- А это значит, что ты должен сердиться на себя, а не на классику советской электроники. Пассики у него ослаблены, плохо протягивает. Почему не заменил? Знал еще, что кассета бракованная, не потрудился переписать на «Sony», TDK или хотя бы «Denon». Если в следующий раз поймаешь себя на подъеме праведного гнева, замри на секунду, и остынешь для верного решения. В противном случае, сначала привыкнешь древние магнитофоны пинать, какие не хотят кнопочек слушаться, а потом и до людей в лесу дойдет, потому что не желают поступать, как ты хочешь.
- Ах, вот значит, как все вывернул! - Алексей резко встал с бревна и так же быстро опустился на лежащий рядом брезентовый плащ. – Значит, со своей злобой бороться необходимо, а чужую – терпеть, и всем мое почтение? Петровичей, оказывается, жалеть надо, а не пинать! Они ж, твари ненасытные, безмерно страдают от голубизны своих кровей и белизны костей. Хворают и мучаются духовно-нравственным скотством, непрестанно льют крокодиловы слезы по ими же убиенным и обворованным. Правильно, пацан, чтобы о тебя подошвы тщательнее вытирали и прессовали, как бракованную кассету, действительно блюди-ка ты лучше в чистоте и гармонии внутренний мир. А то, не ровен час, не остынешь от праведного гнева, и сам в петровичи подашься. Логика – пипец!
- Я о самоконтроле говорил, который препятствует личностной трансформации. Нормальная логика.
- Не тому учите молодое поколение, дядя, не для нашего постсовкового беспредела сии добродетельные проповеди. Пули свистят по степи, детям выживать надо. – Он обошел костер и присел рядом с пацаном. Но обратился почему-то к горящей головешке - Меня тут недавно кинули. Вины за мной никакой не было, разве только промах сделал – по глупости на мошенников нарвался. Ладно, не суть. Так вот запрессовали меня, как твою пленку в кассете, аж порвалась в трех местах.
- Как же вины не было, если сам говоришь, по глупости нарвался? Глупость от нерадения ума, нежелания думать, плод праздномыслия. – Старик вырвал травинку и вопросительно посмотрел на Алексея.
- Аппарат не виноват, цитирую. Просто людям доверять привык – вот весь изъян моей духовно-нравственной аппаратуры. К тому же человек – не машина, человеку свойственно ошибаться, дедушка, правда? (И дальше мальчику). - Если бы я гнев свой праведный на себя направил, да волосы с головы рвал за… ну да пусть будет по вашему, собственное недомыслие, пошел бы, как многие терпилы, по церквям-монастырям свечки ставить и вопить: «Помогите вернуть, небесные покровители, неправедно отнятое, а-а-а!», без штанов бы сейчас сидел.
- Откуда ж штаны? - Живо поинтересовался дед.
- Судью подловил, чтобы первым успеть занести. И порядок. А порядок, «отец», у нас сегодня простой, кто первый в суд занес, тот его и выиграл. Прав, виноват – без разницы. Поэтому приехал в свою «резиденцию» на новой машине, сижу в приличной одежде под красивым закатом, а мошенница, «мама Роза», как положено, в тюремной робе на нарах чалится. Так что гнев в наше время – не самый страшный порок, а может и добродетель вовсе. Смотря, на кого тратить. Тут тезка прав в том смысле, что невинных обижать нельзя. Глотки надо грызть Петровивичу, «маме Розе» и подобным скотам. Если порыться в генеалогии, думаю, они вообще все - родня.
Он хлебнул с полстакана и едва не поперхнулся.
- Гнев праведен, когда направлен на дерьмо, что внутри тебя сидит, - сказал старик, нагнувшись к мальчику. – Будешь других жалить – захлебнешься собственным ядом и душу потом не отмоешь.
Пустая бутылка полетела в траву, в сторону целлофанового пакета.
– После с собой заберу, - как бы извиняясь, объяснил деду Алексей, задумчивость которого принял за укоризну.
- Не жалеешь поломанную судьбу бабы-то? - спросил старик.
- Нет и нет! Станем «духовнобольных» жалеть, они лет за десять всю Россию-матушку снова в лапти обуют. Смотри, как все быстро «прихватизируют» и разоряют. Повсеместно!
***
Из глаза выкатилась слеза. Мне пришлось отвернуться от огня, чтобы незаметно убрать ее рукавом. Ведь я-то свою аферистку Александру жалею теперь! Очень жалею. Был же и у меня лет двадцать назад ну очень уж похожий случай торжества справедливости.
