членом партии, этот номер бы не прошел. Парт собрание бы не допустило.
Опроси людей - все поручатся за него. А вы тут в одиночку решили.
Пользуетесь доверием партии. Это беззаконие! Ты не поможешь - мы в райком
пойдем, в обком, мы не позволим вам марать нашу Конституцию.
Расплывчатое лицо Зорина оживилось. Вот и чудесно. Даст райком команду
восстановить - он будет только рад.
В райком поехал Борисов. Приемная второго секретаря Ковалевского была
полна народу. Борисову назначили в шесть, но пошел восьмой час, а очередь
почти не продвинулась. То и дело в кабинет Ковалевского входили инструкторы,
раздавались звонки, секретарша переключала телефон, глядя на ожидающих
пустым, невидящим взглядом.
- Второй час жду, - пожаловалась Борисову его соседка, по жилая
женщина. Они разговорились.
Начальство за критику перевело ее в рядовые инженеры. С руководителя
группы! Ну, ничего, Ковалевский разберется.
- Он ведь в нашем проектном бюро работал, - с гордостью сказала она. -
Прямо из института ко мне в группу попал. А по том его сюда забрали. Быстро
вырос. Молодец.
Кроме дела Рейнгольда у Борисова была не менее серьезная просьба
относительно комнаты для Ванюшкиных. Жена Ванюшкина скоро должна родить, и
жить им дальше врозь по общежитиям невозможно.
Высокая, обитая черной клеенкой дверь кабинета отворилась, Ковалевский
прошел через приемную. Соседка Борисова быстро поднялась и, радостно
улыбаясь, шагнула навстречу Ковалевскому. Он скользнул по ней большими
красивыми глазами, и в их зеркальном блеске ничего не изменилось. Озабоченно
взглянув на часы, он прошел мимо. Женщина сконфуженно вернулась на свое
место.
- Не узнал, - глухо сказала она. - Четыре года работали вместе. Я ему
|
|
расчеты помогала делать. Откуда такое берется? Из рабочей семьи сам... И,
говорят, район вытянул, а вот людей не узнает... - Она иронически покачала
головой, поправила седую прядь. - Теперь он большой человек, где ему старых
друзей узнавать. - Она встала. - Не пойду я к нему. Ничего, вернется первый
секретарь: он хоть и не знает меня, но у него для всех двери открыты.
Борисов смотрел ей вслед, на ее сникшую фигуру, и в душе его
шевельнулось горькое, непрощающее чувство. Чем дольше он сидел, тем сильнее
ему хотелось сказать Ковалевскому и об этой женщине, и о том, что за два
года Ковалевский ни разу не побывал в лаборатории, не знает никого из
коммунистов. Но когда его вызвали в кабинет, он вспомнил про Рейнгольда, про
Ванюшкина и ничего не сказал об этом.
В судьбе Ванюшкиных Ковалевский принял горячее участие. И это участие
было тем более горячим, чем упорнее он уклонялся от помощи Рейнгольду. Он
умело сводил разговор на комнату для молодых, тут он бурно возмущался и был
рубахой-парнем, который все понимает и сочувствует, и как- то получалось,
что этот вопрос действительно важен и им стоит и надо заниматься, шутка
сказать - семья, наша молодежь, чуткость, внимание к быту... А Рейнгольд -
ничего страшного, незаменимых людей нет, товарищ пойдет работать в другое
место, государство от этого перемещения не потеряет. Он говорил об этом
каким-то телефонным голосом, лицо у него становилось скучным, и Борисов
понимал, что хлопотать о Рейнгольде означало для Ковалевского необходимость
с кем-то ссориться, брать на себя какую-то ответственность. Зачем? Он
|
|
понимал и поэтому не стал возражать Ковалевскому. Ради обещанного ордера для
Ванюшкиных... Это называлось уметь устраивать дела. Из райкома Борисов ушел
мрачный. И сколько он ни убеждал себя, что поступился личным побуждением во
имя дела, все равно он в чем-то презирал себя.
Прошла неделя, и Рейнгольд получил расчет. Андрей не мог вспоминать
прощания с Рейнгольдом, его помертвевшее, известкового цвета лицо,
недоумение, застывшее в часто моргающих глазах. Рейнгольд ничего не говорил,
но все было ясно. Обещали защитить - и не смогли. А если бы согласился тогда
разделить авторство с Потапенко, работал бы, и все было бы хорошо. Нет, ни
разу Андрей не пожалел, что отговорил Рейнгольда от гнусной сделки. Иначе он
поступить не мог. Нельзя связывать два разных вопроса: одно дело -
предложение Потапенко, другое - несправедливое, беззаконное увольнение
Рейнгольда. Но для Рейнгольда это было причиной и следствием.
