– Сегодня вечером я встречаюсь с сэром Хамфри и уверен: мы сумеем хорошо подготовиться. ПМ нечего волноваться.
Я надеялся, что мои доводы прозвучат достаточно убедительно для сэра Марка. Правда, судя по его реакции, я убеждал в основном самого себя.
Сэр Марк не произнес ни слова. Просто сидел, глядя на меня в упор. А я продолжал выискивать новые оправдания.
– Что меня больше всего поражает, так это откуда у Малькольма Роудса такая исчерпывающая информация? Ведь большинство фактов, которые он приводит, не имеет никакого отношения к его бывшему отделу. И мне бы очень хотелось узнать, кто так предусмотрительно снабдил Бетти Олдхэм гранками этой чертовой книги. ПМ, должно быть, вне себя от ярости. Моей вины тут, безусловно, нет.
Я замолчал. Впрочем, мне и сказать-то было больше нечего. Очевидно, догадавшись об этом, сэр Марк наконец заговорил.
– Почему вы думаете, что ПМ вне себя от ярости? – озадаченно спросил он.
Меня не меньше озадачил его вопрос. Мне это казалось очевидным. Иначе зачем же я здесь, на Даунинг, 10?
– Давайте рассуждать логически, – неожиданно предложил он.
Я согласился.
Тогда он задал мне несколько вопросов, и поначалу мне было попросту непонятно, куда он клонит.
– Какова, по-вашему, главная цель ПМ в области государственных расходов?
– Конечно же, их всемерное сокращение.
Сэр Марк кивнул.
– Так. Ну а что извечно мешает достижению этой цели?
Тут и думать нечего.
– Обструкция Уайтхолла!
– А все ли члены кабинета, по-вашему, искренне привержены политике сокращения государственных расходов?
Я не был уверен, что вопрос не направлен против меня, поэтому осторожно ответил:
– Э-э… полагаю, что да. Я во всяком случае.
Он слегка прищурился (по-моему, я его не убедил).
– Если это так, то почему же практически ни один министр не добился реального сокращения расходов?
– Ну… вы же понимаете, Рим строился не в один день.
– Рим тут ни при чем. Просто министров уже приручили, только и всего.
– Да, но, по-моему… – начал было я, но вовремя остановился.
Разве не я сам только что заявил сэру Марку, что Рим строился не в один день? Стандартный ответ государственных служащих, когда от них требуют конкретных результатов работы! Но меня-то они еще не приручили!
– Увы, государственная служба приручила вас всех, всех до одного, – грустно улыбнувшись, констатировал сэр Марк.
– Возможно, кого-то… но лично я всегда…
Он перебил меня.
– Скажите, Джим, если министр на деле хочет добиться сокращения государственных расходов, то как он должен реагировать на книгу, разоблачающую вопиющую бесхозяйственность правительственного учреждения?
– Ну… э-э… он… – Я вдруг понял, что не знаю, как отвечать. – …Тут все зависит от… э-э… – Нужные слова, как назло, не шли на ум, поэтому я попросил сэра Марка уточнить, что он имеет в виду.
Он не ответил. Вернее, ответил косвенно.
– Знаете, что говорят о вас в Уайтхолле?
Я нервно дернул головой.
– Что работать с вами – одно удовольствие.
Его слова вызвали у меня сложную гамму различных чувств. Сначала облегчение, затем радость и гордость. И вдруг… до меня дошел их ужасный смысл.
– Точно так же Барбара Вудхаус отзывается о своих спаниелях, когда им присуждают очередной приз, – безжалостно добавил он.
Я подавленно опустил голову, пытаясь угадать, что же будет дальше. Мысли путались.
А сэр Марк хладнокровно продолжал линчевать меня.
– Я сам слышал, как сэр Хамфри Эплби высказывался, что ценит вас на вес золота. Вам это ни о чем не говорит?
Говорит, и еще как! Я чувствовал себя жалким, раздавленным.
– Вы хотите сказать… я не оправдал надежд?
Сэр Марк взял мой пустой стакан и, наполнив его, заметил, что глоток виски был бы мне весьма кстати.
Я молча отпил из стакана. Он смотрел на меня, явно ожидая продолжения.
– А теперь ПМ, наверное, очень недоволен тем, что в межпартийном комитете я не сумел убедительно прикрыть наши хозяйственные промахи.
