Команда Хэйга критиковала хунту в Буэнос‑Айресе за неспособность собраться с мыслями и принимать последовательные решения. Однако зачастую точно такого же обвинения заслуживал и образ действий Вашингтона. Том Эндерс не сумел осознать серьезность вопроса, подчиняя его, как и Джин Киркпатрик, диктату антикоммунистической стратегии в Латинской Америке. Непонимание Рейганом собственных трудностей, неуклюжие манеры Министерства иностранных дел США в попытках развить начинаемые им и сменявшие одна другую мирные инициативы, блуждание между «беспристрастностью» и «тенденциозностью», антипатия по отношению к мирным усилиям со стороны ООН, фиаско с вето Киркпатрик, вопиющая несогласованность между ключевыми фигурами, формировавшими американскую политику, – все это указывало на плохую совместимость исполнительной машины с потребностями современных международных взаимоотношений, не говоря уж о возможных требованиях обстановки в условиях ядерной конфронтации. Многие американские должностные лица, проинтервьюированные при сборе материалов для данной книги, с поразительной откровенностью высказывались в адрес слабостей и упущений американский внешней политики, вскрытых в связи с Фолклендской войной. «Мы неправильно поняли Британию, неверно оценили Аргентину, показали себя полными дилетантами в ООН, закончили свой выход, не принеся никому удовлетворения и ухитрившись задеть всех и всякого», – признавался один американский посол. Западный альянс имеет предостаточно оснований вопрошать, извлечены ли из этого хоть какие‑то уроки.
Если Фолклендская война началась отчасти из‑за неспособности британских гражданских служб адекватным образом определять и выполнять свои функции, противостояние подарило чиновникам новое понимание цели. Механизм, введенный в действие в Уайтхолле 4 апреля, весьма примечательным образом проработал без сбоев и неполадок до самого конца войны. Премьер‑министр создала военный кабинет, не только включавший в себя ключевые учреждения, – ведомства международных отношений и обороны, но и отменным образом защищавший ее с политических флангов. Уайтлоу и Паркинсон представляли важные сектора в правительстве и партии, но не вмешивались в процесс ведения кампании. Включение в государственную команду ближних сподвижников сэра Майкла Паллизера наряду с сэром Робертом Армстронгом, сэром Энтони Аклендом и Робертом Уэйд‑Гери, позволяло премьер‑министру поддерживать контакты с невключенными учреждениями, а также помогало шире и дальше видеть внешнюю ситуацию, каковой аспект мог бы иначе оказаться утерянным. Военная машина была маленькой, но эффективной как с политической, так и с административной точки зрения. Постоянные упоминания миссис Тэтчер о «фолклендском духе» после возвращения к миру демонстрировали так хорошо известное страстное желание всех премьер‑министров в мирное время административно‑управленческой и политической простоты периода войны. Как не походила та легкость на запутанные сети возни у власти и переговоров, являющиеся нынешним уделом правительства.
|
|
Военную иерархию тоже вполне удавалось интегрировать в механизм руководства. Кабинет постоянно и внимательно выслушивал консультации начальников штабов и военной бюрократии. Приглашения в Чекерс – примерно раз в неделю – позволяли руководству вооруженных сил принимать участие в неформальных дебатах по поводу ведения войны, хотя решения принимались по большей части в узких кулуарах с участием только кабинета, сэра Теренса Левина и сэра Джона Филдхауза. Ключевым моментом в налаживании и поддержании в рабочем состоянии цепочки командования являлся успех Левина, сумевшего заручиться доверием премьер‑министра, а также его личная дружба с Филдхаузом. Как Парсонз обеспечил себе повышение плодотворными действиями во время Фолклендского кризиса, так и Левин очутился вверху списка возможных кандидатов на пост нового министра обороны – необычайная честь для начальника штаба обороны. Начальники штабов родов войск тоже получили примечательную и едва ли не зловещую, но сенсационную возможность принимать военные решения, не оглядываясь на стоимость. Впервые за два десятилетия британское правительство полностью отложило в сторону экономические науки. «Какой груз это с нас сняло, – говорил старший чиновник Министерства обороны. – Мы ничего не просили у Министерства финансов, а только говорили, что нам нужно». Рост расходов на войну просто заносился в соответствующие графы бухгалтерского баланса казны.
