— Явление плеохроизма удобнее всего наблюдать под микроскопом. Представьте себе кристалл минерала… — Он подошел к доске и, начертив скошенную призму кристалла, обернулся к аудитории: на него снова смотрели большие, ясные, как небо, глаза. Голос Воронова зазвучал с новой силой:
— Пусть это будет кристалл роговой обманки. При положении, изображенном на доске, мы увидим его окрашенным в сине-зеленый цвет. Однако стоит повернуть столик микроскопа, как тот же кристалл окажется светло-желтым.
Воронов показал, как меняется при этом поглощение соответствующих лучей спектра, и продолжал:
— При том же положении граней кристалл минерала катафорита изменит окраску с желтовато-красной на зеленовато-бурую.
Он снова показал схему поглощения световых колебаний и отошел от доски.
— Еще более интересную смену цветов можно наблюдать у минерала глаукофана. Представьте ясное безоблачное небо, постепенно заливаемое фиолетово-красным огнем заката. Вот так же от голубой, почти синей, до яркой красно-фиолетовой меняется окраска щелочного амфибола глаукофана.
Воронов чуть помолчал, будто присматриваясь к нарисованной им картине, затем спросил:
— А не приходилось вам бывать на море? Если приходилось, вы, наверное, видели, как меняется цвет морской глади, когда солнце вдруг скроется за тучу. Из голубой, почти синей, она становится сине-зеленой и даже зеленой. Так меняется цвет минерала рибекита.
Он посмотрел в окно, на пожелтевшие деревья в сквере:
— Ну, и все вы, конечно, наблюдали, как переодевается с приходом осени береза. Ее изумрудно-зеленая листва меняется почти на глазах. Но не блекнет, а словно обновляется. И приобретает такую чистую окраску, будто ее подзолотило само солнце. Вот так же ведет себя пироксен федоровит…
Люся отодвинула тетрадь в сторону. Вот тебе и скучная наука! Она ожидала потока цифр и химических формул, а в аудитории шумело море, горел закат, шелестела листва деревьев.
Минералы — эти холодные неодушевленные камни, которые казались прямой противоположностью живым цветам, траве, деревьям, вдруг словно ожили. Тончайшие всплески энергии заструились под действием квантов света по ажурным конструкциям кристаллических решеток, вызывая в глазах людей то, что называют красной, фиолетовой или золотистой окраской.
Но сколько превращений испытывал световой луч, прежде чем вырваться из лабиринта ионных построек! Немудрено, что окраска минерала то горела ровным пламенем, то рвалась сверкающим потоком, будто из самых глубин камня, то мерцала и переливалась всеми цветами радуги, создавая неповторимую игру света на всей поверхности.
И обо всем этом Воронов не просто рассказывал. Он тут же, по ходу лекции, быстро размалывал кристалл темно-синего галита в порошок, и порошок оказывался снежно-белым. Или направлял луч электрического света на изумрудно-зеленый александрит, и тот становился зловеще-красным. Или чертил по фарфоровой пластинке латунно-желтым пиритом, и все с удивлением убеждались, что черта была зеленовато-черной.
А когда включили люминоскоп и какой-то серый, совсем невзрачный минерал под действием невидимых ультрафиолетовых лучей окрасился в мягкий бархатисто-голубой цвет, Люся чуть не вскрикнула от изумления.
— Ой, что это за минерал? Я не расслышала, — шепнула она сидящему рядом Ивану.
— Это шеелит, — обернулся тот. — А почему вы не пишете? В учебнике не все найдешь.
— Да я… Все равно ведь мне надо с начала переписывать, — смутилась Люся и придвинула тетрадь.
Но в коридоре уже послышался звонок. Воронов поинтересовался, все ли ясно, и вышел из аудитории.
Ребята с шумом поднялись. Иван принялся заполнять рапорт посещаемости. Мимо торопливо прошла Таня, за ней — Наташа с Аллой, а Люся все еще не двигалась с места.