Сэр Марк тяжело вздохнул и закатил глаза. По лицу было видно: его терпению приходит конец.
– Наоборот, ПМ очень недоволен тем, что вы их прикрываете слишком убедительно.
Час от часу не легче!
– Вы прикрываете государственную службу. Прикрываете сэра Хамфри Эплби. Мы с премьер-министром делаем все возможное, чтобы устранить причины бесхозяйственности, а вы помогаете Уайтхоллу саботировать политику правительства!
У меня перед глазами поплыли темные круги.
– Я? Неужели я…
Он вдруг улыбнулся.
– Вы, кажется, хотели узнать, кто снабдил Бетти Олдхэм гранками книги Малькольма Роудса и откуда у него столь исчерпывающая информация? – Он помолчал, а затем с сожалением в голосе добавил: – Не догадываетесь?
Боже мой! Все стало ясно как день.
– Вы хотите сказать… ПМ? – почему-то шепотом спросил я. Сэр Марк искренне возмутился:
– Что за предположение!… Во всяком случае, не прямо…
– То есть… это вы? – снова прошептал я. Он улыбнулся.
Вон оно как. Значит, Малькольма Роудса и Бетти Олдхэм «пустил по следу» не кто иной, как личный советник премьер-министра, следовательно, фактически сам ПМ!
Следовательно… следовательно, что? Как мне теперь вести себя в комитете? Чего ожидает от меня Номер Десять?
– Вам остается одно, – загадочно произнес сэр Марк, – абсолютная лояльность.
– Само собой разумеется, – с готовностью подтвердил я, однако вовремя сообразил, что не выяснил главного. – Э-э… а по отношению к кому?
– Решайте сами.
По-моему, я знаю, что от меня требуется.
Октября
Сегодня мы с Хамфри вместе предстали перед межпартийным парламентским комитетом. Мои ответы вызвали там жуткий переполох – впечатление было такое, будто в голубятню запустили шального кота.
Бетти Олдхэм, естественно, начала с медной проволоки в отапливаемом ангаре. Как мы договорились заранее, сэр Хамфри ответил: это, мол, упущение, и произошло оно из-за незнания некоторых важных фактов, но он ответственно заверяет уважаемых членов комитета – подобное впредь не повторится.
Мой постоянный заместитель обернулся ко мне за подтверждением. И… не нашел его.
– Да, – подтвердил я, – сэр Хамфри дал абсолютно правильный ответ. Правильный официальный ответ. (Он бросил на меня настороженный взгляд.) Но я долго размышлял после нашей прошлой встречи (чистая правда!) и пришел к горькому, но честному выводу: уважаемые члены комитета во многом правы.
Сэр Хамфри изумленно уставился на меня.
– И каковы бы ни были возможные оправдания, уж их-то мы умеем находить, – продолжал я, тщательно подбирая слова. – Наш долг – честно признать: в данном случае, безусловно, имеет место факт бесхозяйственности. Вы убедили меня в ошибочности нашего подхода.
По выражению лица моего постоянного заместителя было видно, что его они отнюдь не убедили. Я собрал все свое мужество.
– К сожалению, министры и их помощники из государственной службы нередко покрывают то, что обязаны вскрывать и искоренять! (Сэр Хамфри находился в состоянии, близком к шоку.) Я беседовал с автором этой бесценной книги Малькольмом Роудсом и заручился его согласием изложить все имеющиеся у него соображения и факты независимой комиссии. (Краем глаза я увидел, как сэр Хамфри схватился за голову.) Да, я намерен создать специальный межведомственный комитет, который осуществит комплексную проверку всех правительственных учреждений, начиная с моего министерства.
Председатель был очень доволен.
– А что по этому поводу думает сэр Хамфри?
Сэр Хамфри попытался было что-то сказать, но не смог вымолвить и слова.
Я поспешил ответить за него:
– Он целиком и полностью согласен. Мы – одна команда, не так ли, сэр Хамфри? (Он обреченно кивнул.) И должен заметить: работать с моим постоянным заместителем – одно удовольствие.
Однако Бетти и не думала сдаваться. Ей очень хотелось укусить меня, хотя теперь она не знала, с какой стороны подступиться.
