Какой ужасающий цинизм! К сожалению, мне нечего было ему возразить, так как в глубине души я чувствую (хотя об этом неприятно даже думать), что в его словах есть доля истины. Поэтому я лишь сказал:
– Во всяком случае, маленькие страны трудно упрекнуть в эгоистических устремлениях…
– О, да! – подхватил он. – Люксембург состоит в ЕЭС исключительно из тщеславия. Если, конечно, не принимать во внимание поток иностранной валюты в столицу Сообщества.
– А что, лучшего места для столицы не найти.
Мой постоянный заместитель снисходительно улыбнулся.
– Даже при том, что совещания руководящих органов ЕЭС проводятся в Брюсселе, а парламент заседает в Страсбурге? Хорош был бы Лондон в качестве столицы, если бы палату общин перенесли в Суиндон, а Уайтхолл – в Кеттеринг!
– Будь все так плохо, – не сдавался я, – другие страны не стремились бы туда попасть.
– Какие, например?
– Какие? Ну, скажем, Греция.
Сэр Хамфри задумчиво откинулся на спинку стула. Затем, как бы размышляя вслух, сказал:
– Честно говоря, я не вижу большого смысла в том, чтобы принимать греков. Я, как вам известно, очень уважительно отношусь к иностранцам. (У меня аж дух захватило от такого беззастенчивого вранья!) Но что может дать Сообщество грекам? Оливковые горы и рециновые[78]реки? – Он, должно быть, понял, что наговорил лишнего, и начал извиняться: – Простите, господин министр, очевидно, среди греков у вас есть друзья?
Я решил, что с меня довольно, и перевел разговор на реальные проблемы Сообщества.
– Беда Брюсселя не в интернационализме, а в махровом бюрократизме…
Но Хамфри перебил меня:
– Да неужели вы не видите, что бюрократизм Сообщества – прямое следствие интернационализма? Иначе зачем комиссару-англичанину француз-генеральный директор, тому – итальянец-заместитель и так далее до самого подножия пирамиды?
|
|
Мне ничего не оставалось, как согласиться.
– Это же вавилонская башня! – продолжал он. Я снова был вынужден согласиться.
– Да что там башня! Намного хуже – Организация Объединенных Наций!
Пришлось согласиться и в третий раз.
Мы оба вдруг замолчали и посмотрели друг на друга. Ну и до чего же мы договорились? Какие проблемы решили? Что дальше?… Бернард поспешил нам на помощь.
– Э-э… в таком случае… с вашего позволения… очевидно, надо полагать, что вы пришли к соглашению…
– Нет, не пришли! – в унисон возразили мы.
Что верно, то верно!
– Брюссель – это вредитель! – заявил я, намереваясь развить мысль, как бюрократия подрывает процесс сближения государств. – По общему мнению, среднестатистический функционер Общего рынка обладает организационными способностями итальянца, гибкостью немца и скромностью француза. Не говоря уж о богатом воображении бельгийца, щедрости голландца и сообразительности ирландца… А теперь они, видите ли, хотят зарубить наш прекрасный вариант с процессорами, вариант, который полностью отвечает интересам Англии и моим собственным, – заключил я.
– Что, разумеется, одно и то же! – добавил сэр Хамфри.
Я бросил на него неодобрительный взгляд и выразил надежду, что в его словах нет скрытого сарказма. Впрочем, меня его шпильки не трогают.
– Брюссельские бюрократы безнадежны: они не столько запутались в сложностях управления международной организацией, сколько погрязли в непотребной роскоши…
|
|
– Простите? – не понял Бернард.
– В непотребной роскоши, – повторил я, садясь на своего конька. – Шампанское и икра… Ящики виски в каждом офисе… «Мерседесы» с кондиционерами, личные самолеты… Каждый функционер ЕЭС хлебает из этой кормушки, а некоторые просто залезли в нее с головой!
Хамфри, как всегда, тут же встал на защиту бюрократов.
– Нельзя же всех стричь под одну гребенку, господин министр, – с осуждением сказал он. – В Брюсселе немало честных и старательных государственных служащих, которым приходится переносить тяготы утомительных командировок и, прямо скажем, утомительных развлечений.
Страшно утомительных! Еще бы – впихивать в себя столько осетрины горячего и холодного копчения и вливать столько шампанского!