Андрей и Борисов утешали его как могли. Они еще будут бороться. Они
вернут Рейнгольда. Плохо, что на самого Рейнгольда рассчитывать не
приходилось, он совсем упал духом.
В лаборатории все ходили расстроенные, угрюмые, пристыженные. Борисов
помог Рейнгольду устроиться в какую-то артель. Через несколько дней они с
Андреем зашли к Рейнгольду домой. Вид у него был больной. И на всей
обстановке в доме лежал налет запущенности и уныния. Не загорались
сигнальные лампочки над дверями. Верстак закрыт старыми газетами. Андрей
попробовал рассказать, как движется работа над синхронизатором. Тусклые
|
|
глаза Рейнгольда влажно блеснули; если бы не жена, он, наверное, заплакал
бы. Она держалась с ожесточенным мужеством. Она ни в чем не упрекала Андрея.
С достоинством пригласила гостей ужинать, и Андрей и Борисов не посмели
отказаться. "У нас все в порядке, - подчеркивала она каждым своим жестом. -
Ничего нам от вас не надо. Мы живем хорошо. Во всяком случае, в вашем
сочувствии мы не нуждаемся".
Андрей чувствовал себя отвратительно. Он пробовал заговаривать с сыном
Рейнгольда, но тот краснел и прятал глаза. Андрей понял, что мальчику стыдно
за него.
На улице Андреи сказал Борисову:
- Я чувствую себя подлецом.
- Мы оба будем подлецами, - сказал Борисов, - если не восстановим его.
Борисов с трудом уговорил Андрея не бросать работу над локатором.
Андрей хотел переключить все силы на синхронизатор Рейнгольда. Это было пока
единственное, чем Андрей мог как-то оправдаться перед Рейнгольдом, и перед
людьми, и перед самим собою.
- Такое решение только на руку Потапенко, - сказал Бори сов. - Кто
знает, может быть, они на это и рассчитывали.
Андрей сам пошел в райком. Ковалевский начал говорить ему о
государственном взгляде на вещи, о политическом чутье. Андрей вспылил,
запальчиво размахивал руками, обвинил Ковалевского в зазнайстве, в
пренебрежении к судьбе человека и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.
После этого он как-то странно успокоился. Наивная, необузданная
горячность сменилась холодным бешенством. С Ковалевским он вел себя глупо и
нерасчетливо. Ну, что ж, еще один урок. Пригодится. Попробуем действовать
иначе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
С осени Андрей начал посещать бассейн. Надоумили его Ванюшкин и Пека
Зайцев.
На первом же занятии, когда выстроили группу, Андрей увидел среди
женщин Лизу Потапенко. Они не встречались уже давно, и ему показалось, что
она похудела, осунулась. Он весело кивнул ей, но в это время раздалась
команда. Андрей, как самый высокий, правофланговый, должен был первым войти
в воду. Он встал на стартовую тумбочку, крепко ухватился пальцами ног за
шершавый резиновый край, пригнулся и прыгнул. Прохлада воды, брызги - и вот
он уже плывет. Гребок ногами, выдох в воду. Как он все подзабыл! Это не
летнее купание, тут каждое движение должно быть точным и экономным. Надо
чувствовать свою скорость, упругую живую силу воды так же явственно, как
чувствуешь ее особый, хлорный запах.
По руки и ноги еще плохо слушались, тело было чужим, неповоротливым.
Скоро Андрей вылез наверх, тяжело дыша сел на скамейку.
- Мало! Еще две сотки надо, - весело крикнул ему из воды Пека.
Его голубая шапочка быстро скользила вдоль дорожки. Сквозь чистую
зеленоватую воду было отчетливо видно каждое движение его ладной фигуры.
Пенистый след бурлил за вытянутыми мелькающими носками. Андрей и завидовал и
поражался. Перед его глазами все еще стоял образ суматошного, трепливого
паренька в бесформенном ватнике, в стоптанных грязных сапогах. А он,
оказывается, вот каким может быть - сосредоточенным, упорным, в каждом
движении расчетливым.
