Кроме того, захлестывали административные дела: наряды, диспетчерские
совещания, заказчики; Кузьмич опять вздыхал в дверях - помогите выхлопотать
мотор для фрезерного...
Помимо этого Андрей должен был всегда находиться в курсе научных работ
своих инженеров, считавших за нечто само собою разумеющееся, что ему точно
известно, на каком этапе они сейчас находятся и что надо сделать, чтобы
выйти из того или иного затруднения. От этих постоянно меняющихся,
совершенно разных занятий у него кружилась голова. Когда он добирался до
своего лабораторного стола, где Саша и Новиков возились с макетом, он
чувствовал себя опустошенным.
Если бы не Борисов, Андрей пришел бы в отчаяние. На партсобрании
Борисов прямо сказал: "Так Лобанова надолго не хватит. Если мы настоящие
товарищи, мы должны разгрузить его от мелочей". Андрей недоверчиво пожал
плечами, но вскоре заметил, что примерно с полудня его оставляли в покое.
Даже нерешительный Усольцев избегал приставать к нему со своими бесконечными
согласованиями.
Это свободное время помогло Андрею закончить и испытать схему для
Григорьева. Правда, ради этого пришлось задержать на несколько дней работу
над локатором, специально оставаться по вечерам. "Что за тоска - торчать в
лаборатории!" - хныкал Новиков.
Вечера были душные. Они работали, скинув пиджаки, и часто посылали Сашу
за лимонадом. Под столом у них скопился целый ящик пустых бутылок. Всю эту
неделю они покидали лабораторию поздно и втроем, под руку, отдыхая, медленно
шли домой по набережной.
На улицах Андрей упорно продолжал вглядываться в лица встречных женщин,
надеясь на счастливый случай. Порою, завидев впереди рыжевато- красные
|
|
волосы, он с бьющимся сердцем спешил, догонял - и разочарованно
отворачивался.
Всякое чувство должно питаться жизнью, действием, иначе оно умирает.
Любовь тоже не может жить одними мечтами. Постепенно образ Марины
отодвинулся - не поблек, не стерся, а именно отодвинулся.
Андрей отдал схему Григорьеву и переключил свое внимание на усилитель.
Без смородинского конденсатора собирать усилитель было невозможно.
Сразу же после выздоровления Андрея позвонил Смородин и сказал, что как
раз сейчас его занимают конденсаторы, о которых шел разговор на даче
Григорьева, что он без всякой оплаты берется выполнить их у себя. Андрей
обрадовался и отвез ему материалы. Смородин был очень любезен, и Андрей
испытал легкое раскаяние за свою грубость в тот вечер у Григорьева. Они
поговорили несколько минут. Смородин извинился, он спешил на теннисный корт.
Помахивая ракеткой, он зашагал - веселый, стройный, в отлично сшитом
костюме. Андрей с завистью посмотрел ему вслед. С тех пор прошел месяц.
Несколько раз Андрей справлялся, как идет расчет. Заказал, делают, мешали
всякие поручения, успокаивал Смородин.
Между тем отсутствие конденсатора могло задержать испытание макета. В
министерстве также требовали для полноты картины данные этих конденсаторов.
Однажды вечером в лабораторию зашел главный инженер, сопровождаемый
Долгиным. Андрей показал новое оборудование, закупленные приборы. Дмитрий
Алексеевич прошел в "инженерную".
- А что, - с удовольствием сказал он, - вполне научная лаборатория
стала. Книги на столах. Книги, а не отвертки!
|
|
Долгин задержался у стенда с макетом локатора. Андрей зачем-то вернулся
туда и увидел, что Долгин вытаскивает из ящика бутылки из-под лимонада и
одну за другой нюхает, поднося горлышко к своему вдавленному, плоскому носу,
- не водка ли? Андрей, улыбаясь, бесшумно вышел и вернулся к главному
инженеру.
Дмитрий Алексеевич сварливо осведомился: что хочет от Лобанова
министерство? Выслушав, он задумался, охватив рукой длинный подбородок.
Узкое, беспорядочно пересеченное морщинами лицо его вытянулось еще больше.
Любопытно. Любопытно.