– Кроме того, господин министр, вы в данном случае валите с больной головы на здоровую.
О чем это он? Я, кажется, потерял нить разговора. Слава богу, он объяснил:
– Насколько мне известно, об идее централизованной закупки ЭВМ Брюсселю заблаговременно сообщил один из ваших коллег по кабинету. Этим, собственно, и объясняется столь быстрое появление директивы.
Не удивительно, что я потерял нить: он вернулся к начальной теме нашего спора. Запутать собеседника ему ничего не стоит.
Значит, вот оно что. Меня опять предали! Причем мой же коллега по кабинету! (А кто же еще? – Ред.) Мне даже не надо ломать голову: кто? Бейзил Корбет. Сукин сын! При одной мысли о Корбете я с теплым чувством вспоминаю Иуду Искариота.
– Корбет? – спросил я, хотя ничуть не сомневался.
Хамфри слегка наклонил голову, как бы подтверждая, что здесь действительно поработал министр торговли и промышленности.
|
|
– Предатель! Скотина! Самолюбивое ничтожество! – завопил я не в силах сдержать негодование.
Сэр Хамфри удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Неверно истолковав его взгляд, я уже спокойнее добавил:
– Прошу простить меня за грубость, Хамфри.
– Наоборот, господин министр, – с улыбкой ответил он, – ваши слова – цветочки по сравнению с тем, что о нем говорит его постоянный заместитель.
И все-таки для меня остается загадкой, почему Корбет так подло меня подставил. Ну да ладно, время покажет!
Июля
Время действительно показало. Притом очень скоро. Из сегодняшнего номера «Стэндард» узнал важные и внушающие тревогу новости.
«ПЕРЕСТАНОВКИ В КАБИНЕТЕ
(Наш политический корреспондент)
По имеющимся слухам, еще до окончания нынешней сессии парламента премьер-министр объявит о существенных перестановках в кабинете. Ожидается, что Бейзил Корбет…»
Опять Корбет! Стоит этому сукину сыну очутиться где-нибудь поблизости – у меня возникает ощущение, будто в спину мне вонзили нож.
И почему я узнаю об этом в последнюю очередь? Откуда знают о перестановках они? Я спросил Хамфри, правда ли это.
Он, естественно, начал вилять.
– Господин министр, я всего лишь скромный государственный служащий, который, увы, не вращается в столь высоких сферах, как кабинет министров и парламентское лобби.
– Это правда? – настаивал я. – Да, правда.
Прямой ответ! От неожиданности я даже растерялся. Но только на миг.
– Откуда же вам это известно, раз вы не вращаетесь в высших сферах?
– То есть правда, что ходят такие слухи, – пояснил он.
Час от часу не легче. На душе кошки скребут. Перестановки! Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. А я ведь не претворил в жизнь и половины задуманного на посту министра МАДа. Можно сказать, даже не приступал.
Сэр Хамфри советует не убиваться раньше времени: даст бог, меня никуда не передвинут. Думаю, он просто хочет меня успокоить. А может, намекает, что нечего даже мечтать о повышении?
Я прямо спросил его об этом.
– О понижении тоже речи нет, господин министр, – последовал уклончивый ответ.
Понижении? Да как у него язык повернулся сказать такое! А может, ответ не такой уж и уклончивый?
– Послушайте, Хамфри, – осторожно начал я, – скажите… по-вашему, у меня… э-э… нормально выходит?
– Да, господин министр, у вас выходит нормально.
Возразить против его слов (собственно, моих слов!) было фактически нечего, однако интонация невольно настораживала. Поэтому я задал тот же вопрос Бернарду, но чуть расширив формулировку:
– У нас нормально выходит, не так ли, Бернард?
– Да, господин министр, нормально.
И это все! Ни слова ободрения или поддержки. Мне вдруг, непонятно почему, захотелось оправдаться.
– Ну конечно, я не достиг на этом поприще выдающихся результатов, но ведь неудачником меня тоже не назовешь, как вы считаете?
– Конечно, не назовешь, господин министр, – с готовностью подтвердил Бернард, хотя, как мне показалось, без особой убежденности.
Я промолчал. Но не в ожидании комплиментов. Избави бог! Наконец Бернард не выдержал.
