ней победил. Не стоит говорить, сколь колоссальное количество жизней было погублено, от скольких величественных мегаполисов, ставших основными целями бомбардировок, остались одни лишь обугленные воронки. Все эти «мелочные» подробности блекнут на фоне грубой, но глобальной статистики. Более двадцати процентов ранее населённой людьми суши теперь не пригодно для жизни. Земля неизлечимо отравлена радиацией, ведь большинство изотопов имеют процесс полураспада сроком в тысячелетия. Прибегая к использованию атомных бомб, враждующие страны не заботились о том, что последствия нанесут урон не только противникам, но и всему человечеству в целом.
О бомбах и о прочих ужасах войны Клаэс ещё ребёнком узнал от бабушки. Она хотела, чтобы мальчик понимал, как и почему умерла его мать. Должно быть, взрывная волна раздробила её обуглившееся тело и осталось лишь пятно сажи на бетонных обломках. Клаэс, разумеется, совсем не помнит её. Отца, который числится в списках без вести пропавших на поле боя, тоже. От родителей – Эрвина и Эстер Майнов – остались лишь их имена и одна единственная фотография, хранящаяся в рамке под стеклом на книжной полке в доме бабушки. Нэми похож на маму, у него такие же тёмно-русые, вьющиеся волосы. Она стройная и симпатичная. И как будто немного не выспавшаяся. Устало, но добродушно и нежно мама улыбается, глядя в объектив. На её руках дремлет годовалый Клаэс. В слитном махровом костюмчике бурого цвета и ушками на накинутом капюшоне он похож на игрушечного медвежонка. Рядом с мамой стоит высокий статный мужчина с сединой в волосах, морщинами и поблёкшим взглядом. На его лице нет и тени улыбки, будто он позирует для документов, удостоверяющих личность. Глядя на их пару, создаётся впечатление, что это не муж и жена, а отец с взрослой дочерью. Бабушка упоминала однажды о существенной разнице в их возрасте. Первый ребёнок родился в законном браке, на тот момент маме было девятнадцать, а папе — тридцать семь. На снимке Нэми стоит рядом с ним, и вид у брата тоже не особо радостный. Мальчик кажется чем-то подавленным, то ли рассерженным чем-то, то ли напуганным. Клаэс донимал его расспросами о том, какими были их родители, но неизменным ответом Нэми всегда было раздражённое ворчание. Сперва брат говорил, что Клаэсу нужно подрасти и тогда он, возможно, что-нибудь ему расскажет, а потом внезапно всё якобы напрочь забыл и удивлялся непрекращающимся претензиям, утверждая, что по большому счёту ничего и не обещал.
Нэми вообще был исключительно неразговорчивым, мрачным и озлобленным на весь мир, даже в детстве, так что Клаэс чаще общался с бабушкой, чем с ним. Зóра тоже страдала и оплакивала дочь, но исключительно в уединении, а при внуках старалась улыбаться. Она запомнилась Клаэсу очень чуткой и заботливой женщиной, никогда не позволяющей заскучать.
В деревушке не было других детей. Всё поселение состояло из семнадцати домиков, и каждый из них хаотично располагался на значительном расстоянии друг от друга. Жилище бабушки Зóры так и вовсе находилось на отшибе. Создавалось впечатление, что деревушка существует автономно от всего прочего человечества, до неё не дошли ни последствия атомной войны, ни вражеские солдаты. Ни в одном из домов даже электричества и газа не было. Всё, что требовалось для жизни, обитатели этого места выращивали и готовили сами, у них и денег-то не имелось. Если наличные у кого-то и появлялись, то по назначению точно не использовались. Каждый давал что-то в обмен на личную потребность. Хлеб меняли на самогон, самогон на шкуры животных, из которых изготавливали одежду, за пошив брали целебные отвары, за отвары - соленья, за соленья - книги и так далее.