– Но, господин министр, ваши слова противоречат тому, что вы заявили в Вашингтоне о беспощадной войне бесхозяйственности и расточительству! – заверещала она.
Я был к этому готов и с чувством собственного превосходства изложил свою позицию.
– Понимаете, Бетти, я – старомодный чудак. Я верю в такую вещь, как лояльность. Что бы я ни говорил своим парням в лицо, мой долг – защищать их в публичных выступлениях. Как вы считаете, сэр Хамфри?
Мой постоянный заместитель посмотрел на меня, как на бешеного пса.
– Да, но в таком случае, – не унималась мисс Олдхэм, – вы сейчас предаете и своих парней, и свою веру!
Я снисходительно улыбнулся.
– О нет, ибо в конечном итоге министр должен быть предан парламенту, предан стране! Это – высшая форма лояльности, которую необходимо соблюдать в первую очередь, при любых условиях, невзирая на обстоятельства. Лояльность же по отношению к собственному министерству и к собственным подчиненным допустима только до определенного предела. Вот почему я считаю себя вправе публично заявить сейчас то, о чем неоднократно говорил в частном порядке. Реформы могут быть и будут проведены, в чем, не сомневаюсь, самую активную помощь окажет мне мой верный союзник сэр Хамфри Эплби. Вы согласны со мной, сэр Хамфри?
– Да, господин министр, – сдавленным от ненависти голосом подтвердил мой «верный союзник».
После заседания комитета мы втроем – сэр Хамфри, Бернард и я – неторопливо возвращались в МАД. Стоял погожий осенний день, на чистом небосклоне сияло солнце, с реки дул прохладный ветерок. Чувствовал я себя в целом прекрасно, хотя изнутри меня точила предательская мысль: верно ли я понял слова сэра Марка? Так или иначе, я проявил максимальную лояльность по отношению к ПМ и даже пошел на открытый конфликт со своим постоянным заместителем!
Сэр Хамфри за всю дорогу не проронил ни слова – он был слишком зол. Молчал как рыба и Бернард – он был слишком напуган.
Когда мы пришли в министерство, Хамфри направился за мной в кабинет, явно желая мне что-то сказать.
Я закрыл дверь и вопросительно посмотрел на него.
– Да, вы здорово помогли нам, господин министр, – с горечью произнес он.
– Я сделал все, что мог, – скромно ответил я.
Он пристально изучал меня, стараясь догадаться, чем вызван мой неожиданный демарш. И, должно быть, пришел к заключению, что я попросту сбрендил.
– Все, что могли? – Он обвиняюще ткнул в меня пальцем. – Возможно, для себя. Вот, значит, как вы понимаете «одну команду»! В высшей степени оригинально, должен заметить.
Видя его искреннее огорчение, я почувствовал себя обязанным оправдаться и принялся объяснять, что был вынужден поступить именно так… У меня не было выбора…
Он не пожелал слушать.
– Как вы могли так поступить? Как? Признать все перед членами комитета? Неужели вы не понимаете, в сколь опасное положение вы нас всех поставили?
– Надеюсь, все-таки не себя, – ответил я.
Он покачал головой. Скорее горестно, чем сердито.
– Напрасные надежды, господин министр. Вы настроили против себя все министерство! Люди перестанут вам верить! Что же касается Номера Десять… Мне страшно даже представить себе, как отнесется ПМ к члену своего кабинета, публично признавшему свой провал!
За мучительными размышлениями – не допущена ли тут трагическая ошибка – меня застал Бернард. В руках он держал какой-то конверт.
– Простите, что помешал, господин министр, но вам личное письмо от господина премьер-министра, – сказал он и дрожащей рукой вручил мне конверт.
Сэр Хамфри сочувственно покачал головой. Когда я вскрывал конверт и доставал письмо, до меня донеслись слова Хамфри:
– Я же предупреждал вас… Бернард, по всей видимости, вам придется составить проект прошения об отставке господина министра. Позаботьтесь, чтобы его формулировка давала возможность господину министру «спасти лицо».
Тем временем я прочитал письмо.
«Дорогой Джим!
В последние дни мы совсем не видим друг друга вне кабинета. Не найдется ли у тебя времени для дружеского обеда в Чекерсе в ближайшее воскресенье? И обязательно возьми с собой Энни и Люси.