Он поднялся с Андреем к себе в кабинет. Не зажигая огня, сел на край
стола, вызвал Москву. Дрожащие отсветы автомобильных фар обегали огромную
комнату, освещая коротким взмахом усталые, глубоко запавшие глаза Дмитрия
Алексеевича.
- Алло! Семена Семеновича, пожалуйста. - Дмитрий Алексеевич закрыл
рукой трубку и, улыбаясь, повернулся к Андрею: - Каждому руководителю
полезно иметь в министерстве своего Семена... Сема? Еще раз привет. Не
знаешь ли ты, кого там во втором отделе одолевает хвороба на нашу
электролабораторию? Слыхал... да, насчет локатора... Ага... Ну ему-то что?..
Нет, вряд ли... Тоже сомнительно. Во-во, тут оно самое... Да, радости от
этого мало... Этого товарища не пережуешь. Правильно, а пережуешь - не
проглотишь.
Положив трубку, главный инженер усмехнулся:
- Великие умы сходятся... Что я вам могу сообщить? Один известный в
ученом мире деятель, которому вы, очевидно, перебежали дорогу... Ну, словом,
Тонков раскидывает эту паутину. У него в руках диссертация, написанная одним
сотрудником министерства, а этот сотрудник, очевидно, старается угодить
|
|
своему оппоненту. Такова принципиальная схема.
- Что же делать?
- Пока что покинем этот надоевший мне кабинет.
Одним из привлекательных качеств Дмитрия Алексеевича была глубокая
уверенность, которой он умел заражать окружающих. Вот и сейчас, хотя в его
откровенных размышлениях звучало мало утешительного, Андрей приободрился.
Главный инженер отпустил машину, они пошли пешком.
- Итак, ссориться с министерством из-за вас я не собираюсь. Я поговорю
с начальником главка, еще кое с кем, и все. А то с более важными просьбами
прогонят. Скажут: надоедаешь, старик. Да и чего жаловаться? Формально они
имеют право проверять, чем вы занимаетесь. Так что вы не спеша строчите им
реляции, а тем временем гоните работу вовсю. Часть запланированных тем я с
вас сниму. Потапенко сильно жмет на вас? - вдруг спросил он, искоса
посмотрев на исхудалое, с заостренными скулами лицо Андрея.
- Потапенко есть Потапенко, - безучастно сказал Андрей. - Тут какое-то
несчастное стечение обстоятельств. - Он стал перечислять: бумажки, работа
Устиновой, министерство, Тонков, Смородин.
- Вы полагаете, случайности? - протянул Дмитрий Алексеевич. - Для
случайностей многовато. Одну такую случайность мы с вами сегодня раскрыли.
- Дмитрий Алексеевич, - подумав, спросил Андрей, - прости те за
откровенность, но не кажется ли вам, что такие, как Потапенко и Долгин,
мешают техническому прогрессу системы?
- Согласен, - сказал главный инженер. - У обоих есть кое-что
положительное, но вообще-то их следовало бы сменить. Вы спросите меня,
почему ж я этого не делаю? - Он вздохнул, улыбаясь. - Глазом окинешь, да тут
же и покинешь. Должности номенклатурные. Надо большую войну начинать. Руки
не доходят. За это время я успею сделать больше полезного, чем они плохого.
Знаете: за малое судиться - большое потерять. Вот я дал вам раз решение на
локатор, так меня обвиняют в неуважении к постановлениям технического
совета. Пиши объяснения. А ведь хочется в жизни успеть сделать больше и
поменьше тратить времени на мелкую возню.
- Извините меня, Дмитрий Алексеевич, я понимаю вас, но такая политика
развязывает им руки.
- Ничего вы не понимаете. Вы воспринимаете вещи односторонне. Ваш
союзник - народ. Не ставьте себя, Борисова и ваш коллектив - он тоже по сути
дела капля в общей массе, - не ставь те в положение одиноких борцов. Оно,
конечно, красиво, но безнадежно. Заинтересуйте прежде всего рабочий класс.
Ваш локатор нужен. Включите парторганизации кабельщиков, высоковольтников.
Сумеете убедить народ, повести за собой, так никаких Потапенко, никого не
потерпят, если мешать будут.