|
|
Разведывательное сообщество комитет Фрэнкса (см. Приложение «D») лишь слегла «нашлепал по попке», хотя и пожурил в итоге его машину, каковая «работала слишком пассивно». В нашем повествовании мы уже обращались к теме опасной тенденции все больше полагаться на электронную и радио– и радиотехническую разведку в ущерб агентурной. Одним из результатов сего, отмеченным в большинстве источников по западной разведке, стало понижение статуса доверия «живой разведке» на местах и повышение значимости «анализа и оценки» в штабе, где сделанные выводы порой необъективны, ибо искажаются за счет каких‑то особых соображений и местнических интересов. Когда ведомственные приоритеты оказывают прямое влияние на анализы и оценки исходного материала, передаваемые министрам, очевиден риск блокирования свободного потока данных или его направления в другие русла. В случае Британии с господством Министерства иностранных дел над машиной ОКРС мы видим классический пример такой опасности. Разведывательный штаб можно извинить за неспособность предсказания преждевременного вторжения Анайи, хотя такая возможность и просматривалась. Однако службам разведки следовало бы, по крайней мере, находиться в курсе планов агрессии, намеченной в том же году, но позднее. Когда аргентинская хунта приняла решение упредить любой шанс посылки британцами военных подкреплений в Южную Атлантику – вероятно, 26 марта, – разведывательные механизмы отреагировали споро. Всегда существовало понимание непреложного факта – если устраивать гонку «кто быстрее», Британия заведомо не сможет достигнуть Фолклендских островов одновременно с Аргентиной.
|
|
Многим видится более тревожным этакое «коммуникационное окно», возникновение которого отмечалось утром и во второй половине дня пятницы, 2 апреля. Как будто бы в результате скверных погодных условий, британское правительство оказалось не в состоянии связаться с «вахтовым» контингентом на Фолклендских островах с момента начала аргентинского вторжения и вплоть до полной капитуляции подразделения. Известно, что после какого‑то момента радиостанция и телеграф очутились в руках противника. Но альтернативного варианта связи и каналов получения информации не существовало, а потому первые новости о кризисе поступили исключительно из Буэнос‑Айреса и по крайней мере через семь часов после случившегося. В результате британский кабинет не имел возможности заявить об ответном шаге. Он попросту не знал, что в действительности происходит и не был в состоянии осуществлять руководство ситуацией. Как мрачно заметил один министр: «У нас не было сведений даже для того, чтобы (основываясь на них) подать в отставку».
«Обрыв линии коммуникаций» есть самый главный ужас ядерной стратегии. Ракетная система агрессора всего‑то и должна выбить ключевые звенья в информационной сети, как у министров не окажется достаточного количества данных для ответных мер. В 2 часа пополудни дня аргентинского вторжения, через шесть часов после завершения захвата территории, британский кабинет все еще продолжал рассматривать подобную ситуацию как гипотетическую. Лишь только вечером правительству удалось получить официальные сведения для одобрения ответных мер. Возможно также, однако, влияние фактора, связанного с трудоемким процессом отправки в дальнее плавание кораблей. Фолклендская война может показаться мелочью в сравнении с обменом ударами с помощью межконтинентальных ядерных баллистических ракет. Но факт остается фактом – началась она с длительного периода паралича принимающих решения органов.
Война СМИ
Одним из вызвавших наиболее горячие споры моментов является отношение к СМИ в войне Уайтхолла. Если говорить о характере освещения Фолклендской войны в Британии, то она вполне заслуживает звания наиболее противоречивого конфликта с 1945 г. С самого начала, в силу наличия единственного способа добраться до островов, – присутствовать в составе оперативного соединения, – показ противостояния с британской стороны находился полностью в милости Министерства обороны. Естественно, тут не оставалось никакого простора для независимой экспертизы. Королевские ВМС, традиционно высоко ценившие неприкосновенность своей «частной сферы» и не имевшие прежде большого опыта общения со СМИ, поначалу однозначно отказались выделить для репортеров место на кораблях оперативного соединения. После горячих дебатов между Флит‑стрит[570]и Министерством обороны и ввиду личного настояния премьер‑министра аккредитацию получили три британских телерепортера, две группы телевизионных операторов, два радиорепортера, два фотографа и пятнадцать корреспондентов газет, каковые и отбыли в поход в составе оперативного соединения на борту «Канберры», «Гермеса» и «Инвинсибла».
