— Прекратите! Предупреждаю вас, что…
— А ваша работа? Уверен, что после школы вы воспользовались услугами консультанта по профориентации. Я прямо-таки вижу, как вас отправляют учиться на страхового агента — «Эта работа вам понравится».
Мужчина вскочил на ноги и закричал:
— Официант! Нам мешает…
— Человек, который хочет напомнить, что вы можете принимать решения, руководствуясь личными вкусами.
— Месье, прошу вас. Перестаньте мешать вашим соседям, — произнес официант, пытаясь быть любезным со всеми участниками конфликта.
Оливье сделал вид, что не слышит его, и схватил мужчину за грудки:
— В глубине вас есть нечто — интуиция, подсознание, ваша истинная личность, уникальная, не похожая ни на какую другую. И она существует благодаря тому, что может делать свой собственный выбор! Не поддаваться чужому влиянию! Вы же не баран, слепо идущий вместе со стадом!
Супруги были возмущены, но не осмеливались возражать. Зато другие клиенты проявили меньше сдержанности:
— За кого он себя принимает?
— Вот зануда!
— С чего он стал тут читать мораль? Люди делают что хотят, и не ему указывать, чего именно они должны хотеть!
— А что, если наш выбор именно в том, чтобы отказаться от выбора? — наконец сказала женщина.
— Прекрасно, дорогая, — поддержал ее муж, найдя в себе смелость выступить против докучавшего им человека.
— Ловко вы его срезали! — ободряюще сказал кто-то за соседним столиком.
— Да вы сами не понимаете, что говорите! — возмутился Оливье. — Вы отстаиваете право… отказаться от того, что делает вас уникальными. Вы требуете свободы оставаться рабами!
Официант сменил тон:
— Месье, уходите. Довольно! Вы мешаете нашим клиентам!
Оливье не сдвинулся с места, тогда официант схватил его за шиворот и потащил к двери.
— Ладно, я ухожу, ибо таков мой выбор! — провозгласил слегка захмелевший Оливье, презрительно улыбнувшись и прихватив бутылку «Буве-Лядюбай». — У меня есть свобода воли, и я призываю всех вспомнить, что у них она тоже есть! Вы — овцы в Панурговом стаде, только и можете, что блеять хором!
Последние слова были произнесены им уже на улице, у закрытой двери ресторана.
— А к вам в ресторан я больше не приду! Мне тут не нравится, — буркнул он себе под нос. — Сервис оставляет желать лучшего. И только вино отменное.
Всю следующую неделю Оливье не выходил из дому. Он смотрел телевизор, бродил по Интернету и отмечал все места, где свободная воля индивидов сдала свои позиции. Ему это казалось линией фронта в странной невидимой войне между силой, уничтожавшей свободу выбора, и жалкими представителями сопротивления.
Как-то вечером он посмотрел поучительный документальный фильм о выборах в Алжире, состоявшихся в 1990 году, — первых действительно свободных выборах в истории страны. Каков же был их результат? Избиратели, большинство из которых голосовали впервые в жизни, оказали самую активную поддержку Исламскому фронту спасения, который обещал в первую очередь принять закон… об отмене выборов.
«Значит, множество людей приходило — нередко издалека, — чтобы проголосовать за то, чтобы их лишили права голоса!» — размышлял Оливье.
Потом Оливье посмотрел другой документальный фильм — о преступнике-рецидивисте. Глядя в камеру, этот человек говорил: «Мне лучше в тюрьме, чем на свободе. Тут все мои приятели. Здесь меня не осуждают, никто не упрекает меня за наличие судимостей. Мне тут хорошо. Я целыми днями занимаюсь спортом и работаю в мастерской. Платят мало, зато я обеспечен жильем, питанием и одеждой. У меня есть телевизор, и я даже посещаю курсы иностранных языков и информатики. А на свободе я не могу найти работу; жилье мне предлагают самое убогое. Надо мной издеваются. Люди относятся ко мне ужасно. И я снова берусь за старое…»
Оливье ошеломленно качал головой.
