ком рассказывал на совещании Савин? Ради чего они вступали на мучительный
путь поисков, сомнений, неудач?.. В эту минуту он презирал Усольцева, как
презирают в бою трусов и паникеров. В армии Андрей показал бы ему, но сейчас
он не имел права бросить в лицо Усольцеву ни одного слова из тех, что
напрашивались на язык, не имел права ни крикнуть, ни повысить голос.
Прищурясь, Андрей прочел надпись на лаково-желтой грани карандаша.
- Ага, "Кохинор", - сказал он. - Хорошие карандаши... Вот вы говорите,
что не обязаны. Но ведь вы инженер.
- Ну и что ж, не всякий...
Андрей перебил Усольцева:
- А вам известно, что значит слово - инженер?
Все посмотрели на Лобанова, привлеченные особой интонацией голоса.
- Исхудал он... - шепнул Кривицкий Борисову.
- Я не понимаю вас, Андрей Николаевич, - с готовностью начал Усольцев,
- но я...
- Нет, вы мне ответьте.
- Инженер, ну... человек, имеющий высшее образование.
- Маловато. Слово "инженер" в переводе с латинского значит хитроумный
изобретатель.
- Не всякому инженеру дано хватать звезды с неба, - пробормотал
Усольцев.
Борисов, не утерпев, подошел:
- Где уж там звезды! Вы, Усольцев, все на подхвате норовите работать.
Вы никогда никакой инициативы ни в чем не проявляли.
- Да, в этом отношении он девственник, - вставил Кривицкий. Усольцев
вынул платок, нервно высморкался:
- При чем здесь это? Мы говорим с Андреем Николаевичем совсем о
другом...
- Другими словами - чего мол, суетесь? - напрямик спросил Борисов. - Я
давно вам сказать хотел, да не было подходящего случая. Вы вот гордитесь
своей дисциплинированностью, а мне кажется, что подоплека вашей
дисциплинированности - не желание самостоятельно мыслить. Такое бездумное
|
|
послушание - худшее искажение дисциплины.
В комнату, напевая, с букетом влетел Новиков. Одной рукой он сунул
цветы в большой фарфоровый стакан, другой записал на столе чей-то телефон и
тут же вмешался в разговор:
- Вас прорабатывают, Усольцев? Я присоединяюсь. Гоните переключатель!
Не увиливайте, это вам не старые реле переделывать.
Обвинения сыпались на Усольцева со всех сторон, он не успевал
отбиваться. Андрея обрадовала поддержка товарищей. Пусть при этом Новиков
больше всего беспокоился, что Лобанов может поручить переключатель ему,
Кривицкий радовался случаю подтрунить над раздражавшей его добросовестностью
Усольцева, а Борисов жаждал встряхнуть этого человека, - они сходились в
главном: Усольцев не должен отступать.
Лицо Усольцева приняло загнанное, отчаянное выражение. Сунув два пальца
за помятый воротничок, он вертел шеей, как будто ему было тесно. Усольцев,
этот аккуратист, носит грязный воротничок!
"Да что ж это, в самом деле, - подумал Андрей, - он ведь мучился все
эти дни. Хотел, тянулся... и не мог".
Так порою через какую-нибудь мелочь вроде грязного воротничка начинаешь
видеть человека совсем по-иному. Андрей представил себе, как угнетала
добросовестного, точного Усольцева, необходимость выполнить задание.
Проходили дни, ничего не получалось, и сон не в сон, и, наверно, весь
твердо, годами налаженный распорядок жизни этого человека полетел к черту.
Скольких усилий стоило ему признаться начальнику лаборатории в своей
несостоятельности. Безусловно, Усольцев делал все, что мог, и ничего не
|
|
сумел сделать. Почему?
Андрей усадил его на место, успокоил и попросил показать свои наброски.
- Верите, Андрей Николаевич, я восемнадцать вариантов перепробовал.
Начну - и сразу кажется: не так. Всякий раз думаю - а вдруг есть более
простая, лучшая схема. Не умею я начинать с голого, с пустого места. Не за
что ухватиться... Буквально нечего показать вам. Вы можете подумать... но
Майя Константиновна знает... я никогда не имел взысканий.