– Господин министр, у вас… э-э… выходит нормально. Но действительно ли он имеет это в виду?
И если да, то что именно?
– По большому счету, кое в чем я добился безусловного успеха! И если Мартина передвинут в казначейство, мне в принципе может светить министерство иностранных дел.
Я сделал паузу. Никто не произнес ни слова. Время, казалось, тянется бесконечно. Затем Хамфри, на этот раз с явным сомнением, произнес:
– Хм-м, возможно.
– Что-то я не слышу в вашем голосе уверенности.
Надо отдать ему должное: он не стал отнекиваться.
– У меня в самом деле нет уверенности, господин министр, – сказал он, глядя мне прямо в глаза.
– Почему? Вы что-нибудь слышали? – всполошился я.
– Ничего, ровным счетом ничего, господин министр. Потому у меня и нет уверенности.
Я швырнул эту проклятую газету на пол и с горечью спросил:
– Ну как же так: Боб Карвер из «Стэндард» знает о перестановках все, а мы ничего?
– Может, он близок к ПМ? – предположил сэр Хамфри.
– Что правда, то правда. Все знают, что ПМ держит его в руках.
– В таком случае у ПМ должны быть очень длинные руки, – вставил Бернард.
Я бросил на него уничтожающий взгляд. И решил больше не думать об этом. Выкинуть из головы! Что толку попусту переживать? Да и о чем, собственно говоря?
Во всяком случае, пока.
Поэтому я перешел к вопросу о конференции по ЭВМ в Брюсселе. Мой постоянный заместитель считает, что мы должны принять в ней участие. Но ведь она может состояться до перестановок!
Я спросил у Хамфри, известно ли ему, когда ожидаются перестановки, поскольку от этого в значительной мере зависели мои дальнейшие действия.
Его ответ, как всегда, мало что прояснил.
– Видите ли, господин министр, ПМ не посвящает меня в свои планы перестановок, если, конечно, таковые произойдут, и потому я не в курсе относительно предполагаемой даты, если, конечно, таковая вообще определена. Во всяком случае, мне кажется, вам следует исходить из предположения, что никаких перестановок не будет, и соответственно планировать деятельность – свою или возможного преемника – на случай, если такая кандидатура существует.
Его совет мне не понравился, и я решил отклонить его. Мне уже приходилось видеть всякие заграничные балаганы. Сейчас не время по ним разъезжать. Сегодня тебя нет в своем кабинете, а завтра у тебя нет кабинета.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Я хорошо помню тот нелегкий разговор. Хэкер по меньшей мере шесть или семь раз повторил, что перестановки его не волнуют, что переживать по этому поводу просто бессмысленно.
Затем долго грыз ногти.
Когда он стал собираться на заседание палаты, я посоветовал ему не терзать себя по поводу перестановок.
Он возмутился и сказал, что у него и в мыслях не было, он даже думать не желает о перестановках.
Однако уже на выходе из кабинета он вдруг обернулся: «Бернард, я жду вас в шесть часов в палате перестановок… э-э… то есть перетасовок… одним словом, в палате общин».
(На следующей неделе сэр Хамфри Эплби встретился с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Атенеум»; несколько позже к ним присоединился Бернард Вули. Отчет сэра Хамфри об этой встрече мы обнаружили в архивах министерства административных дел. – Ред.)
«Встречался с Арнольдом. Он утверждает, что не мог сообщить подробности о предстоящих перестановках, так как является всего лишь секретарем кабинета, а не политическим редактором «Нью-Стэндард».
Тем не менее он сообщил мне, что Брюссель интересуется, собираемся ли мы предлагать Хэкера на пост комиссара ЕЭС. Похоже, он им подходит: хороший европеец, ну и все такое прочее.
За кофе к нам присоединился Б.В. (Бернард Вули. – Ред.) Арнольд спросил его, как он относится к перспективе иметь другого министра. Бернард выразил сожаление, чем меня очень удивил.
Конечно, личные секретари иногда относятся лояльно к своим министрам, однако не до такой же степени! Нельзя давать волю своим эмоциям! Проявление подобной слабости перед сэром Арнольдом может отрицательно сказаться на карьере Б.В.
Затем, усугубляя свой промах, Б.В. добавил, что всем нам будет не хватать Хэкера, поскольку тот, видите ли, только теперь начинает по-настоящему руководить министерством.
