Один из самых распространённых приёмов — это так называемое ложное противопоставление, псевдоконтраст. Высказывание строится таким образом, что заключительная его часть по форме будто бы противоречит началу, а на самом деле усиливает его, развивает. Разберём такую шуточную фразу Диккенса, сказанную о героине одного из романов писателя.
“У неё был изжёлта-бледный цвет лица, который, впрочем, компенсировался ярким румянцем на носу”.
Вначале подчёркивается неприглядная внешность героини, но форма высказывания такова, что мы ждём в дальнейшем какой-то компенсации. И действительно, наше ожидание как будто бы оправдывается: яркий румянец, в самом деле, контрастирует с жёлтым цветом лица, однако указание, что румянец этот — на носу, внезапно и резко усиливает впечатление безобразия героини и вызывает комический эффект.
Этот же приём использован в шуточных афоризмах “лучше переесть, чем недоспать” или “будем есть много, но часто”, и известной Щедринской характеристике глуповского градоначальника Фердыщенко: “при не весьма обширном уме был косноязычен”.
Одна из самых лучших реализаций этого приёма — фраза Остапа Бендера: “Никто нас не любит, кроме уголовного розыска, который тоже нас не любит”.
На Черноморской кинофабрике, куда Остап принёс свой сценарий, “в подъезде сидел комендант. У всех входящих он строго требовал пропуск, но если пропуска ему не давали, то он пускал и так”.
В рассказе “Подпоручик Киже” Ю. Тынянова поручик Синюхаев играл в карты со своим денщиком:
“Когда поручик выигрывал, он хлопал денщика колодой по носу. Когда поручик проигрывал — он не хлопал денщика по носу”.
Генриху Гейне приписывают такой ответ на вопрос, нравятся ли ему стихи некоего Х.: “ Стихи поэта Х., которого я не читал, напоминают мне стихи поэта У., которого я тоже не читал”. Опять же — ложное противопоставление.
|
|
№ 2
Ложное усиление
Ложное усиление — в известной степени противоположно псевдоконтрасту или ложному противопоставлению. Заключительная часть высказывания по форме подтверждает начальную, а по существу — опровергает, уничтожает её. Так, Г. Гейне, отвечая на вопрос, красива ли госпожа Н., сказал, что она похожа на Венеру Милосскую: так же стара и так же беззуба.
У Дж. К. Джерома есть такая шуточная фраза: “Всё имеет свои теневые стороны, как сказал муж, у которого умерла тёща, когда у него потребовали денег на похороны”. Последнее замечание (о деньгах на похороны) в корне меняет смысл всего предыдущего высказывания, хотя по форме является продолжением его.
Или возьмём такое высказывание Марка Твена из книги “Простаки за границей”:
“У меня, судя по всему, громадные запасы ума, — для того, чтобы ими пораскинуть, мне иногда требуется неделя”.
Из писателей-сатириков Синклер Льюис особенно охотно пользовался этим приёмом. Нижеследующий отрывок из романа “Эрроусмит” служит тому иллюстрацией:
“Мартин... был типичным чистокровным англосаксом — иными словами, в его жилах текла германская и французская кровь, шотландская, ирландская, немного, может быть, испанской, вероятно, в некоторой дозе и та смесь, что зовётся еврейской кровью, и в большой дозе английская, которая в свою очередь представляет собой соединение древнебританского, кельтского, финикийского, романского, германского, датского и шведского начал”.
|
|
Нельзя поручиться за точность этой фразы с точки зрения этнографии, но несомненно, что автор смеётся над нелепым, с его точки зрения, понятием “чистокровный англосакс”: по форме построения фразы как бы расшифровывая его — по сути, отрицает.
№ 3
Доведение до абсурда
Сюда относятся остроумные ответы, построенные на доведении до абсурда какой-нибудь мысли собеседника, когда вначале как бы соглашаются с ней, а затем, в самом конце, краткой оговоркой изменяют весь смысл предшествующей фразы. Несколько примеров таких ответов приводит Фрейд.
Офицер, увидев за работой красильщика тканей, издевательски спросил его, указывая на свою белоснежную лошадь: “А сможешь ты и её выкрасить?” — “Конечно, смогу, — был ответ. — Если только она выдержит температуру кипения”.