Всех махинаций своей «мамы Розы», конечно, теперь не вспомнить. В основном, она регистрировала с клюнувшими на ее газетную рекламу простаков какие-то общие ЗАО. Брала у доверчивых бедолаг за «хлопоты» (строительство и согласование с Управами остановочно-торговых модулей) десятки тысяч «зеленых». И пропадала. Такие незатейливые схемы в конце девяностых были в порядке вещей. Преследований по ним почти не велось. «Следаков» не хватало, да и получали они копейки, поэтому бегали от потерпевших, как от огня. Суды отправляли дела на доследование за недостатком улик. И так по кругу в течение многих месяцев или лет. Хотя за деньги, особенно хорошие деньги, можно было закрыть любое перспективное судопроизводство или, наоборот, возбудить вообще что-то невообразимое.
Однажды из за непрекращающейся юридической возни нервы и средства у меня, действительно, кончились. Встала дилемма. Бросить бесполезные поездки в следственный комитет и, как говорит тезка, молить святых угодников о чудесном возвращении взятого в Сбербанке валютного займа с космическими процентами. Или самому преступить черту, припереть Сашеньку к стенке? Ее же методами: обманом, угрозами, шантажом. Чем я хуже, в конце концов! За мной ни косяков, ни залетов, ни бандитов, а не за ней? Взяточники из московских Управ и Мосгорттранса, с которыми делилась после каждой сделки. Плюс, два мордоворота, типа офисные охранники, и еще какой-то майоришка из органов на черном тонированном «мерсе» для пущего статусного колорита.
Но сгинуло, проехали. Сейчас-то что внутри? Сейчас вот что со мной происходит? Куда весь праведный гнев испарился? Время вылечило? Аж слезу пустил, надо же! За чертовы десять тысяч «зеленых» бумажек ей, двадцатишестилетней матери-одиночке, тогда в аккурат десятку и влепили. И вот вопрос, вот что гложет: разве нет в том уголовном деле и моей вины? Формально – нет. А по сути? А по сути прав старик, говоря про нерадение ума. Жаждал халявы! Хотелось самому ничего не делать, а только купоны стричь с обещанных торговых точек. Вслепую подписывал договоры. Ну не идиот? Такие как я – ленивые недоумки - сами создают спрос на аферистов. Чего ж удивляться, что ими переполнен мир.
Внутри от ожившей в памяти истории конца девяностых стало невыносимо тяжело, как камень на шею повесили. Какой она вышла в свои тридцать шесть? Узнал ли ее повзрослевший шестнадцатилетний сын, оставленный на попечение бабушки-алкоголички? Да и жива ли вообще?
Помню, выводили Александру в наручниках из зала суда заплаканную, непривычно тихую и скромную, но с по-прежнему удивительно располагающим лицом (наверное, такие лица –непременный атрибут всех жуликов, какие без труда добиваются к себе расположения). И как будто сразу постаревшую на те десять лет, что получила минуту назад.
Аплодисменты и улюлюканье потерпевших в зале после вынесения приговора вызывали противоречивые эмоции. С одной стороны, все мы радовались, как дети, что отправили в тюрьму обокравшую больше пятидесяти человек (почти на полмиллиона долларов!) отпетую мошенницу. С другой, свои-то деньги обратно смогли выбить из Сашеньки вместе со мной только двое потерпевших, не побрезговавших сомнительными методами ее убеждения. И еще «мотивацией» судьи. Лишь только трое из полусотни несчастных, многие из которых лишились вообще всего, даже единственного жилья. Что бы сделала с нами, узнав об этом, ликующая в зале суда компания собратьев по несчастью? Потребовали разделить наши кровные поровну? Порвали на куски? Трудно представить. К счастью, никто ничего не знал, и только изредка шумное ликование толпы сменялось паузами тишины, полной мистического изумления: это каким же таким чудом в наше-то беспредельное время отправилась по этапу хладнокровная, наглая, беспринципная и «напрочь циничная сука»?
Да. Может быть, такой и была наша Александра. Саша. Сашенька.
Помню, за два дня до суда, под самый вечер пятницы, она умудрилась без пропуска попасть ко мне в редакционный кабинет, заперла дверь на ключ и театральным жестом скинула с себя длинную соболиную шубу, под которой не было ничего, кроме модных кожаных итальянских сапожков. «Леша, ты мне нравишься, у тебя связи, ксива! Перед нами откроются двери любой префектуры! С тобой мы поднимемся до небес! Пойми, люди сами несут деньги, как бараны. Тупые и ленивые, хотят сытой красивой жизни на проценты из воздуха. Насмотрелись рекламы и Санта-Барбары. Удавятся за любую халяву. Только пальчиком помани, в очередь встанут. Не мы, так другие заберут у них все, что по праву может быть нашим. Ты что-нибудь слышал про долевое строительство?»
***
Алексей встал, обошел костер и снова сел-встал, полез в карман за сигаретами. В каждом движении чувствовались нервозность и раздражение. Я посмотрел на старика, обхватившего ладонями щеки и качающего головой взад-вперед, то ли глубоко задумавшегося, то ли о чем-то сожалеющего. Его глаза были закрытыми. Губы безмолвно шевелились.