Впоследствии в личной беседе я разъяснил Б.В., по каким принципиальным соображениям производятся перестановки внутри кабинета, и посоветовал крепко их запомнить.
1. Когда министр начинает по-настоящему руководить, он становится помехой, потому что:
а) спорит по каждому поводу;
б) требует конкретных фактов;
в) интересуется, выполнены ли его распоряжения полугодовой давности;
г) когда мы настаиваем на исключительной сложности того или иного вопроса, откапывает старые докладные, в которых мы утверждали, что это очень просто сделать.
2. Если министра смещают, можно спрятать концы в воду и начать новую жизнь с его преемником.
3. Перестановки по душе премьер-министрам – помогают держать всех на коротком поводке.
4. Перестановок панически боятся только министры.
По мнению Б.В., любопытно посмотреть, что было бы, если бы министры оставались на местах, а постоянных заместителей переставляли туда-сюда. Полагаю, – он сказал это исключительно из мальчишеского озорства. Пора ему понять, что подобные идеи подрывают саму основу системы, которая сделала Британию тем, чем она является в настоящее время.
Для вящей убедительности я процитировал три заповеди Уайтхолла:
– Сила в постоянстве!
– Непостоянство ведет к бессилию!
– Ротация – это кастрация!
Кстати, эти мудрые мысли и меня наводят на мысль: не пора ли подыскать Бернарду новое место?»
(На следующий день сэр Хамфри получил от сэра Арнольда короткую записку с исключительно важной информацией. – Ред.)
Дорогой Хампи!
Не спеши открывать шампанское. Не хочу тебя расстраивать, но, если Хэкер отправится в Брюссель, к вам могут назначить Б.К. (Бейзила Корбета. – Ред.)
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Июля
По-прежнему никаких известий о перестановках.
Весь вечер корплю над красными кейсами. Сегодня их всего три.
Газеты все еще полны намеков на предстоящие перемены в кабинете, Энни спросила, насколько им можно верить.
Я признался, что не знаю.
Она очень удивилась. По ее понятиям, кому же и знать, как не мне: ведь я – член кабинета. Но в том-то и дело – мы всегда узнаем обо всем последними!
Энни с присущей ей непосредственностью предложила спросить у ПМ.
Само собой разумеется, этого ни в коем случае делать нельзя. У него может создаться впечатление, будто я не уверен в собственных силах.
Главное же – я до сих пор не знаю, чего ожидать. Хорошего или плохого.
– Не знаю, куда я передвинусь – наверх или вниз, – объяснил я Энни.
– Скорее, как всегда, будешь ходить вокруг да около, – пошутила она.
– А скажи честно, по-твоему, как у меня выходит?
– По-моему, у тебя выходит нормально, – ответила она, немного подумав.
– Да, но достаточно ли?
– Не знаю. А что достаточно?
– Откуда я знаю?
Мы переглянулись. Внезапно меня осенило.
– А может, ПМ просто боится моего успеха? Боится открытого вызова своему лидерству?
Энни удивленно заморгала.
– Твоего?
Собственно, я не имел в виду себя лично, но мне все равно было неприятно, что она была настолько удивлена.
– Не моего, а Мартина. Но при моей поддержке. Так что, если ПМ решил избавиться от конкурентов и не может безболезненно убрать Мартина, а он этого не может – кого угодно, только не министра иностранных дел, – то… главной мишенью бесспорно становлюсь я. Понимаешь? Ему необходимо оставить Мартина в изоляции.
Она спросила, что меня ожидает.
– О, лорд-президент, лорд-хранитель печати, министр искусств, министр спорта, заодно отвечающий за наводнения и засухи… Бесполезных, никому не нужных постов хватает. И не надо забывать: на меня ополчился Бейзил Корбет!
– Да он давно уже ополчился на весь белый свет, – заметила Энни.
Так оно и есть.
– Корбет – это красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – стараясь быть объективным, сказал я.
Мои слова ее несколько озадачили.
– Чем же тогда объясняется его успех?
– Именно тем, что он – красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – объяснил я.
К тому же он умеет подать себя, пользуется поддержкой множества рядовых членов партии (хотя рядовые члены парламента все его ненавидят) и каким-то образом сумел убедить общественность в своей искренности.
