Способы убийств подразделяются на четыре категории:
1. ВЫСТРЕЛ.
2. ВЗРЫВ.
3. ОТРАВЛЕНИЕ.
4. Так называемый «НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ». Убийства могут также совершаться посредством удушения, ножевых ранений, утопления и ритуального расчленения, однако эти способы относительно нетипичны для Соединенного Королевства.
1. ВЫСТРЕЛ
Снайперы могут находиться в следующих местах:
а) в высоких зданиях;
б) в обгоняющей жертву автомашине;
в) у дверей дома жертвы;
г) в припаркованной автомашине;
д) и т д., и т.п.
Меры предосторожности
Необходимо;
а) не подходить к окнам (дома и на работе следует завесить окна пуленепробиваемыми шторами);
б) не открывать окна и двери автомашины во время езды;
в) не открывать двери дома незнакомым посетителям;
г) и т д., и т п.
Примечание. На начальном этапе спецслужба обеспечивает присутствие в доме жертвы своих сотрудников, а также иные меры безопасности, включая установку сигнальных и подслушивающих устройств, секретных замков, круглосуточное патрулирование микрорайона силами местной полиции и т д., и т п.
2. ВЗРЫВ
а) мины в автомашинах. С помощью стандартного зеркала с удлиненной ручкой тщательно осматривать днище автомашины каждое утро и после того, как она на некоторое время оставалась без присмотра.
б) взрывающиеся письма/посылки. Никогда не вскрывать самому.
Примечание. В течение определенного времени вся корреспонденция жертвы будет переадресовываться в соответствующую службу.
3. ОТРАВЛЕНИЕ
а) перед употреблением тщательно проверять любые подарки в виде продуктов питания, напитков, сладостей и т д., и т п.;
б) внимательно осматривать крышки молочных бутылок на предмет наличия в них следов тонкой медицинской иглы;
|
|
в) обходить незнакомых людей с зонтиками (метод – укол в икру или бедро).
4. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
а) падение
Избегать хождения по внешней стороне:
– тротуаров;
– набережных;
– пристаней и/или причалов;
– железнодорожных платформ.
Примечание. Не рекомендуется ездить в метро: скопление народа облегчает задачу убийце.
б) удар током
С предельной осторожностью пользоваться:
– телевизором;
– электрочайником;
– тостером;
– радиоприемником.
Примечание. Электроодеяла и бытовые предметы могут также использоваться в качестве детонационных устройств для так называемых мин-ловушек.
в) в случае насильственного выбрасывания из окна высокого здания лучше падать головой вниз – так быстрее…
Прочитав документ до конца, я пришел к печальному выводу: шансов на выживание – практически никаких. Однако нельзя поддаваться отчаянию, надо во что бы то ни стало сохранять бодрый, уверенный вид.
После ухода коммандера Фореста я спросил у Хамфри, может ли полиция добраться до террористов прежде, чем они доберутся до меня. Похоже, это моя единственная надежда.
По его мнению, проще всего поймать этих мерзавцев было бы, прибегнув к прослушиванию телефонов и электронной слежке за всеми подозрительными лицами.
– Но, – осторожно добавил он, – такие шаги повлекли бы за собой недопустимое вторжение в частную жизнь свободных граждан.
Я задумался. Затем принял решение. Несколько иное, чем раньше, хотя, возможно, мои предыдущие высказывания были просто неверно истолкованы.
Моя новая точка зрения в общем и целом формулировалась так: основная цель демократически избранного народного представителя – представлять интересы избравшего его народа, следовательно, любое покушение на данного представителя само по себе является покушением на свободу и демократию. Думаю, излишне объяснять: подобные акции наносят сокрушительный удар по неотъемлемому демократическому праву народа избирать свое правительство. Вывод: безопасность членов правительства должна обеспечиваться всеми необходимыми средствами, сколь ни мучительно осознание вынужденности этих мер.
|
|
Выслушав мой новый теоретический постулат, сэр Хамфри целиком и полностью с ним согласился.
– Великолепная аргументация, господин министр! – одобрительно заметил он. – Только так и должно быть, иначе – крах.
Апреля
День начался не совсем удачно.
Рано утром в министерство доставили мою петицию. Петицию против электронной слежки и прослушивания телефонов. Я стоял у истоков этого движения полтора года назад, будучи в оппозиции и являясь редактором журнала «Реформ». И вот Бернард вкатил в мой кабинет здоровенную тележку, доверху нагруженную толстыми и тонкими тетрадями, альбомами, перевязанными стопками бумаг… Петиция уже насчитывала два с четвертью миллиона подписей. Настоящий триумф гражданской сознательности и общественной активности! Ну и что же мне, черт побери, со всем этим делать?