«Они не любят свободу. Она пугает их, — думал он. — Они только жалуются на то, что недостаточно свободны, но, если дать им волю, они не знают, что с ней делать. Так что, когда кто-то хочет у них эту свободу отобрать… они, как это ни странно, соглашаются и чувствуют, что наконец-то избавились от тяжелой ноши».
Оливье откинулся на спинку кресла.
Он вспомнил, как на закате республики римляне бурно приветствовали Цезаря, который собирался стать императором. Как французы проголосовали за Наполеона III. Он вспомнил также о своем путешествии в Японию, где какой-то местный житель спросил у него в доверительной беседе: «Кто лучше: тот, кто избран в результате демократических выборов, или сын императора, ведущего свой род от Солнца?»
Однажды среди других электронных писем Оливье получил следующее:
«Учитывая, что вы относитесь к группе 37-бис, представители которой, как правило, голосуют на президентских выборах за кандидата от левоцентристских сил, мы ввели в действие процедуру автоматического голосования в соответствии со среднестатистическими предпочтениями вашей группы.
Тем самым мы хотим избавить вас от хлопот, связанных с необходимостью делать выбор, и проблем административного характера. Итак, вы проголосовали за кандидата от левого центра. Мы желаем ему успеха, чтобы ваши личные взгляды были представлены на высшем уровне государственной власти. Спасибо за вашу гражданскую позицию».
Оливье Ровэн сказал себе, что этот мир зашел дальше, чем любые тоталитарные режимы, описанные в фантастических романах. Люди теперь сами требуют, чтобы их лишили свободы. И это происходит мягко, безо всяких конфликтов, никому не доставляя неудобств.
Он попытался понять причины такого странного положения дел.
«Они не пользуются свободой, потому что им лень или потому что страшно выделиться на общем фоне. А может быть, потому что они не получили соответствующего воспитания. Им спокойно, когда кто-то ведет их за собой. Подобно мускулам, не находящим применения, собственный вкус и свобода выбора не развиваются, если ими не пользуются».
«Что, если наш выбор заключается именно в том, чтобы отказаться от выбора?» — сказала ему женщина в ресторане. Она говорила от всего сердца, в сжатой форме выразив свои личные убеждения.
Оливье расхохотался и почувствовал сильное желание покончить с собой. Его останавливала лишь необходимость выбрать подходящий способ свести счеты с жизнью. Выпрыгнуть в окно? Утопиться? Повеситься? Принять смертельную дозу лекарств? Вскрыть вены? Убить себя электрическим разрядом? Опять проблема выбора. Где найти того, кто бы принял решение за него?
Оливье Ровэн решил доверить свою судьбу игральной кости, назначив каждому способу умереть номер, от единицы до шестерки. Он бросил кубик, но тот закатился под шкаф. Оливье встал на четвереньки и начал шарить под шкафом, пытаясь вытянуть свой жребий.
И тут раздался телефонный звонок. Секретарша Гая Карбонара, директора департамента художественных программ, сообщила, что ее босс срочно хочет видеть Оливье Ровэна, чтобы сообщить ему «прекрасную новость». Поколебавшись, Оливье Ровэн согласился приехать.
Директор департамента художественных программ, по своему обыкновению, встретил Оливье, стоя к нему спиной и глядя в огромное окно башни, нависавшей над городом.
— У нас возникла дилемма. Последний опрос, проведенный исследовательским институтом, с которым мы сотрудничаем, показывает, что вы оказались правы. Судя по всему, публика интересуется наукой. Вероятно, из-за компьютеров, мобильных телефонов и Интернета, которые стали частью повседневной жизни. Кроме того, похоже, что зрителям по душе и идея о паре следователей.
Оливье молча сел в красное кресло. Секретарша принесла ему чашку уже сладкого кофе, но Оливье не обратил на нее внимания.
— Наша прошлая беседа оставила у меня неприятный осадок, — продолжил Гай Карбонара. — Я вспомнил о законе Иллича[73]: если все время применять формулу, которая действует… она перестанет действовать. И тот, кто продолжает применять закон, который перестал работать, добьется прямо противоположного эффекта.
Гай Карбонара обернулся и взглянул на Оливье Ровэна. Во внешности сценариста многое указывало на то, что тот перестал следить за собой и начал опускаться: пятна на одежде, щетина, растрепанные волосы, несвежее дыхание.