Кто-то легонько тронул ее за плечо:
— Ну как? Сила?
Возле нее стоял Саша.
— Да. Я и не думала, что минералогия…
— Не в том дело! — перебил Саша. — Думаешь, если б минералогию читал Камбала, ты услышала бы что-нибудь такое!
— Камбала? Что за камбала?
— Завтра узнаешь, — ответил Саша. — Ну, всего!
Он подхватил сумку и помчался к двери.
Домой Люся шла медленно. Вот она и студентка, уже совсем взрослая девушка, и окружают ее не мальчишки и девчонки, а тоже взрослые самостоятельные люди. Такие разные и такие непонятные. Как-то сложатся ее отношения с ними? И сколько пройдет времени, прежде чем она почувствует себя здесь так же просто и уверенно, как в школе?
А преподаватели, которым нет, кажется, никакого дела до своих слушателей! А сами лекции, каждая из которых длится восемьдесят минут, и которые надо успеть понять и записать, и на которых нельзя задать ни одного вопроса вплоть до самого звонка. Как не похоже все это на привычные школьные занятия. Недаром отец писал: «Школа это еще тихая заводь, университет — уже море…» Милый, дорогой папка! Он был уверен, что в школе все у нее было тихо и спокойно. Но ведь это совсем не так…
В школе Люся никогда не была в числе тех, кого называют «первый ученик», «заводила», «душа класса» или что-нибудь в этом роде. В журнале против ее фамилии стояли и пятерки и тройки. На собраниях и сборах она садилась обычно где-нибудь подальше, в уголке, говорила редко и мало. На вечерах старалась не выделяться. В мастерской и на школьном участке работала молча, ни с кем не спорила, хотя и делала все по-своему.
Естественно поэтому, что среди подруг она казалась незаметной. Не пользовалась как будто успехом и у мальчишек. Во всяком случае, по ней не вздыхали, ей не писали записок и не пытались приглашать в кино.
Люся и не удивлялась этому. В классе было столько умных, красивых, интересных девочек. Но мальчишки — самые обыкновенные, интересы которых ограничивались, пожалуй, достоинствами центра нападения местной команды.
А Люся мечтала всегда о людях необыкновенных. Недаром любимым героем ее был поэт Байрон. Даже на столе у нее стоял портрет мятежного лорда.
Не удивительно, что и в жизни Люся старалась найти людей своей мечты. Такими были, наверно, ее отец и мать. Таким был, может быть, их учитель математики. И, конечно же, — друг отца, заведующий краеведческим музеем Александр Павлович Голиков, бывший председатель военно-революционного комитета и командир партизанского отряда.
А вот среди ребят своей школы, да и своего двора Люся таких людей не встречала. Был, правда, Коля Старкин из десятого «Б», который считался самым способным и самым талантливым мальчиком в школе. Он ей нравился. И одно время она готова была считать его почти необыкновенным человеком. Но тот опередил ее, заявив как-то, незадолго до окончания школы:
— Ты, Люся, прости меня. Сама понимаешь. Я в некотором роде человек выдающийся. А ты… Ну, что в тебе такого особенного?..
На следующей неделе он уже провожал с катка Машу Кротову и, говорят, преподнес ей стихи. И это после того, как твердил Люсе о «вечной дружбе», мечтал вместе с ней пойти на геофак и даже — смешно вспомнить! — назначил однажды ей свидание в парке. А теперь вот он укатил в Москву, где его «устроили» на факультет журналистики. Люся не удивилась этому. Журналистика, пожалуй, больше подходит Коле.
Одним словом, мечты остались мечтами. Так было в школе. А как будет теперь, в университете?..
КАМБАЛА
На этот раз Люся вышла из дому раньше, чем вчера.
Но по дороге встретился Вася Егоров — они не виделись почти все лето — и звонок снова застал ее на лестнице.
