красному уху, Степин неторопливо объяснял:
- Делаем все, что можно, товарищ директор. Повреждение сложное. Обещать
трудно... Может быть, часа два, может, и больше... Прекрасно понимаю,
товарищ директор, приняты все меры.
Опираясь на локоть, он, полузакрыв глаза, выслушивал очередной взрыв
возмущения. Толстая шея его чуть багровела, но лицо сохраняло спокойную
благожелательность.
Попробуй культурненько со всеми, - сердито сказал он Андрею. - Политика
вазелина. А мне на ком отвести душу?.. Звонят сюда от мастера до райкома.
Там-тарарам. Дай я на тебе отыграюсь.
- Попробуй.
- Когда локатор кончишь?
Андрей рукой махнул - и не спрашивай.
На диспетчерский пункт зашел главный инженер, строго выслушал рапорт.
- Полторы тысячи рабочих стоят, - сказал он.
Степин одернул пиджак, ничего не ответил. Вспыхнула лампочка
коммутатора. Степин поднял трубку, слышно было, как трещит мембрана под
раскатами грозного баса. Лоснящееся безбровое лицо Степина скривилось, он
приложил трубку к другому уху.
- Кто это? - спросил Дмитрий Алексеевич Степин прикрыл микрофон рукой:
- Главный инженер комбината.
- Дайте мне.
Степин с облегчением протянул трубку, крепко потер ухо ладонью.
- А-а, Ираклий Григорьевич. Выкипаешь? Здравствуй. Добился своего?
Дофильтровался. Не злорадствую, а проверяю крепость твоих убеждений.
Комбинат ни при чем? Ну, знаешь, комбинат тоже виноват, зачем терпит таких
руководителей...
Андрей незаметно вышел. Через полчаса он был на комбинате. Он поехал
туда без всякой цели, смутно надеясь чем-нибудь помочь измерителям и зная,
что ничем помочь не сможет.
На большом дворе среди красных кирпичных корпусов был разбит цветник.
Трапа поблекла, последние осенние цветы осыпались. Асфальтовые дорожки,
|
|
газоны были покрыты легкими снежными пушками хлопка. По двору, разбившись на
группы, гулял" работницы. У бетонного фонтана пели девушки. Многолюдней
всего было возле подстанции. Там стоял синий автобус измерителей. Сквозь
застекленные окна автобуса виднелась укрепленная на щитах аппаратура, глухо
гудели выпрямители. Неподалеку, на низкой ограде палисадника, сидело человек
шесть кабельщиков. Они ждали показаний измерителей, а пока что беззлобно и
ловко отбивали сыпавшиеся на них шуточки ткачих.
Андрей обрадовался, заметив мастера Наумова. Он привык к наумовской
бригаде, знал в ней почти всех. Вот и Якушев, с которым он плавал в
бассейне... Андрей питал к кабельщикам особую привязанность. Вместе с
высоковольтниками они больше всех нуждались в его локаторе. А кроме того,
они сами по себе были интересные, бывалые люди. По роду работы им
приходилось бывать на всевозможных предприятиях, повсюду, где потребляли
электроэнергию. Они сталкивались с телефонистами, дорожниками,
газопроводчиками, со всей трудовой армией, обслуживающей подземное хозяйство
города. Они знали породу грунта на каждой улице, первыми входили в курс
новостей своего района, - без них никто не имел права строить, сажать
деревья, ремонтировать мосты. Им первым показывали трассы новых улиц, новых
бульваров; они знали, где и какой строят новый цех. Они изучали каждый дом:
какая там нагрузка, хорошее ли там напряжение, даже какой там управхоз. Из
этих бесчисленных сведений складывалось здоровье и целость вверенных им
|
|
кабелей: достаточно было малейшего недосмотра, и вколоченный где-нибудь на
заднем дворе кол мог пробить кабель и вызвать аварию. Профессия заставляла
их общаться с разными людьми больших и малых должностей - директорами и
дворниками, энергетиками и милиционерами. Дочерна загорелые, обветренные,
целый день работая на открытом воздухе, они действовали клином и кувалдой,
разбивая глыбы мороженого грунта; они умели, стоя по колено в жидкой грязи,
произвести ювелирно-тонкую, химически чистую пайку маленькой гильзы. Это
были неунывающие, любознательные, готовые ко всяким неожиданностям мастера
своего дела.