Теперь-то мне ясно – теперь, когда стали известны определенные факты, которые невозможно знать, находясь в оппозиции, – что в борьбе против организованной преступности и политического гангстеризма без слежки и тому подобных мер просто не обойтись.
|
|
Смышленый Бернард сразу все понял и предложил отправить петицию в архив.
Но я не был до конца уверен, что это лучший выход из положения. К тому же у меня появилась другая мысль. Раз мы приняли ее от официальной делегации, значит, никому не придет в голову проверять ее сохранность. Более того, все будут уверены, что она в надежных руках, поскольку идея-то принадлежала мне.
– Петицию надо уничтожить, порвать в клочья, сжечь дотла, Бернард, – сказал я ему. – Мы должны быть уверены, что ее больше никто и никогда не увидит.
– В таком случае, господин министр, лучше архива, пожалуй, ничего не придумать.
Апреля
Таких ужасных пасхальных каникул у меня еще не было.
Мы с Энни по обыкновению провели их в небольшом, относительно безлюдном местечке – вдали от городской суеты.
Впрочем, «по обыкновению» – не совсем точно. В этот раз нас сопровождала дюжина молодцов из спецслужбы.
Когда на следующий день после приезда мы отправились погулять в тиши леса, вокруг все буквально кишело детективами.
Они не отпускали нас ни на шаг, хотя вели себя предельно тактично. Мы чувствовали себя в полной безопасности, но ни о чем, кроме как о погоде, говорить не могли. Они всячески избегали смотреть в нашу сторону, однако – спешу внести ясность – не из соображений деликатности, а чтобы вовремя заметить и пресечь неожиданное нападение злоумышленника.
Проголодавшись, мы зашли в очаровательный местный ресторанчик, и… мне показалось, что вместе с нами там очутился весь Скотланд-Ярд.
– Сколько человек будет обедать? – вежливо осведомился метрдотель.
– Девять, – отрезала Энни.
День явно складывался не так, как ей хотелось. Нам отвели уютный столик на двоих у самого окна. Однако, по мнению сержанта, в этом месте было небезопасно.
– Мы выбрали для мишени вон тот столик, – повернувшись к своему коллеге, объяснил он.
Для мишени!
Нас с Энни усадили за колченогий стол в углу рядом с кухонной дверью, которая непрерывно открывалась и закрывалась.
Затем старший группы, как положено, детально проинструктировал меня:
– Вы сядете здесь, сэр. Сержант Росс – вон там, чтобы иметь возможность наблюдать за входом из кухни. Кстати, запомните: в случае прямой опасности бегите именно туда. Вообще-то мы не думаем, что убийцу успели внедрить в персонал кухни, поскольку мы приехали сюда только вчера вечером. Я расположусь у окна. Если услышите стрельбу – ныряйте под стол, остальное – не ваша забота.
Без сомнения, он хотел меня успокоить.
Я, в свою очередь, успокоил его, сказав, что нисколько не боюсь. И напрасно, потому что как раз в этот момент раздался громкий выстрел – и я мгновенно очутился под столом.
Ужасно нелепая, где-то даже унизительная ситуация. Когда через несколько секунд я высунул голову, оказалось, за соседним столиком открыли бутылку шампанского. Пришлось сделать вид, будто я просто решил потренироваться.
После всех этих разговоров о поварах-убийцах, стрельбы и ныряния под стол мне совершенно расхотелось есть. Энни тоже.
А тем временем за соседним столиком один из наших телохранителей со знанием дела заказал спагетти по-болонски, бифштекс на косточке с бобами, цветной капустой и жареным картофелем и… бутылку «Шато барон Филипп Ротшильд» 1961 года – ни больше ни меньше!
Поймав наши удивленные взгляды, он широко улыбнулся и не без удовольствия объяснил, что «эта работа его полностью вымотала».
Так продолжалось почти два дня. В субботу вечером мы сходили в кино. Однако это «развлечение» еще больше вывело Энни из себя. Она хотела посмотреть «Клетку для безумцев» Эдуарде Молинаро, но вместо этого нам пришлось пойти на Джеймса Бонда. Сотрудники спецслужб, как правило, не любят иностранных фильмов, и я счел бестактным тащить их за собой на французскую картину с субтитрами.
Энни позеленела от ярости, услышав о моем решении. Фильм только взвинтил нервы. Там все время пытались кого-то убить. Смотреть на это было выше моих сил.