Майя молча завтракала за своим столом. В последнее время в присутствии
Лобанова она молчала, но тут не вытерпела. Через всю комнату она обратилась
к Андрею: не заставит же он петь человека, если у того нет ни голоса, ни
слуха. Способность к творчеству - это врожденный талант; нельзя приказать
изобрести. То есть приказать можно, но что из этого выйдет?
Ее большие серые глаза смотрели на Андрея с укоризной: "Оставьте
Усольцева в покое, как вам не стыдно, налетели все на одного".
Возможно, и впрямь нелепо требовать от каждого этой самой способности к
творчеству? Талант, творчество, вдохновение! Андрей не любил применять эти
пышные слова к своей будничной лабораторной работе. Но дело не в словах,
дело в том, имеет ли он право заставлять Усольцева? Андрей был в
нерешительности. Возможно, если бы доводы Майи привел Борисов, Андрей не
стал бы настаивать, взял бы и сам занялся переключателем.
"Боится! Вот оно в чем суть! - вдруг чуть не вслух сказал Андрей,
озаренный догадкой. - Ему надо перешагнуть через собственный страх".
Мягко и настойчиво он начал убеждать Усольцева, что прежде всего
необходимо поверить в собственные силы.
|
|
Усольцев покорно кивал. Вероятно, Лобанов прав, но он ничего не говорит
о том, откуда взять уверенность. Все они сейчас разойдутся, а Усольцев
останется перед чистой бумагой, и все муки и страхи начнутся сначала.
В это время Кривицкий, ткнув себя перстом в лоб, сообщил, что на складе
среди старья ему когда-то попадался подобный переключатель. Андрей
недоверчиво прищурился: он не представлял себе прибора, для которого мог
понадобиться такой переключатель.
Усольцев его не слушал. Надежда оживила его, он вцепился в Кривицкого,
упрашивая его сейчас же сходить на склад.
Они вернулись через полчаса. Усольцев, не раздеваясь, прошел в кабинет
Лобанова. Пальто его было перемазано пылью, на рукавах белели следы
известки, к груди он прижимал завернутый в газету пакет.
- Вот, а вы не верили, - сказал он и, развернув, поставил перед Андреем
небольшой, местами побитый пластмассовый футляр с наружными рукоятками.
Андрей снял крышку. На внутренней панели почти ничего не осталось.
Торчало несколько контактов, остов обугленной катушки, замысловатой формы
коромысло с собачкой. Андрей тронул его пальцем, оно повернулось, скрипя в
заржавленных подшипниках.
- И это все? - разочарованно спросил Андрей.
- Вполне достаточно, Андрей Николаевич! - воскликнул Усольцев.
Не давая себя прервать, он быстро объяснил:
- На панели сохранились отверстия креплений, по ним удастся
восстановить схему. - Он уже представлял себе, какую роль тут играло
коромысло, где стояла пружина. Конечно, обмотку придется пересчитать, но
принцип надо обязательно оставить.
Андрей мысленно прикинул - размеры коробки вроде подходящие. Он
посоветовал Усольцеву не слишком цепляться за этот скелет. Какое-то смутное
опасение тревожило Андрея.
Встретив Кривицкого, он спросил:
- Вы точно знаете, это действительно дистанционный переключатель?
Кривицкий поперхнулся, закашлялся, прикрыв рот ладонью. Когда он поднял
голову, глаза его были невозмутимо ясны.
- В мои годы недостаток памяти заменяет чутье, - туманно, но
внушительно ответил он.
Андрей не скрывал своего недовольства нежданной услугой Кривицкого. Не
следовало давать Усольцеву возможность вывернуться. Так из него никогда не
выйдет настоящего инженера. Казалось, выбросили соску, - так нет, Кривицкий
тряпочку подсунул: на, мол, только не плачь.
Случай с Усольцевым обсуждался на все лады. Лишь один виновник
разговоров ничего не замечал, ничего не слышал. Он работал с упоением, к
нему вернулась прежняя методичность. Вычищенные смазанные части старого
переключателя лежали на его столе в строгом порядке. На выпуклой
полированной поверхности кожуха отражались изогнутые оконные переплеты,
синее небо, кудрявые облака медленно проплывали, скрываясь в тени жарко
сияющего латунного зажима. Весь мир сосредоточился для Усольцева в этом
скелете будущего аппарата.