А ведь сегодня первую лекцию должен читать профессор Бенецианов. Люся бегом поднялась по лестнице, миновала левое крыло коридора. Вот и тридцатая! Дверь открыта, значит, не опоздала! С бьющимся сердцем переступила порог аудитории. Но… Все места были заняты. Что же делать? Снова искать Сашу?
Она дошла до последнего ряда в надежде увидеть хоть приставной стул.
— Девчонки, двигайтесь! — Рослая полнолицая девушка властно махнула рукой, и с краю освободилось место. — Садись, — кивнула она Люсе. — На геологии— наши законные места.
— Спасибо. — Люся перевела дыхание и огляделась. Большинство ей были уже знакомы. Вон там, в соседнем ряду, мелькает вихрастая голова Саши. А рядом с ним Наташа. По другую сторону от Наташи — Алла Дубровина, чуть поодаль — Иван, и тут же Таня.
Люся посмотрела в другой конец аудитории. Там громко рассказывал что-то смешное худой широкоскулый парень с лихо закрученным чубом. А неподалеку от него скучал красивый темноглазый юноша в новом щегольском костюме и ярком галстуке.
«Кажется, Валерий…» — вспомнила Люся и перевела взгляд на свою соседку, статную дивчину с высокой грудью и крупными мужскими руками: та сосредоточенно рылась в сумке. В это время все шумно встали — в аудиторию вошел, чуть волоча ногу, невысокий грузный мужчина с коротко постриженными усами. Не поднимая глаз на студентов, он махнул рукой. Все сели.
— Ну-с! — проговорил Бенецианов и, достав из грудного кармана очки, медленно помахал ими в воздухе. Затем раскрыл пухлую тетрадь с конспектами.
— Те-е-емой сегодняшней лекции… — начал он почему-то нараспев.
Люся пододвинула тетрадь и приготовилась записывать. Но это оказалось не так просто. Странная манера профессора читать нараспев не давала сосредоточиться. Она посмотрела по сторонам. Писали, оказывается, не все. Соседка Люси старательно выводила на промокашке большущую камбалу. Сидящая за ней девушка, красивая остроглазая брюнетка, строчила какую-то записку, переглядываясь украдкой с пижоном в ярком галстуке. Саша что-то быстро шептал Наташе с Аллой.
Бенецианов продолжал читать, не повышая и не понижая голоса.
— При-и-имером чисто гранитных интрузий может служить Белтаушский плутон. Это ма-а-агматическое тело…
Раздался приглушенный смех. Бенецианов, резко вскинув голову, сорвал очки.
— Та-а-ак… — протянул он. — Что это вас так развеселило?
Он смотрел на девушек, сидевших рядом с Сашей.
— Нужно вста-а-ать, когда с вами разговаривает профессор.
Алла и Наташа неловко поднялись.
— Ну-с, отчего же вам так весело?
Девушки молчали, все больше краснея под пристальным взглядом Бенецианова.
— Значит, будем молчать? Прекрасно! Как вас величать изволите?
Алла произнесла чуть слышно:
— Я… Дуб… Дубровина.
— Северина, — быстро проговорила Наташа.
— Гм… — Северина… Что же, так и запишем. — И к величайшему изумлению Люси он раскрыл записную книжку и начал было действительно что-то в ней записывать. Но рядом с девушками поднялась вихрастая голова Саши.
— Простите, профессор, это я виноват, — проговорил он, глядя в глаза Бенецианову.
— Что?! — повысил тот голос.
— Это я виноват, что они засмеялись.
— Ах вот как! Вы на этом настаиваете? Что же, запишем.
— Пишите! Фамилия — Степанов. Инициалы — А. А.
— Вас тоже не интересует геология, Степанов А. А.? На лекциях предпочитаете рассказывать анекдоты?
— Ничего подобного! — возразил Саша. — Я сказал, что в Белтаушском массиве встречаются и щелочные породы. А вы говорите…
— Как вы сказали? Какие породы?
— Ну, хотя бы нефелиновые сиениты.