Телохранители тоже были крайне недовольны, когда мы с Энни посреди сеанса вышли из зала…
Позднее, лежа без сна в постели гостиничного номера (когда ты лишен возможности без сопровождения сходить в туалет и знаешь, что на заметку берется каждое твое слово, каждый шаг, – какой уж тут сон!), мы услышали за дверью спальни приглушенный разговор телохранителей.
– Они не собираются больше выходить?
– Нет, вроде легли спать.
– Мишень на месте?
– Ага… там… со своей женой.
– Похоже, им не очень-то здесь нравится.
– Похоже. С чего бы?
Мы решили без промедления вернуться домой. Думаете, нам удалось дома обрести покой? Ошибаетесь. Когда в половине второго ночи мы добрались наконец до Бирмингема, во дворе нас встретила внушительная толпа «синих»[62]. И каждый горел желанием показать, что не зря ест свой хлеб. Вытоптанные цветочные клумбы, слепящий свет прожекторов, ощеренные пасти огромных овчарок… Кошмар!
И вот мы лежим в собственной постели, и по-прежнему лишены возможности без сопровождения сходить в туалет, и вынуждены мириться с бесцеремонным стуком в дверь: «Я хотел бы проверить окно, сэр», – не говоря уж о дополнительных удовольствиях вроде оглушительного лая собак и ярких вспышек прожекторов, освещающих спальню каждые двадцать секунд.
Пытаясь приободрить Энни, я с наигранным оптимизмом сказал, что скоро она привыкнет к роли знаменитости. Она ничего не ответила. Боюсь, как бы она не предпочла роль вдовы знаменитости.
Слава богу, хоть скрытые камеры не установлены!
(По окончании срока действия Закона о публикации архивных документов 1994 года Нью-Скотланд-Ярд любезно предоставил нам секретную фотографию. На ней были изображены мистер и миссис Хэкер в постели. Снимок был сделан 12 апреля. – Ред.)
Апреля
Проспал весь пасхальный понедельник, так как ночью мы с Энни, естественно, не сомкнули глаз.
Сегодня утром не успел войти в свой кабинет, как на меня насел этот ужасный Уолтер Фаулер, неизвестно каким образом пронюхавший про петицию. Ему, видите ли, трудно себе представить, как я мог «положить под сукно» петицию, за которую сам так ратовал всего год назад или чуть больше. Его удивление вполне понятно: он ведь ничего не знал об изменившихся обстоятельствах, заставивших меня по-новому, более глубоко и осмысленно взглянуть на проблему электронной слежки.
– Что-то здесь не так, – недоверчиво прищурился Фаулер. – Вы заявляете о своем твердом намерении положить конец незаконному прослушиванию телефонов, получаете больше двух миллионов подписей под вашей петицией – ведь это лучшее подтверждение тому, что ваше дело правое, – и ни звука!…
Главное – набрать в рот воды, подумал я, а то еще не известно, как он все это преподнесет. Прессе никогда нельзя доверять.
– Так как же насчет обещания провести в жизнь хотя бы основные требования петиции?
Я понял, что иного выхода нет – обет молчания придется нарушить.
– Понимаете, Уолтер, – глубокомысленно начал я, – все не так просто…
– В каком смысле? – удивился он.
– В смысле безопасности.
– Ах, это… Но ведь вы сами утверждали, что ссылки на безопасность – последняя надежда отчаявшегося бюрократа, не так ли, господин министр?
Чтоб ты провалился! Я снова решил молчать.
Не дождавшись ответа, Уолтер угрожающе сказал:
– Хорошо, раз так, я сделаю по-другому. Я опубликую статью под заглавием «МИНИСТР ОТВЕРГАЕТ СОБСТВЕННУЮ ПЕТИЦИЮ!» Будет еще острее!
Пришлось снова нарушить обет.
– Успокойтесь, Уолтер, не порите горячку.
– Что вы намерены делать – поддержать или отвергнуть петицию? – в лоб спросил он.
– Нет, – мудро ответил я.
– Да, кстати, господин министр, мой шеф интересуется, не повлиял ли на вашу точку зрения список приговоренных армией освобождения.
Конечно, повлиял! А как же иначе? Я же не кретин.
– Конечно, нет! – возмутился я. – Что за нелепая мысль? Похоже, он мне не поверил, однако доказать обратное был не в состоянии, поэтому продолжал атаковать:
– А как тогда прикажете понимать столь резкую смену декораций?