— Наш разговор не оставил меня равнодушным. Я сделал, как вы сказали, и добавил в анкету вопрос: «Хотите ли вы, чтобы вам предложили что-то новое?» Удивительно, но большинство ответили… положительно! Пока не знаю, как об этом сказать рекламодателям… Но я решил дать вам шанс: предложите нам что-то новое. Если же вы провалитесь, я всегда смогу сослаться на результаты опроса.
Гай Карбонара протянул Ровэну сигару, но, заметив что тот медлит, сам обрезал ее кончик специальной машинкой, раскурил и снова протянул сценаристу:
— Это «Коиба»[74]. Кубинские. Чистейшая «Гавана»[75]!
— Я не курю.
— Сигара — это вовсе не то, что сигарета. Я уверен, что…
— Что мне понравится?
Гай Карбонара сунул сигару себе в рот и с наслаждением затянулся:
— Я обдумал то, что вы мне сказали. Я вспомнил, как мне впервые в жизни дали понюхать сыр с плесенью. Это был рокфор, и его запах показался мне мерзким. Так пахнет блевотина. А потом я попробовал его, и мне понравилось. Я обожаю этот сыр. Вкус существует только в воображении. То же самое и с вином — в три года мне дали попробовать капельку, и оно показалось мне кислым и противным. С тех пор я изменил свое мнение. Горные лыжи? Риск сломать ногу, часами дожидаясь на морозе своей очереди у кабинки подъемника? Разве это не идиотизм? Мне пришлось побороть первое, инстинктивное отвращение к этому занятию. Теперь это моя страсть. То же и с тяжелым роком: раньше для меня это был просто шум. Теперь я просыпаюсь под «Iron Maiden». — Карбонара выпустил изо рта большое кольцо дыма. — Все новое удивляет и вселяет беспокойство. Затем, когда рубеж перейден, оказывается, что люди жить не могут без этого нового. У всякого новшества есть первая фаза, привыкание, когда у аудитории еще нет ориентира, который поможет ей разобраться в ситуации. Но как только эта стадия пройдена, остается десятикратно возросшее удовольствие. В голове у человека будто распахивается окно, в которое видны новые горизонты.
Оливье Ровэн едва его слушал.
— С вами получилось так же, как с сыром, горными лыжами, вином и тяжелым роком. Не скрою, первое впечатление от встречи с вами было крайне негативным. Если уж говорить начистоту, вы показались мне мечтателем, утратившим чувство реальности и совершенно отставшим от времени. Сумасшедшим, которому нет места в современном мире, построенном по законам экономики.
— Так и есть.
— Я был слишком скор в своих суждениях. Я ошибся, но только глупцы никогда не меняют своего мнения. Я прошел определенный путь в указанном вами направлении. Вероятно, существует возможность сформировать вкус аудитории к чему-то новому. Вероятно, люди даже готовы сделать для этого усилия. Вероятно, они готовы удивляться. Короче, я вновь связался с вами, так как поверил, что ваш проект может понравиться людям…
Карбонара сделал несколько затяжек и посмотрел на Оливье:
— Ну что, вы напишете для меня новый сериал, который им понравится?
— Нет.
— Почему?
— У меня больше нет желания… нравиться. И вы… мне не нравитесь. Если бы мне пришлось выбрать продюсера, я бы вас не взял.
— Только не говорите, что вы до сих пор обижаетесь! Ведь я говорю с вами как с другом.
— Если бы я делал фильм или сериал, это была бы история о ком-то, кто хочет научить других пользоваться предоставленной им свободой воли. — Сценарист ткнул пальцем в директора департамента художественных программ. — Знаете, чего мне действительно хочется? Что моя свободная воля диктует мне здесь и сейчас?
— Хм… Нет.
— Я хочу убить вас.
Руководитель департамента закашлялся:
— Убить меня?
На лице Оливье Ровэна появилось такое выражение, что Гай Карбонара подумал, что он и правда совершенно чокнутый.
