Во всех рассмотренных нами промыслах, организованных по типу мануфактуры, громадная масса рабочих несамостоятельны, подчинены капиталу, получают только заработную плату, не владея ни сырым материалом, ни готовым продуктом. В сущности, громадное большинство рабочих в этих «промыслах» — наёмные рабочие, хотя это отношение никогда не достигает в мануфактуре той законченности и чистоты, которая свойственна фабрике. В мануфактуре с промышленным капиталом сплетается самыми разнообразными способами торговый, и зависимость работника от капиталиста приобретает массу форм и оттенков, начиная от работы по найму в чужой мастерской, продолжая домашней работой на «хозяина», кончая зависимостью по закупке сырья или сбыту продукта. Рядом с массой зависимых рабочих продолжает всегда держаться при мануфактуре более или менее значительное число quasi-самостоятельных производителей. Но вся эта пестрота форм зависимости только прикрывает ту основную черту мануфактуры, что здесь уже раскол между представителями труда и капитала проявляется во всей силе. Ко времени освобождения крестьян этот раскол в крупнейших центрах нашей мануфактуры был уже закреплён преемственностью нескольких поколений. Во всех вышерассмотренных «промыслах» мы видим массу населения, не имеющую никаких средств к жизни, кроме работы в зависимости от лиц имущего класса, а с другой стороны — небольшое меньшинство зажиточных промышленников, держащих в своих руках (в той или иной форме) почти всё производство района. Этот основной факт и сообщает нашей мануфактуре резко выраженный капиталистический характер, в отличие от предыдущей стадии. Зависимость от капитала и работа по найму были и там, но ни в какую прочную форму ещё не отливались, массы промышленников, массы населения ещё не охватывали, не вызывали раскола между различными группами участвующих в производстве лиц. И производство само сохраняет ещё в предыдущей стадии мелкие размеры — разница между хозяином и рабочим сравнительно мала, — крупных капиталистов (стоящих всегда во главе мануфактуры) почти нет, — нет и детальных рабочих, прикованных к одной операции и тем самым прикованных и к капиталу, объединяющему эти детальные операции в один производительный механизм.
Вот свидетельство одного старого писателя, рельефно подтверждающее эту характеристику данных, приведённых нами выше: «В селе Кимрах, как и в других так называемых богатых русских сёлах, напр., в Павлове, половина населения — нищие, питающиеся одною милостыней… Если работник заболел и ещё притом одинокий, то рискует на следующую неделю остаться без куска хлеба» (Н. Овсянников).
Таким образом, уже в 60‑х годах вполне обнаружилась основная черта в экономике нашей мануфактуры: противоположность между «богатством» целого ряда «знаменитых» «сёл» и полной пролетаризацией громадного большинства «кустарей». В связи с этой чертой стоит то обстоятельство, что наиболее типичные работники мануфактуры (именно совсем или почти порвавшие с землёй мастеровые) тяготеют уже к последующей, а не к предыдущей стадии капитализма, стоят ближе к работнику в крупной машинной индустрии, чем к крестьянину. Вышеприведённые данные о культурном уровне кустарей рельефно свидетельствуют об этом. Но на всю массу рабочего персонала мануфактуры нельзя распространить такого отзыва. Сохранение массы мелких заведений и мелких хозяйчиков, сохранение связи с землёй и чрезвычайно широкое развитие работы на дому, — всё это ведёт к тому, что весьма многие «кустари» в мануфактуре тяготеют ещё к крестьянству, к превращению в мелкого хозяйчика, к прошлому, а не к будущему, обольщают ещё себя всяческими иллюзиями о возможности (посредством крайнего напряжения работы, посредством бережливости и изворотливости) превратиться в самостоятельного хозяина.
Вот замечательно справедливая оценка этих мелкобуржуазных иллюзий, данная исследователем «кустарных промыслов» Владимирской губернии:
«Окончательная победа крупной промышленности над мелкой, объединение работников, рассыпанных по многочисленным светёлкам, в стенах одной шёлковой фабрики, составляет лишь вопрос времени, и чем скорее наступит эта победа, тем лучше для ткачей.
Современная организация шёлковой промышленности характеризуется неустойчивостью и неопределённостью экономических категорий, борьбою крупного производства с мелким и с земледелием. Эта борьба завлекает хозяйчика и ткача в волны ажитации, не давая им ничего, но отрывая от земледелия, втягивая в долги и обрушиваясь на них всею тяжестью во время застоя. Концентрация производства не понизит заработной платы ткача, но она сделает излишними переманивание и спаивание рабочих, привлечение их задатками, не соответствующими их годовому доходу. С ослаблением взаимной конкуренции, фабриканты потеряют интерес тратить значительные суммы, чтобы опутать ткача долгами. Притом крупное производство настолько ясно противополагает интересы фабриканта и работников, богатство одного и нищету других, что у ткача не может возникнуть стремления самому сделаться фабрикантом. Мелкое производство даёт ткачу не больше, чем крупное, но оно не имеет такого устойчивого характера, как последнее, и потому гораздо глубже развращает рабочего. Для ткача-кустарника рисуются какие-то фальшивые перспективы, он ждёт того момента, который позволит ему заправить собственный стан. Для достижения этого идеала он напрягает все усилия, входит в долги, ворует, лжёт, в своих сотоварищах видит уже не друзей по несчастью, а врагов, конкурентов на тот же жалкий стан, который рисуется ему в отдалённом будущем. Хозяйчик не понимает своего экономического убожества, заискивает перед скупщиками и фабрикантами, скрывает от товарищей места и условия закупки сырья и сбыта фабриката. Воображая себя самостоятельным хозяйчиком, он становится добровольным и жалким орудием, игрушкой в руках крупных торговцев. Не успев выбиться из грязи, заправив 3—4 стана, он уже говорит о тяжёлом положении хозяина, о лености и пьянстве ткачей, о необходимости обеспечить фабриканта от потери долгов. Хозяйчик — это ходячий принцип промышленного холопства, как в доброе старое время дворецкий и ключник были живым олицетворением крепостного холопства. Когда орудия производства не отделены вполне от производителя и последнему представляется возможность сделаться самостоятельным хозяином, когда экономическую пропасть между скупщиком и ткачом соединяют фабриканты, хозяйчики и заглоды, управляя и эксплуатируя низшие экономические категории и подвергаясь эксплуатации верхних; тогда общественное сознание работников затемняется, а их воображение развращается фикциями. Возникает конкуренция там, где должна быть солидарность, а интересы враждебных по существу экономических групп объединяются. Не ограничиваясь одной экономической эксплуатацией, современная организация шёлкового производства находит своих агентов среди эксплуатируемых и на них возлагает труд затемнять сознание и развращать сердца работников».