Его излюбленное оружие – локти. Я должен спихнуть Корбета, иначе он спихнет меня. Локти, объяснил я Энни, – важнейшее орудие в арсенале политика.
– Важнее порядочности?
Давно я так не смеялся. Наверное, с самого детства. До слез. И долго – как минимум минут пять. Мою веселость еще поддерживал забавный вид Энни, которая смотрела на меня во все глаза, будто я спятил.
Не известно, сколько бы еще продолжался этот приступ смеха, если бы внезапно не раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Гастон Ларусс из Брюсселя.
– Добрый вечер, господин комиссар, – сказал я.
Он звонил, чтобы узнать, согласен ли я на внесение моего имени в список кандидатур на пост комиссара ЕЭС. Я сказал ему, что для меня это большая честь, что мне надо подумать, что я весьма признателен за его заботу и т д., и т п. Затем я поинтересовался, знает ли об этом Номер Десять. Он что-то забормотал, завилял, но в конце концов все-таки признался: да, знает.
(Запись этого телефонного разговора много лет спустя была обнаружена нами среди личных бумаг Гастона Ларусса. Из нее можно предположить, что Ларусс «вилять» вовсе не собирался, просто Хэкер, чтобы блеснуть своими познаниями во французском, спросил, знает ли об этом Numero Dix, а Гастон Ларусс не сразу понял, что Numero Dix – это Даунинг-стрит, 10. – Ред.)
Что бы это могло значить?
– Прежде всего – переезд в Брюссель, – высказалась Энни. Да, но что бы это могло значить? Что за этим стоит? Ловкий ход ПМ с целью избавиться от меня? Простое совпадение? Намек? Может, ПМ дает мне возможность уйти, не «потеряв лица»? Если так, то почему он прямо не сказал мне об этом? Возможно, ПМ и не имеет отношения к инициативе послать меня в Брюссель? К тому же это большая честь, не так ли? И почему моя жизнь всегда полна вопросов, на которые нет ответов? Зато Энни пришел в голову еще один:
– А сама работа ничего?
Я покачал головой.
– Хуже не бывает. Для меня это конец карьеры. Хуже, чем пэрство. Полный и окончательный провал. В такой ситуации вернуться на политическую арену можно, разве только создав новую партию.
Энни поинтересовалась, что, собственно, стоит за этим назначением.
Я начал перечислять:
– Прежде всего – жизнь в самом сердце прогнившей европейской бюрократии, среди всей этой непотребной роскоши: пятьдесят тысяч в год плюс двадцать тысяч на представительские расходы, шампанское, крабы, бесконечные банкеты, зарубежные вояжи, отели, лимузины с кондиционерами и личные самолеты, послеобеденные сиесты и уик-энды на привилегированных пляжах… И тут только до меня дошло, что я говорю! До чего же мы привыкли говорить, не слыша самих себя, не задумываясь над последствиями своих слов. Уму непостижимо!
– Может, имеет смысл съездить туда и посмотреть своими глазами? – неуверенно предложил я.
– Почему бы и нет? – с надеждой откликнулась Энни. – Знаешь, иногда мне кажется: мы заслужили право быть в числе неудачников.
Июля
Сегодня утром по дороге в министерство состоялся интересный разговор с Роем. Конечно же, о перестановках мой шофер знал все.
Я наивно полагал, что он, подобно мне, прочитал о них в газетах. Как выяснилось, нет. Он слышал об этом еще две недели назад. Почему же он ничего не сказал мне? Ведь прекрасно знает, что я рассчитываю на него!
Оказывается, Рой был уверен, что я в курсе дела. Все шоферы знали об этом от шофера премьер-министра и шофера секретаря кабинета. Похоже, это была тайна, известная всем.
Я ненавязчиво попытался выведать, что именно известно ему.
– Да пустяки, сэр. Подошла очередь Корбета на повышение, и ПМ не может ее отсрочить. А старину Фреда – простите, сэр, министра занятости – собираются «вышибить наверх».
Он говорил с уверенностью поистине сведущего человека. Я спросил, откуда ему это известно.
– Его шофер получил другое назначение, сэр.
– А что говорят про меня?
– Ничего, сэр.
Ничего? Может, он что-то скрывает? Должны же быть хоть какие-то слухи. Ведь я как-никак член кабинета, черт побери!