Этот приём используется не только в устных перепалках, но и в литературной полемике. В частности, его охотно применяют рецензенты и критики. Взяв какой-нибудь сомнительный тезис своего противника, рецензент не опровергает его, а развивает, освобождая от словесной шелухи, обнажает его сущность, слегка преувеличивает и заостряет её, и тем самым, как правило, наносит своему оппоненту чувствительный укол.
Доведение до абсурда иногда достигается с помощью гиперболы или преувеличения, и не только в полемике, но также и в устном и письменном повествовании.
Из русских писателей наиболее охотно пользовался этим приёмом Н. В. Гоголь.
В “Мёртвых душах” можно отыскать много фраз, вроде следующей:
|
|
“Трактирный слуга был живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо”.
Доведение до абсурда может быть достигнуто не только путем преувеличения или гиперболы. Наряду с ним весьма распространен и прием преуменьшения, нарочитого смягчения — эвфемизм. Возьмем, к примеру, французскую пословицу: “Если кто глуп — так это надолго”. Всем известно, что глупость не проходит и не излечивается и что глупцы остаются таковыми до самой смерти. Но в такой: форме высказывание было бы просто констатацией факта. А преуменьшение, явно нелепое, делает поговорку остроумной. То же самое относится и к английскому определению бокса: обмен мнениями при помощи жестов.
Существует своеобразная форма эвфемизма, когда понятие выражается через отрицание противоположного понятия. Например, вместо красивый говорят недурной, вместо интересный — небезынтересный, вместо хорошо — неплохо. Эта форма преуменьшения тоже может быть доведена до абсурда и тем самым превращена в прием остроумия:
“В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали (“Двенадцать стульев” И. Ильфа и Е. Петрова).
Прием ad absurdum широко использовал древний сатирик Лукиан. Его сатирический диалог “Зевс уличаемый” весь построен па доведении до абсурда.
№ 4
Остроумие нелепости
С приемом доведения до абсурда сходен прием, который лучше всего назвать остроумием нелепости.
Вот, например, известная фраза, произнесенная одним воинствующим безбожником.
Он закончил свою лекцию по атеизму таким эффектным высказыванием: “На вопрос, есть ли бог, надо ответить положительно: да, бога нет”.
Напомним читателю Популярный в начале века анекдот о привередливом посетителе кондитерской, который заказал торт с надписью “Привет с Кавказа”, трижды требовал переделать надпись потому, что она казалась ему недостаточно красивой, а на вопрос кондитера — упаковать ли торт в коробку, отвечал — “не надо, я его здесь же и съем”.
Прием этот — остроумие нелепости — используется не только в бытовых анекдотах, но также в литературе, особенно часто в жанре литературной пародии. В нем есть много общего с приемом доведения до абсурда, но есть и различия. Доведение до абсурда достигается, как правило, путем преувеличения, или гиперболы. А остроумие нелепости заложено в самой ситуации, противоречащей здравому смыслу и повседневному опыту.
Читая знаменитую сказку Льюиса Кэролла “Алиса в стране чудес” читатель много раз смеется, — не всегда отдавая себе в этом отчет, — над остроумием нелепости.
Возьмем, к примеру, рассказ о чеширском коте, на лице которого почти всегда была улыбка. Иногда улыбка исчезала, и оставалось только лицо; но случалось, что исчезало лицо, и тогда оставалась лишь улыбка.
Лет сто тому назад в одной из законодательных комиссий, обсуждавших возможность отмены телесных наказаний (розог), некий либеральный юрист не без цинизма заметил:
“Пороть мужика гнусно, но что мы можем предложить ему взамен?”
Эти строки и сейчас вызывают улыбку, а в свое время эта острота считалась одним из “гвоздей сезона”.
В чем ее смысл? Обычно, когда у человека что-то отнимают, лишают его чего-то, то он вправе требовать компенсации, предоставления каких-нибудь других ценностей, льгот, преимуществ. Но телесные наказания едва ли относились к тем благам, лишившись которых мужик захотел бы получить что-нибудь другое. Однако построение фразы и мысль, выраженная в такой форме, исходят из предположения, что отмену розог надо якобы чем-то возместить мужику, иначе, пожалуй, он и не согласится с нею. Такое предположение противоречит здравому смыслу, оно нелепо. Поэтому высказывание юриста мы и относим к остроумию нелепости. Но нелепое предположение содержится в этой фразе не явно, в виде намека, пусть даже прозрачного. Так что здесь — соединение двух приемов.