С нетерпением жду встречи. Посидим, поговорим, обменяемся новостями».
Затем я прочитал письмо вслух. Лицо сэра Хамфри пошло пятнами.
– Как же так… почему… – растерянно пробормотал он. Затем до него дошло: – Заговор! – злобно прошипел он. – Рюмка коньяка с Марком Спенсером!
В ответ я только улыбнулся. Игра стоила свеч. Письмо ПМ – мой безусловный триумф: «В последние дни мы совсем не видим друг друга вне кабинета… дружеского обеда в Чекерсе… С нетерпением жду встречи…»
– Хамфри, вы представляете себе всю ценность этого письма? – не скрывая гордости, спросил я.
– Представляю, господин министр, – тридцать сребреников!
Я с чувством собственного превосходства покачал головой.
– Нет, Хамфри, это награда за лояльность.
– Лояльность? – презрительно фыркнул он. – Лояльность?
– Да, Хамфри, я поддержал вас точно так же, как вы всегда поддерживали меня, не правда ли?
Возразить ему, само собой разумеется, было нечего – он только промычал что-то нечленораздельное.
– Вы что-то сказали, Хамфри? – вежливо спросил я.
– По-моему, – пришел ему на выручку Бернард, – сэр Хамфри сказал: «Да, господин министр».
Равные возможности
Октября
Субботу относительно спокойно провел в своем избирательном округе. На исходе первый год моего пребывания в правительстве. Похоже, дела идут совсем неплохо – ни одного крупного провала (во всяком случае, такого, который не удалось бы вовремя предотвратить). Кроме того, появилось ощущение, что я наконец-то начинаю постигать премудрости административной машины.
Конечно, может возникнуть вопрос: не слишком ли много времени – целый год! – требуется, чтобы «начать постигать» премудрости такого министерства, как, скажем, мое? В политическом смысле, безусловно, много. Однако если бы я, профессиональный журналист и бывший лектор политехнического института, не обладающий опытом управления крупной промышленной корпорацией, был назначен председателем «Империал кемикл индастриз» и всего через год сумел понять ее специфику, меня считали бы выдающимся человеком.
Ведь мы, политики, чувствуем себя в Уайтхолле словно малые дети в дремучем лесу. Нас, никогда ничем не занимающихся, кроме медицинской практики, юридических консультаций или издания политического журнала, вдруг ставят во главе министерства, насчитывающего от двадцати до ста тысяч сотрудников!
И все-таки в целом, мне кажется, у нас выходит нормально. (Находясь вот в таком состоянии самоупоения, Хэкер согласился дать интервью Кэтти Уэбб, ученице четвертого класса средней школы в его избирательном округе. – Ред.)
Впрочем, должен признать, мой энтузиазм по поводу успешной деятельности на посту министра Ее Величества несколько угас после интервью, которое я дал не по годам развитой девчушке для ее школьного журнала.
Она поинтересовалась, как мне удалось добиться столь видного положения. Я кратко перечислил основные этапы своей политической карьеры и скромно добавил, что «ее кульминационный момент настал, когда премьер-министр счел возможным предложить мне пост в кабинете». Я не хотел выглядеть слишком самодовольным. Как показывает мой опыт, у детей на этот счет особый нюх.
Кэтти спросила, не страшит ли меня «эта жуткая ответственность». Я объяснил ей, что когда человек решает – как, например, я – посвятить свою жизнь служению другим, чувство ответственности становится одним из его неотъемлемых качеств.
В ее глазах светилось нескрываемое восхищение.
– Но бремя власти… – зажмурившись, с благоговением прошептала она.
– Увы, – произнес я тоном человека, давно привыкшего к этому бремени. – Конечно, иногда… Но понимаешь, Кэтти (Я специально обратился к ней по имени, показывая, что ни в коей мере не считаю себя выше своих избирателей, даже потенциальных, то есть детей.), сознание собственной власти учит человека смирению…
Меня перебила стремительно вошедшая в комнату Энни:
– О, смиренный мой, только что звонил Бернард.
Неужели ей не понятно, что в присутствии посторонних такие шуточки по меньшей мере неуместны?! У меня тоже развито чувство юмора, но всему же есть предел!
Оказывается, Бернард просил передать, что партийный центр настоятельно рекомендует мне посмотреть вечернюю телепрограмму по Би-би-си-2.