С ранних лет Зóра приучала внуков к физическому труду. Ближайший продовольственный магазин находился в одиннадцати километрах, а зимой до него вообще невозможно было добраться из-за занесённых снегом бескрайних полей, так что полагаться приходилось только на собственноручно заготовленные припасы. Всё лето с рассвета и до заката Клаэс и Нэми проводили на огороде внушительных размеров, а если не на грядках, то в хлеву. Бабушка держала трёх коз, корову и целую ораву куриц. За ними так же требовался уход, одна только заготовка сена чего стоила. Впрочем, с наступлением холодов свободного времени больше не оставалось, потому что Зóра не давала покоя с учёбой.
Несмотря на то, что она почти всю жизнь прожила в глухой деревне, знаниям этой женщины мог позавидовать любой профессор. Она в совершенстве владела правописанием на нескольких языках, знала и математику, и физику, и химию, а книг, как научных, так и художественных, в доме было столько, что хватило бы для открытия скромной библиотеки. Устройство мироздания со всеми его законами и порядками давалось ей невероятно легко, и Клаэсу казалось, что она знает всё на свете и всему может дать логическое объяснение. Отчасти из-за этого в деревушке её считали ведьмой. Клаэс несколько раз подслушивал разговоры соседей на эту тему, которая, в общем-то, отнюдь не была высосана из пальца. Бабушка Зóра точно угадывала, что у кого болит и как это вылечить, знала, где растёт нужная трава или ягода, когда их можно сорвать, как долго варить и с чем смешивать, чтобы приготовить лекарства от любого недуга. И всегда всем помогала. Даже из чужих поселений приходили люди, надеясь, что она их вылечит. К ней относились с уважением и некоторой опаской. Зóра никогда и никому не причиняла вреда, но люди понимали, что она это может, потому побаивались, и если ей требовалась помощь по хозяйству, где необходимы мужские руки, то не смели отказать.
К Клаэсу соседи относились проще, а Нэми вообще ни с кем не контактировал. Он и парой слов ни с одним из жителей селения не обменялся. В те редкие дни, когда бабушка предоставляла внукам выходной, Нэми бесследно исчезал. Брат уходил ранним утром, чтобы ещё не разбуженный петухами Клаэс не имел возможности за ним увязаться. Иногда, возвратившись уже под вечер, Нэми приносил наловленной рыбы или ёжиков, чтобы мелкому было с кем поиграть, но они потом тоже убегали. И ёжикам, и брату Клаэса было более комфортно на максимальном расстоянии от людей.
Но осенью, когда дожди не прекращались неделями, сменяясь то моросью, то ливнем, Нэми реже удавалось пропадать, потому что бабушка обоих внуков не выпускала на улицу. Из-за этого Клаэс особенно сильно любил непогоду, ведь брат оставался с ним. Домашние хлопоты откладывались, Зóра ставила какую-нибудь пластинку с симфонической музыкой, заводила механический проигрыватель и садилась вязать. В такие моменты становилось особенно уютно и спокойно на душе. По оконным стёклам барабанил дождь, дрова потрескивали в тускло освещающем комнату камине, Клаэс и Нэми располагались на коврике перед ним и вместе лепили из глины разных зверьков или рисовали что-нибудь. Брат занимался этим безрадостно, казалось, что всё ему в тягость, но иногда маленькому Клаэсу всё же удавалось заставить его улыбнуться.
Понять, что твориться у Нэми в голове, действительно было не просто. Однажды Клаэс набрался смелости и проследил за братом, когда тот с первыми лучами солнца по обыкновению отправился в лес, но по неосторожности своей умудрился угодить в болото. Повезло, что Нэми услышал отчаянные вопли захлёбывающегося Клаэса и успел вытащить его. Брат тогда не ругался, за руку волоча мелкого домой, а лишь сказал, что если бы захотел, то мог бы дать ему утонуть, а бабушке потом соврал бы, что не видел его. Клаэс за всю дорогу не произнёс ни слова и старался не подавать вида, что готов в любой момент разреветься от обиды, но в итоге всё равно начал шмыгать носом и украдкой вытирать наворачивающиеся слёзы. Нэми, конечно же, заметил это. Он помог Клаэсу отмыться, очистить футболку и шорты в ручье и пообещал, что не наябедничает бабушке о случившемся, если мелкий поклянётся больше никогда за ним не шпионить. Потом Нэми серьёзно спросил: «Ты понимаешь, почему я сержусь?». «Наверное, потому что я тебе помешал», - неуверенно предположил Клаэс. Брат покачал головой. «В лесу полно капканов, их ставят охотники, ты мог бы угодить в один из них и остаться без ноги».