Приведем еще пример остроумия нелепости. Когда пресса распространила ложные слухи о смерти Марка Твена, он выступил с таким опровержением:
“Слухи о моей смерти сильно преувеличены”. Едва ли нужно пояснять, что именно нелепость формулировки сделала ее остроумной.
Здравый смысл разнится у разных людей в зависимости от" жизненного опыта, развития, образования. Отсюда — непреднамеренное остроумие людей, вторгающихся без соответствующей подготовки в чуждые им области знания. Забавно бывает, например, врачу выслушивать рассуждения неспециалистов на медицинские темы.
В литературе эту форму остроумия используют очень часто. Пожалуй, один из наиболее известных в этом отношении рассказов “Письмо к ученому соседу”, весь построенный на “нечаянном” остроумии высказываний полудикого степного помещика; апофеозом рассказа явилась фраза, ставшая впоследствии крылатой и вошедшая в наш повседневный обиход: “Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда”.
Популярный среди читателей раздел “Нарочно не придумаешь” (в журнале “Крокодил”) почти целиком состоит из непреднамеренных острот, сущность которых “остроумие нелепости”:
“Матроса Иванова за систематическую пьянку в период рейса с работы снять с исполнением служебных обязанностей”.
В рассказе Юрия Тынянова “Подпоручик Киже” есть такой эпизод. Поручика Синюхаева по ошибке посчитали умершим. А когда он явился на службу, то военному министру пришлось написать рапорт царю:
“Умерший горячкою поручик Синюхаев сказался живым и подал прошение о восстановлении в списках”.
Император Павел 1 на этом рапорте начертал высочайшую резолюцию: “... отказать по той же самой причине”.
Пожалуй, трудно подобрать лучшие образцы остроумия нелепости.
Нужно сказать, что структура этого приема довольно сложна — в него входят весьма неодинаковые модификации. Необходимо точно определить — что такое нелепость? Критерии нелепости, впрочем, найти не так уж трудно. В простейшем случае нелепость состоит в том, что высказывание содержит взаимоисключающие моменты, однако форма высказывания такова, как будто бы они вполне совместимы. Возьмем, например, объявление о гулянье в городском саду: “Вход бесплатный, детям скидка”. В записных книжках Виктора Кина есть такая запись (о любимом начальнике): “Мы надеемся, что преждевременная смерть скоро вырвет его из наших рядов”. Хотя прием нелепости здесь не сразу бросается в глаза, но по сути и здесь соединение двух логически несовместимых высказываний.
Иногда нелепость заключается в неправомерном выводе, который основан не на посылках, не на исходных данных, а на второстепенных деталях ситуации.
№ 5
Смешение стилей или “совмещение планов”
Сначала приведем пример, а затем уже разберем его структуру. Общеизвестно выражение “пища богов”, — так говорят, когда хотят похвалить вкус какого-либо блюда. Выражение это несколько высокопарно, принадлежит, так сказать, к “высокому стилю”. Слово “харч” — просторечное, им почти не пользуются в так называемом интеллигентном обществе. Поэтому сочетание слов “харч богов” в “Золотом теленке” И. Ильфа и Е. Петрова неожиданно, остроумно и смешно. Здесь мы имеем смешение речевых стилей. Среди разновидностей этого приема — несоответствие стиля речи и ее содержания, или стиля речи и той обстановки, где она произносится.
У А. К. Толстого в “Истории государства Российского” сказано о татарском нашествии и княжеских междоусобицах так:
Плоха была услуга,
А дети, видя то,
Давай тузить друг друга,
Кто как и чем во что.
Узнали то татары”
Но, думают, не трусь,
Надели шаровары,
Приехали на Русь.
Всё тот же прием — контраст между портными драматизма, трагическими событиями русской истории и нарочито упрощенной, бытовой лексикой, то есть смешение стилей.
Смешение стилей использовал А. К. Толстой и в другом своем сатирическом стихотворении — в послании к председателю комитета печати М. Лонгинову, запретившему издание книг Дарвина в России.
Правда ль это, что я слышу?