Слушая Дмитрия Алексеевича, Андрей вспомнил вычитанное им когда-то
замечание Герцена: "Науку мало изучить, ее надо прожить". Недостаточно
защищать правое дело, недостаточно быть сильным. Надо уметь добиться своего
в кратчайший срок, уметь повести за собой людей. Быть организатором.
Настоящим вожаком.
Жизнь настойчиво добивала остатки уже изрядно потрепанного девиза
Андрея: "Все зависит только от меня самого".
На бульваре Дмитрий Алексеевич присел на скамейку под фонарем.
- Я вас на минуточку задержу. - Он посмотрел на Андрея не свойственным
ему, просительно-застенчивым взглядом. - Личное дело к вам, хоть и
неприемные часы. - Стеснительно посмеиваясь, он открыл туго набитый
портфель, вытащил несколько напечатанных на машинке листков. - Статейку я
тут нацарапал. В развитие идеи вашего локатора. Мне кажется, его можно
применять не только для линии передач, но и для контрольной проводки на
станциях. Я так и назвал "Определение повреждений по методу Лобанова". Не
возражаете? Возьмите с собой, перелистайте...
Ветер рвал бумагу у Андрея из рук. При фонаре с трудом удавалось
различать буквы. Он держал трепещущие тонкие листки, как будто это был
росток, пробившийся на свет холодной осенью, слабый, тоненький, дрожащий на
ветру, удивительный в своей отважности... По его методу... Гордость
переполняла его.
А Дмитрий Алексеевич, поскребывая седоватый висок, напряженно следил за
его лицом. Он не понимал, почему Лобанов улыбается. Сам-то он сейчас
трепетал, как школьник, готовый к стыду, к провалу, как будто решалась его
судьба.
Не имея возможности помочь Лобанову людьми, главный инженер пошел по
другому пути: он ликвидировал один из заказов. Благодаря этому освобождался
Усольцев и Андрей мог взять его к себе в группу.
Должность начальника вынуждает иногда подавлять непосредственные
чувства к людям. Работай Лобанов рядовым инженером, он просто избегал бы
Усольцева. В характере этого человека наиболее четко проступала черта, с
которой Андрей никак не мог примириться: Усольцев не желал работать
самостоятельно. Он никогда не проявлял собственной инициативы. Под любыми
предлогами он избегал заданий, где приходилось разрабатывать что- нибудь
новое. У него отсутствовала творческая жилка, хотя своими знаниями и
многолетним опытом он превосходил многих инженеров лаборатории. Зато
исполнитель он был превосходный. Он любил спокойные расчеты уже опробованных
схем, статистические таблицы, любил налаживать, "доводить" готовые приборы,
и в этом был незаменим. Он никогда не выступал на совещаниях, в лаборатории
у него установились со всеми ровные, доброжелательные отношения. Борисов
называл его человеком "обязательным". Ходил он всегда в одном и том же
аккуратном сером костюмчике, и лицо у него было тоже аккуратно симметричное,
круглое, словно вычерченное циркулем. Его стол, его рабочее место служили
примером опрятности. Усольцев никогда ничего не забывал, не терял. Но во
всем этом ощущалось что-то удручающе- равнодушное, и казалось: главное в
осторожности Усольцева - желание уберечь свой покой.
"Интересует его что-нибудь по-настоящему? - спрашивал себя Андрей. -
Ему всего тридцать семь, откуда же в нем столько старчески опасливого, такое
обывательское стремление к покою?"
Почти за каждым Андрей знал какую-нибудь страсть. Новиков увлекался
музыкой и женщинами. Кривицкий изучал историю философии и выписывал
изречения древних мыслителей. Борисов последнее время интересовался
психологией, читал Бехтерева и даже Спенсера и Вундта. Саша занимался
цветной фотографией. Ванюшкин был поглощен своей новой комнатой и брошюрами
о кормлении грудных детей. Но за Усольцевым Андрей не знал никакого
увлечения.
В течение двух дней Андрей посвящал Усольцева во все подробности своих
замыслов и вглядывался в его бледное рыхлое лицо. Неужели же все, что грызет
его самого день и ночь, не отпуская ни на минуту, не взволнует этого
человека?