Большинство случаев несогласия между Министерством обороны и СМИ как в походе, так и на родине стали следствием целостной политики или плана в части освещения войны британской стороной. Как позднее признавался начальник главного морского штаба: «Наша кривая приобретения навыка ближе к окончанию [войны] постепенно поднималась». Компанию корреспондентам в оперативном соединении составляла команда гражданских сотрудников Министерства обороны по взаимоотношениям с общественностью, обычные функции которых сводились единственно к ответам на телефонные звонки в своем ведомстве или к организации визитов в его структуры. Работники оборонной службы не разбирались ни в нуждах СМИ, ни в военных делах и не смогли заслужить уважения ни корреспондентов, ни – что куда важнее – старших офицеров оперативного соединения. Их вкладом в дело освещения событий войны были только попытки держать под контролем поток исходящих сообщений в соответствии со становившимися все более хаотичными ограничениями. Когорта сотрудников прессы на бортах кораблей испытала изрядное разочарование, когда стало ясно, что получить заметно более широкую информацию о происходящем куда проще в Лондоне по каналам Министерства обороны, чем находясь на месте.
Раздражение СМИ в Лондоне проистекало первоначально из‑за отсутствия новостей от оперативного соединения. С отплытием последнего в Южную Атлантику все брифинги по обстановке были прекращены, хотя позднее возобновились под давлением пресс‑атташе Даунинг‑стрит, Бернарда Ингема, с трудом скрывавшего презрение в отношении того, как действовало Министерство в плане предоставления информации СМИ. Никакого снаряжения для передачи телевизионных роликов на суда не погрузили. Редакторы во все большей степени опасались, что Министерство обороны просто использует их для распространения дезинформации, особенно после того, как за двадцать четыре часа до начала морского десантирования в Сан‑Карлосе сэр Фрэнк Купер убедил их, будто никакой «высадки в духе дня «Д»[571]на Фолклендских островах не будет.
Выбор руководством Министерства в качестве спикера Йэна Макдоналда, в своих выступлениях по телевидению походившего больше на некую старую деву, а не на представителя правительства, придал привкус этакой эксцентричности действу, без того казавшемуся лишь мешаниной из нерешительности и некомпетентности. Отсутствие телевизионных роликов объяснялось техническими причинами – невозможностью передавать их без вмешательства в нормальную работу жизненно важного электронного оборудования на борту британских военных кораблей. Отговорки, выдвигаемые ВМС, воспринимались с известной долей скептицизма, поскольку никто не забыл, как телерепортеры спокойно вещали с судов американского авианосного оперативного соединения в Южно‑Китайском море в мае 1975 г., после падения Сайгона. Во всяком случае телевизионные материалы достигали Англии через две, а то и более недель после освещаемого события – беспрецедентная задержка в истории современных СМИ. Аргентинские ролики выходили свободно и демонстрировали тенденцию доминировать в зарубежных новостях на всем протяжении войны. Никак нельзя отделаться от впечатления, что, учитывая трудности ведения кампании под объективами телевизионных камер, британские власти на родине и на местах намеренно не дали себе труда наладить спутниковые каналы передачи.