Честно говоря, ситуация становилась безнадежной. Но тут, слава богу, раздался стук в дверь и вошел Бернард. Он меня очень выручил, сообщив, что у сэра Хамфри ко мне срочное дело.
Однако упрямый Уолтер сидел до тех пор, пока я не спросил его, не возражает ли он… Даже после этого у него хватило наглости заявить, что он не прощается и зайдет, как только я освобожусь.
Хамфри – сама любезность – справился, хорошо ли мы с Энни провели пасхальные каникулы. Садист! Уж он-то наверняка представлял себе этот отдых в обществе топтунов из спецслужбы со «смит-и-вессонами» под мышкой.
Он сочувственно кивнул.
Долги наши!…
– Так больше продолжаться не может! – заявил я весьма некстати и чересчур категорично. И кто меня за язык тянул?!
– Рад, что вы об этом сами заговорили, господин министр, – тут же откликнулся он, – поскольку продолжения и не будет.
Как не будет? У меня отвисла челюсть.
А мой постоянный заместитель, как ни в чем не бывало, объяснил:
– Спецслужба только что проинформировала нас о прекращении операции по вашей охране.
Прекращение операции по моей охране? Кошмар! Может, он неверно меня понял? Я спросил, чем вызвано такое решение.
– Большой потерей полицейского состава.
«Господи, неужели кто-нибудь пострадал из-за меня!» – чуть было не сорвалось с языка, однако я тут же сообразил, что под потерей он имеет в виду нехватку полицейских. Значит, только оттого, что им не хватает полицейских, они готовы отдать меня на заклание? Чудовищно!
– В настоящее время им представляется более целесообразным обеспечить безопасность советского премьера во время завтрашних переговоров в Чекерсе[63].
Более целесообразным? Для кого? Для него? Может быть. Поразительная близорукость и полное отсутствие патриотизма. Он им дороже, чем я.
– Не забывайте, он – русский, а я – англичанин!
– Я помню, господин министр, но, по мнению спецслужбы, реальная угроза вашей жизни существенно уменьшилась.
Откуда, черт побери, такая уверенность?
– Электронная слежка, господин министр. Им удалось подслушать один телефонный разговор, – сообщил сэр Хамфри и умолк, видимо, не желая вдаваться в подробности.
Нет уж, пусть выкладывает все. В конце концов, это мое право! Он кивнул и, как всегда, понес околесицу. Бог свидетель, понять это было выше моих сил.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Я прекрасно помню, что тогда говорил сэр Хамфри, поскольку мне было поручено вести стенограмму.
Он объяснил, что ввиду сомнительного характера прегрешений Хэкера, а также незначительного, чтобы не сказать – периферийного, влияния его на принятие магистральных политических решений террористические круги решили несколько сместить акценты, в результате чего вопрос о ликвидации Хэкера был снят с повестки дня».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
С трудом сдерживая раздражение, я попросил его повторить то же самое на нормальном английском. Он ничуть не обиделся и с готовностью расшифровал, что, по имеющимся данным, руководство армии освобождения потеряло интерес к моей персоне, поскольку у них на примете «птицы поважнее».
Мой постоянный заместитель старался выражаться как можно деликатнее – я это оценил, – но все равно мне стало немного обидно. Не потому, конечно, что меня не хотят убивать, – нет! – тем самым они невольно задели мое самолюбие.
Я спросил Хамфри, что он думает по поводу такого поворота событий.
– Я не разделяю их точку зрения, – ответил он.
– То есть вы хотите сказать, что меня-таки следовало убить?
– Что вы, что вы…
– Значит, по-вашему, я «невелика птица»?
– Да… то есть нет. Птица велика, но убивать вас все равно не следует, – вывернулся он.
Ладно, главное – я вне опасности. Все, что ни делается, к лучшему. Лучше живой осел, чем мертвый лев. Но, с другой стороны, если даже чокнутые террористы не считают, что я играю в правительстве достаточно важную роль, значит, надо срочно выправлять положение. Иными словами, не жалея времени и сил, повышать свой авторитет.
– Господин министр, в приемной ждет Фаулер, – напомнил Бернард. – Вы собираетесь продолжать разговор?
Разумеется! С превеликим удовольствием.
Уолтер был приглашен в кабинет, и я немедленно приступил к делу, попросив Бернарда привезти тележку с петицией.
– Петицию? – удивился мой личный секретарь. – Но вы же сами…
– Вот именно, – поспешно перебил я. – И, пожалуйста, побыстрее.