Молвят овамо и семо,
Огорчает очень Мишу
Будто Дарвина система?
Полно, Миша, те не сетуй
Без хвоста твоя ведь ж...
Так тебе обиды нету
В том, что было до потопа.
... И ещё тебе одно я
Здесь прибавлю, многочтимый:
Не китайскою стеною
От людей отделены мы.
С Ломоносовым наука
Положив у нас зачаток,
Проникает к вам без стука
мимо всех твоих рогаток.
Льет на мир потоки света
И, следя, как в тьме лазурной
Ходят божии планеты
Без инструкции цензурной,
Кажет нам, как та же сила
Вся в иную плоть одета
В область разума вступила,
Не спросясь у комитета.
Обращение “многочтимый” — это, разумеется, ирония. Но, пожалуй, главное средство, которое придает этим строкам сатирическое звучание, — это полные внутреннего пафоса слова о мощи науки, контрастирующие и оттеняющие бледность и невыразительность казенно-бюрократической терминологии тупого чиновника (“ходят божий планеты без инструкции цензурной”).
Еще одна разновидность этого приема — псевдоглубокомыслие, то есть употребление высокопарных выражений, сложнейших словесных конструкций и грамматических оборотов для выражения тривиальных истин, плоских мыслей, пошловатых сентенций.
Непревзойденным образом такого рода остроумия были и остаются афоризмы Козьмы Пруткова и некоторые его пародии:
Мне в размышлении глубоком
Сказал однажды Лязимах:
Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках.
Мысль этого четверостишия предельно проста; никто по сомневается в том, что зрячий видит лучше слепого. Подобные утверждения имеют нулевую информационную ценность. Совсем незачем ссылаться при этом на носителя звучного древнегреческого имени — Лизимаха. Сочетание глубокомысленной формы с ничтожным содержанием, контраст между ними — такова структура этого четверостишия, обусловливающая его остроумие.
Смешением стиля осознанно или неосознанно пользуются очень широко многие люди: так, иногда бывает довольно остроумно перенесение военно-стратегической терминологии на область любовных или семейных отношений. Однако в последние годы такое перенесение превратилось в штамп, потеряло свежесть и неожиданность — стало просто пошловатым.
Литературные критики в полемическом азарте, желая уязвить своего противника, переносят церковную терминологию и терминологию похоронных обрядов в область литературоведения.
Эффект остроумия достигается и в тех случаях, когда архисовременные события описываются устаревшим языком, с обилием славянизмов или даже летописным слогом. И наоборот — мелкие бытовые факты излагаются замысловатым “научным языком”, с огромным числом латинских терминов.
Тот же эффект получается, если пересказать современным “стиляжным” жаргоном какое-либо произведение классической литературы или народную сказку (“Волк, со страшной силой хиляя по лесу, встретил чувиху в потрясной красной шапочке” — М. Розовский).
“Энеида” И. П. Котляревского — один из великолепных образчиков “смешения стиля”; на смешении стилей построена книга Марка Твена “Янки при дворе короля Артура”, комедия М. Булгакова “Иван Васильевич”.
“Мои воспоминания” академика А. Н. Крылова отличаются, кроме прочих достоинств, искрящимся остроумием. В этой книге неоднократно использован прием несоответствия речевого стиля и окружающей обстановки. Возьмем, например, такой эпизод. Получив от морского министра официальную бумагу с требованием дать разъяснение по поводу какого-то нелепого и безграмотного анонимного доноса, возмущенный А. Н. Крылов передал морскому министру: “Если его превосходительству угодно копаться в г...., то пусть ищет себе г.... чиста”. Контраст между чопорной, официальной обстановкой морского министерства, обращением “ваше превосходительство” и грубым натурализмом последующих слов составляет соль этого ответа.
В другом месте А. Н. Крылов рассказывает, как он добился денежного ассигнования на строительство канализации для Царскосельской обсерватории. Чтобы преодолеть бюрократическую инертность министерства финансов, Крылов в рапорте указал, что существует угроза здоровью его императорского величества, и на недоуменный вопрос министра отвечал: “Так точно, г... жидкое и твердое стекает прямо в реку, питающую дворцовый водопровод”. И здесь тоже вся соль ответа в контрасте между церемонной напыщенностью слов об августейшем здоровье и последующим простым словечком. Любопытно, что в повторных изданиях книги благонравные редакторы заменили “неприличные” слова, и сразу же вся пикантность крыловских демаршей исчезла. В приведенном выше стихотворении А. К. Толстого неудобопроизносимая рифма к слову “потопа” остроумна только благодаря контрасту, благодаря “смешению стилей”.