Нет сомнения, если бы руководство взяло на вооружение более творческий подход к политике цензуры, в газетах в Британии появлялось бы куда больше ценных сведений и интересных для читателя историй. Когда война началась, обязанности цензоров в оперативном соединении взяли на себя ответственные офицеры соответствующих служб, справлявшиеся с делами вполне споро и эффективно. Однако достигавшие Лондона материалы затем вновь подвергались цензуре через призму несогласованных между собой интересов в структурах вооруженных сил и оборонной бюрократии. В результате многое по совершенно абсурдным причинам пропадало, а другое из‑за каких‑то мелочных придирок доходило до читателя с опозданием. Между тем постоянное сильное давление на Уайтхолл сотрудниками СМИ неминуемо приводило к «утечкам» информации со стороны сотрудников Министерства обороны, Вестминстера и Даунинг‑стрит, так сказать, по личным каналам или же за счет «намеков» корреспондентам‑лоббистам. Зачастую в результате этого достоянием гласности становились действительно крайне секретные материалы. Одним из самых печально известных эпизодов по праву можно считать преждевременное оповещение мира о наступлении британских войск на Гуз‑Грин. Как мы видели, официальное отрицание факта «утечки» принять не представляется возможным. Межведомственное соперничество в войне СМИ тоже отличалось немалой напряженностью.
Если роль Уайтхолла в деле пропаганды войны можно считать искаженной, то действия британских СМИ в ней никак не назовешь достойными похвалы. После стольких лет мирной жизни мало кто из репортеров имел за плечами опыт знакомства с военными делами. Многие из тех, кто совершал плавание на борту кораблей оперативного соединения, чувствовали, как их невежество осложняет взаимопонимание с боевыми офицерами и не приносит им уважения со стороны последних. Поскольку перед отправкой флота многие редакторы сомневались в отношении перспектив начала настоящей войны, откомандированные корреспонденты являлись обычными репортерами новостей, а не специалистами или хотя бы авторами, пишущими на военные темы. Иные оказались физически неподготовленными к тяготам похода в Южную Атлантику и не могли оживить свои репортажи реальными деталями с мест боев на суше после высадки в Сан‑Карлосе. Самый серьезный случай подрыва взаимоотношений между корреспондентами и командованием произошел за несколько дней до последнего британского наступления, когда стало известно о звонке одного репортера другому корреспонденту по гражданской телефонной сети, в ходе которого оба совершенно свободно обсуждали подробности предстоящей операции. Хотя позднее установили факт отсутствия возможности для кого‑то в Порт‑Стэнли стать свидетелем того разговора, бригадный генерал Томпсон пережил немало неприятных минут от осознания возможности прослушивания беседы противником и даже собирался изменить планы операции. С того момента всем корреспондентам строго запретили присутствовать на совещаниях и летучках командования уровня бригады или входящих в нее подразделений, а доверие к журналистам пошатнулось навсегда.
На родине с самого начала войны британская пресса доказала свою несостоятельность в плане самоцензуры. На страницах газет мелькали статьи с постоянными размышлениями в отношении следующих шагов британских военных – первую скрипку тут играли легионы отставных адмиралов и генералов. Любые скрупулы любопытной информации, как те же сведения о тенденции аргентинских бомб не взрываться, тут же публиковались без всякой оглядки на опасность навредить операции. Газеты объявляли о высадке групп САС и СБС на Фолклендских островах, зачастую пользуясь ненадежными американскими «источниками». Пресса обсуждала возможные даты старта британского наступления так, точно обязанность заботиться о безопасности являлась исключительно проблемой Министерства обороны. Причина – хотя не оправдание – подобной тенденции кроется на самом‑то деле в избытке цензуры. В недели после отправки в плавание оперативного соединения некоторые «желтые» газеты, особенно «Сан», стремились ввести читателей в транс безоглядной воинственности. Максимального размаха по части низкопробности кампания этой газеты достигла в инициативе «Помоги «Сайдуиндер»[572]и в соревнованиях в том, кто выдумает более оскорбительную шутку в адрес аргентинцев. В общем и целом британская пресса не смогла отложить в сторону нормальные правила соревновательной публицистики мирного времени под влиянием требований войны. Представляется весьма обоснованным решение применять в будущих конфликтах с британским участием уведомления «D», или «оборонных рекомендации», запрещающие газетам выпускать репортажи с использованием засекреченных сведений или же строить догадки по вопросам, могущим навредить военным.