Я понял, о какой программе идет речь, и твердо решил ее не смотреть.
– О господи! Член парламента Морин Уоткинс – одна из самых неприятных заднескамеечниц, фанатичка. Вряд ли на нее стоит тратить время.
Тут я заметил: Кэтти добросовестно записывает мои слова. Пришлось объяснить ей, что это «не для печати» – реалия, которую ей трудно понять. «Слава богу, нам в основном приходится иметь дело с хорошо выдрессированными парламентскими корреспондентами», – с теплым чувством подумал я.
В конце концов Кэтти все-таки вырвала листок из своего блокнота, но, к моему удивлению, встала на защиту Морин.
– А мне она нравится! Вам не кажется, что женщин по-прежнему эксплуатируют? Все мои подруги из четвертого «Б» считают, что их эксплуатируют и на работе, и дома – иначе и быть не может в мире, которым управляют мужчины в своих интересах.
От этого страстного обвинения я, честно говоря, несколько опешил. Как-то не верилось, что она сама… Но умница Кэтти тут же бесстрашно добавила:
– Она тоже так считает.
Признаться, я уже по горло сыт феминистским вздором! В наше время стоит только сделать женщине комплимент по поводу ее внешности, как тебя тут же объявят сексуальным маньяком. Это лесбийское лобби лезет буквально во все дыры!
Решив доказать Кэтти, что она заблуждается, я с отеческой улыбкой произнес:
– Ну-у, те времена канули в вечность, девочка. К тому же в палате общин она, слава богу, не имеет большого веса…
– Естественно, – перебила Энни. – В палате одни мужчины.
Я поблагодарил свою дорогую женушку за помощь, еще ласковее улыбнулся Кэтти и спросил, интересует ли ее что-нибудь еще.
– Всего один вопрос, – сказала она. – Чего вы практически добились как член кабинета министров?
Вопрос доставил мне искреннее удовольствие: он казался легким, и на него приятно было отвечать.
– Добился? – задумчиво повторил я. – Довольно многого. Например, членства в Тайном совете, в партийном комитете по выработке политической стратегии…
Но она тут же уточнила, что ее интересует мой личный вклад в улучшение жизни других.
Было отчего прийти в замешательство. Иногда дети задают самые немыслимые вопросы. «Абсурдные до невозможности», как сказали бы наши американские союзники. До этого, естественно, никому и в голову не приходило задавать мне подобные вопросы.
– В улучшение жизни? – переспросил я.
– Да.
– Других людей?
Я лихорадочно соображал, но нужные слова, как назло, не шли в голову.
– Э-э… понимаешь, Кэтти, – начал я, пытаясь собраться с мыслями, – в общем, много сделал… ведь для этого меня и назначили… восемнадцать часов в день… семь дней в неделю… без выходных…
Кэтти перебила меня, как только я имел глупость перевести дух. Со временем этот ребенок станет находкой для Би-би-си!
– Не могли бы вы привести несколько примеров? Или хотя бы один, а то моя статья будет скучноватой.
– Примеров? Конечно, могу, – заверил я, но тут же понял, что не могу.
Ее остро отточенный карандаш выжидательно замер над верхней строкой разлинованного блокнота. Затянувшееся молчание становилось угрожающим.
– Видишь ли, Кэтти, – начал я, с трудом подыскивая слова, – не знаю даже, с чего начать. В правительстве многое делается коллективно… мы все вместе… лучшие умы государства… бьемся над решением важнейших проблем…
Мое объяснение ее явно не удовлетворило.
– Да-а, – с сомнением протянула она. – Но о чем вы будете вспоминать, когда придет время оглянуться и сказать себе: «Я сделал то-то и то-то»? Ну как писатель про свою книгу.
Маленькая пиявка!
Я попытался как можно доступнее растолковать ей некоторые особенности политической жизни.
– Дело в том, Катти, что политика – хитрая штука, в ней должно принимать участие множество самых разных людей. Все это требует времени… Рим строился не в один день…
Бросив взгляд на ее лицо, я увидел, как на нем застывало чувство разочарования. (Поскольку нелепые стилистические фигуры Хэкера нередко позволяют лучше понять туманную логику его мышления, мы решили избавляться от них, только если они грозят еще больше затуманить смысл повествования. – Ред.) Не сумев ответить на ее вопрос, я тоже почувствовал легкое разочарование. К нему, однако, примешивалось раздражение против этой несносной девчонки за ощущение неадекватности, которое она невольно вызвала во мне. Ладно, все хорошо в меру, пора заканчивать это бессмысленное интервью.