— Мне мешает жить то, что вы олицетворяете. Я мечтаю убить вас не только из-за пустых сериалов, которые каждый вечер показывают по телевизору, не только из-за идиотских реалити-шоу, не только из-за подписки на книги, которые мне неинтересны, не только из-за последнего президента, который был избран после того, как компьютерная система сделала вывод, что я буду голосовать за него… Но и ради возможности сделать нечто нелогичное и неожиданное, не предусмотренное никаким опросом и никакими математическими прогнозами. Просто ради удовольствия застать врасплох. Сначала вас. Затем других. Ведь именно в этом суть моей профессии. ЗАСТАВАТЬ ВРАСПЛОХ!
Гай Карбонара вздрогнул. Оливье Ровэн схватил нож для обрезки сигар и приставил к шее директора департамента:
— Остается узнать, понравится ли мне это на самом деле?.. Пока вероятность пятьдесят на пятьдесят. Выбор слишком сложен… Думаю, что нужно бросить жребий. Пусть решает случай.
Левой рукой Оливье вытащил из кармана монету и подбросил ее.
Через год на телеэкраны вышел первый эпизод сериала «Вам понравится». Успех был оглушительным. Рейтинг сериала побил все рекорды.
Это была история человека, который борется против общества, одержимого стремлением лишить людей свободы выбора. Днем главный герой работал сценаристом на телевидении, а ночью отправлялся карать «душителей свободы», тех, кто брал на себя смелость принимать решения за других.
Список врагов был бесконечен, и можно было снять бесконечное количество серий.
Отвечая на вопрос новостной программы, Оливье Ровэн объяснил:
— Еще только разрабатывая концепцию сериала, я начал использовать свою стратегию: делал прямо противоположное тому, что раньше приводило к успеху. Мой большой друг Гай Карбонара сообщил мне результаты опроса, который ясно показал, чего люди ждут от сериалов. Я брал каждый пункт — и поступал наоборот. Зрители хотели главного героя — полицейского? Я брал сценариста. Они хотели, чтобы в сериале обсуждались социальные темы? Я выбирал философские размышления. Они хотели, чтобы им показали, как расследуют преступления, совершенные наркоторговцами или сутенерами, а мой герой борется против условностей и предрассудков…
В заключение Оливье Ровэн посмотрел прямо в камеру и сказал:
— Не ждите, чтобы вам сказали, что и как вы должны думать. Мыслите сами, избегая чужого влияния. И если вы совершите ошибку, не страшно: ведь даже ошибки подчеркивают вашу индивидуальность. Ведь их сделали вы сами, а не люди, которые думают за вас! Пользуйтесь своей свободой, иначе вы ее потеряете.
Это интервью получило большой отклик. Сериал собрал рекордную для телевидения зрительскую аудиторию. Феномен Ровэна существовал очень долго. Оливье положил начало новой, современной форме сценария, и каждый раз, когда к Гаю Карбонара приходил очередной сценарист, он вcегда напоминал гостю:
— Либо вы даете мне сценарий, как в сериале «Вам понравится », либо мы зря теряем время. Результаты последних опросов совершенно недвусмысленны: широкой публике теперь нравится именно это.
Война брендов
(Будущее возможное)
За этим миром скрывается другой.
А за ним — еще один.
За обществом — политика.
А за политикой — экономика.
Однако подобно тектоническим плитам нижние уровни потихоньку поднимались, перекрывая верхние слои.
Так, уже в начале XXI века можно было разглядеть предвестники феномена, связанного с ростом могущества корпораций. К таким предвестникам относился, например, заголовок в одной газете, специализирующейся на мировых финансах: «Размер торгового оборота компании Кока-Кола превышает ВВП Испании». Или другой: «Торговый оборот корпорации Майкрософт равен суммарному торговому обороту всех африканских государств».
В полном соответствии с логикой постепенно корпорации становились экономически сильнее государств.
Среди причин этих изменений можно было назвать и критерии выбора лидеров в политике и экономике.
Свобода маневра у политиков была довольно сильно ограничена страстным желанием понравиться избирателям, чтобы победить на очередных выборах. Однако предпочтения людей, обладавших правом голоса, были сложны и изменчивы, так как складывались из иррациональных составляющих, таких как физический облик кандидата или его личная жизнь. Слух о незаконной любовной связи мог уничтожить репутацию эффективно работавшего и компетентного президента республики.