После того случая с болотом Нэми подарил брату возможность проводить с ним больше времени, хоть оно в итоге не оправдало возложенных надежд. С каждым годом Клаэс всё больше убеждался в том, что Нэми очень странный, пусть сравнивать было и не с кем. Других-то детей он никогда не видел, только читал про них. Том Сойер, Гекельберри Финн, Питер Пен и его друзья — вот они были правильными, они шалили, веселились, играли, ввязывались в неприятности и постоянно были окружены приключениями. А Нэми, как выяснилось, проводил дни, вовсе не охотясь на диких зверей, не ища клады и даже не сражаясь с лесными троллями. Не было в нём подобающего духа озорства, и фантазиям он не придавался. Нэми просто гулял по лесу. Молча. А присутствие брата с успехом игнорировал, если тот пытался начать разговор. Он мог часами лежать на траве с закрытыми глазами, будто засыпал, но на деле прислушивался к каждому хрусту, к каждой птице. И только в эти моменты он не выглядел угрюмым и диким. Лес чудесным образом очеловечивал Нэми.
Утешением Клаэса среди непроглядной скуки в глухомани был его дядя – старший бабушкин сын. Он жил в многолюдном городе вдалеке от родной деревушки и периодически навещал мать и племянников, каждый раз привозя с собой диковинный для Клаэса шоколад, электронные игры на батарейках, мячи, головоломки и красивую одежду. В глазах Клаэса дядя представлялся настоящим волшебником, он выглядел очень счастливым и много шутил. Клаэс не помнит этого, ему Нэми рассказывал, но когда их дядю ещё во время войны привезли в деревню умирать – Зо́ра сама поставила его на ноги. Дядю тяжело ранили в бою, кровь была заражена, и врачи пророчили, что жить ему осталось не больше месяца. От ранее крепкого и здорового мужика остался один скелет, обтянутый кожей. Он не мог ни говорить, ни есть, ни двигаться, только лежал и, не моргая, смотрел в потолок. Зо́ра вылечила его за год. Она отпаивала сына отварами из тех трав, которые, возможно, и не известны медицине, делала ему обтирания и примочки. Соседи соорудили приспособление, напоминающее ходунки для инвалидов, чтобы мужчине всегда было на что опереться. Маленький Клаэс тоже цеплялся за эти железные поручни, делая свои первые шаги. Так они с дядей вместе учились ходить. А несколько лет спустя, окончательно окрепнув, он уехал из деревни. Для него нашлось бы дело и в родном краю, но он предпочёл зарабатывать деньги, а вскоре получил однокомнатную квартиру как ветеран войны. Дядя развлекался, встречался с женщинами, а умер на пятьдесят восьмом году жизни из-за чрезмерного употребления алкоголя и, как позже выяснилось, наркотических веществ. Клаэсу не хотелось думать о дяде плохо. Он, наверное, просто слишком сильно радовался тому, что пережил войну, и старался отрываться по полной. Это казалось вполне естественным объяснением. Квартиру он завещал племянникам, так как своей семьёй обзавестись не удосужился.