Без такого контраста в грубых, бранных словах не может быть ничего остроумного, и люди, склонные к частому употреблению ругательств, как правило, лишены остроумия и чувства юмора. И наоборот, эффект может быть достигнут умолчанием, намеком на бранное или недозволенное слово. Это уже следующий прием остроумия.
Возможно, что некоторым пуристам приведенные примеры покажутся недостаточно эстетическими и дурно пахнущими. Однако мы не сочли возможным обойти ^стыдливым молчанием категорию шуток, которая занимает большое место в общем потоке речевой продукции этого типа. И если упомянутые намеки оскорбляют вкус отдельных ревнителей приличий, то мы в оправдание свое заметим — все примеры взяты нами из весьма почтенных литературных источников.
№ 6
Намёк
В одном из романов Э. Казакевича есть такая фраза: “Идите вы к..., и он назвал весьма популярный в России адрес”. Читатели неизменно улыбаются в этом месте. Если бы Казакевич привел дословно бранное выражение, то в этом не было бы ничего смешного. А намек — пусть даже весьма прозрачный — на фразу, которую не принято произносить в обществе, хотя и широко известную, несомненно остроумен.
В повести Колдуэлла “Случай в июле” рабочий, вспоминая об одной девице, говорит так: “Оказалось, что она но прочь, да еще как не прочь”. И здесь можно бы скапать прямо и внятно, чего хотела сексуально-агрессивная девица. Однако писатель нашел форму прозрачного намека, не прибегая к уточнениям.
С. Н. Сергеев-Ценский в “Севастопольской страде” удачно применил тот же прием. У унтер-офицера одного из кавалерийских полков был прекрасный скаковой жеребец но кличке Перун. (Пышные имена лошадям давали, разумеется, офицеры.) Но солдаты, не посвященные в тонкости древнеславянской мифологии, кличку эту переделали, добавив внес только одну букву. Что это за буква и какое получилось слово — предоставлено догадаться читателю. Впрочем, это нетрудно сделать. Примененный прием — намек. Остроумие его усиливается еще и тем, что звучное имя древнеславянского бога уж очень сильно контрастирует с грубоватым простонародным словечком, которое получается при добавлении одной-единственной буквы. Так что здесь — соединение двух приемов остроумия, которые взаимно усиливают друг Друга, и суммарное остроумие от этого только выигрывает.
Не надо думать, что намек остроумен лишь при условии, что за ним стоит какая-нибудь непристойность, — отнюдь нет. Но вообще наибольший эффект намека получается в том случае, когда намекают на что-то недозволенное:
“Господин X. довольно-таки упрям”, — сказал чиновник об одном высокопоставленном государственном муже. — “Да, — отвечал его собеседник. — Это одна из четырех ого ахиллесовых пят”. Если бы он просто назвал X. ослом, — то это было бы неостроумно. Но сочетание упрямства с четырьмя ногами не оставляет сомнения в содержании намека. Подобные намеки используются в анекдотах и других произведениях фольклора (да и не только фольклора) в тяжкие эпохи тирании и угнетения, когда других форм для выражения общественного мнения пет, поскольку прямо говорить опасно, и приходится прибегать к обинякам.
(Утверждают, что Демосфен говорил с камнем во рту. “Тоже мне помеха!” — Станислав Лец.)
Но ведь намек — прием остроумия. Выходит, что цензура подчас невольно становится союзницей сатирика, принуждая его острее и тоньше оттачивать свои стрелы.
В русской литературе М. Е. Салтыков-Щедрин был непревзойденным мастером с виду безобидного, а на самом деле убийственного намека. Вспомним, например, ем “Историю одного города”, где характер, слова и государственная деятельность глуповатых градоначальников представляют собой ядовитейшие намеки на царствование российских венценосцев и на многие знаменательные события отечественной истории.