Тем временем лидеры частных компаний преследовали только одну цель: увеличение доходов. Технари и управленцы, они могли быть косыми и хромыми, носить одежду из магазина уцененных товаров, спать с кем угодно — всем было на это плевать, если управляемая ими компания приносила прибыли. Корпорации могли позволить Себе нанимать лучших выпускников самых престижных университетов за любые деньги. Имея в своем распоряжении самые интеллектуальные и, главное, самые мотивированные кадры (их вознаграждение обычно было пропорционально достижениям, в то время как политики получали фиксированную зарплату), транснациональные компании пользовались лучшими человеческими ресурсами. Правительства же шарахались от одного парадоксального политического решения к другому, стремясь сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, гладя по шерстке электорат и средства массовой информации и одновременно пытаясь покрыть дефицит бюджета, оставленный многочисленными предшественниками.
Даже речи представителей этих двух миров отличались друг от друга.
По телевидению передавали выступления политиков в серых галстуках. Государственные мужи предлагали утопические программы, хотя всем было прекрасно известно, что программы эти нежизнеспособны, если учесть мощные факторы, противодействующие их осуществлению (парламенты, синдикаты, армия чиновников, международная обстановка). Для убеждения и привлечения толп избирателей государственным мужам приходилось обращаться к самым примитивным приемам вроде кнута и пряника. Они обещали уменьшить налоги и тут же умело запугивали людей хаосом, который может возникнуть из-за действий оппозиции. Их язык был полон лукавства и двусмысленностей.
Крупные бренды прибегали к эффективным приемам общения. Они просто заявляли: «Приобретя продукт А, вы будете счастливы».
Им даже не приходилось это доказывать.
Они всего лишь демонстрировали, как загоревшая девчонка в купальнике гладит блестящий автомобиль, видеопанель или плитку шоколада. Девица могла даже лизать тот или иной товар, бросая с экрана игривые взгляды. Ни один политик не мог позволить себе подобные эротические намеки.
Продукт мог вызывать красочные зрительные образы, грезы и фантазмы. Политик, в лучшем случае, был способен успокоить и ободрить.
Несмотря на все усилия специалистов, никакому человеку в костюме с галстуком, сколько бы он ни говорил о демократии, не удавалось убедить людей в скором наступлении светлого будущего, тогда как самая обычная торговая марка газировки могла сделать это без труда, показав группу молодых людей, которые танцуют, стоя в речке, и брызгают друг в друга грязной водой.
Купить продукт того или иного бренда значило определить свою идентичность.
Или четко обозначить, кем ты не являешься.
Ты мог быть Кока-Кола или Пепси-Кола.
Найк или Адидас.
Майкрософт или Эппл.
Макдоналдс или Бургер Кинг.
Рено или Пежо.
Хонда или Тойота.
БМВ или Мерседес.
Яху или Тугл.
Диор или Шанель.
Оранж или СФР [76] и т. д.
И в результате причисления себя к определенной марке или, наоборот, антагонизма с ней незаметно возникали особые сообщества людей.
Логотипы выглядели красивее знамен.
Рекламные мелодии звучали приятнее чопорных гимнов.
Потребитель гордо демонстрировал окружающим футболку с крупно написанным названием бренда производителя спортивной одежды, компьютеров или другим престижным фирменным знаком. Он ни за что не стал бы носить футболку с портретом политика. Впрочем, мало кто из людей осмеливался носить одежду, обувь или сумки, на которых не было логотипа какого-либо бренда.
Перефразируя Декарта, можно было сказать: «Я потребляю бренд, следовательно, я существую в стиле этого бренда».
Потребление говорило о вкусах, психологии, культурных ценностях и покупательной способности человека красноречивее, чем любые антропометрические признаки. В этом можно было убедиться, читая объявления в разделе «Знакомства»: большинство, не стесняясь, перечисляли свои любимые марки одежды, автомобилей или духов и посвящали этому больше места, чем описанию своей внешности.