Высокий зал бассейна был заполнен плеском воды, ее зеленоватыми
отсветами. Желтые блики ламп двигались, точно приклеенные к мокрым плечам.
На одной из дорожек Андрей отыскал Лизу, спустился к ней. Он плыл медленно,
толкая перед собой доску, отрабатывая движения ног. Лиза обгоняла его, и,
когда они встречались глазами, на лице ее появлялась странная скованная
серьезность.
После занятий он подождал ее в вестибюле. Она вышла из раздевалки с
чемоданчиком и руке, все такая же сдержанная и озабоченная. Нет, дома все в
порядке, дети здоровы. В чем же дело? Она пожала плечами, предлагая оставить
этот разговор. Так... Значит, она снова стала ходить в бассейн? Да, и
работает, и снова ходит в бассейн, все, все снова. Андрей пытливо заглянул
ей в глаза и спросил напрямик: может быть, она вообще не желает с ним
разговаривать? Может быть, она дуется на Андрея из супружеской солидарности
и все такое?
Дуется? Она грустно улыбнулась. И сразу стало видно, насколько она
изменилась. Вовсе не похудела, а как-то подобралась, посуровела. Лицо ее
стало тоньше. Дуется - слово это подходило к прежней беззаботной хохотушке
Лизе, а не к нынешней, в строгом темно-синем костюме, с туго зачесанными
назад волосами и с двумя короткими морщинками от бровей вверх.
Оказывается, Лиза не знала об окончательном разрыве между ним и
Виктором. Ругая себя за неосторожность, Андрей вынужден был рассказать
историю их столкновений. Он нарочно подбирал спокойные слова, сдерживая
взбаламученную воспоминаниями злость.
Он ждал, что Лиза попытается защищать Виктора, но она прослушала молча,
точно в сундучок сложила, крышку захлопнула и задумалась о своем. Лицо ее
оставалось скованным. Они распрощались, далекие и чужие друг другу.
Андрей посещал занятия регулярно, и Лиза явно тяготилась его
присутствием. "Смотрит на меня глазами Виктора, - думал Андрей. - Наверно,
считает это долгом своей любви". Иначе он ничем не мог объяснить ее
неприязнь. Иногда он ощущал на себе ее пытливый, хмурый взгляд, но стоило
ему обернуться, и лицо се принимало безразличное выражение. Между ними все
время чувствовалось что-то недоговоренное. Он попросил тренера перевести его
в другую группу. Лиза слышала их разговор и покраснела. Оформляя перевод,
Андрей задержался, и, когда вышел на улицу, было совсем темно. Сырой,
пронизывающий ветер накинулся на него, забился в ногах. Андрей не слыхал,
как сбоку к нему подошли. Только почувствовав чьи-то пальцы на своей
полусогнутой руке, он резко обернулся. Перед ним стояла Лиза. В темноте
зрачки ее стали большими. Она взяла его под руку. Они долго шли молча, как
бы снова привыкая друг к другу.
В этот вечер Лиза рассказала ему все о Викторе, о себе, о сложной и
грустной истории их любви. Они ходили, не разбирая дорогу, кружась по
вечерним улицам. Андрей держал ее под руку. Рука ее была каменно тяжелой и
негнущейся.
Итак, Лиза все же пошла работать в школу.
Конечно, ее класс показался ей самым трудным в школе. Конечно, она
чувствовала, что мальчишки исподтишка подсмеиваются над ней. Класс был сам
по себе, она сама по себе. Она изучала каждого из своих мальчиков,
просиживала вечера за их сочинениями, пытаясь вникнуть в души этих маленьких
людей.
Виктор считал ее работу временным увлечением, блажью. Постепенно между
ними устанавливалось глухое, враждебное непонимание. Захваченная радостью
новой работы, Лиза без сожаления отвергала тот образ жизни, который Виктор
навязывал ей. Получив возможность сопоставлять, она все больше теряла
уважение к Виктору. Они начали относиться друг к другу с насмешливой,
напряженной холодностью. Она чувствовала, что трещина между ними становится
больше и больше. Все чаще с тоской вспоминала Лиза их прежнюю тесную
комнатку, где по вечерам она сидела напротив Виктора, обхватив колени
руками, глядя на его склоненную над столом голову, и он, смахивая упавшие на
лоб волосы, улыбался чуть смущенно и виновато. А она, глупая, ревновала его
к тому, что могло стать лучшим и главным в его натуре и в их жизни. Ее
победа обернулась теперь ее поражением, слишком поздно поняла она свою
ошибку. Такого Виктора, каким он стал сейчас, она не могла любить и все же
продолжала любить его.