Усольцев, заложив руки за спину, наклонялся над смонтированной на столе
схемой, проверяя связь отдельных узлов. Он согласно кивал, понимая каждое
положение Лобанова как приказ. Изредка он переспрашивал что- нибудь, не
возражая, не выказывая своего волнения. Он добросовестно старался понять и,
поняв, соглашался без рассуждений. Андрея бесила эта покорность. Не хватает
еще, чтобы он говорил: "Слушаюсь. Извольте-с".
Назло Андрей спрашивал в упор: какой вы предлагаете выбрать метод
таких-то испытаний?
- А в литературе ничего нет по этому вопросу - осторожно осведомился
Усольцев.
- Нигде и ничего, - злорадно говорил Андрей.
Усольцев старательно поправлял галстук. Маленькие бесцветные глаза его
избегали смотреть на Андрея.
- Да... - задумчиво говорил он и умолкал. Андрею никогда не удавалось
проследить, сколько времени могло длиться это молчание. Обычно, потеряв
терпение, он первый нарушал его, и Усольцев облегченно кивал головой.
Нельзя сказать, чтобы Усольцев не заинтересовался прибором. Азарт
Андрея все же захватил его, но он словно умышленно пятился. Протестуя,
Андрей тем не менее понимал его. Волей судьбы, может быть впервые за много
лет, Усольцев попадал из темного уютного уголка на центральный перекресток
интересов лаборатории. Он боялся простудиться на этом сквозняке событий, его
тревожило - какую работу хотят поручить ему.
Вначале Андрей, мысленно махнув рукою, решил передать Усольцеву снятие
характеристик, а потом передумал: "Какого черта я буду церемониться? Пусть
делает то, что нужно, а не то, что его устраивает".
Следуя своему правилу поменьше приказывать, он посвятил Усольцева в
распределение обязанностей внутри группы. На долю нового сотрудника выпадала
разработка быстродействующего переключателя. Отсутствие переключателя могло
задержать испытание прибора. Переключатель требовался особый, по своей
скорости отличный от существующих.
- Вы, кажется, говорили, Андрей Николаевич, что необходимо также
доработать усилитель? - спросил Усольцев, нервно приглаживая жидкие волосы.
- К сожалению, еще не готов расчет, - сказал Андрей. Он по смотрел на
часы. - Простите, я тороплюсь. Приступайте к переключателю немедленно, мы
без него как на привязи. Да, вот еще - не стоит тратить время на розыски
всяких статей. У нас никто никогда таких переключателей не делал, -
подчеркнул он.
Кончик носа Усольцева покрылся мелкой испариной.
- Андрей Николаевич, но ведь я тоже не занимался такими
переключателями.
Андрей молча собирал разложенные на столе чертежи.
- Может быть, разрешите подогнать существующий тип? - цепляясь за
последнюю надежду, спросил Усольцев.
- Ничего не выйдет, - жестко сказал Андрей.
На минуту ему сталь жаль Усольцева. Кусая губы, он завязал папку,
подошел к Усольцеву, положил ему руку на плечо.
- Институты у нас не готовят специалистов по переключателям. Лиха беда
начало. Где не выйдет - поможем.
Вспомнив об усилителе, Андрей позвонил Смородину. Ему ответил знакомый
тонкий женский голос:
- Смородин на совещании. Кто его спрашивает?
- Лобанов.
- Андрей Николаевич? Здравствуйте.
Это была Анечка. Узнав, что Андрей беспокоится о расчете, она попросила
подождать и через несколько минут сказала:
- Нашла у него в бумагах, на столе. Ваша тетрадь. Вот исходные данные,
Андрей Николаевич, больше ничего нет. А вот еще... модель ваша здесь лежит,
и больше ничего. Да, боюсь, что он еще не начинал.
Андрей тут же бросил все дела и поехал в НИИ.
"Не может быть, - твердил он дорогой. - Смородин уверял, что все почти
готово. Тут какое-то недоразумение. Недоразумение?.."
Разговор с Дмитрием Алексеевичем не выходил у него из головы.
Слишком много случайностей...
У проходной его встретила с пропуском Анечка.
- Так и есть, он даже и не принимался, - сказала она на ходу, еле
поспевая за Андреем.
Они застали Смородина в большой светлой комнате, где кроме него
находилась еще чертежница. Смородин сидел на ручке кресла, держал в руках
газету, проверяя таблицу выигрышей. Увидев Андрея, он вскочил и пошел ему
навстречу, приветливо улыбаясь.