На лице его было написано явное непонимание, и я тактично напомнил ему о политическом чутье. Наконец до него дошло.
– Ах, да, конечно, господин министр. Вы имеете в виду петицию, о которой вы столь лестно отозвались нынче утром?
Молодец! Наука идет ему впрок.
Затем я предложил Уолтеру присесть и объявил, что намерен всецело поддержать петицию.
– Два миллиона подписей – это не шутка, – сказал я. – Их за пазуху не спрячешь. Что же касается списка приговоренных… По моему глубочайшему убеждению, министрами можно пожертвовать, свободой – никогда! Вы согласны со мной, Хамфри?
– Да, господин министр, – широко улыбаясь, ответил мой постоянный заместитель.
Раздача наград
Апреля
Сегодняшнее совещание с руководителями различных подразделений министерства оставило у меня неприятное впечатление.
На все мои вопросы, принимаются ли какие-нибудь меры по экономии средств при эксплуатации служебных помещений, закупке конторского оборудования, управлении лесопарками и заповедниками, а также при расчете бюджета на образование, они, как всегда, уклончиво или лицемерно-извиняющимся тоном отвечали что-то вроде: «Нет, господин министр», «Боюсь, что нет, господин министр», «Не представляется возможным, господин министр», «Мы делали все, что могли, господин министр, но увы…» – и так далее, и тому подобное.
Размышляя вслух, я заметил, что теперь, по крайней мере, университеты будут обходиться нам дешевле, поскольку иностранные студенты должны будут полностью оплачивать свое обучение у нас.
– Если только вы не согласитесь пойти на уступки, – перебил меня чей-то голос.
Из них никто не идет на уступки, подумал я, с какой стати это делать мне?
– Поскольку на данный момент иных реальных мер экономии, судя по всему, не существует, – подчеркнул я, – нам ничего не остается, как довести до логического завершения хотя бы эту.
Сразу же после совещания Бернард напомнил мне, что секретарь по наградным делам интересуется, утвердил ли я список лиц, рекомендованных МАДом к награждению.
Странно. Бернард напоминает мне об этом вот уже восьмой раз. Не без сарказма спросил его, неужели у нашего министерства нет более важных дел.
Очевидно, не заметив в моих словах насмешки, Бернард ответил, что для тех, кто внесен в наградной список, важнее сейчас нет ничего на свете.
– Они обрывают мне телефон! – с пафосом заявил он. – Некоторые от волнения уже ночами не спят.
От волнения? Почему? Разве все это не простая формальность?
– Ведь министры никогда не налагают вето на награды, не так ли, Бернард?
– Практически никогда. Но теоретически это не исключено, потому их так и беспокоит задержка.
Я вдруг вспомнил: ведь Бернард сказал, что они знали о своем выдвижении. Откуда? Список идет под грифом «Строго секретно». Он загадочно улыбнулся и покачал головой.
– Ах, господин министр!…
Я устыдился собственной наивности. И все же в голове не укладывалось, как можно тратить столько нервной энергии на какие-то там награды! Если бы они хоть часть ее употребили на сокращение расходов!…
– Как вы думаете, Бернард, нельзя ли заставить наших руководителей добиваться экономии с той же страстью, с какой они добиваются ордена Британской империи, ордена Бани и тому подобной мишуры?
В глазах моего личного секретаря мелькнул лукавый огонек, какого я у него прежде не замечал.
– Э-э… в общем, у меня имеются кое-какие соображения, но…
– Какие же?
– Нет-нет, пожалуй, лучше не…
– Что значит «лучше не»?
– Пустяки, господин министр.
«Лучше не…», «пустяки» – меня это заинтриговало. Что у него на уме?
– Ну ладно, Бернард, хватит играть в прятки, выкладывайте. Ничего он, конечно, не выложил. Зато принялся долго, витиевато излагать: дескать, это не его компетенция, и он никогда бы не осмелился предлагать мне такое, поскольку не считает для себя возможным давать мне рекомендации. Хотя, с другой стороны… если бы я отказался утверждать награды тем руководителям министерства, которые не обеспечивают ежегодного сокращения своих бюджетных расходов, скажем, на пять процентов…
– Бернард!
Он тут же спрятал голову под крыло.
– Простите, ради бога, простите, господин министр. Я знал, что мне не следовало…
– Вы меня не так поняли, – поспешил я его успокоить. (У Бернарда иногда появляются интересные мысли, но ему не хватает уверенности в себе. Его надо время от времени подбадривать.) – Прекрасная мысль!