- Ты зря на себя так много берешь, - сказал Андрей. - Ты виновата
меньше, чем он.
Лиза энергично замотала головой:
- Нет, нет, ты... ты, возможно, имеешь право считать его своим врагом,
а я так не могу. Как мне все это вернуть, ну скажи, Андрей, ведь долго я не
выдержу. Я его потеряю или... Конечно, другая на моем месте, может быть,
разошлась бы с ним, но я не в силах.
- Что ты... Успокойся... Зачем вам расходиться! - пробормотал Андрей,
не зная, как утешить Лизу, и чувствуя, что все, что бы он ни сказал, будет
не то. - Ты пойми, Лиза, мне трудно советовать. Не могу я ничего советовать.
И это тоже была неправда. В его словах Лиза уловила невысказанную
угрозу.
- Как же так?.. - растерянно и негодующе сказала она, боясь этой угрозы
и идя навстречу ей. - Ты же коммунист. Вы оба коммунисты. Он же не чужой
человек. Может быть, с ним надо как следует поговорить!
Андрей слушал ее и ничего не отвечал. Моросило. Капли воды искрились,
нанизанные мелкими бусинками на ворс пальто. И такие же бусинки дрожали на
ресницах Лизы, - был ли это дождь или слезы, не все ли равно. Андрей
понимал, как она страдает, насколько все это серьезно для нее, но, чтобы
стать на ее сторону, необходимо хотя бы на минуту отрешиться от чувства
враждебности к Виктору, а это было выше его сил.
- Хорошо, - с трудом сказал он. - Слушай. По-моему, единственное
средство... Виктору надо уйти с должности начальника отдела. Он не может
руководить. Он приносит вред... - Андрей вспомнил про Рейнгольда,
непримиримо свел брови, нагнул голову, упираясь подбородком в воротник. -
Пусть уходит, пока не поздно.
Лиза побледнела. Рука ее дрогнула.
- Да... - сказала она. - Не знаю... Это убьет его.
Андрей проводил ее до парадной. Они прощались, когда к ним подошел
Виктор. Пальто его было распахнуто, от него пахло водкой.
Сунув руки в карманы, он, покачиваясь на носках, остановился в двух
шагах от Андрея и Лизы. Торжествующая и злая улыбка скривила его губы.
- Привет специалисту по чужим женам! - сказал он, сплевывая прилипший к
губе окурок.
- Виктор! - крикнула Лиза.
Андрей проследил за окурком, упавшим к его ногам, повернулся к Лизе, но
она, крепко схватив его за руку, умоляюще смотрела на него.
- Вот что, - вдруг спокойно сказал Андрей. - Поднимемся, поговорим.
- Оправдаться хочешь? - театрально рассмеялся Виктор и неожиданно, с
хмельной решимостью согласился.
Прошла, казалось, целая жизнь с тех пор, как они впервые втроем сидели
в этой светлой, теплой столовой.
Виктор достал из буфета графин с водкой, ветчину, баночку икры, хлеб.
Усмехаясь, аккуратно и неторопливо налил водку. Выпили молча. Никто не
решался разорвать сгущавшееся с каждой минутой молчание. Виктор снова налил.
- Тебе хватит, - сказал Андрей, - а я выпью. За твою жену. Они сидели
друг против друга, а посредине Лиза, неподвижно смотревшая в свою непочатую
рюмку.
- Прелестно, - закуривая, сказал Виктор. - Бедная Лиза. - Он откинулся
на спинку стула и, покачиваясь, спросил: - Жаловалась? Воздействуй на моего
мужа, а то он меня совсем зажал? Ну что ж, давай, не стесняйся.
Андрей поймал скользкую шляпку гриба и не торопясь задвигал челюстями.
- Я зашел не угрожать тебе, - хладнокровно сказал он, - и не искать с
тобой мира. Я говорил Лизе, что тебе необходимо подать в отставку.
Руководить надо со знанием дела. У тебя этого знания нет. Ты умеешь
интриговать и лезть по чужим спинам.
Он говорил спокойно, уверенно, радуясь своей выдержке, и, невольно
подчиняясь его тихому голосу, Виктор вдруг тоже тихо и трезво засмеялся.