Так же волны язвительных намеков и “Божественная комедия” Данте, и философские повести Вольтера, и “Остров пингвинов” Франса, и “Война с саламандрами” Чапека.
№ 7
Двойное истолкование
Прежде чем перейти к следующему приему, расскажем о случае, который произошел в одной из провинциальных психиатрических больниц. Главный врач больницы, человек не очень молодой, не очень умный, но зато чрезвычайно говорливый очень часто собирал врачебные совещания для обсуждения вопросов, не стоящих выеденного яйца. Никому не хотелось ходить на собрания, но ничего не поделаешь: раз начальство велит — значит, терпи! И терпели.
Но однажды во время очередной пустословной сходки вышел на трибуну доктор К., человек серьезный и в то же время несколько озорной. — “Что нужно нашей больнице, чтобы изжить, наконец, недостатки? — начал он весьма патетическим тоном. — Нам нужны титаны!!!” — продолжал он громовым голосом, и тут же спокойно пояснил, что имеет в виду обеспечение больных кипяченой водой. Эффект был великолепный, хотя доктор К. похвалы и одобрения начальства не заслужил.
В приведенном примере прекрасно обыграно двойное значение слова титан. Ораторский темперамент и пафос доктора К. натолкнули слушателей на мысль, что речь идет о человеке-титане; именно это значение слова было воспринято аудиторией. Неожиданный переход ко второму значению — котел для кипячения воды — оказался внезапным и остроумным.
Прием двойного (или множественного) истолкования чрезвычайно широко известен и постоянно применяется в различных модификациях. Простейшая его разновидность — каламбур, основанный на использовании омонимов, то есть слов, имеющих несколько разных значений.
Эта игра может быть распространена на слова, совпадающие не всеми, а лишь частью своих звуков. Иногда группа коротких слов звучит примерно как одно длинное. При этом сама манипуляция подбора таких слов — если она неожиданна и оригинальна — вызывает удовольствие и смех слушателей. Поэт Д. Д. Минаев был виртуозом такой словесной игры:
Область рифм — моя стихия,
И легко пишу стихи я.
Без задержки и отсрочки.
Я иду к строке от строчки.
Даже к финским скалам бурым
Обращаюсь с каламбуром.
В начале прошлого века в России пользовался успехом такой каламбур: “Не все корсиканцы воры, но buona parte” (буона парте — большая часть; в то же время Буонапарте — фамилия ненавистного захватчика и тирана, родом корсиканца).
Немало создавалось острот, основанных на двойном значении слов “половой”, “не винный” и т. д.
Двойное значение слова “предан” послужило “структурной основой” для горькой эпиграммы М. Л. Михайлова, адресованной царскому самодержавию:
Каждый, кто глуп или подл, наверно, предан престолу.
Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.
Служилые люди нередко острили, пользуясь разными значениями слов “форма и содержание” (имея в виду форму одежды и денежное содержание).
Разновидность приема двойного истолкования — это остроумие двусмысленности, когда двойное истолкование может быть дано целой фразе или выражению.
Двойное истолкование может быть нарочитым и нечаянным. Когда мальчишка-нищий, получив от какой-то состоятельной дамы кусок пирога и напутствие “в течение двух месяцев не совать носа к ней в дом”, отвечал “вам лучше знать вкус своих пирогов, сударыня”, то здесь мы имеем умышленное двойное истолкование.
Нечаянное двойное истолкование — это непреднамеренное остроумие невежд и тугодумов; оно существует не для автора, а только для слушателей и читателей. (Французская пословица утверждает, что остроумие не на языке рассказчика, а в ухе слушающего.)
В цитированной уже книге А. Н. Крылов рассказывает, как становой пристав во время переписи населения, перечислив проживающих в уезде крестьян, мещан и дворян, в графе “свободные художники” начертал бестрепетной рукой: “После заключения в тюрьму известных конокрадов Абдулки и Ахметки свободных художников во вверенном мне уезде нет”. Выражение “свободный художник” в устах этого блюстителя порядка получило весьма своеобразное истолкование.
Один из героев романа У. Сарояна “Приключения Всели Джексона” пел песенку, глядя на ненавистного сержанта: “Будь на это власть моя — вы бы старости не знали”, истолковывая по-своему содержание этих слов.