Наумов не торопясь рассказал Андрею, что поврежденный кабель имеет
длину около двух километров, муфт на нем видимо-невидимо, а повреждение...
-...Кто его знает! Вот Малинин колдует второй час, - заключил Наумов,
чего-то не договаривая.
- Ну, а все же? - допытывался Андрей.
Наумов носком сапога поковырял мокрую землю, достал из глубины ватника
алюминиевый портсигар, на крышке которого был выцарапан Пушкин с пистолетом
в руке.
- Угощайтесь, своей набивки.
Андрей закурил, политично похвалил табачок.
- Муфты надо вскрывать, - вздохнул Наумов. - Способ дедовский, зато
категорически верный. Тут у меня две муфточки по своим анкетным данным на
подозрении.
- Чего ж вы ждете?
- По правилам безопасности, Андрей Николаевич, пока испытание идет, на
линии нельзя работать.
- Но измерение можно прекратить, если вы уверены, что дело в муфтах.
- А я разве сказал, что уверен? - покачал головой Наумов. - Поручиться
нельзя. Муфту вскрыть - на два часа работы. А вдруг окажется - не угадали?
|
|
Вслепую играть - проиграть можно.
- Вскрывайте обе сразу.
- А может, я зря на них грешу. - Мягкое лицо Наумова сморщилось. -
Напрасно вы меня пытаете, Андрей Николаевич. Есть у нас измерители, - где
покажут, там копать будем.
Андрей посмотрел на гуляющих без дела работниц и сердито сказал:
- Ответственности испугались?
- Вы меня ответственностью не корите. - Наумов не умел сердиться и
стыдился этого. - Думаете, нам не совестно перед людьми сидеть тут и
загорать?
Андрей пошел к машине. Вслед ему кто-то из кабельщиков сказал:
- Называются ученые. Учат их, учат - все без толку. Ника кой помощи.
Молодой ломкий голос Якушева тихо возразил:
- Не туда бьешь.
Андрей поднялся внутрь измерительной машины. Две трети ее занимала
испытательная установка. В узком промежутке между задней стенкой и пультом
сидел молодой техник Малинин. Насвистывая сквозь зубы, он смотрел на стрелки
приборов.
- Свистишь? - спросил Андрей, пожимая молча протянутую руку.
- Успокаивает, - объяснил Малинин. Он, не оборачиваясь, ткнул пальцем в
сторону двора. Остекленный кузов машины не- вольно притягивал глаза людей,
на ней сосредоточились сейчас все надежды. В ней горели выпрямительные
лампы, тихонько гудели трансформаторы, среди вынужденного безделья сотен
людей, среди притихших фабричных корпусов это был единственный островок, где
шла напряженная работа.
Молодые ткачихи в халатах, облепленных обрывками пряжи, в туго
завязанных косынках, проходя мимо автобуса, насмешливо осведомлялись у
Малинина:
- Эй вы, молодой человек... Москву поймали?
- Не мешайте ему, девчата, видите, товарищ занят - никак заснуть не
может.
- Молодой человек, а вы не сделаете нам электрическую завивку своим
аппаратиком?
- Хоть бы занавески были, - поежился Малинин, - а то слов но стекла
зажигательные на меня наставили. Дымиться начинаю...