Идея действительно хоть куда. Неужели я нашел наконец управу на государственных служащих? Министр не может остановить рост их заработной платы, не может повлиять на их продвижение по служебной лестнице, не пишет на них характеристик. Иными словами, министр не обладает, по существу, никакой дисциплинарной властью. Но Бернард прав, тысячу раз прав: я могу лишить их наград! Это просто здорово!
Я искренне поздравил его и, не жалея слов, выразил свою благодарность.
– Да за что же, господин министр, – скромно отозвался он. – Вы сами до этого додумались.
– Нет, Бернард, идея полностью принадлежит вам.
– Нет, вам, – со значением произнес он. – Прошу вас! Тут я понял его намек и, улыбаясь, кивнул.
А у него на лице мелькнуло беспокойство.
(Несколько дней спустя сэр Хамфри Эплби получил приглашение на званый обед в свою alma mater – Бейли-колледж, Оксфорд. Свои впечатления он, как всегда, подробно изложил в дневнике. – Ред.)
«…Присутствовал в Бейли на великолепном обеде, после которого в непринужденной обстановке за бокалом вина побеседовал с мастером[64]и казначеем. Они серьезно обеспокоены предстоящими бюджетными сокращениями. Сэр Уильям (сэр Уильям Гатри – мастер Бейли-колледжа. – Ред.) выглядел неважно даже после своего любимого портвейна. Лицо красное, весь седой, хотя взгляд умных голубых глаз по-прежнему полон живости и проницательности. В целом вид весьма патриотичный. А вот над Кристофером (Кристофер Венебл – казначей Бейли-колледжа. – Ред.) время, похоже, совсем не властно. Все такой же подтянутый офицер ВВС, с уверенными движениями и четкой манерой речи – каким он был много лет назад, до того как попал в Оксфорд.
«Я чувствую, что очень постарел», – сказал мастер, когда я справился о его самочувствии. И, улыбнувшись, добавил: «Я – уже аномалия, которая скоро превратится в анахронизм. Несправедливо, верно? Но мы еще повоюем».
Старик не теряет остроумия!
Гатри и Венебл прежде всего сообщили мне о своем намерении продать запасы «фонсеки» урожая 1927 года (этот великолепный марочный портвейн мы и пили). У них осталось еще две бочки, и, по словам казначея, за них можно выручить хорошие деньги. Я был озадачен: никак не мог уловить, к чему они клонят. (Кстати, превосходная тактика – привести собеседника в недоумение.) Затем они объяснили, что, продав все картины, вино и серебро, они смогли бы полностью выкупить отданные под залог новые здания колледжа.
Они считают (или хотят мне внушить), что Бейли-колледж на грани банкротства.
Постепенно картина прояснилась. Их финансовые страхи вызваны намерением правительства взимать полную плату за обучение с иностранных студентов, процент которых в Бейли традиционно очень высок.
Казначей уверяет, что требовать с иностранных студентов четыре тысячи в год просто бессмысленно: вряд ли кто заплатит.
А он-то где только не побывал! Исколесил всю Америку, «выколачивая» фонды и «продавая» (его собственное определение) идею о бесценности оксфордского образования для обитателей Подунка (штат Индиана) и Седар-Рэпидса (штат Айова).
А конкуренция! Жесточайшая, беспощадная конкуренция! Создается впечатление, будто Африка кишмя кишит британскими профессорами, которые буквально из кожи вон лезут, чтобы прочитать туземцам лекции по социологии. Равно как и Индия. Или Ближний Восток.
Я предложил им сделать то, что мне представлялось очевидным, то есть на освободившиеся места взять англичан.
Однако предложение мое было встречено более чем прохладно. «Не самая удачная шутка, Хамфри», – неодобрительно заметил мастер.
Впрочем, он тут же объяснил мне, почему «своих» студентов следует избегать любой ценой. («Все, кто угодно, только не свои»!)
Дело в том, что за каждого англичанина Бейли получает от казначейства всего 500 фунтов в год.
Таким образом, вместо пятидесяти иностранцев ему придется зачислить четыреста граждан Соединенного Королевства. Соответственно количество студентов возрастет в четыре раза, а соотношение «преподаватель – студент» изменится от одного к десяти до одного к тридцати четырем.
Что ж, тревога мастера и казначея мне понятна. Решение правительства может означать конец цивилизации (как мы ее себе представляем) и почти наверняка конец Бейли (как мы его себе представляем). В нем появятся общежития! Аудитории! Его будет невозможно отличить от Уормвуд-Скрабз[65]или от Сассексского университета[66]!