— Нефелиновые сиениты! Откуда вам известно, молодой человек? И что вообще вы знаете о породах? До сих пор петрографию магматических пород проходили у нас на третьем курсе. Или я ошибаюсь?
— Я работал на Белтаушском массиве, — пояснил Саша.
— И что же вы там делали, если не секрет?
— Работал в съемочной партии.
— Ах вот как! И в каком качестве, позвольте полюбопытствовать?
— Я был рабочим, — ответил Саша.
— Похвально! Оч-чень похвально! И это дает вам право, вы полагаете, не слушать лекций по геологии? Что же, примем к сведению…
В аудитории нависла тишина. Бенецианов надел очки.
— Ну-с, так на чем мы остановились? Ах да! Примером чисто гранитных интрузий является Белтаушский плутон. Такое тело…
Но Люся, взволнованная всем происшедшим, не могла больше слушать.
— Он что, всегда такой? — шепнула она соседке.
— Кто?
— Профессор.
— А-а, Камбала!
— Почему Камбала? Вы его так прозвали?
— Зачем мы! Весь факультет так зовет. А разве не верно? Камбала настоящая! И как это угораздило Наташку? Ведь он свой кондуит до самых экзаменов бережет. А там — здравствуйте, пожалуйста! Получай тройку и — прощай стипендия. И Алка тоже попалась. Но Сашка молодец! А вот Жорик хоть бы что! Сидит ухмыляется.
— Какой Жорик?
— А вон, рядом с Алкой, дружок ее. Вот он сейчас обернулся.
— Тот, с кошачьей мордочкой? — спросила Люся.
— Ну да! — Соседка затряслась в беззвучном смехе. — Здорово придумала! В самом деле, вылитый котенок! И глаза, будто масляные. Он и говорит, как мурлычет… А ты у нас недавно?
— Да, я болела.
— Значит, никого еще не знаешь? Ну смотри! Этот вон — в гимнастерке, неподалеку от Саши — староста группы Кравцов. А рядом с ним — комсорг Витя Беленький.
Люся не поняла:
— Почему беленький?
Рядом с Кравцовым сидел и старательно записывал лекцию смуглый темноволосый паренек.
— Такая у него фамилия. А там вон, в первом ряду, с краю — тоже начальство. Профорг! Фарид Ибрагимов. Заноза! Зато рядом с ним — золото-парень: Костя Славин. Перворазрядник! Силища — во! А душа — котенка не обидит. Вот и все наши знаменитости… Тебя-то как зовут?
— Люся.
— Меня — Света. — Соседка дружески толкнула ее плечом. — А то сидим час и не знаем друг друга… — Меня от его лекции, — кивнула она в сторону Бенецианова, — в сон клонит. Честное слово! Как начнет выводить рулады, глаза слипаются. Поэтому я и сажусь на последний ряд. Тут хоть поболтать можно. А что у нас после геологии?
— Не знаю.
— Ну да, ты же всего второй день… Вика! — повернулась она к своей соседке, которая снова строчила записку. — Что у нас после геологии?
— Практика по минералогии, кажется.
— А, Петруша камни принесет.
— Петруша?
— Это ассистент Воронова, — пояснила Света, — Петр Ильич Ларин. Практику ведет. Симпатяга! Правда, шибко умного любит из себя строить. Ну, да мы его раскусили: покричит, покричит и остынет. Ты ему только не перечь. А этот вон пижон, между прочим, в расписном галстучке, — его родной братец. Так что, в случае чего… Недаром Вика полтетради на записки извела. А в общем, практику я люблю. Сама увидишь…
***
Обстановка на практических занятиях была совсем иная. За несколько минут Петр Ильич рассказал о новых минералах, и все разбились на группы, взяв по лотку образцов. Теперь можно было делать что угодно: смотреть минералы, читать учебник, обсуждать последние факультетские новости, даже писать письма. В процесс «самостоятельной работы над каменным материалом» Петр Ильич не вмешивался.
