соединиться с Колчаком. Вскоре на двинской участок Северного фронта
прибывают отряды и полки Красной армии, направленные по директиве В.И.
Ленина. Таким образом, директива В.И. Ленина - "организовать защиту
Котласа во что бы то ни стало" - была выполнена.
На Онежском и железнодорожном направлениях останавливают
интервентов, не дают им продвигаться быстро на Вологду отряды латышей,
матросов, рабочих и служащих советских учреждений, вооруженных иногда
старыми берданками (онежский отряд), вместе с отрядами питерских,
московских рабочих, матросов, прибывших на фронт по директиве В.И.
Ленина.
Савинские коммунисты (Плесецкий район) с первых же дней
интервенции вливаются в отряды Красной армии, а затем формируют
красный партизанский отряд, героически боровшийся против интервентов.
Онежские коммунисты организуют бедноту и середняков, формируют
отряд, который затем превращается в целый полк Красной армии.
Церковницкие коммунисты (Холмогорский уезд) создают из
бедняцко-середняцкого населения красный партизанский отряд и вместе с
Красной армией громят интервентов и белых в Тарасове. На Ваге, Пинеге
под руководством коммунистов также создаются отряды, полки, бригады
Красной армии, которые героически сражаются против полчищ интервентов
и белогвардейцев на Северном и других фронтах.
Вологодский губком партии дает директиву послать на Двину
добровольцев в числе 1000 человек, завербованных еще до интервенции.
Северодвинский губком мобилизует часть своей губернской партийной
организации и направляет на двинской фронт. Северодвинские коммунисты
быстро обрастают добровольцами из рабочих, бедняков и середняков, и
вскоре создается Северодвинский полк, действующий на Двине.
Устьсысольский комитет партии (Коми) формирует три отряда из
коммунистов и беспартийных и направляет их на разные участки фронта.
Нужно отметить, что позднее, по директиве ЦК нашей большевистской
партии, на Северный фронт направлялись отряды и полки Красной армии из
северян и выходцев из центральных районов страны. Таким образом, под
руководством ЦК нашей партии, Ленина и Сталина, в борьбе с
интервентами была создана 6-я Красная армия Северного фронта.
Защищать советскую власть до последней капли крови, вышвырнуть
вон с Севера иноземных насильников и грабителей, разгромить
белогвардейщину - вот та задача, которой двадцать лет тому назад была
подчинена вся работа партийных организаций Севера, а также и 6-й
Красной армии Северного фронта.
Ненависть к интервентам и их наймитам - белогвардейцам,
готовность беззаветно жертвовать всем для победы над врагами - вот чем
горели сердца трудящихся Севера, а также преданных партии и Советской
власти командиров, комиссаров, красноармейцев 6-й Красной армии,
сплотившихся под знаменем партии Ленина - Сталина.
Ни недостаток вооружения, ни плохое обмундирование, ни нехватки
продовольственного снабжения, - ничто не могло сломить боевого духа
красных полков и партизанских отрядов, вступивших в борьбу против
численно превосходивших и вооруженных до зубов вражеских полчищ. Плохо
вооруженные, полуголодные и полураздетые, красные бойцы, вдохновленные
единственным желанием победить, вступали в бой с интервентами и
белогвардейцами и наносили им сокрушительные удары (бои на Двине,
Шенкурске, Мехреньге и др.).
За год борьбы с Красной армией Северного фронта интервенты ничего
не добились и вынуждены были отозвать свои войска с нашего Советского
Севера.
В начале февраля 1920 года Красная армия Северного фронта перешла
в наступление по всему фронту и ликвидировала остатки белобандитских
полчищ. 21 февраля 1920 года красные войска заняли Архангельск.
Таким образом был ликвидирован Северный фронт. Бойцы Северного
фронта были направлены на другие фронты - против Врангеля, против
польских панов.
Девятнадцать месяцев Север находился под властью интервентов и
белогвардейщины. Неслыханному террору, грабежу и разорению подверглись
трудящиеся края за это время.
Захватив обильный природными богатствами край, интервенты с
первого же дня начали здесь беззастенчивый колониальный грабеж. Из
архангельского порта ежедневно уходили за границу суда, нагруженные
лесом, льном, пушниной и т. д. Всего за девятнадцать месяцев
интервенции англичане и французы вывезли из Архангельска 2385818 пудов
разных грузов, в том числе одного льна 1 764018 пудов. Стоимость этих
грузов равна 50 миллионам 144 тысячам рублей золотом. Кроме того,
грабители вывезли леса на 100 миллионов рублей золотом. Этим однако не
исчерпывается грабеж интервентов, - они уводили лучшие морские суда,
принадлежавшие советскому народу, тащили за границу наши паровозы,
имущество связи и все, что только можно было стащить, пользуясь
"правом" разбойника.