Двойное истолкование (двусмысленность) в соединении с намеком использованы в прекрасной остроте, о которой в “Былом и думах” рассказал А. И. Герцен.
На заседании Академии наук предложено было избрать в действительные члены малограмотного и тупого военного министра Аракчеева. Когда один из академиков указал па отсутствие у графа научных заслуг, ему ответили, что “зато он близок к государю”. — В таком случае предлагаю избрать так же и кучера Илью Байкова, — возразил академик.
О высоком качестве остроты говорит, между прочим, и тот факт, что ее автор поплатился ссылкой.
Рассмотрим такую остроту (она приписывается Бернарду Шоу, но, по-видимому, принадлежит не ему). В ресторане играл оркестр — шумно и не слишком хорошо. Один из посетителей спросил официанта: “А играют ли музыканты по заказу?” — “Конечно”. — “В таком случае передайте им фунт стерлингов, и пусть они сыграют в покер”.
В чем соль остроты? Двойное истолкование слова играть (па музыкальном инструменте и в карты)? Да, но не только это. Здесь есть еще и намек. Смысл просьбы посетителя можно пересказать другими словами так: “Я готов заплатить музыкантам, лишь бы оркестр замолк. Мне не правится, как они играют”. Так что здесь соединено двойное истолкование с намеком.
№ 8
Ирония
Ирония — это прием, основанный на противоположении формы и смысла. Он заключается в том, что человек говорит нечто прямо противоположное тому, что па самом деле думает, однако слушателям или читателям дается возможность — намек смысловой или даже интонационный — понять, что же именно на самом деле думает автор. В риторике такой прием называется антифраза.
“Ирония есть, когда через то, что сказываем, противное разумеем” *.
* М. В. Ломоносов, Полное собрание сочинений, т. 7, М. -Л., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 256.
Возможности интонационной нюансировки иронии поистине безграничны и открывают широкий простор для актеров. Нельзя не вспомнить здесь изумительное по мастерству чтение русского дикторского текста Зиновием Гердтом в кинофильме “Фанфан-Тюльпан”, где представлены все оттенки иронии — от грациозно-добродушной до capкастически-желчной.
Иногда не довольствуются интонацией и, чтобы усилить иронию, прибегают к умышленному искажению произносимых слов, переставляют в них буквы, слоги или переносят ударение. Особенно часто проделывают такие операции авторы эпиграмм над фамилиями своих недругов.
Ирония — один из самых тонких и труднодоступных видов остроумия. Классический пример иронии — книга “Похвальное слово глупости” средневекового гуманиста Эразма Роттердамского. Полон роман Анатоля Франса “Преступление Сильвестра Боннара”.
Порой не нужен даже интонационный намек: сама ситуация показывает, что произнесенные вслух слова не только не выражают действительной мысли рассказчика, но прямо противоположны ей. Когда бравый солдат Швейк под охраной полицейских едет в тюрьму и при этом выкрикивает во всю глотку приветствия императору Францу-Иосифу, то нужно обладать поистине полицейской тупостью, чтобы не почувствовать в этом злой иронии. Вообще Гашек щедро использует оружие иронии в своей бессмертной книге. Чего стоит, например, такое замечание Швейка, водворенного в тюремную камеру. “А здесь неплохо: нары из струганных досок!”, или его рассуждения о том, как приятно заполучить пулю в живот за обожаемого монарха.
Эпиграфом к рассказу “Станционный смотритель” А. С. Пушкин избрал строки П. А. Вяземского:
Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.
Печальная ирония этих строк — в полной противоположности между внушительным, почти устрашающим словом “диктатор” и той забитой, оскорбляемой и административно-нёзначительной фигурой, которую являл собою смотритель почтовой станции.
Существует довольно распространенный жанр иронических афоризмов, вроде прутковских: “Только в государственной службе познаешь истину”, или “При виде исправной амуниции как презренны все конституции”.