Люся подсела к Светлане и, заглянув в лоток, выбрала там два блестящих кроваво-красных камня. «Прустит» и «пираргирит», — значилось на этикетках. «Так… Цвет ярко-красный… Еще бы! Спайность отчетливая… Это понятно. Блеск алмазный… А это что значит?»
— Света, как понимать алмазный блеск?
— Этого нельзя понять, — заявила Света. — Серьезно! Так Петруша и сказал прошлый раз: объяснить это словами невозможно. Ты вот знаешь, какой бывает соленый вкус? Знаешь! А сладкий? Тоже знаешь! А вот объясни, какая между ними разница? Не можешь? Так и тут. Просто привыкнуть надо. Он так и сказал: через два-три занятия привыкнете. Только я до сих пор не разбираю, где стеклянный, где алмазный. Попробуй, отличи! Верно, девочки? — обратилась она к сидящим рядом Наде и Любе, двум неразлучным подругам, которые, как заметила Люся, повсюду ходили за Светой, не отставая от нее ни на шаг. Те поспешно согласились.
— Но, вообще-то, все это ерунда! — снова заговорила Света. — Главное — формулы вызубрить и всякую там спайность и твердость. Эх, знать бы мне минералы, как Сашка. Ни о чем бы не надо было думать.
— Он знает?
— Еще бы! У него отец геолог. И сам где-то по Сибири года два с ним лазил. А минералов там навалом.
— Вот как! — Люся отыскала глазами Сашу. Он стоял у окна с Иваном и Костей Славиным. Они о чем-то ожесточенно спорили.
— А я вам говорю, что дело совсем не в этом! — доказывал Саша.
— Так давай спросим Петра Ильича, — предложил Иван.
— Давай.
— Петр Ильич, — обратился Костя, — скажите, почему все атомы в природе соединены друг с другом?
— То есть?
— Ну, почему вокруг нас — минералы, всякие предметы, вещи, а не отдельные атомы?
— Но это же элементарно! Атомы образуют ионы. А поскольку заряды у них разноименны, то, естественно…
— Это нам понятно, — сказал Иван. — А почему атомы образуют ионы?
— Как почему? Разве вы не знаете, что атомы металлов, например, могут терять часть своих электронов и превращаться, таким образом, в положительно заряженные катионы, а неметаллы, наоборот…
— Это мы тоже знаем. А почему они теряют электроны? — допытывался Иван.
— Да. Оставались бы себе нейтральными, со всеми своими электронами, — заметил Костя.
— Ну, такова уж природа атомов. Таковы их свойства, так сказать.
— Но должна же быть, все-таки, причина, — не отступал Саша.
— Гм… Причина! — Петр Ильич бросил карандаш на стол. — Причина, безусловно, существует, известная или еще не известная науке. Но мы с вами не физики, чтобы вникать в такие тонкости.
— Просто интересно…
— Интересного на свете много. Но нельзя объять необъятного, — улыбнулся Петр Ильич. — У нас и своих проблем больше чем достаточно. Давайте не отвлекаться. — Он снова уткнулся в рукопись.
Ребята вполголоса продолжали спорить между собой. Света рядом с Люсей бубнила под нос формулы. Так прошло с полчаса.
Но вот Светлана с шумом захлопнула учебник:
— Не могу больше. Скучища!
— Нет, почему же? — сказала Люся. — Вот смотри. Сначала мне казалось, что прустит не отличить от пираргирита. Оказывается, можно. Пираргирит темнее. Значительно темнее!
— А аргентит с халькозином?
— И аргентит от халькозина можно отличить. Видишь эти зеленые налеты? Вот здесь. И тут. И на этом образце. Только на халькозине…
Света махнула рукой:
— Все равно — муть! — Она зевнула. — Я где-то читала, что иностранный язык можно сейчас учить во сне. Вот бы минералогию так же! Верно, девочки?
Надя с Любой согласно кивнули. Света взглянула на часы:
— Ну, еще немного. Зато на математике… Вот где потеха будет!
— Почему потеха? — удивилась Люся.