Оправдать такие шаги могло, однако, только наличие куда более тонкой и доверительной политики связей с общественностью в структуре Министерства обороны. Можно надеяться и не выглядеть при этом безнадежным мечтателем на появление в Министерстве более высокого пошиба чиновников по вопросам взаимоотношений с гражданскими сферами. Одним из разумных курсов стало бы более широкое привлечение боевых офицеров для работы со СМИ во время войны. Безусловно, самыми лучшими сотрудниками по связям с общественностью оказывались офицеры, откомандированные для занятия этим делом отдельными частями на поле боя. Кажется невероятным, почему значение работы с корреспондентами новостных изданий и каналов не получило должного признания задолго до высадки десанта в Сан‑Карлосе и почему старший офицер – по крайней мере в звании полковника – не был отправлен на юг для непосредственного курирования подобных вопросов. После войны Министерство, похоже, признало данное упущение перед особым комитетом палаты общин по вопросам обороны. Понимает ли Уайтхолл критически важную роль пропаганды и взвешенной гласности, в особенности в ограниченных конфликтах, мы увидим или не увидим в будущем.
Война политиков
Насколько война стимулирует исполнительную ветвь правительства, настолько же она демонстрирует тенденцию ослаблять законодательную. В ходе Фолклендского конфликта даже полный кабинет порой оказывался словно бы брошенным на ничейной земле между двумя этими составляющими властных структур. Кабинет каждый вторник аккуратно информировали о процессе продвижения и о достижениях оперативного соединения, однако скрывали от него любые сведения, которые «в случае рассекречивания повлекут за собой людские потери». Специальные сессии собирались на Даунинг‑стрит только тогда, когда военный кабинет ощущал необходимость получения поддержки: 2 апреля перед отправкой в поход оперативного соединения, 5 мая для одобрения перуанского предложения и 18 мая с целью выступления с разъяснениями начальников штабов за трое суток до старта десантной высадки в Сан‑Карлосе. Однако полный кабинет ничего не слышал о разночтении во мнениях, возникших в военном кабинете (если только слухи), а потому не мог всерьез оспаривать его коллегиальных решений. Вероятно, военный кабинет больше оглядывался на членов парламента тори с задних скамей, чем на чиновников правительства за пределами своего круга.
Между тем парламент оказался в роли огорченного аутсайдера. На протяжении стольких лет члены палаты общин с презрением отвергали рекомендации и политику Министерства иностранных дел, кидались рьяно осуждать деятельность заместителей министров, при этом и пальцем не пошевельнув, чтобы узнать побольше о проблеме Фолклендских островов. Даже те, кто выступал за дипломатический компромисс будучи при должности, высказывались против него с целью набрать политических очков, будучи в оппозиции. Бездумные нападки членов парламента вроде Питера Шора и сэра Бернарда Брейна на Николаса Ридли в зале нижней палаты в декабре 1980 г. стали весомым вкладом в несостоятельность и провал дипломатии. Бомбардировка вопросами Ричарда Люса в палате общин 30 марта 1982 г., несомненно, подтолкнула Буэнос‑Айрес к ускорению вторжения. Печально знаменитые субботние дебаты 3 апреля стали свидетелями приступов истерии, вполне достойных военного совета Галтьери. Антагонистическая структура парламента Британии не допустила возникновения атмосферы информированной озабоченности, столь важной и столь необходимой для достижения дипломатического урегулирования спора вокруг Фолклендов. Когда оперативное соединение вышло в море, члены парламента кинулись в крайности – одни захлебывались от воинственной восторженности и победного энтузиазма, а другие бросились оказывать любое сопротивление силовым методам. Ни то, ни другое не назовешь в особенности ценным в деле оказания помощи нарастающего давления на Аргентину, каковое способствовало бы достижению договоренностей по решительному прекращению войны. Вполне очевидны факты: военный кабинет гораздо чаще демонстрировал признаки перенапряжения и лихорадочных поисков какого‑нибудь действия, когда палата общин заседала, – как в неделю до Гуз‑Грина и после Фицроя, – чем тогда, когда она временно уходила на покой.