Клубы фанатов Кока-Колы создали музеи, в которых собирали все, что было связано с их обожаемым брендом. Сторонники Пепси издали особую кулинарную книгу, где опубликовали новаторские рецепты блюд с добавлением их любимого напитка.
Поклонники Эппл и Филипс стали писать комментарии к последним новинкам их брендов, написанные так, будто речь шла о произведениях искусства.
Делая покупки, люди каждый день голосовали, подтверждая свой выбор (и платили за это деньги), а граждане пренебрегали своим правом опустить избирательные бюллетени в урны (совершенно бесплатный акт).
Опросы общественного мнения показывали, что широкие слои населения считали создателей корпораций современными героями, воспринимая их как отважных авантюристов, готовых идти на риск в капиталистических джунглях.
Значительно отстающих по популярности политиков люди считали боязливыми представителями привилегированных слоев общества, отпрысками влиятельных семейств, получившими воспитание в архаичных институтах управления, главной целью которых было сохранить власть своей касты.
Со временем такое мировосприятие привело к изменениям на многих уровнях. Правительства, осознавая кризис власти и ее финансовую несостоятельность, незаметно влезли в долги к частным корпорациям. Эта тайная связь началась, с поддержки крупнейших спортивных мероприятий, праздничных церемоний и военных парадов и продолжилась спонсированием памятников, музеев или прямыми денежными вливаниями в фонд избирательной кампании.
Начав с финансирования политических партий, корпорации перешли к финансированию… политиков.
Последние, будучи избранными, отрабатывали долг за счет предоставления своим кредиторам значительных преимуществ.
Постепенно коррупция затронула всю систему государственной власти — даже, казалось бы, самые неподкупные и находящиеся под самым сильным контролем подразделения. Это было естественно: ведь чиновники тоже верили в корпорации, а не в государство.
В образованных кругах населения ходил, например, вот такой анекдот: «Какая разница между получающими дотации государственными театрами и частными театрами? В частном театре зрители знают имена актеров, в государственном — актеры знают имена зрителей».
Мир неотвратимо менялся. Чтобы стабилизировать финансовое положение, правительства, постоянно находящиеся на грани банкротства, приватизировали государственное имущество, распродав по дешевке национальные телефонные сети, государственные компании, занимающиеся железнодорожными, морскими и воздушными перевозками со всей инфраструктурой, музеи, корпорации по добыче или производству важнейших энергетических ресурсов (угольные шахты, гидроэлектростанции, АЭС, газовые и нефтяные национальные компании). Чиновники, сыгравшие роль посредников при заключении сделок, в качестве вознаграждения получали акции, которые, естественно, взлетали в цене с момента приватизации.
Пока государства выбивались из сил, управляя тяжеловесным и плохо поддающимся реформированию административным аппаратом, корпорации с легкостью видоизменяли свои департаменты, точечно применяя прекрасно продуманную стратегию ведения дел и постоянно приспосабливаясь к изменениям рыночной конъюнктуры во времени и пространстве.
Чаще всего корпорации размещали свои головные структуры на территориях с режимом «налогового рая»: в Швейцарии, на Каймановых островах и островах Карибского бассейна; научные подразделения и центры по стратегическому планированию — в странах, где имелись высококотирующиеся университеты (как правило, в Европе); объекты промышленного производства — в перенаселенных государствах с диктаторскими режимами, где рабочая сила стоила дешево, а забастовки были запрещены (в основном в Азии); подразделения по добыче сырья — там, где законы по защите окружающей среды выглядели наиболее мягкими (в Африке и странах Востока); наконец, отделы по продвижению, рекламе и цродаже — там, где покупательная способность потребителей была наибольшей (в Америке и в Европе).
Таким образом, крупнейшие международные компании всюду прибирали к рукам лучшее, избегая неудобств и лишних расходов.
Впрочем, они не только брали, но и давали взамен.
Они могли позволить себе предоставить работникам льготы, какие немногие государства были способны даже прописать в конституции: жилье и отпуск по сниженным ценам, ясли для малышей, дополнительную страховку на случай болезни, помощь в воспитании детей, оплату обучения в университете, а в некоторых странах — приданое к свадьбе и, главное, солидную пенсию.