- Вновь я посетил сей уголок земли, - проговорил он. - Присаживайтесь,
Андрей Николаевич. Вижу, вижу, вы в воинственном настроении. Эта
предательница выдала меня с головой, - погрозил он Анечке.
Смородин и не думал отпираться. С веселой откровенностью он признался -
все некогда было, полагал, вот-вот освобожусь. Вкручивал вам по привычке. Мы
привыкли вкручивать нашим заказчикам. Бейте, режьте меня.
Он стоял, расставив ноги, одна рука в кармане, другая почесывала
затылок. Эта поза и шаловливая улыбка говорили: ну, вот я таков,
легкомысленный, но милый шалопай, вот я весь перед вами, разве можно
сердиться на меня?
- Вы понятия не имеете, как вы подвели меня, - упавшим голосом сказал
Андрей.
Смородин сочувственно вздохнул:
- План трещит? Как-нибудь отчитайтесь. Вы, производственники, мастаки
на этот счет. - Он вовремя переменил тон и сказал: - Дорогой Андрей
Николаевич, ежели это так серьезно, бросаю все, полностью переключаюсь на
ваш конденсатор.
Он нагнулся, перелистывая настольный календарь. В эту минуту Андрей
случайно взглянул на Анечку. Она предостерегающе помотала головой.
Андрей испытующе посмотрел на гладкое, розовощекое лицо Смородина.
- Не стоит беспокоиться, - сказал он, - верните мои мате риалы.
Смородин замахал руками. Он торжественно обещает. Он должен искупить
свою вину. Все равно - кому сейчас Лобанов поручит этот расчет?
- Найду.
- Ну и прекрасно. А я тоже сделаю. Посмотрим, кто скорее. Андрей
заколебался. Хорошо... Где его тетрадь, он спишет исходные данные.
- А у вас не осталось копии? - быстро спросил Смородин. Анечка
досадливо забарабанила пальцами по столу.
- Между прочим, Анечка, вас вызывал Тонков, - живо обернулся к ней
Смородин.
Анечка закурила, помахала спичкой:
- Я провожу Андрея Николаевича и зайду.
- Андрей Николаевич - мой гость, я провожу его сам.
- Послушайте, Смородин, - вставая, сказал Андрей, - отдайте мою
тетрадь, модель, и закончим на этом.
- Как хотите, - обиженно проговорил Смородин и порылся среди бумаг на
столе. - Куда она подевалась...
- Час назад материалы лежали здесь, - сказала Анечка. Она быстро
пересмотрела бумаги, выпрямилась, внимательно взглянула на Смородина.
Андрей подошел вплотную к Смородину, взял его за отвороты пиджака и,
медленно раскачивая, с холодной учтивостью сказал:
- Будьте любезны, сейчас же верните все.
Смородин попробовал улыбнуться:
- Что же вы, драться со мною будете?
Пожилая чертежница застыла с рейсфедером в руке, испуганно полуоткрыв
рот. Анечка спокойно курила.
- Драться не буду, я вас просто изобью, - отпустив Смородина, сказал
Андрей с такой серьезной убежденностью, что Смородин торопливо выдвинул ящик
и, воровато бегая глазами, протянул Андрею пакет.
- Ох, и достанется мне от шефа! - Он засмеялся, делая вид, что ничего
не произошло, в глазах же сохранялось испуганное и злое выражение. - Это он
просил меня помочь вам в порядке содружества. Правильно говорил Евгений
Онегин: содружество нам будет мукой. Анечка, вы свидетельница. Меня под
угрозой физического воздействия...
Андрей вышел не прощаясь. Во дворе института он спросил Анечку:
- Смородин ваш начальник? Она кивнула.
- Достанется вам.
- При чем тут... - Она топнула ногой. Глаза ее влажно блестели. -
Гадость... гадость... Фу, как нехорошо!
- Спасибо вам, Анечка.
- Куда же вы теперь с вашим расчетом? Андрей помрачнел:
- Еще не знаю.
- Обратитесь в Электротехнический. Там есть ассистент Любченко. К нему.
Только не говорите, что от меня. И про Смородина. Не нужно ему ничего
говорить. - Она покраснела. - Он вам сделает.