- На мое место захотел? Ха-ха-ха! Рановато, рановато. Боюсь, что
Потапенко не отпустят, если бы он и пожелал уйти.
Поведение Виктора казалось Андрею театральным. Как будто Виктор играл
перед невидимыми Андрею зрителями. Стоит сказать тихонько: "Довольно,
Виктор, давай по-серьезному", - он сразу смолкнет, оглянется и увидит, что
он один.
- Еще немного времени - и коллектив раскусит тебя, - сказал Андрей. -
На первом же партсобрании ты останешься один. Даже здесь, сейчас, ты один.
- Один? - переспросил Виктор и посмотрел на Лизу. Он поднялся, опираясь
о край стола, подошел к ней. - Ну что ж, может быть, ты и прав.
Он, казалось, забыл о присутствии Андрея, перед ним была только Лиза.
Лиза молчала.
Виктор вернулся, устало плюхнулся на свое место. Жадно затянулся, кусая
папироску... Пустяки, все это пустяки. Это она обиделась за то, что я там
внизу... Ну да ладно, жены стыдиться, как говорят, детей не видать.
- А вот что касается одиночества, - глаза его блеснули торжествующей
усмешкой, - так это ты скоро окажешься одиноким. Редеют твои ряды. Разгоняют
твоих сторонников...
Андрей посмотрел на него, ломая его взгляд:
- Ты о Рейнгольде? Он будет восстановлен.
- Да? Каким же образом? - делая безразличное лицо, спросил Виктор.
- Это уж мое дело.
- Ага, закулисные интриги, о которых неудобно рассказывать. - Он
повернулся к Лизе. - Вот тебе слова, и вот тебе дела.
- За что его уволили? - спросила Лиза.
Андрей объяснил, но, жалея Лизу, умолчал о тайном разговоре Виктора с
Рейнгольдом.
- Ты понимаешь, - говорил он, - для меня борьба с таким беззаконием -
это вопрос принципа, это вопрос моего мировоззрения. Не могут в нашей
советской стране безнаказанно происходить такие вещи. Вел он себя в
оккупации как советский человек, ни каких претензий к нему нет. На что же
его лишают любимого дела? И Борисов, и я, и все наши коммунисты - мы не
отступимся. Мы своего добьемся, до ЦК дойдем.
- А ты, Виктор, считаешь - его правильно уволили? - вдруг спросила
Лиза.
Виктор уклончиво сослался на отдел кадров, - им виднее, он этими
вопросами не занимается. Он смотрел на пиджак, на подбородок Андрея, избегая
встретиться с ним глазами. Разумеется, если все обстоит так, как говорит
Андрей, возможно, допущена перестраховка. Впрочем, достаточно, может быть, и
разъяснения райкома, или Андрей доверяет только ЦК?
- Мы порядок знаем, - сказал Андрей, забывая о своем решении не
откровенничать. - В райкоме мы были, теперь пойдем и обком.
- Послушайте, надо действительно что-то сделать, - сказала Лиза.
- Ты не беспокойся, я написал письмо в ЦК, - сказал Андрей. - Напишу
еще Косте Исаеву, пусть проследит, чтобы скорее ответили. У тебя, Виктор,
кажется, есть его адрес?
- Не помню, - вздохнул Виктор. - Мы давно не переписывались. А ты что,
письмо в ЦК уже отправил?
Андрей вынул из кармана пиджака толстый конверт и помахал им.
- Так, так, - сказал Виктор, смотря на конверт. Лиза молча встала и
вышла из столовой.
- Я не хотел говорить при Лизе, - тихо сказал Андрей. - Мне известен
твой разговор с Рейнгольдом, известна и подлинная причина его устранения.
- Сплетня, - успокоительно и быстро сказал Виктор.
- Не сплетня, а факт. Факты - упрямая вещь.
- Какие у тебя факты?
Андрей молча посмотрел ему в глаза. Тень растерянности и испуга прошла
по лицу Виктора.
- А если даже и так, - вызывающе сказал он, - если, зная о предстоящем
увольнении, человеку предлагают помощь, чтобы не погибла его работа, что ж
тут плохого? Всем известно, что я тоже когда-то занимался синхронизаторами.
Факты - упрямая пещь, - улыбнулся он, - поэтому с ними надо уметь
обращаться.
Вошла Лиза и молча положила перед Андреем узкую алфавитную книжку,
раскрытую на букве "И".