Оружием иронии превосходно владел Чарльз Диккенс. Ниже приводится отрывок из романа “Посмертные записки Пиквикского клуба” — ироническое описание попытки друзей Пиквика освободить его из-под ареста. Вот как выглядела “доблесть” Уинкля и Снодграсса в столкновении с полицией:
“Был ли мистер Уинкль схвачен временным припадком того безумия, какое порождают оскорбленные чувства, или воодушевлен доблестным примером мистера Уэллера, неизвестно, но известен тот факт, что, едва узрев поверженного мистера Граммера, он храбро налетел па мальчишку, который стоял возле него, после чего мистер Снодграсс, действуя в истинно христианском духе и с целью никого пе застигнуть врасплох, громко провозгласил, что намерен приступить к действию, и с величайшей заботливостью начал снимать сюртук. Он был немедленно окружен и обезврежен; и нужно отдать справедливость как ему, так и мистеру Уинклю, — они не сделали ни малейшей попытки ни к своему освобождению, ни к освобождению мистера Уэллера, который, после самого энергичного сопротивления, был сломлен численно превосходящим противником и захвачен в плен”.
Диккенс пишет о храбрости Уинкля и о христианском рыцарском духе Снодграсса, но у читателя не остается никаких сомнений в том, что на самом деле в отрывке сообщается нечто прямо противоположное об этих героях, что в самой похвале таится порицание. Это дает нам право утверждать, что примененный Диккенсом прием — ирония. В последних строчках использован также прием смешения стилей: терминологией военных сводок и штабных реляций описана весьма банальная драка.
№ 9
“Обратное сравнение” и “буквализация метафоры”
В нашем языке есть немало привычных сравнений, ставших почти стандартными. Эти привычные сравнения могут быть “перевернуты”: например, банальное сравнение увешанной орденами груди храброго воина со звездным небом Козьма Прутков “перевернул”: “небо, усеянное звездами, всегда уподоблю груди заслуженного генерала”.
“Бердыш в руках воина то же, что меткое слово в руках писателя” — и здесь — обратное сравнение.
Так же неожиданно уподобление умных речей строкам, написанным курсивом.
К обратному сравнению нужно отнести остроумную находку поэта Андрея Вознесенского:
“Мой кот, как радиоприемник, зеленым глазом ловит мир”.
Кроме “чистых” сравнений в человеческой речи часто используется оборот, основанный на сравнении, но без употребления “слов сравнения” (как, подобно и пр.).
Например, если мы говорим: “Он бросился на врага, как тигр”, — то это сравнение.
Если же мы скажем “он тигром бросился на врага”, — то это метафора в самой простой форме.
Подобно тому как сравнение может быть обратным, точно так же и метафора может быть “перевернута” — прием, постоянно используемый в баснях. Однако наиболее остроумная разновидность этого приема — та“ называемая “буквализация” метафоры: это один из излюбленных приемов пародистов.
Так, в одном из фельетонов, где автор пародировал стиль и манеру театральных рецензентов, он заставил театрального критика писать отчет об открытии зоопарка. В этом отчете были упреки в адрес зайцев — “за сплошную серость”, в адрес слонов — “за тяжеловесность”, а в адрес жирафы — “за верхоглядство” и т. д.
Возможно, что термин “буквализация метафоры” не совсем удачен, мы, однако, не нашли лучшего, понадеемся, что приведенные примеры ясно показывают, что именно мы имеем в виду.
В воспоминаниях о Маяковском описан такой эпизод: раздраженный недоброжелатель во время выступления поэта демонстративно поднялся и стал пробираться к выходу.
— Это человек из ряда вон выходящий, — сказал Маяковский, вернув этому выражению его первоначальный, буквальный смысл (но вместе с тем сохранив и переносный).
Вот что рассказывает Ф. Кугельман в своих воспоминаниях о Марксе. Маркс однажды посетил Генриха Гейне — в то время уже прикованного к постели. “Oн был так болен, что к нему едва можно было прикасаться, сиделки поэтому несли его в кровать на простыне. Гейне совсем слабым голосом приветствовал Маркса: “Видите, дорогой Маркс, дамы все еще носят меня на руках”.
В шуточном шарже, изображающем космовокзал XXII века, художник поместил объявление: “Пассажиров, возвращающихся с Луны на Землю, просят звезд с неба не хватать”.
Когда курортники в Сочи или Гагре в штормовые дни томятся на берегу, ожидая, когда же утихнет волпение, то непременно кто-нибудь сострит:
— Сидим у моря и ждем погоды,
Во всех приведенных примерах использован прием “буквализации метафоры”: выражениям, которые обычно применяются в переносном смысле, возвращено их буквальное значение.
№ 10