Она закинула руки, поправляя прическу. На холодном осеннем солнце,
тоненькая, гибкая, как травинка, она чем-то напоминала Марину. Однако он
вспомнил Марину не потому, что они с Анечкой были чем-то схожи. "Марина
красивее" - вот что он подумал.
Наверно, так рождаются приметы. Стоило ему вспомнить Марину, и он
увидел ее. То, что он вспоминал ее до этого десятки раз, не имело никакого
значения. Он увидел ее из окна троллейбуса. Она стояла на тротуаре спиной к
Андрею и смотрела, запрокинув голову, на только что отстроенный дом. На пей
был знакомый Андрею темпо-синий плащ, ноги ее были чуть расставлены, руки в
карманах. Погруженный в свои мысли, Андрей видел, как ее уносит назад,
вместе с движущейся мимо окна улицей, - он не успел еще ничего подумать,
сердце сжалось и больно ударило в грудь. Андрей рывком наклонился к окну,
смяв шляпу сидевшего гражданина; затем, расталкивая пассажиров, он пробился
к выходу. Сунулся в кабину, попросил вожатого остановить.
Вожатый - молоденький усатый парнишка, - не оборачиваясь, что-то
сердито ответил. Андрей расслышал только "правила...". Черт бы побрал эти
правила, если они могут испортить человеку жизнь. Троллейбус, медленно
переваливаясь, пересекал трамвайные рельсы. Остановка была еще далеко. На
счастье Андрея, троллейбус оказался старого типа, с ручками на дверях. Изо
всех сил Андрей потянул на себя ручку, сдвинул створку и выпрыгнул. Дверь
оглушительно захлопнулась, чуть не прищемив ему ногу. Он кое-как увернулся
от грузовика и побежал назад. Вслед заливался милицейский свисток. Прохожие
оборачивались, останавливались. Андрей добежал до забора у нового дома.
Огляделся - Марины не было. Рабочие разбирали леса. Доски шлепались, взметая
белые облачка известки. Андрей побежал дальше, до угла. Он всматривался
направо, налево, вперед, вышел на мостовую. А может быть, Марина пошла в
обратную сторону? И он пробежал мимо нее? Он резко повернулся и очутился
лицом к лицу с милиционером.
- От меня не убежишь, - сказал милиционер и крепко взял его за руку
повыше локтя. Андрей, поверх его фуражки, напрягая зрение, продолжал
осматривать поток людей на тротуарах. - Культурный человек, а бегаете как
правонарушитель, - ворчал милиционер, выписывая квитанцию. Собрались
любопытные. Они подождали, пока Андрей молча заплатил штраф, и разочарованно
разошлись.
- Чего вы так мчались? - уже мирно спросил милиционер. Любопытство на
его курносом, веснушчатом лице готово было перейти в сочувствие.
- Увидел человека, которого ищу, - признался Андрей. Милиционер
понимающе кивнул. Смешная надежда пробудилась у Андрея.
- Девушка такая. В синем плаще. Рыжая. Не заметили? Нет, милиционер не
заметил.
- Надо было мне стекло разбить и крикнуть.
- А что? Очень даже возможно, - серьезно сказал милиционер. - Раз такой
случай, ста рублей не жаль. А насчет штрафа надо было объяснить мне. Я за
любовь не штрафую. - Он доверчиво засмеялся. - Сам недавно получил наряд по
этой самой статье.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Городское совещание работников науки и производства должно было
начаться в шесть часов вечера. Андрей собирался пойти на совещание прямо из
лаборатории, но Борисов уговорил его заехать домой переодеться.
В жизни Андрея одной из наиболее безнадежных, неразрешимых проблем была
проблема галстуков. Он не любил носить их. Давило шею, воротничок рубахи
комкался. Андрей нервничал и проклинал все на свете. Но когда с помощью отца
он кое-как управился с галстуком, брови его довольно распрямились. Синий, с
едва заметной красной полоской костюм сидел превосходно. Пиджак был, правда,
чуть-чуть тесноват в поясе - "пополнел? сижу много?" - но зато приятно
стягивал грудь, заставляя держаться прямо.