И изменить это, то есть вернуть все на круги своя, во власти только моего министра – Хэкера, поскольку – как это я сразу не сообразил! – претворять в жизнь решение, принятое министерством образования и науки, надлежит именно нашему министерству.
(Собственно говоря, количество студентов в Оксфорде ограничено фондом университетских стипендий. Скорее всего, Бейли мог бы увеличить число студентов-англичан, только забрав их «места» из других колледжей, но те никогда бы на это не согласились, поскольку тогда сами оказались бы в трудном положении.
Хотя ответственность за осуществление упомянутых мер возлагалась на сэра Хамфри и Джеймса Хэкера, весьма примечательно, что министерство образования и науки даже не подумало поставить в известность о своем намерении другие заинтересованные ведомства, такие как МИДДС, министерство здравоохранения и социального обеспечения или, на худой конец, министерство административных дел. – Ред.)
Надо доказать Хэкеру особое, уникальное значение Бейли, решил я. Почему бы, скажем, не пригласить его сюда на званый обед? Здесь будет легче ему все растолковать.
Я уехал из Оксфорда, окончательно убедившись в необходимости любой ценой добиться признания особого статуса Бейли ввиду исключительной деятельности, проводящейся в его стенах».
(Поскольку данный эпизод из жизни Хэкера в основном связан с наградами – заслуженными или незаслуженными, распределяемыми по достоинству или по знакомству, – мы сочли целесообразным ознакомить читателей с титулами, наградами и почетными званиями, обладателями коих являются главные герои нашего повествования.
Сэр Уильям Гагры – кавалер ордена «За услуги», член Королевского общества, доктор философии, кавалер ордена «Военный крест», магистр искусств (Оксфорд).
Кристофер Венебл (капитан ВВС в отставке) – кавалер ордена «За боевые заслуги», магистр искусств.
Сэр Хамфри Эплби – кавалер ордена Бани II степени, кавалер ордена Королевы Виктории IV степени, магистр искусств (Оксфорд).
Бернард Вули – магистр искусств (Кембридж).
Достопочтенный Джеймс Хэкер – член Тайного совета, член парламента, бакалавр наук (экон.).
Сэр Арнольд Робинсон – кавалер ордена св. Михаила и св. Георгия I степени, кавалер ордена Королевы Виктории III степени, магистр искусств (Оксфорд). – Ред.)
Апреля
Сегодня утром Хамфри снова пристал ко мне, как репей.
– Два срочных дела, господин министр, – вместо приветствия начал он, едва войдя в кабинет. – Во-первых, наградной список…
Услышав, что я намерен вернуться к этому вопросу позже, он как-то сразу задергался (мне стоило большого труда не показать, как это меня забавляет) и возбужденно застрекотал: «Дело не терпит… скоро пять недель…»
(Обычно кандидатам официально сообщается об их выдвижении не менее чем за пять недель до принятия решения. Теоретически это делается для того, чтобы у них было время отказаться. Но такое случается крайне редко. Собственно, известен только один случай. В 1496 гаду государственный служащий отказался от рыцарского звания, поскольку… уже имел его. – Ред.)
Такая настойчивость нисколько не поколебала моей решимости не спешить с подписанием документа, так как в результате проведенного мной исследования (Хэкер, очевидно, имел в виду, что исследование провел один из функционеров партийного центра и представил ему соответствующие материалы. – Ред.) выявились очень интересные факты. Оказывается, на долю государственных служащих приходится двадцать процентов всех наград! Остальные граждане нашей страны могут заслужить награду, только совершив что-то экстраординарное, что-то выходящее далеко за рамки обычных служебных обязанностей, за выполнение которых они получают заработную плату. Вам или мне придется совершить подвиг! Скажем, в течение двадцати семи лет шесть вечеров в неделю на общественных началах работать с умственно отсталыми детьми – тогда, возможно, мы удостоимся чести быть представленными к медали Британской империи. А государственным служащим рыцарские звания и награды достаются в качестве естественного дополнения к должности!
Да и вообще многие из ныне существующих почетных титулов и наград нелепы и превратились в анахронизм. Возьмем тот же орден Британской империи: неужели никто в Уайтхолле до сих пор не заметил, что империи давно уже нет?