Часть ответственности за такое ущербное положение несет и само правительство. Ни палата общин, ни какой‑нибудь из ее комитетов не шел, так сказать, на траверзе высшей государственной мысли, как обстояло бы дело в подобном случае с комитетом Конгресса в Вашингтоне. И в самом деле, как рассказывают, американским политикам британское Министерство иностранных дел, да и собственное на брифингах, говорило больше, чем министры членам парламента в отчетах с кафедры в Лондоне. Единственным информационным шагом правительства в направлении парламентариев стало предложение премьер‑министра устраивать конфиденциальные планерки для партийных вождей оппозиции. Майкл Фут отверг его, поскольку опасался потерять свободу действий. Согласие выразили только Дэйвид Стил и Дэйвид Оуэн. В результате дебаты в палате общин на протяжении переговорной фазы наглядно показали плохое знание предмета членами парламента. Тот же самый порочный круг секретности питал политическую инерцию, сыгравшую крупнейшую партию в оркестре генезиса конфликта. Многим людям вполне можно было доверить больше сведений о войне в Южной Атлантике без риска подставить под угрозу безопасность военных операций или дипломатии.
Ну и в конечном счете есть еще премьер‑министр. Политическая фигура Маргарет Тэтчер этакой башней нависает над драмой Фолклендских островов с самых первых шагов и до эйфории финального триумфа. Личность премьера оказывалась вполне под стать ее же порой несколько специфичному чувству меры. Целенаправленность премьера, вера в тщетность переговоров, даже вычурная фразеология в моменты кризисных ситуаций – все, казалось, служило ей броней перед лицом стрел подозрений в отношении опасной и абсурдной авантюры, каковой сулило стать противостояние. «Поражение? Мне не известно значение этого слова!» и «Радуйтесь, радуйтесь же!» прочно укрепились в фолклендском лексиконе. В мире, где привыкли осуждать войну, считать ее отвратительной неуместностью, премьер‑министр твердо постановила: конфликт вокруг Фолклендских островов должен обрести форму благородного дела – принципиального крестового похода. Чаяния премьера, несомненно, отвечали настроениям нации и пленяли тех, кто работал рядом с ней. Все участники, проинтервьюированные для написания этой книги, делали сходные высказывания: «Это была война миссис Тэтчер. Она сплотила нас для нее [войны]. Казалось, у нее никогда не было сомнения в отношении избранного курса. Она приняла риск на себя и победила. Она превратилась в замечательного военного вождя».
Повезло государствам, имевшим таких лидеров во времена конфликтов, но есть, безусловно, известные преимущества у лидеров, прежде всего стремящихся избежать вооруженных столкновений. Некоторые критики миссис Тэтчер указывают, что именно ее Уайтхолл и ее кабинет ввели в заблуждение аргентинцев, создав у них ощущение, будто им удастся безнаказанно вторгнуться на британскую территорию. Другие считают отправку в поход оперативного соединения после вторжения в сущности неоправданно дорогостоящим предприятием и несоразмерной реакцией в обстановке, где ничто не угрожало ни границам, ни экономическим интересам Британии. Оперативное соединение было, вероятно, необходимым средством для спасения тори на следующих всеобщих выборах или, по крайней мере, – как палочка‑выручалочка администрации Тэтчер перед лицом неизбежного крушения. Однако подобные вещи не должны становиться причиной войны,
Миссис Тэтчер не уйти от признания своей доли ответственности за поражение на начальном этапе. Премьеру не нравился план последней попытки Ридли разрешить проблему Фолклендов с помощью дипломатического компромисса. Она не понимала, чего он хочет достигнуть и чего опасается. В то же самое время Тэтчер никогда не считала нужным усилить оборону Фолклендских островов даже в свете провала инициативы Ридли предостережений Каррингтона. Она слишком хорошо сознавала угрозу со стороны своего же партийного правого крыла в случае согласия на дипломатические уступки и компромисс, но в то же время не хотела и платить экономической цены за военную готовность. Фактор нехватки опыта в вопросах обороны и международных отношениях осложнялся обстоятельством отсутствия согласия премьера с лордом Каррингтоном и Джоном Ноттом. На Даунинг‑стрит, совершенно очевидно, очутились куда более уязвимыми перед лицом внешнего кризиса, чем следовало.