— Увидишь…
***
Высшая математика… Люся еще в школе прониклась уважением к этой науке всех наук и сейчас, перед лекцией, думала лишь о том, как бы сесть поближе к доске.
В аудитории было еще пусто, и она положила сумочку в первом ряду. Но Света потянула ее за рукав:
— Зачем? Пойдем назад! Там свободно. И другим девчонкам займем.
— Как назад? Это же математика.
— Ну и что? Цоя ты не видела! — и, поймав недоуменный взгляд Люси, — ой, забыла! Конечно, ты его не видела. Вот и слушай меня. Пойдем назад! А здесь и посмеяться нельзя, и от смеха не удержишься.
Люся ничего не понимала:
— Нет, я все-таки сяду здесь.
— Как хочешь.
В первом ряду положили свои книги Саша, Иван и еще несколько ребят. Остальные с боем занимали задние столы.
Едва прозвенел звонок, Люся вынула из сумочки тетрадь и оглянулась на дверь. Там еще толпились ребята. Никто из них, казалось, и не собирался входить в аудиторию.
Так прошло две-три минуты. Неожиданно все хлынули на места. В распахнутую дверь как-то боком, сутулясь, вошел немолодой худощавый мужчина в больших роговых очках и с пузатым портфелем под мышкой. Волосы его были взлохмачены, пиджак и брюки сильно выпачканы мелом. Он быстро прошел к кафедре, бросил па стол портфель и громко, стараясь перекричать стоящий в аудитории шум, проговорил:
— Здравствуйте, товарисы!
— Здравствуйте, товарищ Цой, — ответил нестройный гул голосов.
После этого Цой подошел к доске и, не оборачиваясь к аудитории, как бы в раздумье произнес:
— На цем зе мы с вами остановилис?
И так как никто ему не ответил, он взлохматил всей пятерней и без того взлохмаченные волосы и решительно объявил:
— Возьмем эту вот теорему. — И руки его быстро замелькали по доске, выписывая буквы и цифры.
Но что это за теорема? Что тут дано и что требуется доказать? Люся с надеждой ожидала объяснений Цоя. Но тот все писал и писал, и вот уже начал стирать написанное. Тогда Люся решила поскорее переписать в тет- радь, чтобы разобраться после. Но Цой писал невероятно быстро. При этом почти ничего не объяснял, а только ерошил время от времени волосы и громко вопрошал:
— Так, ум-м? — последний звук он произносил бесподобно, с резким свистящим придыханием, напоминавшим шмыганье носом, что неизменно вызывало смех в аудитории. Цой не обращал на это ни малейшего внимания.
— Так! — отвечал он сам себе после небольшой паузы и тут же добавлял: — Посли дальсе!
И снова на доске выстраивались длинные ряды формул. И снова Люся не успевала переписывать их в тетрадь. Наконец, исписав больше пяти страниц, ничего не поняв и окончательно отстав от Цоя, она беспомощно оглянулась.
Но что это? Многие студенты, оказывается, и не раскрывали тетрадей, а некоторые даже не смотрели на доску. В первом ряду писали только Саша, Иван и Фарид. Люся повернулась к доске. Правая рука Цоя непрерывно выписывала длинные ряды алгебраических выражений, а левая почти сейчас же стирала их. Он продолжал приговаривать:
— Так, ум-м? Так! Посли дальсе.
Люся уже и не пыталась писать.
Вдруг руки Цоя остановились. Он отступил на шаг от доски и молча уставился на только что написанные строки.
— Цто зе у нас получилось, ум-м? — шмыгнул он громче обычного, и Люся невольно улыбнулась.
— Цертовссына какая-то… — неожиданно сказал себе Цой под громкий хохот всего зала и начал быстро исправлять последнюю формулу. Потом снова отошел от доски и почесал у себя в затылке:
— Сплосная цертовссына!
Смех усилился. А Цой решительно махнул рукой и, подойдя к доске, начал торопливо стирать все написанное прямо ладонью:
— А на церта это вам нузно! Вы зе геологи.