Нэми на тот момент исполнилось двадцать, а Клаэсу пятнадцать, и младшего идея о смене места жительства привела в неописуемый восторг. Ему не терпелось увидеть хоть что-то, кроме огорода, леса и полей. Нэми же, напротив, стал мрачнее тучи от одной лишь мысли о предстоящем переезде, но после разговора с бабушкой, подробности которого для Клаэса остались тайной, брат всё же согласился. Зóра считала, что это она уже отжила своё и смерть хочет встретить на родной земле, а внуки не должны бояться большого города, они ещё молоды и несправедливо по отношение к ним вынуждать их пустить корни в глуши, где нет даже близких им по возрасту людей.
Ещё из окон поезда Клаэс восхитился великолепием города — ему не было видно конца. Буйство красок ослепляло, всюду кипела жизнь, не умолкал шум и гам бурной разнообразной деятельности. Но вместе с тем мегаполис был груб и требователен к своим обитателям, Клаэс очень скоро прочувствовал это на себе.
До войны город считался провинциальным, ничем выдающимся не отличался и стратегически важного значения не имел, потому не привлёк внимание вражеских захватчиков и остался не тронут. Зато потом он стал приютом для беженцев со всех близлежащих регионов. Население стремительно росло, расширялась территория, в итоге Хэавэн – как его позже переименовали - стал считаться одним из самых процветающих, к нему примкнули окружающие его небольшие поселения, объединившись в независимую республику под символичным названием Ньюэйдж. За последние два десятилетия география всего мира кардинально преобразилась. От тех государств, которые существовали в начале двадцать первого века, почти ничего не осталось, они либо переформированы, либо уничтожены. Коренные жители Хэавэна перешли в разряд элиты, они составляют всего четырнадцать процентов от общего населения республики, остальные – вновь прибывшие эмигранты.
В связи с тем, что число земель, чьи плоды не были бы отравлены, значительно сократилось — заметно поднялись и цены. Весьма и весьма заметно. Причём практически на всё. Клаэсу, до пятнадцати лет не знавшему, что такое деньги и как ими правильно пользоваться, общепринятая система оплаты услуг поначалу оказалась непонятна. Работать-то он привык, но здесь, в городе, вознаграждением за труд были не свежие продукты, а бумажки, которых хватало только на полуфабрикаты сомнительного происхождения. А трудиться приходилось много. Клаэс и Нэми уже считались полноправными гражданами Ньюэйдж, потому что деревня, в которой они выросли, находилась на присоединившейся к республике территории. Когда они оформляли дядину квартиру на себя, к ним пришли социальные работники, долго беседовали с Клаэсом, задавали много вопросов с целью выявить уровень его знаний. По закону ему полагалось поступить в школу и доучиться хотя бы два соответствующих возрасту класса или же в случае крайней необходимости посещать вечерние занятия. Но данное бабушкой образование поразило работников, и они разрешили Клаэсу всего лишь сдать четыре основных выпускных экзамена, чтобы получить аттестат. Где-то в глубине души ему даже хотелось бы ходить на уроки вместе с другими подростками, но совесть не позволила сесть брату на шею. Ему выплачивалась небольшая сумма как несовершеннолетнему сироте, но этого всё равно было недостаточно. Жизнь в городе обходилась слишком дорого.
В течение первой же недели Клаэс нашёл посильную подработку на стройке. Тогда постоянно что-то строили — жилые дома, больницы, школы. Хэавэн активно расширялся, и это было хорошо, потому что для каждого желающего находился пусть и кое-как, но оплачиваемый труд. Ни о каком пособии по безработице не могло идти и речи, если ты не был инвалидом. Всем желающим и физически не ограниченным дело находилось в кратчайшие сроки, а если не трудился, то не ел.