Проверив запись и убедясь, что Малинин сделал все возможное, Андрей
понял, что ему надо уйти, но уйти, ничего не сказав, было стыдно. И чем
дольше он оставался, бестолково топчась на месте, тем труднее было уйти и
тем виноватее он себя чувствовал. Никогда ни на одной аварии он не испытывал
такого удушающего бессилия. У него не получалось с локатором - эти проклятые
искажения! - он во всем виноват. Малинин и Наумов имели полное право
упрекать его. Для чего он примчался сюда? Толкается, мешает, с умным видом
задает вопросы и ничем не может помочь. В стекло постучали - горбоносый
мужчина в наспех накинутом на плечи пальто манил Андрея пальцем.
- Главный инженер, - пробурчал Малинин и без видимой надобности стал
перебирать рукоятки на пульте.
Андрей вышел из машины и попал в объятия главного инженера. Тот
откуда-то уже узнал и звание и должность Лобанова, беспокойная надежда
мерцала в его глазах. Андрею стало горько и смешно оттого, что главный
инженер заботливо взял его под руку и, заглядывая в лицо, спрашивал, как
обстоят дела. Так обращаются с врачом, когда тяжело болен близкий.
Выслушав неутешительный ответ, молодой усатый технолог, который шел
рядом со своим начальником, сказал возмущенно:
- Да понимаете вы, что цеха стоят! Мы программу срываем. Каждая минута
- это сотни метров тканей!
- У них голова не болит! - сказал кто-то сзади.
- За что ж им государство денежки платит?
- Странно, - продолжал технолог, вызывая Андрея на спор, - странно,
попробовал бы у нас инженер не знать, почему станок испортился.
- Мы бы такого инженера на тачке вывезли, - пробасила пожилая ткачиха.
- Ираклий Григорьевич, что ж людей держать, может быть, отпустим?
- Тогда придется, товарищи, в воскресенье работать, - останавливаясь,
громко сказал главный инженер.
Работницы зашумели, послышались сердитые возгласы по адресу Лобанова, в
нем видели сейчас виновника всех бед. Андрей растерянно оглядывался и
повсюду встречал гневные лица. Ираклия Григорьевича оттеснили, он смешливо
сморщился: "По-воюй-ка, дорогой ученый, с бабами".
- На воскресенье я из-за вас, товарищ начальник, не останусь, - кричала
Андрею большеротая чернобровая бабенка. Она с силой тянула его за пуговицу
тужурки, заставляя обратить на себя внимание. - Третий выходной штурмуем.
Мне муж и так разводом грозится. Вы, что ли, будете за меня белье стирать?
Андрей осторожно высвободил пуговицу, но женщина сейчас же схватилась
за другую и затараторила еще быстрее. Толпа вокруг Андрея увеличивалась.
- Аварийщики!- кричали ему. - Несознательные люди!.. Написать про них!
- Что за шум, а драки нет? - весело поинтересовался Наумов, пробиваясь
на помощь Андрею. Чувство профессиональной солидарности взяло у него верх
над недавней обидой. Кабельщики помогали своему мастеру с тыла:
- Ну и голоса, как это у них пряжа не рвется с таких голосов.
- Эти бабы что горшок: что ни влей - все кипит...
Внушительный рост Лобанова и то, что его вел под руку главный инженер,
все это до сих пор несколько сдерживало женщин. Зато с тем большей злостью
они взяли в оборот Наумова, с ним можно было не церемониться:
- Ты нашей пряжи не касайся, мы свое дело справляем.
- Не то что вы, загорать сюда приехали!
- Небось в наших штанах ходишь!..
Кабельщики подошли, защищая своего мастера, пуская в ход нехитрые
испытанные шутки.
Андрей выбрался из толпы и, стараясь не попадаться на глаза главному
инженеру, завернул в первый попавшийся цех.
Это была упаковочная. Пожилой маляр не торопясь, со вкусом надписывал
на ящиках адреса. Из-под кисточки тянулась черная вязь букв: "Запорожье.
Горторг".
- Им сколько всего? - спросил один из плотников.
- Пять.
- Не выйдет. Больше готовых нет.
За верстаком плотник строгал доску. Что-то привлекло внимание Андрея,
некоторое время он стоял, не понимая, что же именно заставило его
остановиться. Желтая стружка завивалась вокруг рубанка, завивалась и спадала
пышными буклями. Стружка... что-то связанное с этой стружкой...