А убытки, причиненные захватчиками разрушением железных дорог,
сожжением деревень и городов, заводов, разными реквизициями и
конфискациями? Они исчисляются в сотнях миллионов рублей на золото.
Только по одной Архангельской губернии хозяйничаньем интервентов,
по далеко не полным подсчетам, всего причинено убытков на шестьсот
сорок девять миллионов рублей золотом!
А вот то, что не оценивается ни на какое золото.
За время интервенции через тюрьмы Архангельска прошло около 52
тысяч человек - 11 процентов всего населения Архангельской губернии. В
каторжной тюрьме на острове Мудьюге - "острове смерти", как
справедливо называют его, - "побывало" свыше тысячи человек, из них
расстреляно и погибло от болезней свыше 200 человек. В другой
каторжной тюрьме - на Иоканьге - томилось свыше 1200 политкаторжан, из
которых более 300 человек погибло от цынги, тифа и зверски убито
белогвардейскими палачами.
Всего по "статистике" белых было расстреляно по приговорам
военнополевых судов до 4000 трудящихся. А сколько расстреляно без суда
- это остается неизвестным, так как в этих случаях никакой статистики
не велось.
Хозяйство советского Севера было разрушено до основания. Даже
лакеи англо-французского империализма - эсеры, меньшевики, заседавшие
на земском собрании в январе 1920 года, дали такую характеристику
политического и экономического положения Севера: "Промысла (кустарные,
соляные, рыболовные) пали или прекращаются, промышленная жизнь
замерла. Земельный вопрос не разрешен, продовольственный вопрос
находится в ужасном состоянии. Недостаток установленного пайка
сказывается болезненно-остро повсеместно. Семена проедены, и область
ставит под угрозу новый посев. Военные повинности (гужевая и т. п.)
чрезвычайно резко отражаются на сельском хозяйстве, а обязательная
поставка мяса и сена является ударом, подрывающим основы сельского
хозяйства. Дороги пришли в негодное состояние, народного образования
нет, ибо школы либо заняты военным ведомством, либо от отсутствия
ремонта разрушены. Общественное призрение отсутствует".*
(* Из резолюции Архангельского Уездного Земского собрания,
опубликованной в газете "Возрождение Севера" Э 21 от 21 января 1920
года.)
Таковы итоги интервенции на Севере. Такова цена "дружбы"
империалистов к русскому народу, "дружбы", о которой громко объявляли
не прошенные народом "друзья" - английские и французские генералы. Да,
такой "дружбы" никогда не забудет советский народ...
Трудящиеся нашей советской страны помнят слова товарища Сталина о
капиталистическом окружении СССР, об усиливающейся угрозе войны, а
также учитывают и тот факт, что вторая империалистская война началась
без объявления войны, воровским образом. Ведется она фашистскими
странами за передел колоний и порабощение трудящихся. Япония ведет
захватническую войну против китайского народа; Италия захватила
Абиссинию, в последнее время - Албанию, Германия - Австрию, -
Чехословакию, Клайпеду. Германский и итальянский фашизм, при прямом
содействии так называемых "демократических" правительств Англии и
Франции, почти три года вел кровавую войну против испанского народа,
разрушая мирные города и селения варварскими бомбардировками с воздуха
и т. д.
Попустительством агрессорам, политикой невмешательства
"демократических" стран Англии и Франции, блокады и прямого содействия
генералу Франко и германско-итальянским интервентам, шпионажа и
предательства генерала Миаха и других врагов трудящихся; -
сопротивление героического испанского народа было взорвано изнутри. И
сейчас наемники фашистской Германии, палачи испанского народа
расправляются с трудящимися Испании, хотят сделать их покорными рабами
фашистских хозяев. Мировые империалистские разбойники делают в
Испании, Чехословакии, Албании, Клайпеде и Китае то подлое дело,
которое они пытались совершить двадцать с лишним лет назад против
Великого советского народа.
Советский народ, под руководством партии Ленина - Сталина,
разгромил интервентов и показал всему миру пример героической борьбы
против мировых разбойников.
Нет сомнения, что героический испанский, албанский, чехословацкий
и другие народы, как и угнетенные народы других стран, придавленные
сейчас фашистским сапогом, - добьются победы над фашистскими бандами
Германии и Италии, а также другими капиталистическими хищниками.