Андрей записал адрес Кости Исаева, поднялся, вышел, не прощаясь с
Виктором. Лиза проводила его в переднюю. Виктор остался за столом. Некоторое
время он смотрел на запачканную пеплом скатерть, на мокрые окурки, плавающие
в блюдце с желтым грибным рассолом. Водки в графине не было. Он взял рюмку
Лизы и выпил.
Хлопнула дверь парадной. Андрей ушел. Идти за водкой сейчас поздно, все
закрыто... Вроде все трое дружили одинаково, но Костя всегда был почему- то
ближе с Андреем... Пойти спать, чтобы Лиза не приставала с проповедями.
Виктор сидел спиной к двери, он слышал, как в столовую вошла Лиза и
стала у буфета. Не оборачиваясь, он чувствовал, что она смотрит ему в
затылок. Со страхом подумал: вдруг она постоит и уйдет, так ничего и не
сказав.
- Проводила? - спросил он.
- Почему ты не хочешь помочь Рейнгольду? -сказала она. - У него
семья... Тебя бы вот так...
- Ага, я должен всем помогать, - не оборачиваясь, сказал он. - Когда
меня долбали, мне каково было? Мне помогал кто-нибудь пробиваться? Ничего, я
все терпел. Теперь вы хотите, чтобы я был со всеми добренький. Не выйдет.
- Почему же Андрей так переживает и хлопочет?..
- Плевал я на твоего Андрея. Что ты мне его повсюду тычешь! И вообще по
отношению ко мне он сволочь. Я ему помогал, а он... вот сволочь. И ты с ним
еще ходишь. Ну и убирайся к нему.
- Не кричи, ты разбудишь детей. Ну ладно, мы поговорим в другой раз.
- Нет, начала, так выкладывай. Ты думаешь, я пьян. Я пони маю, чего ты
добиваешься. Я лучше тебя соображаю.
- Ох, Виктор, ты не знаешь, как ты изменился. Я перестала понимать
тебя. Неужели ты не чувствуешь, как мне тяжело?
- Тебе тяжело? Чего тебе не хватает? С жиру бесишься. Побыла бы в моей
шкуре, тогда бы почувствовала, что такое тяжело.
- Ты занят только собой. Ты... ты честолюбец. Ты всем завидуешь. Тебе
все мало. Откуда у тебя эта уверенность в своем превосходстве?.. Как ты мог
променять Андрея на Ивиных и других? За что ты преследуешь Захарчука? А с
Дмитрием Алексеевичем? Сколько он сделал для тебя, он тебя выдвинул. А
теперь ты его...
- Заткнись! Что ты понимаешь? У меня десятки врагов, - он повернулся к
ней вместе со стулом. - Как, по-твоему, можно ради большой правды
поступиться малой? А?
Она подозрительно посмотрела на него. Какой-то фокус.
- Ну так вот, - сказал он, удовлетворенный ее молчанием. - Если мне
надо вырваться вперед, так это только затем, чтобы больше сделать. Все эти
Рейнгольды и Андрей - чепуха! Это щенки. Стоит мне вырваться, и я сделаю в
тысячу раз больше полезного.
- А пока что можно обманывать, врать...
- Что я тебе вру?
- Ты же знал адрес Кости.
- А ты не суйся не в свое дело. Тебе-то что до этого?
- Может быть, ты и мне врешь.
- Пока что ты по ночам шляешься со своим Андреем.
- Ты и сейчас врешь. Ты знаешь, что с Андреем у меня ни чего нет. А вот
ты...
- Ага, добрались! Вот оно где собака зарыта! Что же, у тебя факты есть,
что я изменил?
- Ты считаешь, что изменить - это переспать с какой-нибудь... А для
меня самое ужасное, что ты можешь переспать, если тебе надо устроить какое-
нибудь дело...
- Лучше заткнись.
-...с какой-нибудь секретаршей вроде Цветковой. Тебе все равно.
- Дура! Наслушалась всяких сплетен... Она стиснула ладонями щеки.
- Виктор, я, может быть, действительно ничего не понимаю. Я не могу
ничего доказать тебе, раз ты сам не хочешь. Но у нас как-то плохо стало. И
все хуже, хуже... Что-то мы потеряли. Я не могу так больше. Почему мы не
можем жить как раньше?
- Ты просто психичка. Ты сама не знаешь, что тебе надо. Ты забыла, кто
меня тянул: давай жить не хуже других, чем мы хуже Ивиных? Забыла?