Андрей потер висок.
Сзади кто-то окликнул его. Это был молодой технолог с усиками.
- Повреждение нашли, товарищ Лобанов! Все в порядке. Там вас
спрашивают, - быстро говорил он, подходя к Андрею. - Никак вы производством
нашим интересуетесь? Так вы сюда смотри те. Какая ткань! Синевато, а?
Мягкий, глубокий цвет, мы над ним бились... - Он увлек за собой Андрея,
приветливый, сияющий, безостановочно говорливый. Напрасно Андрей пытался
вернуть недавнее томительно-напряженное ожидание, мысли его сбились.
У выхода они обогнули маленький строгальный станочек. Резец замер
посредине пути, врезавшись в металл. Застигнутый в разгар работы,
устремленный вперед, он был еще полон движения. Тонкий завиток стружки
крутился у носика резца. Стружка, самая обыкновенная, в сиреневых отливах
перекала, мокрая от мыльной воды, она косо торчала, скрученная в виток. Еще
немного, еще последнее усилие - и деталь готова...
Андрей остановился, положил руки на мокрую холодную станину. Технолог
продолжал что-то радостно рассказывать.
- Подождите, пожалуйста, - умоляюще попросил Андрей. Он отломил
стружку. Острые кромки впились в кожу. Андрей потянул стружку за концы, они
сжимались и разжимались, пружиня, они напоминали ему броню кабеля. Он
растягивал стружку, пока она не сломалась; тогда он нагнулся и поднял целый
ворох колючих стружек. Лицо Андрея слегка побледнело. Технолог смотрел на
него с интересом.
...Открытие всегда наступает внезапно. Сколько бы ни ждать, ни
стремиться к нему, сколько бы раз оно ни появлялось в мечтах, все равно в
тот миг, когда оно возникает, единственное настоящее, оно подобно
ослепительному взрыву. За какие-то секунды мозг Андрея представил стружку в
виде специальной обмотки, которую вот таким же способом можно растягивать,
изменяя характеристику. Если подключить такую катушку, то искажения
скомпенсируются; он мысленно прикинул по формулам, как все изменится, - и
все, все стало поразительно простым и ясным. Тут же, не выпуская из рук
стружки, он принялся возбужденно объяснять технологу:
- Вы понимаете? Догадался! Вот здесь. Смешно! Как это про сто. Тут и
емкость и индуктивности. Сделать вот такую катушку. Включить ее в разрез...
А мы бились, бились...
Испуг, и радость, и недоверие! горели в его глазах. Он говорил не
умолкая. Вместе с технологом они поднялись к Ираклию Григорьевичу.
- Уж знаю, нашли, - сказал главный инженер, - у меня информация
налажена.
Андрей растерянно заморгал:
- Откуда вы знаете?
- Порча найдена пятнадцать минут назад, - официально подтвердил
энергетик, стоявший у стола главного инженера.
- Нет, не то, - рассмеялся Андрей. - Я нашел, как искажения уничтожить.
Вы понимаете, там, внизу, у вас в упаковочной... На стружки смотрю. Если
скомпенсировать... Понимаете, даже смешно... - И он снова начал повторять
ход своих рассуждений.
Вероятно, никто из присутствующих, кроме энергетика, не понимал ни
терминов, ни сути открытия Андрея, но все слушали его, сочувственно
улыбаясь, поздравляли его и пожимали ему руку.
Он хотел было отодвинуть бумаги, положить перед Ираклием Григорьевичем
свои стружки и рассказать все подробно. Потом он опомнился, смутился, отвел
в сторону энергетика и, прижимая к груди промасленные стружки, опять стал
рассказывать ему, как это все произошло. Он боялся, что ему не поверят,
внезапность этой счастливой находки пугала его.
- Смотрю на стружку, и вдруг меня осенило, - возбужденно повторял он.