Героическая борьба китайского народа с японскими самураями, рост
недовольства трудящихся произволом фашизма в Германии, Италии,
ненависть к фашистским захватчикам в Испании, Абиссинии, Албании и
Чехословакии, укрепление народного фронта во Франции и, наконец, такой
фактор, как существование и развитие Советского Союза - отечества всех
трудящихся, говорят о том, что антифашистские силы растут и
развиваются, и что приближается конец фашистским извергам и палачам.
Трудящиеся советского Севера, как и всего великого Советского
Союза, помнят и никогда не забудут злодейского нашествия империалистов
на нашу священную землю.
И если враги Советского Союза посмеют "сунуть свое свиное рыло в
наш советский огород", они разобьют "свой медный лоб о советский
пограничный столб", враг будет разбит и уничтожен на его же
собственной территории. Порукой этому служит то, что наш советский
народ, его героическая Красная армия тесно сплочены вокруг великой
партии Ленина - Сталина, вокруг гениального полководца
коммунистической революции товарища Сталина.
П. Рассказов
ЗАПИСКИ ЗАКЛЮЧЕННОГО*
(* "Записки заключенного" в этом сборнике представляют собой несколько
сокращенный текст одноименной книги, издававшейся в Архангельске.
Книга П. Рассказова имела две части: "Военнопленные" и "Каторжане".
Третья часть книги осталась незаконченной в виду безвременной кончины
автора? эта часть нами опушена. Книга П. Рассказова выходила со
следующим посвящениемавтоа:
"Записки эти посвящаю светлой памяти товарищей по заключению в
белогвардейских застенках холодного Севера, павших жертвами
беспощадного белого террора."
П.П. Рассказов в числе других был взят интервентами в качестве
заложников и увезен во Францию (сентябрь 1919 года), где находился в
тюрьме. Только в 1920 году он был освобожден из французского плена и
вернулся в Советскую Россию. Умер 4 февраля 1922 года.)
От автора
Вооруженная интервенция империалистских государств Запада займет,
безусловно, одно из выдающихся мест в истории Октябрьской революции.
Мне пришлось пережить эти тяжелые, кошмарные дни на русском
севере, в Архангельске, где "союзники" (российского царизма и
капитализма, понятно) своей зверской расправой с рабочими и
крестьянами покрыли себя позором, равного которому не знает
современная история. Десятки тысяч прошедших через тюрьмы, тысячи
расстрелянных, сотни заморенных голодной смертью в местах заключения,
- красноречиво говорят о том произволе, который широко царил во всей
своей страшной неприкрытой наготе. Усеянные могилами тысяч жертв Мхи,
окружающие город Архангельск, леса и болота прифронтовой полосы,
обнесенные колючей проволокой застенки, подземельные карцеры, в
которых страдали и умирали тысячи заключенных; разоренные и сожженные
деревни и города; разрушенное хозяйство края, - вот то страшное
наследство, которое оставили "носители культуры и цивилизации" на
русском севере; тот страшный памятник, который долго будет говорить о
бесчеловечной жестокости и варварстве представителей "культурного"
3апада, мечтавших вкупе и влюбе с отечественными мракобесами,
авантюристами о восстановлении в России сброшенного и разбитого
Октябрем буржуазного строя.
За время хозяйничания в Архангельске русской белогвардейщины и ее
заморских покровителей мне пришлось быть невольным обитателем наиболее
важных мест заключения, и цель моих записок не разбираться в причинах
и следствиях иностранного вмешательства, а лишь поведать, как страдали
и умирали сотни и тысячи жертв белого террора в тех средневековых
застенках, которые были воздвигнуты варварами двадцатого века.
Мне неизвестно, что происходило в Архангельске после того, как мы
вынуждены были его покинуть, но уже только за время со 2 августа 1918
года по 25 сентября 1919 года из трехсот тысяч населения на
территории, занятой "союзниками", 28847 человек, т.е. 10 процентов
всего населения, прошли через одну лишь Архангельскую губернскую
тюрьму, посидели в ее застенках, побывали в ее казематах, около 4000
человек расстреляно по приговорам так называемых "военно-полевых"
судов. 310 человек умерло в заключении от голодного режима, вызвавшего
заболевания цингой и эпидемию тифа, и более 600 человек приговорено к
каторжным работам.
Вот они, страшно-жуткие цифры белогвардейского террора, факты
свирепых расправ объединенной контрреволюции с рабочими и крестьянами
Севера.