Усольцев торопился дать конструктору точные размеры переключателя. В
зависимости от них размещалось остальное оборудование. Круглое его лицо
заострилось, движения приобрели четкую угловатость. Инженеры были поражены,
когда однажды во время шумного разговора Усольцев хлопнул ладонью по столу
так, что все детальки подпрыгнули, и крикнул:
- Товарищи, замолчите ли вы наконец!
Борисову даже нравилось, что Усольцев стал немного рассеянным и забывал
прятать в ящик свои знаменитые карандаши.
Однако прежняя неуверенность еще жила в нем. Он принес Лобанову чертежи
и сообщил, что конструктор требует ориентировочные размеры, а переключатель
еще не кончен. Дашь ему размеры, а потом, случись что, не изменишь.
Андрей успокоил его.
- Конечно, приходится рисковать, - сказал он, весело нажимая на слово
"рисковать". - Но что вас, собственно, смущает?
Усольцев замялся:
- В основном мелочи. Не могу раскусить, к чему тут эти два отверстия.
- Вы обошлись без них? - спросил Андрей, не глядя на чертежи.
- Пока да, - осторожно сказал Усольцев. Андрей рассмеялся и шепотом
сказал ему на ухо:
- Ну так плюньте на них.
Наблюдая, как создается переключатель, Андрей невольно восхищался
способностями Усольцева. Надо было иметь величайшее терпение, чтобы
восстановить по остаткам, скорее намекам, прежнюю схему. На ряде участков
пунктир догадок обрывался, и Усольцеву приходилось выдумывать самому...
Чтобы приспособить какую-нибудь сохранившуюся часть, Усольцев хитрил,
изворачивался, проявляя незаурядную изобретательность.
Он действовал подобно палеонтологам, которые по обнаруженной кости
восстанавливают скелет и даже внешний облик никогда ими не виданного
животного.
Настойчивость Усольцева нравилась Андрею и в то же время вызывала
досаду. Было жаль смотреть, сколько блестящей, остроумной выдумки тратится
на разгадывание этого ребуса. Порой Андрей порывался крикнуть:
"Да бросьте вы держаться за костыли, шагайте сами!"
Но он боялся, что Усольцев опять оробеет. Ну ничего, в следующий раз
ему придется начинать без шпаргалки. А вдруг все страхи повторятся?.. "Если
ты проявляешь столько терпения, добиваясь нужной характеристики от прибора,
- отвечал он себе, - то почему ты считаешь, что человека можно переделать
сразу?"
Переключатель был закончен вовремя. На испытаниях Андрей присутствовать
не смог, да если бы он и освободился, то все равно не пошел бы. Он не желал
показывать Усольцеву, что придает какое-либо значение этой "палеонтологии".
Испытание переключателя прошло незамеченным. Кривицкий мимоходом
осведомился о результатах и сказал удовлетворенно и непонятно: "Выгодное и
удачное преступление называется добродетелью".
Новиков спросил:
- Отделались? Восхитительно! Поздравляю! Усольцев, миленький, помогите
мне доконать усилитель - мне сегодня надо пораньше кончить. - Он всегда
куда-нибудь торопился и жаловался на "сумасшедшую загрузку".
Усольцев замкнулся в обиженном молчании. Хвастаться ему было нечем -
реставрировал старый переключатель, эка невидаль. А все же обидно. Ведь это
была необычная для Усольцева работа. Никто не знает, сколько страхов он
натерпелся с этим переключателем. И, наверно, не узнает. Переключатель
пустили в работу, и все сразу о нем забыли.
В течение нескольких минут Кривицкий о чем-то рассказывал, но ни одна
фраза не доходила до сознания Андрея. Перескакивая с абзаца на абзац, он с
бьющимся сердцем читал статью одного ленинградца о методах локации. Андрей
мчался по строчкам, повторяя про себя: "Неужели это мое, неужели меня
опередили?" На каком-то повороте автор свернул в сторону, не дойдя до идеи,
составлявшей главное в методе Андрея. Андрей вздохнул, отпуская сведенное
мускулы лица. И вдруг, поймав себя на этой радости, возмутился. "Сколько же
во мне гаденького!" - со стыдом подумал он.