- Поздравляю, - рассеянно сказал энергетик. - Вот полюбуйтесь. Наш
Ираклий сидит довольный. А разобраться, так это он виновник аварии. Не хочет
подстанцию строить. Ну, ничего, даром ему это не пройдет. Теперь мы ему
организуем, такой шурум-бурум...
Андрей вспомнил разговор с Дмитрием Алексеевичем.
- А что? Правильно, - засмеялся он. - Так и надо вашему Ираклию.
Он вышел в приемную и попросил у секретарши разрешения позвонить по
телефону. Сперва он позвонил в лабораторию, а потом набрал номер Марины.
Он договорился приехать за Мариной на работу. Она сослалась было на
дела, но он категорически заявил: "Мне во что бы то ни стало надо увидеть
вас".
На площадке широкой мраморной лестницы Архитектурного управления Андрей
столкнулся с тем самым молодым человеком, которого он впервые увидел с
Мариной. Андрей обрадованно поздоровался. Он не обиделся даже на
безразличный кивок, которым Вадим ответил ему, - ничто сейчас не могло
нарушить его счастливого настроения. Высокие сводчатые коридоры, и бронзовые
фигурные ручки дверей, и толстая любопытная дама, которая помогла ему найти
комнату Марины, - все казалось удивительно приветливым.
Ему пришлось подождать, пока Марина освободится: двое каких-то солидных
мужчин - судя по разговору, строители - доказывали ей, что гранит для
облицовки задерживается в пути.
Андрей сел в сторонке, наслаждаясь возможностью беспрепятственно
наблюдать за Мариной. Никто не обращал на него внимания. Кроме стола Марины,
в комнате было еще два стола, за ними работали сотрудники отдела, около них
тоже сидели посетители. На степах были развешаны эскизы проектов новых
зданий, на подоконниках стояли какие-то деревянные модели. Все, что имело
какое-то отношение к Марине, было ему важно и дорого.
Марина читала бумаги, которые совали ей строители. Солнце отсвечивало
на ее медных волосах, и дымная тень от них падала на щеку. На ней был
полосатый джемпер с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди. Андрей
впервые мог при дневном свете, не торопясь, разглядывать Марину и не упускал
ни одной мелочи. Каждая минута приносила ему новые открытия. Оказалось, что
в ее грудном голосе могли звенеть повелительные нотки, что когда она
сердилась, то волжское оканье усиливалось и пальцы быстро вертели карандаш.
Еще он заметил впадинки по краям губ, впадинки появлялись, когда она
улыбалась, и были похожи на запятые.
Когда он вышел с Мариной на улицу, ему стало почти жаль, что он так
мало ждал ее.
Звонок Андрея и обрадовал и встревожил Марину. Она с удовольствием
отвлеклась бы от своих горьких мыслей, но Андрей вкладывал какую-то излишнюю
серьезность в их знакомство. Ее обрадовала их встреча, но она не понимала и
боялась своей радости. И когда Андрей с жаром стал рассказывать о каком-то
локаторе, искажениях, стружках, она успокоилась, и в то же время легкая
досада уколола ее.
- Почему вы так долго не звонили? - спросила она.
Равнодушие к его открытию расстроило Андрея.
- Я обиделся, - хмуро напомнил он, - а теперь... я был так рад, что не
удержался.
Значит, все это время он хотел ее видеть. Это неуклюже скрытое
признание, такое виноватое и неохотное, тронуло ее. Она была не прочь
вызнать подробности, однако внутренний предостерегающий голос остановил ее.
Пока что она чувствовала себя с Андреем спокойно, хотя где-то в глубине
бродила озорная мысль: а может ли его волновать что-нибудь, кроме приборов?
- Вы не торопитесь? - Она взглянула на часы. - Я обещала заглянуть на
стройку.
Андрей не понимал, как можно спрашивать о таких вещах. Она повела его
через мост и площадь, к строящемуся дому. Андрей вспомнил, как он увидел
здесь Марину.