Я искренне посетовал, как быстро летит время, сослался на необходимость поработать над срочными материалами, тепло поблагодарил Кэтти за «милую, приятную беседу» и вежливо выпроводил, предварительно напомнив, что она обещала ознакомить меня со статьей до публикации в своем школьном журнале.
Вернувшись, я устало плюхнулся в свое любимое кресло возле камина. Настроение было хуже некуда.
– Способная девочка, – заметила Энни.
– Все! Чтоб я еще хоть раз согласился дать интервью школьному журналу? Ни за что на свете! Она задавала такие трудные вопросы…
– Да не трудные, а простодушные, – возразила Энни. – Она наивно полагала, что твоя деятельность имеет под собой какую-то моральную основу.
Слова Энни меня сильно озадачили.
– Но она действительно имеет, – возразил я. Энни рассмеялась.
– Ну не будь дурачком, Джим!
Мне было совсем не смешно. Я мрачно разглядывал красиво сложенные поленья в искусственном камине.
– Что ты вздыхаешь? – спросила Энни.
– Может, она права? Действительно, чего я добился?
– Джим, а если сейчас попробовать? – неожиданно предложила Энни. – Раз уж вы с Кэтти так убеждены, что у тебя в самом деле есть власть.
Моя жена порой не только выдвигает самые нелепые предложения, но и настаивает на них!
– Что я могу? Ведь я всего лишь член кабинета! – огрызнулся я.
Энни сочувственно улыбнулась.
– Да, «бремя власти» и впрямь научило тебя смирению. При чем тут смирение? О нем вопрос не стоит и никогда не стоял. Я не способен добиться каких-либо изменений в обозримом будущем – вот в чем вопрос! Изменения требуют проведения законопроектов через парламент, а там на ближайшие два года все забито.
Но Энни не сдвинешь.
– Почему бы тебе, например, не провести какие-нибудь реформы государственной службы? – упрямо гнула она свое.
Ее послушать, так речь идет о пустяке, а не о десятилетиях жесточайшей борьбы. И хотя мне, честно говоря, было интересно, какие именно реформы она имеет в виду, я со знанием дела объяснил ей, что любые мало-мальски серьезные реформы в государственной службе обречены на провал.
– Допустим, я подготовил пятьдесят сногсшибательных реформ. А кто должен будет их осуществлять?
Она сразу же все поняла.
– Государственная служба! – хором ответили мы, и Энни сочувственно кивнула.
Но моя жена так просто не сдается.
– Хорошо, – продолжила она, – ну а если не пятьдесят, а всего одну?
– Одну?
– Если ты сумеешь провести одну, всего одну важную реформу государственной службы, это уже будет кое-что.
– Кое-что? Это кое-что войдет в «Книгу рекордов Гиннесса»! Я поинтересовался, что конкретно она предлагает.
– Заставь их назначать больше женщин на высшие посты государственной службы. Женщины составляют половину населения страны. Почему бы им не составить пятьдесят процентов постоянных заместителей? Сколько женщин среди них сейчас?
Я задумался. Лично я не знаю ни одной.
– Равные возможности! – с пафосом произнес я, с удовольствием вслушиваясь в чеканное звучание этих слов. – Надо попробовать. Почему бы и нет? Это вопрос принципа.
Энни была в восторге.
– Ты хочешь сказать, что готов заняться этим из чистого принципа?
Я кивнул.
– О, Джим! – В ее голосе слышалось неподдельное восхищение.
– Принципы, – со значением добавил я, – самое лучшее оружие для завоевания голосов.
У Энни вдруг разболелась голова, и она необычно рано отправилась спать. Я хотел было задержать ее, чтобы продолжить эту интересную беседу, но у нее, похоже, пропал весь интерес. Странно!
Октября
Сегодня имел возможность на практике познакомиться с равными возможностями – или отсутствием таковых – в системе государственной службы.