Оптимистичный настрой Клаэса постепенно начал иссякать. Оживлённость города уже не казалась такой же праздничной, как прежде. Толпящиеся, толкающиеся, галдящие, возмущающиеся и нервные люди не давали друг другу прохода, они заполоняли улицы вне зависимости от погоды и времени суток, а в только ещё строящемся, но уже запустившем движении по некоторым линиям метро и вовсе нельзя было протиснуться. Дома возводили преимущественно в семнадцать-двадцать этажей, а ближе к центру под тридцать и выше, но и на окраинах ниже десятиэтажек редко что-то другое встречалось. Между некоторыми постройками даже промежутков не было, всё впритык. Учитывая поджимающие сроки, бешеный темп работ и продолжающее прибывать население – не было возможности уделять внимание красоте и разнообразию архитектуры, все высотки были похожи одна на другую, как пчелиные соты. Но это всё ерунда в сравнении с тем, что некоторым «понаехавшим» месяцами приходилось ждать своей очереди на жильё в общежитиях для бездомных и спать на широких нарах кучками, как хомячки в клетках. Всем места не хватало, перенаселение из-за бесчисленных нашествий эмигрантов, потерявших свои дома, было очевидным. Но люди не сдавались, работали днями и ночами, стремились занять достойное место в обществе, которое соблаговолило принять их.
Вот у Нэми с адаптацией возникли проблемы, и вышло так, что это он сел на шею младшему брату, а не наоборот. Сосуществовать с социумом ему оказалось нелегко. У него вообще был сложный характер, рядом с таким человеком ужился бы далеко не каждый. Ворчливый, вечно всем недовольный, нелюдимый, неопрятный, безнравственный, некультурный и - что, пожалуй, самое неприятное - честный до отвращения. К такому лучше не обращаться с вопросом, идёт ли тебе новая причёска, начнёт с того, какая она ужасная, а закончит тем, что ты на матери-земле - гнойный прыщ и существования в принципе не достоин. За это частенько и огребал. А ещё он постоянно пил. Пил и ныл. У него всегда всё было плохо; то диарея, то запор, то мигрень, то мизинец на правой ноге натёр до мозоли. На пороге своего тридцатилетия он вёл себя как выживший из ума чрезвычайно агрессивный старик. Его все ненавидели; соседи, приятели Клаэса, случайные прохожие и люди, которым не посчастливилось занять соседнее с Нэми место в очереди, потому что он на ровном месте мог докопаться до любого, кто оказался рядом, обругать без видимого на то основания или спровоцировать на драку.
Выглядел Нэми, как бомж. Душем пренебрегал, так же, как и зубной пастой, и бритвой, и дезодорантом, и расчёской. Ту копну волос, которую по ошибке можно было принять за птичье гнездо, прочесать представлялось совершенно невозможным, а если и попробовать, то пришлось бы драть с клоками или брить наголо. Большую часть времени он бубнил, сквернословил и насылал проклятья на всё человечество, запивая матюки палёной самогонкой, чьё производство было налажено двумя этажами выше над их квартирой. Даже Клаэс время от времени его ненавидел. За исключением тех дней, когда Нэми впадал в уныние, не вставал с койки, не ел и даже беспробудно бухать переставал. Тогда брат хотя бы шума не создавал и даже казался милым.
С работой у Нэми не складывалось, потому что его отовсюду гнали, куда бы он ни устроился. Первая причина - хамство начальству и коллективные жалобы коллег, вторая - неконтролируемые запои. Собственно, однажды ему всё же удалось устроиться на постоянную работу, где он продержался аж целых два года, пусть и с несанкционированными интервалами в связи с загулами. Своё призвание он нашёл на должности дворника в психиатрической больнице, и то исключительно благодаря стараниям своего единственного друга – уважаемого доктора Оливера Стингрея – знакомство с которым произошло при весьма нестандартных обстоятельствах.
Через четыре года после их переезда в город умерла бабушка, и Нэми окончательно пал духом. То бишь - вообще не просыхал. А у Клаэса не было времени унывать. Он старался уберечь брата от петли. Нэми и так совсем за собой не следил, это приходилось делать Клаэсу, и если бы не его старания – брат давно бы утонул в чашке супа. Он всегда был в синяках и ссадинах, и не обязательно от того, что кто-то в очередной раз решил проучить его за хамство. Нэми, казалось бы, существовал в каком-то собственном измерении, постоянно спотыкался, потому что не смотрел под ноги, врезался в углы и дверные косяки, а сколько раз его едва не сшиб автомобиль во время переправы через дорогу – не сосчитать.