Это было уже сверх всякой меры. Аудитория стонала от хохота. Смеялись все: Смеялся Саша, зажав лицо руками. Смеялся Иван, опустив голову на крышку стола. У Люси от смеха на глаза навернулись слезы.
И только Цой, как ни в чем не бывало, отер руки о полы пиджака («Так вот почему он весь в мелу», — успела подумать Люся) и начал снова выписывать длинные ряды знаков, все чаще повторяя:
— Так, ум-м? Так! Посли дальсе.
Но уже заливался в коридоре звонок, и ребята с шумом вставали с мест, не ожидая, когда Цой допишет последнюю строку, схватит портфель и рысцой побежит к двери, бросая на ходу:
— До свидания, товарисы!
Из аудитории выходили довольные, будто с хорошего веселого спектакля.
— Ну и Цой!
— Во дает! — слышалось со всех сторон, и только Саша с Иваном расстроенно хмурились.
— Совсем запутался! — говорил Иван, сердито вороша листы учебника. — Прошлый раз хоть кое-что было понятно, а сейчас… Даже в книге такого не найду.
Саша махнул рукой:
— Пойдем, Ваня, после разберемся. А в общем-то кончать с этим надо. Так дело не пойдет! Цой нас научит…
— И чего ты, Сашка, бузишь? — неожиданно вступил в разговор подошедший к ним парень с чубом. — Математику сдадим запросто! Вы знаете, как Цой принимает? В прошлом году, говорят, никто ничего не знал, и ни одного завала не было.
— Да что нам до того, как он принимает! — возразил Саша. — Ты это, Колька, брось! Какой толк, если знать ничего не будем! Сам-то ты понял что-нибудь сегодня?
— Я? Очень нужно! Пусть в этой мути физматовцы копаются. Они же вообще… — Колька выразительно крутнул пальцем у себя над головой.
— Нет, Краев, не скажи так! — вмешался Фарид Ибрагимов.
К Люсе подошла Светлана:
— Ну как, здорово?
— Здорово-то здорово. Но разве можно так, на математике?..
— Ладно хоть на математике отдыхаем. А то в физике— разбирайся, в химии — разбирайся, минералогию — зубри!
— Так и в математике придется разбираться.
— Нет, у нас математику за предмет не считают. Слышала, что Колька говорил? А ты в какую секцию запишешься?
По физкультуре?
— Да … Мы все в гимнастическую записались.
— Ну, и я с вами. Я занималась немного гимнастикой.
— А для меня это — гроб! Хуже минералогии. На брусьях ведь заставляют. Ну, пойдем в раздевалку.
***
После небольшой разминки ребята пошли к перекладине, а девушки остались у брусьев. Тренер Ольга Никитична усадила всех на скамеечку вдоль стены и, заложив руки за спину, медленно прошлась перед ними:
— Повторим упражнение, которое разобрали на прошлом занятии. Сейчас я покажу вам еще раз. — Она подошла к брусьям и медленно, не переставая делать пояснения, проделала все упражнение.
Девушки внимательно следили за ее движениями.
— Теперь в темпе! — Она рывком послала ноги вперед и так стремительно перенесла их через верхнюю жердь, что Вика даже ойкнула и толкнула Люсю в бок.
Люся кивнула:
— Хорошо!
Отойдя от брусьев, Ольга Никитична поправила прическу:
— Начали! — Она посмотрела на притихших девчат. — Давайте, Горюнова.
Света неловко, пригнувшись, подошла к брусьям и, поплевав на руки, ухватилась за жердь. Брусья жалобно скрипнули.
— Ничего себе! — засмеялся кто-то из мальчишек. Света сильно раскачалась, подбросила ноги вверх и… мешком свалилась на мат.
Мальчишки загоготали. Ольга Никитична помогла ей встать:
— Ничего! Еще раз попробуем.
— Нет уж, пусть кто-нибудь другой пробует! — Света, красная от смущения, вернулась на скамейку и села рядом с Люсей.