Подходя к зданию Дворца Советов, Андрей почувствовал, что не
переодеться было нельзя. Обстановка торжественной приподнятости царила уже
на подступах к дворцу. Одна за другой к воротам мягко подкатывали сверкающие
машины; пересекая садик перед дворцом, делегаты на ходу приготавливали
красные с золотом билеты. С каждым шагом поток людей густел. Стройные
голубоватые ели и сам дворец, свежеокрашенный в желтое с белым, с мощной
величественной колоннадой, напоминали Андрею Ленинград, Таврический дворец,
давний декабрьский день. Был тогда Андрей мальчишкой и в этот день
повзрослел сразу на несколько лет. Морозно стыли припушенные снегом ели.
Черная лента людей тянулась через сад, далеко-далеко по улице. Скрипел снег,
люди переступали с ноги на ногу, оттирали побелевшие щеки, говорили шепотом,
неслышно шевеля замерзшими губами. Скорбная тишина исходила от этого здания,
заливая всю улицу, весь город, всю страну. Андрей с отцом медленно
продвигались к подъезду.
Они поднялись по ступеням, навстречу им тихо звучала мелодия траурного
марша. Среди цветов, сложив на груди руки, лежал Киров. Алые отблески
склоненных знамен оживляли его бледное лицо. Оно не было похоже ни на один
портрет: на всех портретах Киров улыбался.
На улице отец долго стоял с непокрытой головой, по щекам его быстро
скатывались мелкие слезинки. В первый и в последний раз в жизни видел
Андрей, как плакал отец.
Тогда, в Ленинграде, на обледенелых ступеньках Таврического дворца,
Андрей поклялся стать коммунистом. Прошло много лет. И вот сегодня он
предъявил у входа как удостоверение личности маленькую книжечку в красном
переплете.
Вестибюль и белоколонное фойе дворца сияли огнями гигантских люстр.
Если бы объявить фамилию и профессию каждого из присутствующих, то оказалось
бы, что у большинства есть здесь учителя и ученики, последователи и
соратники.
Андрей увидел в толпе высокую фигуру Кунина, промелькнула жидкая седая
бородка академика Костикова, красное лицо Разумова.
На совещание, посвященное вопросам технического прогресса, собрались
представители заводов, институтов, партийных организаций. Здесь
присутствовали академики, каменщики, резинщицы, сборщики гидротурбин,
проектировщики полиграфических машин, преподаватели вузов, сварщики. Они
представляли огромный город труда и науки.
Вдоль фойе расположилась выставка достижений содружества ученых и
производственников. Курносая девушка с подпрыгивающими косичками отбивалась
от своих подруг, они тащили ее за руки к модели ткацкого станка, над которой
висел портрет этой девушки.
Андрей ходил от витрины к витрине, останавливался у новых
ультразвуковых аппаратов для определения дефектов в металлах, у фотографии
гигантских гидрогенераторов, трогал пластинки с образцами новых, удивительно
стойких красок. За какой-нибудь год-полтора - такие огромные результаты!
На одной из витрин лежал металлический брусок с крохотной фарфоровой
пластинкой на конце. "Термокорундовый резец", - прочел Андрей надпись. С
любопытством трогая хрупкую на вид пластинку, Андрей разговорился с грузным
седоусым стариком. Оказалось, что благодаря такому резцу можно в десять раз
увеличить скорость резания. Какое в десять. В двадцать! Твердость у него
алмазная, а температуры не боится. Старичок нахваливал новые резцы с
какой-то непонятной Андрею досадой.
- Так что ж, выходит, полная революция? - сказал Андрей.
- Интересно вы рассуждаете, молодой человек, - в одно время и
обрадовался и огорчился старичок. - По-вашему, это легко, вроде как блин
спечь. Ученые над ним пять лет мозговали. Я сам, когда доцент приехал к нам,
смеялся. Виданное ли дело - глиной сталь резать. А он говорит - возьмите
попробуйте. Ну, ради уважения поставил. Чугун тогда шел. Ничего, вижу,
режет. Он мне - увеличьте скорости. Ну, я увеличил, - держит. Еще. Держит.
На высшей скорости у меня станок завибрировал и резец сломался. Хрупкий
очень был. Потом все крепче да крепче доцент научился делать. Заточку мы
подсказали. И что вы думаете? Полная кладовая сейчас у нас этих резцов, а