По счастливому стечению обстоятельств, ко мне пришла Сара Хэррисон, единственная женщина – помощник постоянного заместителя МАДа.
Сара – яркая, интересная личность. Весьма привлекательна, умна, к тому же ей всего около сорока, что по меркам Уайтхолла совсем немного для такой ответственной должности, как помощник постоянного заместителя. У нее деловая – я бы сказал, мужская – хватка в работе, хотя в остальном она очень женственна и мила.
Сара пришла по поводу письменной жалобы одного из членов оппозиции: что-то насчет особых полномочий местных властей на использование земельных участков в зонах особого развития. Что все это означает? Что я должен делать?
Впрочем, оказалось, мне ничего делать не надо. По ее словам, часть претензий не имела под собой оснований, часть подпадала под действие законодательных постановлений – так что делать мне даже при всем желании нечего.
Вот такая помощь государственной службы на самом деле облегчает жизнь министру. Ни решений, ни даже извинений. Вообще ничего. Великолепно!
Я попросил ее написать ответ, но она тут же протянула мне готовый текст. Надо было только подписать. Я пробежал его глазами – безукоризненно! – и невольно подумал: «Почему бы в государственную службу не брать побольше таких прекрасных работников, как она?» Но эту мысль сменила другая, очень своевременная: «Когда, как не сейчас, узнать реальное положение вещей относительно равных возможностей?!» Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, я спросил ее, сколько женщин занимает ответственные посты в системе государственной службы.
Четкий ответ не заставил себя ждать: в должности постоянного заместителя – ни одной, в должности заместителя постоянного заместителя – четыре из ста пятидесяти или что-то около того.
А я про себя подумал, найдется ли среди них хоть одна, которая не была бы «немножко того». Скорее всего, нет. Во всяком случае, к тому моменту, когда они становятся заместителями постоянного заместителя.
– А помощников постоянных заместителей? – поинтересовался я.
Как и следовало ожидать, она назвала точную цифру – двадцать семь.
«Не так уж плохо», – подумал я и спросил:
– Из скольких?
– Из пятисот семидесяти восьми.
Кошмар! Я был потрясен… в отличие от нее, поскольку она говорила об этом в своей обычной деловой манере, но улыбаясь.
– Вас это не ужасает? – спросил я.
– Да нет. По-моему, это скорее комично. Впрочем, ничего удивительного. Вся государственная служба – сплошная комедия. Верховодят-то в ней мужчины!
Человек, который собирается посвятить себя защите женских прав, должен уметь поставить себя выше подобных обвинений. Я был на ее стороне.
– Что бы вы могли предпринять для исправления положения? – спросил я. (Никакой реакции.) Тогда я задал вопрос иначе: – Что бы Я мог предпринять для исправления положения?
Она бросила на меня холодный испытующий взгляд. У нее восхитительные глаза василькового цвета! И превосходные тонкие духи!
– Вы серьезно, господин министр?
Я молча кивнул.
– Что ж, назначьте на высшие посты в государственной службе самых талантливых женщин из других отраслей – юриспруденции, литературы, торговли, промышленности. Условия им вполне подойдут: хорошая заработная плата, большие отпуска, приличная и не зависящая от инфляции пенсия. Увидите, у вас сразу же появится масса знающих, одаренных людей.
– И они справятся с этой работой?
– Еще бы! – Мой вопрос, казалось, ее удивил. – Скажите, господин министр, почему члена парламента – журналиста в мгновение ока можно сделать министром, а назначить партнера крупной юридической фирмы постоянным заместителем нельзя? (Следует напомнить: до назначения на пост министра административных дел Хэкер был журналистом и издавал политический журнал «Реформ». – Ред.) В любом случае для выполнения большей части работы в государственной службе требуется уровень школьника-середнячка, – добавила она.
В это время Бернард напомнил мне об очередном запланированном мероприятии. Сара попрощалась и вышла из кабинета.
– Бернард.
– Да, господин министр? – как обычно, отозвался он.
Вот уж скоро год я пытаюсь установить между нами менее официальные отношения, однако он упорно не желает – такой формалист.
– Бернард, мне бы хотелось, чтобы вы называли меня Джимом. По крайней мере, когда мы одни.
Он кивнул.
– Постараюсь, господин министр. Нет, он безнадежен!
Я потряс листком, который оставила Сара.