– Вот смех-то, сэр! Парни до сих пор ничего не слыхали. – Рой лукаво посмотрел на меня в зеркальце. – Но вам, сэр, уж наверняка известно, что вас ожидает?
Он прекрасно знает, что я практически ничего не знаю! Или пытается узнать? Дополнительная информация для торговли и обмена новостями на шоферской бирже.
– М-да, – неопределенно промычал я.
Конечно, надо были сразу оборвать этот разговор, но меня будто кто за язык тянул.
– Про себя говорить, конечно, неловко, вы же понимаете… ну насчет того, как идут дела, хорошо или…
Он не ответил.
Я сделал новую попытку.
– А что ваши парни… э-э…
Он перебил меня и как-то покровительственно бросил:
– Они все уверены, что у вас выходит нормально, сэр.
Опять!
Июля
Вчера весь день прошел в бесконечных заседаниях: кабинет, комитет кабинета, голосование в парламенте… так что на беседу с Бернардом просто не нашлось времени. А побеседовать надо бы. Бернард всегда меня поддерживает. Он – способный парень и может дать полезный совет.
Сегодня за чашкой чая поделился с ним своими трудностями.
– Кстати, Бернард, к вопросу о перестановках…
Он захихикал. Непонятно почему.
– Ради бога, извините, господин министр. Мне показалось, вы… Нет-нет, пожалуйста, продолжайте.
– В общем, дело приобретает сложный оборот. Только учтите, Бернард, наш разговор носит сугубо конфиденциальный характер. Так вот, у меня спрашивали согласия занять пост одного из британских комиссаров ЕЭС в Брюсселе.
– Как здорово! – обрадовался Бернард. – При перестановках никогда не мешает иметь козырного туза в запасе.
– Так ли здорово? – усомнился я. – Вот в чем дилемма.
Он промолчал. Тогда я спросил, действительно ли он считает, что на посту министра у меня выходит нормально.
В глубине души я надеялся услышать от него что-нибудь вроде «великолепно, господин министр». Но Бернард согласно кивнул и сказал:
– Да, вполне нормально.
Создается впечатление, будто в оценке моей деятельности никто не желает идти дальше, чем ни к чему не обязывающее «нормально». Это страшно деморализует. Разве я виноват, что не смог проявить себя во всем блеске? Ведь Хамфри только и делал, что ставил мне палки в колеса, он никогда не принимал мою сторону.
– Послушайте, Бернард, давайте начистоту. Ведь «нормально» – это «недостаточно хорошо», так?
– Ну-у… «нормально» – это нормально.
Тогда я спросил его, не выудил ли он чего-нибудь интересного из своих неофициальных источников. Про меня.
– Нет, ничего особенного, – ответил он, но затем добавил: – Слышал только о телеграмме британского комиссара ЕЭС в адрес МИДДСа и комитета по Европе. Да, и еще – что инициатива назначить вас комиссаром исходит от Брюсселя, хотя само назначение в конечном итоге является прерогативой премьер-министра. Собственно, ПМ уже обсудил вопрос с министерством иностранных дел и секретарем кабинета и разрешил официально обратиться к вам с этим предложением. Поскольку на Даунинг, 10 считают, что вы, скорее всего, не откажетесь от подобной чести, у одного из ваших коллег спросили, согласен ли он стать вашим преемником в МАДе. – Бернард помолчал и извиняющимся тоном сказал: – Боюсь, это все, что мне известно.
– И не более того? – с мрачной иронией осведомился я. Мне было крайне важно узнать, кого из моих коллег прочат на мое место. Но этого Бернард не знал.
Больше всего меня мучит неопределенность. Я ни на шаг не продвинулся в выяснении главного вопроса: куда меня переставят – вверх, вниз или… в сторону, если я откажусь от Брюсселя?
Июля
Ходят упорные слухи о грядущих перестановках. О них активно твердит и пресса. Обо мне по-прежнему ни слова. Очевидно, на этот счет парламентских корреспондентов также держат в полном неведении.
Все это очень действует на нервы. Я просто не в состоянии сосредоточиться на министерских делах. Вопрос о моем будущем – или об отсутствии такового – превратился в навязчивую идею. А с меня вот-вот потребуют ответа, согласен ли я на предложение Брюсселя или отказываюсь от него.