Ряд корпораций с целью привлечь в свои ряды наиболее ценных сотрудников дошли до того, что стали создавать собственные средние школы и университеты, предоставлявшие специализированное образование и тем самым с младых ногтей готовившие учащихся работать на пользу компании.
Другие корпорации владели собственными медицинскими учреждениями, персонал которых оплачивался лучше и потому чувствовал себя гораздо увереннее коллег из государственных больниц, не справлявшихся с потоком пациентов, работавших на устаревшем оборудовании и в условиях недостаточного финансирования.
Развитие каждого экономического сообщества (корпорации) ограничивалось одним естественным фактором: наличием компаний-конкурентов.
Мир стал свидетелем битвы титанов. Крупные компании пожирали сначала мелких, а затем и средних конкурентов путем более или менее недружественных поглощений, в частности скупки акций «вражеских» предприятий.
Фирмы-монстры начинали расти, они увеличивали свое могущество до тех пор, пока не встречали аналогичную корпорацию-монстра. После тщетных попыток поглотить друг друга оба чудовища в конце концов договаривались о разграничении сфер влияния: «Это — тебе, а это — мне, и больше не о чем беспокоиться вплоть до следующего крупного перераспределения сил».
Таким образом, несмотря на то что после многолетних войн и массовых убийств (которые, как считалось, сформировали так называемую великую историю государств) все территории были распределены между странами — участницами геополитических игр, мультинациональные корпорации вступили в тайное противоборство, чтобы завоевать рынки или получить доступ к источникам сырья.
Некоторым частным корпорациям удавалось даже подтолкнуть правительства к войне, чтобы получить доступ к важным месторождениям полезных ископаемых. А там, где регулярные армии терпели сокрушительные поражения, компании прибегали к услугам наемных войск, одетых в свою, особую военную форму.
Так что после борьбы с использованием скупки акций предприятия перешли к реальным войнам за контроль над нефтью, а после нее — над питьевой водой, какао-бобами, кофе, сахаром и табаком. Непричастные к этому лица ни о чем не догадывались. Компания А использовала коррумпированного политика X из одного государства, чтобы бороться против коррумпированного политика Y соседней страны, спонсируемого корпорацией — конкурентом В.
Широкие слои населения полагали, что война идет между странами, тогда как на самом деле речь шла о борьбе компаний за увеличение доходов.
Согласно данным международных рейтинговых агентств, в январе 2005 года список наиболее могущественных корпораций выглядел следующим образом.
1. Кока-кола.
2. Майкрософт.
3. Ай-би-эм.
4. Дженерал электрик.
5. Интел.
6. Нокиа.
7. Дисней.
8. Макдоналдс.
9. Тойота.
10. Мальборо.
Далее шли такие бренды, как Пепси, Самсунг, Сони, Эссо, Тоталь, Л'Ореаль.
В 2018 году Кока-Кола и Пепси-Кола развязали открытую полномасштабную войну, целью который был контроль над плантациями ореха колы — вкусовой добавки, входящей в состав обоих напитков.
Обе компании впервые использовали во время сражений наемников, одетых в униформу и выступающих под знаменами, которые более не имели никакого отношения к государствам, а несли на себе логотип соответствующей газированной воды.
Война, позже получившая название «войны двух Кол », развернулась на территории Сенегала — главного производителя этого ароматного ореха, дальнего родственника какао-бобов. Невидимый мини-конфликт унес сотню жизней — в большинстве своем иностранных наемников, специально прибывших в Сенегал, чтобы сражаться среди плантаций ореха колы.
После описанного события обе компании подписали своего рода мирный договор и стали развивать в среде персонала нечто вроде корпоративного мини-национализма, сочинив свой собственный гимн, который их сотрудники по всему миру должны были петь перед началом работы. Секрет производства газированной воды был официально объявлен корпоративным достоянием.
Вслед за первым вооруженным конфликтом разразилась война между Фордом и Тойотой за доступ к шахтам хромовых руд в Южной Африке. Ей на смену пришли новые баталии. Государства больше не имели никакого значения: в смертельных поединках друг другу противостояли корпорации из одной отрасли, например Сони и Панасоник, Майкрософт и Эппл, Макдоналдс и Бургер Кинг.