Даже самый опытный премьер‑министр все равно находится в зависимости от соответствующих служб в плане поставляемой ему информации. В первые месяцы 1982 г. ОКРС не снабдил миссис Тэтчер особыми сведениями, позволявшими сделать вывод о неминуемости грядущего кризиса в Южной Атлантике. Когда ее известили об инциденте на Южной Георгии, она быстро снарядила в плавание «Эндьюранс», хотя, похоже, пребывала в сомнениях относительно дальнейших действий в части применения корабля. Миссис Тэтчер отправила в поход субмарины, когда ее предупредили о серьезной опасности для спорной территории в выходные накануне вторжения. И все же только в четверг, 1 апреля, полагаясь на твердость сэра Генри Лича, премьер начала нащупывать свой путь в направлении ответа на угрозу со стороны Аргентины – ответа, полного драматизма и решительности.
Почему миссис Тэтчер не послала ультиматум Аргентине – есть одна из загадок недели перед вторжением, каковая, как известно, до сих пор не дает покоя некоторым из тех, кто присутствовал на различных кризисных совещаниях премьера. Обычно принято считать причиной сего странного пробела взгляд на отправку оперативного соединения как на дипломатический, а не военный ход. По общему мнению многих, даже если бы Британия предупредила Буэнос‑Айрес в самых определенных выражениях о неизбежности масштабной акции возмездия в случае вторжения, хунта все равно не поверила бы. Однако это взгляд в ретроспективе. Есть резон в доводе одного высокопоставленного аргентинского чиновника: «Мы и на минуту представить себе не могли, что вы пошлете оперативное соединение. Знай мы тогда то, что знаем сейчас, скептики встали бы мощной стеной, чтобы выступить против предложения Анайи о вторжении». Никак нельзя отделаться от ощущения, что в ту первую неделю кризиса две страны сползали к войне почти против собственного желания, отчего весь конфликт выглядит лишь более трагичным. В эру доступности «полного спектра коммуникаций» отсутствие обмена ясными и четкими сигналами «не делай этого!» между Британией и Аргентиной просто поразительно – говорит оно никак не в пользу обоих правительств.
Как только миссис Тэтчер убедилась в целесообразности и осуществимости отправки оперативного соединения, премьер заняла твердую позицию. Будучи едва ли не одинокой среди коллег, она с самых первых дней настаивала, что только оперативное соединение, а не дипломатия сможет привести к достижению заявленной кабинетом цели полностью очистить острова от захватчиков и вернуть туда британскую администрацию. Лишь однажды она заколебалась и показала готовность сойти с выбранного пути – во время разгоревшихся в кабинете споров по поводу перуанской инициативы. Во всех же прочих случаях ее твердая уверенность в непременном желании Аргентины добиться своего на военном поприще, полностью оправданная в данном случае, отражала достойную восхищения способность премьера понимать ход мыслей хунты. Хэйг в своем штабе неоднократно высказывался о поразительной и пугающей близости противников в плане их непримиримости. Миссис Тэтчер чувствовала ненадежность политической позиции Галтьери, понимала, что он точно так же не может вывести войска и при этом усидеть у власти, как и она, не пошли Британия в поход оперативное соединение.
Суждение миссис Тэтчер о ее собственной позиции есть вопрос спорный. Если бы она отнеслась к потере Фолклендских островов как к неизбежной трагедии – некоему fait accompli, – приняла бы отставку команды Министерства иностранных дел и мобилизовала всю возможную поддержку со стороны международного сообщества для обеспечения наилучших условий населению островов, она бы, безусловно, перенесла немало болезненных и травмирующих моментов в парламенте. Как бы там ни было, исходя из имеющихся в распоряжении выводов военных о высокой степени риска, связанного с отправкой в поход оперативного соединения, премьер, несомненно, заручилась бы поддержкой большинства в парламенте. Конечно, свои партийные «заднескамеечники» пришли бы в гнев и ярость, однако они едва ли отказали ей в доверии в пользу «фракции оперативного соединения», против которой выступили бы депутаты от партии лейбористов. Рисковать идти на всеобщие выборы при таком раскладе сил для тори равнялось бы самоубийству. Даже сочти нужным миссис Тэтчер подать в отставку, что она бы, как предполагал Уайтлоу, сделала, тори все равно бы удержались на властном верху.