— Тогда давайте вы! — пригласила Ольга Никитична Вику.
Та легко сделала первую часть упражнения, но перевернуться не решилась и только с помощью Ольги Никитичны перекинула ноги через жердь.
— Ничего! — подбодрила ее преподаватель. — Теперь Крылова!
Но Люба лишь подтянулась, поболтала немного ногами и спрыгнула с брусьев. Ребята смеялись все громче.
Подошла очередь Тане. Она медленно приблизилась к брусьям и остановилась. Чувствовалось, что ей это тоже в новинку.
— Вам помочь? — предложила Ольга Никитична.
— Нет-нет! Я сама. — И Таня выполнила упражнение, не пропустив ни одного элемента. Лишь мелкие капли пота на лбу да учащенное дыхание показывали, как трудно далось ей это. Света чуть слышно вздохнула.
Алла и Надя сделали упражнение без труда: видимо, занимались гимнастикой давно. И все же движения их были неуверенными. Зато когда к брусьям подошла Наташа и свободно, без малейшего напряжения взвилась в воздух, прочертив ногами стремительную кривую, а затем замерла на нижней жерди, четко выбросив в сторону руку и до предела оттянув прямую, словно выточенную, ногу, Люся невольно залюбовалась чистотой се движений и всей ее безукоризненно сложенной фигурой.
Наташа сделала изящный соскок и не торопясь прошла на свое место, не обращая внимания на восторги с противоположного конца зала.
— Ну, а вы, кажется, в первый раз? — обратилась Ольга Никитична к Люсе.
Люся встала.
— Сможете выполнить упражнение?
— Да, когда-то я делала его.
Люся нерешительно переступила с ноги на ногу. «Не надо слишком стараться», — сказала она себе. Но знакомое волнение уже заставило привычно подтянуться. Руки машинально ухватились за жердь. И как только ноги оторвались от пола и послушно пошли вперед, тело помимо воли вытянулось в упругую струну, а руки плотно прижались локтями к бокам, готовые бросить его ввысь.
Мгновенная выдержка. Щемящий холодок в груди… Затем — толчок! И ноги, не теряя упругости, перелетают через жердь. Глубокий вдох. Руки выпрямлены. Голова чуть откинута назад. Теперь на другую жердь! Но это движение отработано до тонкостей. Правая нога, не разгибаясь, идет назад. Рука — в сторону. Все!
Выдержка в полсекунды, и Люся, соскочив на пол, пошла скамейке. В зале тишина. Оттуда, со стороны мальчишек — ни звука. Но Люся видит, как они обмениваются взглядами. Значит, получилось неплохо. Так всегда бывает, когда не стараешься.
К ней подошла Ольга Никитична:
— Очень хорошо! Надеюсь, вы займетесь у нас гимнастикой серьезно.
Из раздевалки Люся поторопилась к выходу, но путь ей преградил Валерий:
— Прошу прощения!
Люся удивленно подняла брови. В руке Валерия был красный цикламен, который он, видимо, только что сорвал.
— От имени мужской половины группы! — торжественно протянул он цветок Люсе. — В знак того, что мы понимаем толк в совершенстве и можем ценить прекрасное.
Люся попятилась.
— Уверяю вас, это словно специально к вашему платью…
— Спасибо, но, по-моему, он больше подойдет к вашему галстуку, — отказалась Люся.
— Ну как, съел? — захохотал Колька Краев. Но Валерий и не подумал смутиться:
— Цветок, предназначенный очаровательной особе, я готов хранить вечно.
Люся отыскала среди ребят Сашу и подошла к нему:
— Ты не дашь мне свои конспекты… на дом?
— Конспекты? Пожалуйста! — Он с готовностью вынул из сумки стопу тетрадей. — Какие тебе?
— Все. У меня ведь ничего нет…
— Все?!
Люся покраснела:
— Не сразу, конечно. Сначала те, которые тебе не нужны…