В настоящий момент, когда я начинаю эти записки, мы все еще
находимся в заключении в далекой Франции, но и до нас дошло радостное
известие, что авантюра иностранного вмешательства окончилась крахом, и
что почти вся территория России очищена от иностранных и русских
контрреволюционных банд.
Может быть, нам не придется вернуться в советскую Россию,
погибнув в застенках "республиканской" Франции, может быть, мои
записки не увидят света, но я все-таки буду вести их до последней
возможности, пока тлеет жизнь, пока горит еще слабая надежда, что
придет тот светлый миг, когда кончатся наши испытания, и когда мы
вновь вступим на свободную землю России, где гордо реет красное знамя,
пугая одних близостью рокового конца их владычества над миром и
предвещая другим приближение всемирного царства свободного труда.
Франция, остров Груа, форт Сюрвиль.
9 мая 1920 года.
ВОЕННОПЛЕННЫЕ
2 августа. Ясный солнечный день. В три часа заполдень союзная
эскадра подошла к городу. Пристани и набережная Северной Двины
переполнены разодетыми обывателями. Бросается в глаза отсутствие
рабочих, а немногие из них, пришедшие "поглазеть", теряются в общей
массе "чистой" публики. На русских пароходах и судах и в городе
развеваются бело-сине-красные флаги.
От иностранных судов, стоящих на рейде, отваливают катера и
шлюпки. Начинается высадка десанта.
На берегу начинают появляться первые отряды "победителей".
Крупная и мелкая буржуазия, офицерство и чиновничество собрались здесь
играть гнусную роль выразителей мнения русского народа. Еще вчера так
кичившиеся своим национальным самолюбием, сегодня они пресмыкаются
перед железным каблуком империалистов Запада.
Громкое, но не дружное "ура". Преимущественно визгливые и детские
голоса. Колеблются над толпою сотни белых батистовых платочков.
"Победители" торжественно вступают в покоренный город. Едва ли
видели они когда-либо такую легкую "победу". Что могли они
чувствовать, кроме презрения, при виде жалкой толпы продажных рабов.
Кто видел эту омерзительную картину верноподданнических чувств
перед иностранными штыками, тот никогда ее не забудет.
Вскоре по городу ходили уже иностранные патрули. С песнями
маршировали иностранные отряды. Время от времени, то группами, то
поодиночке тащили в тюрьму тех, кто не разделял общего торжества.
В тот же вечер пришлось быть очевидцем этого: по главной улице
города отряд белогвардейцев вел человек десять красноармейцев,
задержанных, по-видимому, в окрестностях. Начальник конвоя -
подпоручик Тамара - нес в руке "трофей победы" - красное знамя,
небрежно связанное узлом. Он держал его большим и указательным
пальцами с таким видом, будто нес что-то слишком грязное и вонючее.
Встречная "чистая" публика одобрительно гоготала и поощряла "героя", и
лишь немногие сконфуженно отвертывались, чтобы не видеть такого
хамства. Высоко вверху, в безоблачной лазури неба, не переставали
назойливо гудеть пропеллеры английских гидропланов...
Спускалась белая ночь. Над зданием губисполкома, занятым новым
правительством, развевался трехцветный флаг монархии.
X x x
Время заполдень. В дверь стучат.
- Войдите.
На пороге появляется молодой человек в русской офицерской форме.
Правую руку держит под козырек, левая лежит на кобуре револьвера.
- Вы господин N?
- Да.
Говорит, заметно волнуясь: совсем, как молодой артист, которому
впервые дали ответственную роль.
- По распоряжению главнокомандующего союзными войсками вы
арестованы.
Приходится "невмешательство" во внутренние дела России испытывать
на собственной шее.
На дворе стоят человек восемь верховых. Немного в стороне, также
на лошади, - английский офицер. Окончательно убеждаюсь в
"невмешательстве".
Тюрьма. На дворе человек сорок арестованных ждут очереди, пока их
примут и разместят по камерам.
Арестованных принимает помощник начальника. Для моей персоны
посылают на квартиру за начальником,
Ничего не понимаю. Является заспанный, недовольный тем, что
потревожили, начальник.
- Арестованный! Под вашу личную расписку.
Предупредительность стала понятной. Невидимому, меня считают за
очень важную персону.
Офицер получает расписку.
- Может быть, кому-либо сообщить, что вы арестованы?
- Совершенно излишне.
Молодцевато звякает шпорами, козыряет, уходит.