- Андрей Николаевич, - настойчиво и удивленно повторил Кривицкий.
Андрей извинился и начал слушать. Кривицкий как раз к этому времени
покончил с вопросами этики и переходил к принципам воспитания по Макаренко.
Длинное, не свойственное Кривицкому предисловие насторожило Андрея.
- Перейдем к делу, - предложил он.
Кривицкий поправил чернильницу на столе у Андрея и с напряженной
улыбкой сказал:
- Помните, Андрей Николаевич, когда вы усомнились в переключателе, был
ли такой, я пошел на склад проверить. Мало ли что бывает в нашей жизни
кипучей! Оказалось, что там напутали: коробка, которую я дал Усольцеву,
никогда не была переключателем. Усольцеву достался футляр от старого,
довоенного немецкого реле. Теперь я хочу посоветоваться с вами - педагогично
ли будет сообщить ему правду?
Андрей не верил ни единому слову Кривицкого. Разумеется, это была
заранее подстроенная шутка.
- С одной стороны, он должен взыграть, - рассуждал Кривицкий, - с
другой, как человек мнительный, он подумает, что все были в заговоре против
него.
Андрей позвал Борисова, и они досыта посмеялись над всей этой историей
и над Кривицким с его воспитательными приемами.
- При любом исходе предпочитаю правду, - сказал наконец Андрей. Он
встал и вместе с Кривицким и Борисовым направился к дверям.
Кривицкий предпочел бы отсидеться в кабинете, но Борисов оглянулся на
него с таким видом, что пришлось подняться.
- Иди, иди, комбинатор-воспитатель.
Усольцеву рассказывали наперебой все трое, и он долго ничего не мог
понять. Тогда Кривицкий принес ему целое реле в пластмассовой коробке.
Усольцев перевел глаза на смонтированный переключатель. Сомнений быть не
могло. Усольцев взял отвертку, долго не мог попасть острием в борозду.
- Что это? - беспомощно спросил он, сняв крышку и рассматривая
незнакомые детали. - Так это же не переключатель.
Он все еще не понимал. Андрей заглянул через плечо Усольцева. На
открытой панели поблескивали коромысло и целенькая катушка; тут они
действовали совсем иначе, чем представлял себе Усольцев. Коромысло
опускалось на катушку и передвигало какую-то защелку...
Усольцев смотрел на двигающийся рот Кривицкого, на его запавшую верхнюю
губу. Не дослушав, он повернулся, нажал кнопку переключателя. Послышался
характерный ритмичный перестук. Усольцев склонился над переключателем,
крепко стиснув край стола. Коромысло, его коромысло мелькало неразличимо
быстрыми взмахами, слитыми в серебристое дрожание, освещаемое короткими
лиловыми искрами. И катушка и отверстия в панели - все было использовано не
так.
- Андрей Николаевич, как же... он работает? - хрипло, срывающимся
голосом спросил Усольцев.
Андрей сказал:
- Как же он может не работать, ведь это ваш переключатель. Оглушенный,
не уяснив себе до конца, что произошло, Усольцев пожимал руки, выслушивал
поздравления. Шутил Новиков, Рейнгольд говорил о каких-то молодых липках на
бульваре, у которых выдернули подпорки. Усольцев кивал ему, не понимая, при
чем тут липки; но ему было хорошо, и он боялся спрашивать и говорить, чтобы
не расчувствоваться. Его заставляли снова включать переключатель, сравнивали
переключатель с реле, принесенным Кривицким, удивлялись, позабыв, что этот
самый переключатель работал здесь уже неделю и никто не обращал на него
внимания. Но стоило переключателю прослыть новым, как он получил особую
привлекательность. Такова уж, видно, притягивающая сила нового. Новый -
значит, такого еще никогда не было, никто та кого не видел, ну как тут не
подойти, не посмотреть, не потрогать.