- Да, я тут бываю, - сказала она. Строительство этого дома под ее
контролем. Один из наиболее трудных объектов. - Между прочим, проект
архитектора Хотинского. Не знаете такого? А Вадима помните?
- Как же, помню. - Ни малейшего неудовольствия не отразилось на его
лице.
Тогда она нарочно сказала:
- Чрезвычайно талантливый архитектор. А вы интересуетесь архитектурой?
Надо будет вас познакомить.
- С Хотинским или с архитектурой?
- С обоими. - Марина засмеялась.
- Вы... вы помирились? - внезапно спросил он.
Она ответила ему таким строгим молчанием, что он испугался. Они подошли
к стройке.
- Можно мне с вами? - попросил Андрей.
Они забрались на леса. Доски, поскрипывая, гнулись под ногами. Широкие
плечи Андрея задевали перекладины, он перемазался известкой и был рад, что
Марина не обращает на пего внимания. Ступив на узенький переход на высоте
третьего этажа, она закричала:
- Прора-аб! Никита Е-евсеи-ич!
Ей откликнулись сверху. Она попросила Андрея подождать, а сама полезла
выше, гибкая, ловкая, бесстрашно перескакивая узкие, без оград настилы,
похожая на рыжую белку.
Через четверть часа она спустилась с прорабом, продолжая на ходу
спорить.
- Полюбуйтесь, - возмутилась она, подзывая Андрея. - Как они
изуродовали фасад этими трубами!
Среди решетки лесов Андрей не рассмотрел ни фасада, ни труб, но был
убежден, что фасад действительно обезображен, и удивился, как прораб мог
противоречить Марине.
- А перегородки! - Она прыгнула через оконный проем в комнату. - Опять
ставите кособокие перегородки.
- Тут уж мы ни при чем, Марина Сергеевна, - сердито сказал прораб. -
Такие нам привозят с завода.
- А что ж вы принимаете?
"Умеет она их брать в оборот", - с удовольствием отметил Андрей.
Он никогда не задумывался, из чего складывается красота здания. Слушая
Марину, он перебирал свои скудные, отвлеченные познания в архитектуре:
цветовой колорит, выразительность силуэта, ансамбль... Он сознавал свою
безграмотность, отсутствие вкуса, и от этого ее работа представлялась ему
недосягаемой. А приборы... что ж, приборы может делать всякий, у кого есть
терпение и знание. В глубине души он по-прежнему гордился своей сегодняшней
находкой, но рассказывать об этом Марине было, конечно, глупо.
Она спускалась вниз расстроенная. У прораба тоже есть своя правда.
Легко сказать: не принимай кривые перегородки. Ну хорошо, отошлют назад, а
рабочие тем временем стоять будут?
- Вы не должны поддаваться, - горячо сказал Андрей, не медленно приняв
ее сторону.
Его искреннее участие было приятно Марине. - Значит, вас можно
поздравить, теперь у вас все в порядке, - сказала она.
Андрей усмехнулся и промолчал.
Ей понравилось это молчаливое несогласие. А все же она была первой, к
кому он спешил со своей радостью. Ей было приятно думать об этом, идти вот
так свободно, не под руку, не подыскивать слова, не обижаться на молчание.
Был теплый серенький день. Грустный и спокойный. Где-то на путях часто
гудели паровозы. Цветочницы продавали бледно-зеленые букетики вьюнка. Марина
не хотела говорить ни о чем... Она вдруг почувствовала, что боль, которая
мучила ее так долго, исчезла... И Андрей покорно довольствовался ее
молчанием и был рад, что видит ее, идет рядом. Он спрашивал, любит ли она
гулять, правятся ли ей стихи Пастернака, что она делает по вечерам.
Эти мальчишеские вопросы отвлекали Марину от тяжких раздумий, связанных
с Вадимом. В этом осенне-неярком, мягком, теплом дне было что-то схожее с
тем, что творилось в ее душе. Впервые за последнее время ей было спокойно,
тепло и по-доброму грустно.