Меня отводят в одиночку...
X x x
Не успел осмотреться, как одна за другою открываются обе двери, и
в камеру входят Вячеславов и Мартынов - видные архангельские
меньшевики.
- И вы здесь! - удивляется Вячеславов.
- А где же мне быть?
Оказывается, по поручению партии обходят тюрьму и переписывают
своих членов, чтобы ходатайствовать об их освобождении.
Со мною им говорить не о чем. Уходят. Часа через два вижу в окно,
что переписанных ими освобождают. Делаю соответствующий вывод, что
меньшевики блокируются с правыми течениями и поддерживают союзную
интервенцию.
Проходит с полчаса. Снова открывается дверь.
- Наденьте шапку. Идемте.
Выхожу. На дворе встречаюсь с другими заключенными в шинели
офицерского образца.
Знакомимся.
- Тарновский, подпоручик.
- Где сидите? - задаю обычный тюремный вопрос.
- В комиссарской.
Название "комиссарской" получила одна небольшая камера, до
невозможности переполненная наиболее видными заключенными. В числе их,
между прочим, сидели: Гуляев - председатель Архангельского городского
совета рабочих и солдатских депутатов, Диатолович - секретарь
губернского совета профессиональных союзов, Виноградов - председатель
коллегии по национализации торгового флота, Левачев - председатель
союза рабочих лесопильных заводов и другие.
- Зачем же нас вызвали?
- Сниматься, - просто ответил мой новый знакомый.
Тут только я заметил фотографа - офицера. Нас посадили на стулья,
поставленные к белой тюремной стене, написали на груди номера, щелкнул
аппарат, и наши снимки присоединились к общей, пока еще
немногочисленной, коллекции охранного отделения.
Пожимаем руки и расходимся по своим камерам.
Уже после я узнал, что чести быть сфотографированными удостоились
лишь немногие из общей массы заключенных, - счастливцы. Но немногие из
них впоследствии сохранили жизнь.
В соседней со мной камере, по-видимому, никого не было. Как-то
вечером я услышал, что туда кого-то привели. Вскоре меня вызывают к
"телефону".* (* Имеется в виду перестукивание через стену.)
- Товарищ N?
- Да.
- Вы меня не знаете? Прапорщик Ларионов.
Это было мое первое знакомство, через толстую тюремную стену, с
прапорщиком Ларионовым, имя которого позднее стало знакомым почти
каждому архангелогородцу благодаря той исключительной обстановке, в
которой он был расстрелян.
Теперь же он только что был доставлен в тюрьму из Пинеги, где его
арестовали с частью отряда красноармейцев, которыми он командовал до
переворота.
Вначале, после переворота, когда тюремный режим был выбит из
своей нормальной колеи, обычные прогулки по двору не разрешались, книг
из тюремной библиотеки не выдавали, свиданий с родственниками не
давали. Все это, при неопределенности положения, создавало еще более
тяжелые условия заключения.
Хлеба выдавали по фунту. Но вскоре нашли, что это слишком много,
и урезали наполовину. О приварке говорить не приходится, и с первых же
дней голод дал о себе знать.
Несколько слов о тюремной администрации.
Начальник тюрьмы Брагин. Старый тюремщик. При советской власти
выдавал себя за левого эсера. После переворота маска сброшена, и
Брагин со всей энергией отдается делу служения контрреволюции.
Старший помощник начальника - Лебединец, по прозвищу, данному
заключенными, - Тенденция (его любимое слово). Типичный тюремщик.
Второе прозвище его - Кайзер. Высокий, сухой, с худым, длинным лицом,
обросшим черной бородой, с бесстрастным стеклянным взглядом, он был
воплощением высшей жестокости и бесчеловечности. Впоследствии понес
достойное возмездие от руки одного заключенного.
Второй помощник начальника - Воюшин. Только что назначен
помощником из старших надзирателей. В тюрьме известен больше по своему
прозвищу Шестерка. Это прозвище настолько приобрело права гражданства,
что фамилию Воюшина знали очень немногие. Небольшого роста,
кругленький, суетливый, хам в обращении с заключенными, услужливый и
льстивый перед начальством. До тюремной карьеры служил половым в одном
из архангельских трактиров с темной репутацией и соответствующим
названием Низкий.
Вот уже полторы недели, как я в тюрьме. Дни бегут
однотонно-тусклые, серые, безотрадно-скучные. Каменный мешок давит,
сковывает мысль, волю и энергию. Не камера, а могильный склеп. Лежу на
койке.