Вечером Усольцев положил перед собою реле и последовательно, провод за
проводом, дырочка за дырочкой, сравнил его со своим прибором. Покачав
головой, он сгреб все детали реле и бросил их в корзину. В лаборатории
никого не было. От шума и волнения минувшего дня у него ломило в висках. Он
открыл окно, подставил голову, ловя струю влажного вечернего воздуха. Так он
стоял долго, ни о чем не думая. Потом подошел к стенду, поднял руку,
неуверенно тронул лакированную крышку переключателя. Нажал кнопку. В тишине
пустой лаборатории переключатель застучал громко и весело. "Вот так, -
отщелкивал он. - Вот так, вот так, вот так..."
Смятенная, несмелая улыбка расходилась по лицу Усольцева. Ему было
стыдно, но он ничего не мог поделать с собою. Это была не печаль, не
радость, он не знал, что это. Он никогда не испытывал такого чувства.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Первые же испытания макета локатора обнаружили опасность искажений. На
экране дрожало, исчезая и вновь появляясь, несколько зеленых импульсов,
мешая определить место повреждения. Невидимые электрические бури нарушали
истинную картину.
Андрей давно был готов к тому, что с искажениями придется повозиться.
Но теперь, когда они насмешливо плясали перед ним на экране, не поддаваясь
никаким преградам, он оценил по достоинству всю сложность задачи. Схема уже
не помещалась на одном столе, провода тянулись к соседнему верстаку,
извиваясь среди бесчисленных конденсаторов, катушек и приборов.
Новиков и Усольцев заканчивали свои узлы и с тревогой посматривали на
Лобанова, который, сняв пиджак, взлохмаченный, часами просиживал перед
экраном.
- Я вас доконаю, гады! - Этот нечаянно вырвавшийся у Андрея возглас,
обращенный к искажениям, стал ходячим в лаборатории. Его повторяли на разные
лады: Саша - вздыхая, Кривицкий - с ироническим энтузиазмом, Пека Зайцев
весело приговаривал эту фразу по любому поводу - вытаскивая из гнезда
неподатливую лампу, раскалывая дверью грецкий орех.
Загадка искажений не выходила у Андрея из головы. Отвлекаясь на другие
дела, он испытывал какое-то тягостное ощущение, как будто отлучился оттуда,
где его ждут. Полгода назад он переходил бы от горячности к отчаянию,
проклинал тех, кто расхищает время, его терзали бы сомнения: может быть,
надо идти другим путем? За минувшие полгода у него выработалось огромное,
неуязвимое терпение. Он привык чувствовать себя руководителем, привык
подавать пример. Ничего приятного в этой обязанности не содержалось. Ему
было бы легче, если бы он мог похныкать, как Новиков, напроситься на чьи-
нибудь утешения и послать к черту того, кто отрывает его в разгар работы.
Свойственная его натуре восторженность находила выход в мыслях о
Марине. Он знал: стоило протянуть руку к телефону, и он услышит ее голос.
Это придавало ему уверенность, на душе сразу становилось спокойнее. Раза два
он даже набрал ее номер. Она ответила сразу, - наверно, телефон стоял у нее
на столе. Несколько раз она повторила: "Я слушаю". Потом сказала: "Вы из
автомата? Нажмите кнопку". Когда послышались короткие гудки, Андрей
улыбнулся и осторожно положил трубку на рычаг. Однажды он ответил ей.
Почему-то он старался изо всех сил, чтобы голос его прозвучал спокойно, даже
небрежно: вот, мол, вспомнил и позвонил, пойдемте погулять... Неожиданно для
него Марина сухо отказалась. Она занята. И завтра, и в ближайшую неделю.
Может быть, она всегда занята? Нет, почему же, пожалуйста, звоните...
После этого он придумывал десятки предлогов, под которыми мог бы
случайно встретиться с ней. Но всякий раз, когда дело доходило до того,
чтобы действовать, он назначал себе новый срок.
История с Ритой болезненно отозвалась на его самолюбии. Он тщательно
перебирал в памяти немногие фразы Марины, вспоминая выражение ее лица,
пробуя из этого скудного материала слепить ее образ. Судя по всему, она
переживала горе, и это было связано с тем молодым человеком, Вадимом, у
которого Андрей впервые ее встретил. За это она разлюбила его? И разлюбила
ли? На совещании во дворце она была совсем другая. Следовательно, она
справилась со своим чувством.