Вообще, забота о брате Клаэса не очень-то и обременяла, она не давала ему зацикливаться на прочих жизненных неурядицах, этого впоследствии сильно не хватало. На том месте, где всегда был Нэми - теперь зияла разрастающаяся и разъедающая здоровые секторы сознания пустота.
В возрасте двадцати девяти лет Нэми Майн покинул этот бренный и столь ненавистный им мир.
Ничто не предвещало беды. Брат вёл себя привычным, не вызывающим подозрений образом. Ранним утром, за пару часов до подъёма на работу, Клаэс проснулся от возни и шума периодически падающих с полок на пол вещей. Прищурившись, он рассмотрел в темноте очертания Нэми, суетящегося по комнате. На вопрос, что он ищет, Клаэс услышал лишь нечленораздельный, но явно нецензурного содержания бубнёж. Наконец, брат застыл на месте, застёгивая на костлявом запястье браслет старых дядиных часов. Клаэс напомнил, что они не работают, а Нэми ответил: «Бумажные журавлики, Клаэс, время складывать бумажных журавликов».
Это последние слова, которые он услышал от брата, потому что решил не придавать значения привычной чуши и беззаботно заснул обратно, а когда прозвенел будильник – Нэми в квартире уже не было. Ни вечером, ни на следующий день он не вернулся. Нэми бесследно исчез. Такое случалось и раньше, Клаэс успел привыкнуть, брат без предупреждения мог пропасть и на более длительные сроки.
Через два дня среди ночи раздался телефонный звонок из полиции. Клаэса просили явиться на опознание брата, чьё тело, уже изрядно подпорченное, выловили из реки. Документы, удостоверяющие личность, недавно прекратили своё привычное существование. Уже несколько лет их заменяли невидимые человеческому глазу штрих-коды, выбитые сзади на шее, которые проявлялись лишь при просвечивание неоновым сканером. Эта мера была принудительной, реформа «штампования» заняла много времени, но теперь каждый житель Ньюэйдж имел такую метку, а детям их стали делать с рождения. Это исключало возможность потери или подделки «документа».
Благодаря штрих-коду Нэми и был опознан полицией, но требовалось подтверждение ближайших родственников. После «слушаю» Клаэс лишь в конце краткого монолога своего собеседника произнёс «скоро буду». Возможно, эта заторможенность была следствием неокончательного осознания произошедшего, но никакого потрясения или волнения Клаэс тогда не ощутил. Он не особо суетливо собрался, вызвал такси до морга и подтвердил, что утопленник – Нэми Майн. Даже глядя на тело брата, находившееся тогда далеко не в лучшем состоянии, Клаэс не почувствовал горя. Из вещей, помимо одежды, при нём были только ключи от квартиры, зажигалка и дядины наручные часы, стрелки на которых застыли на 06:44, но это не было временем смерти, часы не работали изначально, Клаэс точно знал об этом. В полиции предположили, что это было самоубийством, в чём младший Майн не смел усомниться.
Вернувшись домой пешком, он заварил себе крепкого кофе, но пить не стал, полтора часа просидел на кухне в тишине и темноте с кружкой в руках, думая о том, что брата лучше похоронить в деревне по соседству с бабушкой. Погребение на территории республики запрещено, местные жители отдают предпочтение кремации, ведь земли и так слишком мало, безрассудно расходовать её на мертвецов. В Хэавэне есть несколько довольно крупных Колумбариев, предназначенных для хранения праха умерших, если родственники не захотели забрать его домой. Под каждую урну отведена отдельная ячейка, близкие могут оставлять там цветы. В ближайшем будущем планируется сделать кремацию обязательной, без выбора. Когда этот закон вступит в силу - действующие по сей день на окраинах республики кладбища сравняют с землёй и возведут на их месте что-нибудь более полезное для общества.