Сегодня встречался с сэром Хамфри. Хотел обсудить предстоящую конференцию. Сообщил ему, что решил поехать в Брюссель. Я-то имел в виду «поехать посмотреть», как мы договорились с Энни, однако сэр Хамфри понял меня иначе.
– Неужели вы решили отказаться от министерства? Казалось, это известие потрясло его. Не скрою, мне было приятно. Видимо, он все-таки более высокого мнения обо мне, чем я предполагал. Надо его успокоить.
– Ну что вы! Я говорю о конференции по ЭВМ.
Он с облегчением вздохнул. А я добавил:
– Кроме того, мне просто необходимо побывать в Брюсселе.
– Почему? – тут же насторожился он.
– Почему бы и нет?
– Действительно, почему бы и нет? – согласился он. – Но все-таки почему?
– Из любопытства.
Затем я сказал Хамфри – своего рода подготовка на случай переезда в Европу, – что его убедительные доводы заставили меня взглянуть на Брюссель другими глазами и, поразмыслив, я признаю некоторую поспешность своих суждений.
Такой ответ его, похоже, не удовлетворил. Более того, мой постоянный заместитель заявил, что, хорошенько поразмыслив над моими доводами, он во многом согласен с критическими замечаниями, которые я высказывал в адрес Брюсселя. Что я слышу? Неужели это сэр Хамфри? Я даже ущипнул себя, не веря, что это не сон.
– Вы открыли мне глаза на царящую там атмосферу коррупции! – воскликнул он.
– Нет, нет! – запротестовал я.
– Да, да! – не уступал он.
Меня вовсе не устраивало, что Хамфри приписывал мне слова о коррупции. Может, я и говорил что-то в этом роде, но теперь уже не уверен (Мы тоже не уверены, в чем именно не был уверен Хэкер: в том ли, что не хочет ссылок на свои слова о коррупции, или в том, что в Брюсселе царит такая атмосфера. – Ред.) и поэтому многозначительно заметил, что ему безусловно удалось меня убедить. Сейчас я отчетливо понимаю: в Брюсселе действительно немало честных и старательных государственных служащих, которым приходится переносить тяготы утомительных командировок и, прямо скажем, утомительных «развлечений».
– Шампанское и икра, – осуждающе произнес сэр Хамфри. – «Мерседесы» с кондиционерами и личные самолеты.
Я напомнил ему, что умеренная роскошь смазывает колеса дипломатии.
– По уши в кормушке, – не унимался мой постоянный заместитель.
Я указал ему на неуместность подобного сравнения.
– Простите, господин министр, случайно сорвалось с языка. Ума не приложу, от кого я это слышал.
В заключение я сообщил ему, что на следующей неделе мы все отправляемся в Брюссель на конференцию, как он того хотел.
Уже у дверей кабинета сэр Хамфри вдруг остановился и спросил, действительно ли я изменил свое мнение о Брюсселе под воздействием его доводов.
Естественно, я сказал «да».
Он не поверил.
– А не связано ли это со слухами о вакансии комиссара в Брюсселе?
Догадался все-таки!
– Такие подозрения недостойны вас, Хамфри, – с упреком сказал я. А затем, вспомнив наш разговор с Энни и с трудом удерживаясь от смеха, добавил: – Еще, слава богу, существует такое понятие, как порядочность политического деятеля.
Хамфри смутился.
(Позднее в тот же день сэр Хамфри Эплби обедал с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Реформ». Запись этой беседы мы обнаружили в личных бумагах сэра Хамфри. – Ред.)
«Я поделился с Арнольдом своими опасениями относительно возможного назначения Корбета министром административных дел. Лично мне такая перспектива представляется по меньшей мере катастрофой.
Арнольд говорит, что не в его силах это предотвратить, так как членов кабинета назначает только премьер-министр. Я отказался принять такое объяснение: все прекрасно знают, что перестановки – забота секретаря кабинета. О чем я ему и сказал.
Арнольд не отрицал этого, но продолжал настаивать, что, если ПМ настроился на некий конкретный вариант, секретарь кабинета – хочешь, не хочешь – должен подчиниться.
И все же я убежден, что Арнольд по-прежнему держит руку на штурвале».