По вечерам Андрей стал заходить к Фалееву, вытаскивая его гулять,
причем в центре их маршрута обязательно оказывался переулок, где жила
Марина. Оттуда они выходили на людную набережную. Вдоль гранитного парапета
тесно, борт о борт, стояли военные корабли, рыболовецкие траулеры, катера,
речные пассажирские электроходы. Матросы играли в волейбол. На кораблях
запускали мощные радиолы. Кругом стайками гуляли девушки. Мальчишки блаженно
взирали на моряков, споря о калибрах пушек, радиолокаторах и золотых
нашивках.
На набережной Андрей становился разговорчивым. Он развивал Фалееву свои
идеи о тактике морской войны, и поскольку оба они в этом вопросе были
профанами, их удовлетворяли только коренные, грандиозные реформы. Когда они
возвращались через переулок Марины, Андрей умолкал, и все становилось ему
неинтересным.
Наконец, они встретили ее на набережной. Она шла медленно, отдыхая,
держа в руке рулон чертежей, - по-видимому, возвращалась с работы. Андрей,
оставив Фалеева, подошел, поздоровался.
Марина вспыхнула, глаза ее блеснули радостью и, как показалось Андрею,
уличающим смешком. Они разговаривали всего несколько минут. Марина
посмотрела на Андрея, потом на ожидающего поодаль Фалеева, как бы спрашивая:
"Вас ждут? Вам обязательно идти с ним?" Разумеется, Андрей мог распроститься
с Фалеевым и проводить ее до дома, но он сказал, что его действительно ждут.
Марина, придерживая локтем чертеж, протянула ему руку. Андрей спокойно
попрощался и отошел, чувствуя, что Марина смотрит ему вслед. Зачем он
наказывал себя? Самолюбие его было удовлетворено, но сердце страдало. У них
не было ничего общего, ни общих знакомых, ни общих деловых интересов,
ничего, кроме тончайшей ниточки, протянувшейся меж ними в первый вечер. И
эту ниточку он сам рвет...
Андрей оправдывал себя тем, что они встретятся, когда он доконает эти
проклятые искажения. "Тебе хочется ее видеть, вот и чудесно, - убеждал он
себя, - заслужи это право". Он мечтал явиться перед ней победителем. Он
расскажет ей все.
Эта предстоящая награда придавала ему новые силы. Так Марина незаметно
вошла в его работу, помогая ему в трудные дни.
Только поскорее бы разделаться с этими искажениями. Значительную часть
их удалось устранить, несколько остроумных приемов предложил Новиков,
кое-что добавил Саша; схема получилась настолько сложной, что Андрея это
совершенно не устраивало.
- Будем собирать факты, чтобы появились идеи, - предлагал Усольцев, но
от этой осторожности попахивало Тонковым. После случая с переключателем
Усольцев осмелел, но ему еще не хватало дерзости, а здесь нужна была именно
дерзость, какое-то не обычное, отважное решение.
- Будем проверять идеи, появятся факты, - предлагал Нови ков. И это
заманчивое предложение тоже не устраивало Андрея своим легкомыслием. Откуда
брать идеи? Высасывать их из пальца?
Как-то ночью Андрею приснилось, что он нашел простой способ уничтожить
искажения. Он проснулся, сел на постели, пытаясь понять, в чем заключается
этот способ, но с ужасом убедился, что ничего не помнит. Он уткнулся в
подушку, пробуя скорее заснуть, снова увидеть тот же сон, - ничего. Ничего,
только ощущение необыкновенного и утраченного счастья!
Наутро сияющий Усольцев внес предложение добавить к схеме еще один
фильтр. Саша быстро напаял по его указаниям все, что нужно. Макет запустили.
Искажения действительно стали меньше. Маленькие бесцветные глазки Усольцева
потемнели от удовольствия. Андрей молча сидел верхом на стуле, положив
подбородок на его спинку. Никто не мог добиться от него ни слова. Зеленые
всплески на экране отражались в его неподвижных, немигающих глазах. Затем он
встал, выключил рубильник, надел пиджак. Несколько минут, не обращая
внимания на болтовню Новикова, он ходил по комнате, поглядывая на схему,
потом попросил у Саши папиросу, закурил и приказал разобрать всю установку.