Она подошла к столу и, наклонясь вперед, раздельно сказала:
- Да, я сама тебя тянула. И ненавижу себя... и тебя, зачем ты поддался.
Ты должен был оказаться сильнее. Ты был бы прав. А ты... тряпичный характер.
Он засмеялся:
- Это я, я тряпка?
- Ты не тряпка, - с тоской сказала она. - Ты был твердым, а стал...
гибким. Я боюсь, Виктор, мы не сможем... Мне надо уйти от тебя. Если бы я
могла уйти...
- Ну и дура! Кто бы мог подумать, что ты такая дура!
- Может быть, я все-таки и решусь на это. Мне, наверно, надо привыкнуть
к этой мысли.
Он посмотрел на ее шею, которую так любил целовать, и Лиза всегда
вздрагивала, когда он целовал ее в ямочку возле ключицы; потом он посмотрел
на ее лицо - там тоже не было местечка, которое он бы не перецеловал. Но
какая это все-таки подлость! Человек приходит с работы и, вместо того чтобы
отдохнуть... Она ведь прекрасно знает, какое у него трудное сейчас время. А
ей наплевать. Вместо того чтобы дома, у себя дома получить поддержку, он и
тут должен воевать. Всюду враги. Гадина, ну и гадина...
- Можешь убираться. Я сам уйду.
- Если бы мы могли жить как раньше...
Боже, если бы у нее хватило сил разлюбить его. Как это было бы хорошо.
Есть же на свете женщины, которые могут уйти...
На следующий день после отправки письма в ЦК Андрей вернулся домой с
работы и не успел сесть обедать, как ворвался Борисов. Борисов кипел от
нетерпеливого ликования, но в ответ на все вопросы только посмеивался. Он с
удовольствием сел за стол и с аппетитом накинулся на еду. Отобедав, они ушли
в комнату Андрея. Борисов прикрыл за собою дверь, потрогал книжки на полке,
посидел на кушетке, поболтал о начале охотничьего сезона. Потом встал, взял
Андрея за руки, отпустил их, любовно похлопал его по плечу и вдруг
напряженным, ломким голосом рассказал, что сегодня его принял секретарь
горкома Савин, в течение двадцати минут разобрался в деле Рейнгольда,
позвонил куда следует, и Рейнгольд вскоре может явиться на работу. Прямо из
горкома Борисов заехал к Рейнгольдам, а от них к Андрею.
Глаза Борисова ярко светились радостью. Андрей понимал, как много
пережил Борисов за эти дни, он и сам чувствовал необычайное волнение. Это
была торжественная и добрая минута. Они долго молча трясли друг другу руки,
потом закурили, глубоко затягиваясь.
Вопрос о Рейнгольде рассматривался трижды. Потапенко, струхнув после
разговора с Андреем, взвесил все "за" и "против" и поспешил в райком к
Ковалевскому.
"Теперь мне ясно, - сказал Ковалевский, - а то прибежал этот ваш
Лобанов как бешеный, вести себя по умеет. Ничего у него не поймешь. Да, с
этим Рейнгольдом, кажется, напутали".
Ковалевский позвонил к начальнику отдела кадров, но тот сообщил, что
вопрос уже положительно решен в горкоме. "Не успел", - досадливо подумал
Виктор, но впоследствии он все же пытался приписать себе честь
восстановления Рейнгольда. Затем из ЦК ответили на письмо Андрея. Снова
проверяли, работает ли Рейнгольд, вызывали в горком Зорина и Долгина. Ходили
слухи, что их там крепко предупредили.
Несколько дней в лаборатории царило победно-праздничное настроение. За
Рейнгольдом ухаживали, как за больным, а Андрей вернулся к своему локатору.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
В начале сентября из министерства вдруг запросили материалы по
локатору. Пришлось оформить схемы, расчеты, описания. Не прошло и недели,
как прислали новое требование: обоснуйте теоретически такую-то формулу. С
этого момента началось: обоснуйте, докажите, рассчитайте.
- Не иначе как выдвигают на премию, - соображал Новиков.
- Боюсь, тут другое, - сказал Борисов.
Но как бы там ни было, Андрею приходилось тратить половину дня, готовя
ответы для министерства, - вопросы были заковыристые. Он напрягал все силы,
чтобы не отвлекать Новикова от локатора и не срывать лабораторных испытаний.