Государственные служащие из года в год улучшают свое и без того неплохое положение. И если раньше (во время оно) их награждали в порядке компенсации за многолетний преданный труд на благо общества, за который они получали относительно небольшое жалованье, скромную пенсию и в целом незначительные привилегии, то теперь их материальное положение сравнимо с доходами менеджеров процветающих частных компаний. (Эттли в бытность свою премьер-министром получал пять тысяч фунтов в год, а секретарь кабинета – ровно в два раза меньше. Сейчас же секретарь кабинета получает больше премьер-министра. Почему?) Они ездят на государственных машинах, в конце службы их ждет солидная, не зависящая от инфляции пенсия, и… на них по-прежнему сыплется золотой дождь почестей и наград!
(Хэкер был прав. Государственные служащие безусловно «подгоняли» систему распределения наград под свои интересы. Аналогичным образом политика доходов всегда «подгонялась» под интересы тех, кто ее готовил и формулировал. Например, в бюджете 1975 года предусматривались значительные поощрения для государственных служащих и юристов. Нужно ли говорить о том, что бюджет этот готовили государственные служащие и юристы?
Итак: «Quis custodiet ipsos custodes?», то есть «Кто же будет сторожить самих сторожей?» – вот в чем вопрос. – Ред.)
Напрашивается риторический вопрос: способны ли государственные служащие понять трудности нашей каждодневной жизни, если над ними, в отличие от нас, не висит дамоклов меч инфляции и безработицы?
Чему они обязаны всеми этими выгодами? Умению оставаться в тени: они каким-то образом сумели убедить людей, что обсуждать этот вопрос просто неприлично – дурной тон.
Но я – стреляный воробей и верю не в слова, а в дела. Реальные дела. Поэтому я без обиняков спросил Хамфри, чем он объясняет тот факт, что на долю государственных служащих приходится двадцать процентов всех наград.
– Их преданностью долгу службы, – напыщенно ответил он. «Такая служба стоит преданности», – мелькнула у меня мысль.
– К тому же, – продолжал Хамфри, – служащие Ее Величества всю свою жизнь трудятся за скромную плату на благо общества, а потом… потом канут в безвестность. Награды и почести – всего лишь незначительная компенсация за их верное, самоотверженное служение Ее Величеству и стране.
Прекрасные слова! Однако…
– За скромную плату? – иронически переспросил я.
– Увы!
Пришлось напомнить ему (на тот случай, если ему изменяет память), что он получает свыше тридцати тысяч в год. На семь с половиной тысяч больше меня!
Мой постоянный заместитель согласно кивнул, но тут же добавил, что эта плата все равно сравнительно невелика.
– Сравнительно с кем? Он на секунду замешкался.
– С кем?… Ну… скажем, с Элизабет Тейлор.
Я счел своим долгом объяснить сэру Хамфри, что о сравнении с Элизабет Тейлор не может быть и речи – слишком велико различие между ними.
– Еще бы! Ведь у нее нет оксфордского диплома с отличием, – изрек он и спросил без всякого перехода: – Господин министр, вы подписали наградной список?
– Нет, Хамфри, – твердо ответил я. – Его надо пересмотреть и оставить в нем только тех, кто действительно заслужил это право. Таково мое решение.
– Что значит «заслужил»? – подчеркнул бесстрастно мой постоянный заместитель.
Я терпеливо объяснил, что «заслужил» означает «заработал», совершил нечто особенное, из ряда вон выходящее.
– Это неслыханно! – вспылил он.
– Как вам будет угодно, но в соответствии с моей новой политикой на награды могут рассчитывать только те государственные служащие, которые добились пятипроцентного сокращения бюджета в своих отделах.
Потрясенный Хамфри молчал.
Выдержав паузу, я, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Следует ли мне расценивать ваше молчание как знак согласия, Хамфри?
К нему наконец-то вернулся дар речи.
– Нет, не следует, господин министр! – возмущенно заявил он. – Интересно, кто подал вам эту чудовищную идею?
Я бросил взгляд на Бернарда, целиком поглощенного неожиданно развязавшимся шнурком на правом ботинке.
– Никто, я сам до этого додумался.
– Нелепо!… Немыслимо!… Исключено! – распалялся мой постоянный заместитель, и остановить его теперь было невозможно. – Ваша идея… подрубает корни… к чему это приведет… к отмене монархии…
Я попросил его не говорить глупостей. Это привело сэра Хамфри в еще большую ярость.
– Нет никакого смысла изменять систему, которая так прекрасно зарекомендовала себя в прошлом!
– Она себя не зарекомендовала…
– Любая система требует проверки временем. Прежде всего надо быть объективным и справедливым.
На первый взгляд, вполне логично, однако не следует забывать, что орден Подвязки, например, был основан королем Эдуардом III в 1348 году. Тоже требуется проверка временем?