Саша изумленно поднял брови.
- Все это слишком сложно, чтобы быть правильным, - хладнокровно сказал
Андрей. - Ну чего ты уставился? Воронье гнездо получается, а не схема.
Назвать вороньим гнездом двухнедельный труд, когда они уже кое-чего
добились, когда искажения пошли на убыль! Саша демонстративно отошел к
Новикову и Усольцеву. Он все еще надеялся, что Лобанов одумается.
Отказываясь от достигнутого, Андрей ничего не мог предложить взамен. Он
знал одно - путь, избранный ими, неверен. Достаточно посмотреть на схему:
она была сложной, уродливой и, значит, чем-то порочной. В технике красота и
изящество - верный признак зрелости. Он пытался передать свое ощущение
словами, но Новиков, Усольцев и Саша ничего не хотели слышать. Они устали
искать.
- К черту! - воскликнул Новиков. - Я лучше сделаюсь простым техником,
пойду к главному инженеру и скажу ему прямо...
Они не желали понять, что для того, чтобы начать мыслить по-новому,
надо сжечь за собой все корабли, свернуть с проторенной и безнадежной
дороги. Они не понимали, что Андрею это сделать было еще труднее, чем им,
потому что он взваливал на себя всю ответственность за розыск нового
решения. А ведь нового решения могло и не быть, оно могло и не появиться.
Саша яростно кусал губы. При чем тут труд, как будто он отказывается!
Трудиться - это не значит разрушать. В течение двух недель он подыскивал
детали, ломал себе голову, как защищать спайки, куда и что ловчее
присоединить. В конце концов, он тоже кое-что понимает.
Понимает? Ох, и влетело ему за это слово! Лобанов сорвал на Саше всю
свою досаду. Как назло, в это время принесло в комнату Нину, она что-то
искала в шкафу, и Саша видел насмешливые морщинки в уголках ее глаз. Почему,
когда тебя хвалят, никого нет рядом, а когда ругают, кругом всегда толчется
народ?
В работе ученого наступают периоды, когда воображение иссякает, и нет
никаких способов пробудить его. Иногда это длится днями, иногда - годами.
Сознание того, что решение близко - достаточно одного усилия, одной
счастливой мысли, чтобы найти его, - гнетет мучительно.
Андрей больше ничего не мог извлечь из себя. После двух недель
бесплодных попыток он снова начинал с нуля. Сперва он почувствовал себя
свободным, потом несчастным.
Оставаться в лаборатории он не мог, здесь все ему напоминало о его
бессилии. Саша громыхал плоскогубцами, разбирая схему. Новиков и Усольцев
мрачно следили за ним. Андрей поднялся в библиотеку, безразлично перелистал
журналы, прошелся по коридорам, зашел в диспетчерскую.
Возбужденное оживление, которое всегда царило в этом большом зале,
несколько рассеяло его. В диспетчерскую сходились нити со всех концов
города, со всех станций и подстанций системы. Огромные планшеты вдоль стен
показывали, какая линия передачи включена, где какой генератор в ремонте. На
приборах можно было увидеть, как работает станция за сотни километров
отсюда. Непрерывно вспыхивали лампочки на коммутаторе, несколько инженеров -
помощников диспетчера - отдавали приказания включать и отключать агрегаты,
принимали сводки, переговаривались со станциями. Слушая этот нестройный шум,
обрывки фраз со знакомыми названиями заводов, учреждений, Андрей хорошо
чувствовал, как бьется пульс огромного города. Он любил наблюдать за работой
диспетчеров, требующей мгновенной сообразительности, колоссальной памяти и
железных нервов.
Сегодня дежурил Степин. Каждый диспетчер обладал своим стилем. Степин
отличался непроницаемым благодушием. По его мешковатой, лениво небрежной
позе невозможно было представить, что сейчас случилась авария: один из двух
высоковольтных кабелей, питающих большой текстильный комбинат, пробился, и
часть цехов пришлось отключить. Высланные на линию измерители сообщали, что
найти место повреждения кабеля не удается. Притиснув трубку к толстому