Неприятно лязгает замок.
- Кто еще там?
Дверь с треском отворяется.
- Одевайтесь! Да живо! Вещи берите свои и казенные. Выходите.
Мрачным, грязным коридором идем в противоположный конец.
Останавливаемся. За дверью гул многочисленных голосов, но, как только
надзиратель вкладывает ключ в замочную скважину, разговор смолкает,
как по команде.
Переступаю порог. В недоумении останавливаюсь. Камера
переполнена. Люди лежат на столе, под столом, по всему полу до самой
двери, оставляя лишь почтительное расстояние вокруг испускающей
невыносимое зловоние "параши".
- Куда же мне? - в недоумении озираюсь по сторонам.
- У окна есть место.
Пробираюсь, осторожно шагая через лежащих. Кто-то недовольно
ворчит.
Соседи обступают меня с расспросами. Спешат услышать от
"новенького" вести с воли. Разочарованы.
Окна камеры настежь открыты, но запах грязи и пота скученных
человеческих тел кружит голову. Первое впечатление - жить в такой
тесноте невозможно, число заключенных в камере доходит до шестидесяти
человек, при норме в четырнадцать.
Состав новых товарищей по заключению самый разнообразный.
Преобладают матросы с ледокола "Святогор" и военного судна
"Горислава". Невольное внимание обращает на себя мальчик лет
четырнадцати, беженец во время германской войны из Риги. Добывая себе
кусок хлеба, работал писцом в какой-то красноармейской канцелярии и за
это "преступление" засажен в тюрьму.
Здесь же впервые встречаюсь с Терехиным - председателем судового
комитета на "Святогоре". Высокий, скромный, с добрым выражением глаз.
Больше молчит... Впоследствии его приговорили к смертной казни. После
приговора почти месяц сидел в камере "смертников" в ожидании
расстрела.
Раз даже повели его на расстрел, но он со злобою бросил в лицо
палачам:
- За мою голову сотни ваших слетят.
И его еще с неделю держали в "смертной", прежде чем решили
прикончить.
Время в общей камере пошло значительно быстрее, чем в одиночке.
Разговоры, переходящие иногда в горячие споры, занимали большую часть
дня.
Через день после обхода тюрьмы прокурором меня вызывают на
допрос. Спускаюсь в тюремный подвал. За большим столом, покрытым
зеленым сукном, восседают белогвардейские и союзные офицеры, товарищ
прокурора и следователь. Вся эта шайка сопровождает каждый вопрос
нескрываемой злобой к советам. В особенности щеголяют друг перед
другом "господа офицеры". Все их остроты плоски, пошлы и полны
бессильной злобы.
После долгого допроса мне объявляют, что комиссия постановила
содержать меня под арестом, и я возвращаюсь в камеру...
Утро 23 августа в тюрьме началось необычно. Против обыкновения
нам не дают кипятку и не пускают умываться. С перекинутыми через плечо
полотенцами мы бродим по камере, нетерпеливо поглядывая на дверь и
прислушиваясь, не крикнут ли - умываться.
Вдруг в коридоре раздались громкие истерические рыдания. Мы
насторожились. В камеру вталкивают К.
Во время утренней поверки он записался на прием к начальнику
тюрьмы и теперь возвратился из конторы.
Дрожит, как в лихорадке, и тяжелые сдавленные рыдания душат его.
- Что с тобой?
- Там англичане...
Нервно вздрагивают его плечи.
- Вот они, - взволнованно говорит кто-то у окна.
Толкаясь, бросаемся к окнам. Несколько английских офицеров стоят
на дворе тюрьмы. Среди них выделяется один, высокий, сухой, с холодным
бесстрастным лицом, в фуражке с красным околышем, говорящим о его
высоких чинах. Из-за угла тюрьмы торопливо выходят с полсотни
английских солдат с винтовками в руках и выстраиваются под нашими
окнами.
Проходит несколько минут тяжелого ожидания. Слышно, как в
коридоре одна за другой открываются двери камер, чьи-то голоса
выкрикивают фамилии, и десятки ног стучат, спускаясь по лестницам. В
окна тюрьмы видно, как на двор выводят заключенных. Среди них много
знакомых. Спрашиваем:
- Куда?
Но они не знают. Насчитываю более семидесяти человек. В камеру
входят Тенденция и Шестерка в сопровождении старшего и дежурного
надзирателей. Развернув лист бумаги, Тенденция поспешно выкрикивает
фамилии, велит вызванным забирать вещи и выходить на двор. Все, за