- Аферистов отмаливает, - прокомментировал Алексей, склабясь.
- Ну, зачем все в одну кучу-то? – я достал сигарету и тоже закурил. – Возвращаясь к теме Петровича и праведному гневу, то в огороде у тебя бузина, а в Киеве дядька. Вычурная схоластика с криминальным подтекстом. Никто ни без греха. И пареньку действительно не лишне вспышки злобы в себе давить. Или как считаешь? – Я положил руку на плечо держащего на коленках свой магнитофон «малого».
- Да добрый я, дядя, добрый, как дедушка Ленин, правда, зуб даю.
- Это замечательно, замечательно. Но ничтожно мало, - дед потрепал пацана с другой стороны. – Не ты ж себя добрым сделал, правда? Наверное, гены не от злодеев достались. А еще с мамой, папой, бабушкой, тетей, дядей повезло. А? Так вот, что в тебе хорошего есть и правильного, береги с младых ногтей и развивай, не ленись. Но особенно следи за ядовитыми ростками. Искореняй поганки. Подмечай и рви с корнем. Иначе, как говорит дядя Леша, незаметно запустишь себя и начнешь раскармливать врожденные пороки до размеров хорошего борова.
На последних словах старик как будто запнулся и с опаской огляделся вокруг. Или мне показалось.
- Аллилуйя, слава тебе Боже! Да тут одни праведники собрались, - Алексей плюнул и пошел к своему пакету.
Нет, надо срочно пить мировую и ретироваться, - подумал я. – Вечер перестает быть томным. Всегда так: начинается «за здравие», кончается «за упокой».
- Еще выпьем? - Предложил я. – Давай объяснюсь, Леш. Случай с Петровичем здесь хрестоматийный. Сам вынашивал идею отравить колодец у подлеца.
- Какое совпадение.
- Честное слово, не надо смотреть, как на истукана. Потом жизнь расставила все по местам. Иногда Бог карает сволочей еще на этой земле. Не всех, конечно, не всегда, но случилось же.
- Что случилось? Статью повесили?
- Причем статья?
- Притом, - вставил дед, - что человек с детства не привык себе ни в чем отказывать. Родился бы в другой семье, учили бы хорошему и воспитывали, вырос бы человеком и по-другому жил. Дай Бог, покаялся.
- Утопия, - заключил Алексей.- Был бы праведником Петрович, другой жулик на его место воссел. В момент материализовался. Или сразу трое. Никто ж из нас не без греха. - И подмигнул мне.
- Ну, о нас речь не идет, надеюсь. На хромой козе как-то объехали времечко дележа родинки. Хотя с «ненасытными тварями» соглашусь, - я протянул руку и стукнул стаканчиком о стаканчик. - Кто в девяностых лихой выбор сделал, горбатых могила исправит. Страшно конечно, что мелких пауков у нас давно сожрали твари покрупнее. Так что тостую, товарищи! Пью за то, чтобы разлетелась вся их система вдребезги и пополам.
- Звучит актуально и агхизагазительно, товарищ, - пародируя Ильича, Алексей вытянул вперед ладонь правой руки, а левую засунул подмышку.
Затем мы наполнили стаканчики, совершенно забыв про старика.
- Одна только проблема.
- Никаких пробйем, батенька. К стенке ментов и бандитов! В ясход бугжуев, всех до единого!
- Нет топлива для революционной борьбы, товарищ Ленин. Офисный планктон с айфонами вместо ладоней может только в инете шипеть. Цивилизованно поменять систему нам технически не дадут. Вчерашние петровичи сверху донизу легитимными стали и абсолютно безальтернативными, как их тронешь? Выборами? Не смеши. Грудинин не закрыл счета! Террористы в сортирах, и соцсети под колпаком у Мюллера. Независимых кандидатов в Мосгордуму - только через списки их трупов. И вот еще жупел многолетний и страшный - гражданская война на Украине. Вы что, люди, майдана хотите? То-то. А что до тех, кто себя оппозицией называет уже лет двадцать – клоуны от партии и правительства. Нормальным во власть не протиснуться никаким боком.
- Ничего не уразумел, - глуповато улыбаясь, сказал Леша, - но вдохновенно, выспренно!
- Бывают времена по-о-хуже, - возразил старик, заохав потирая колено.
- С вами спорить не стану. Хотя для меня неприкрытый цинизм власти является критерием правоты в данном вопросе.
Мы выпили, и я обратился к мучающемуся от коленного артрита страдальцу:
- Слышали, как Греф про свободу слова складно пел? Лет шесть назад, по-моему.
- Я слышал.
Мы втроем повернули головы в сторону пацана. Тот сидел, как ни в чем не бывало, ворочая палкой в костре, и похоже не очень-то вслушиваясь в разговор взрослых.
- Что слышал?
- Как пел. Ну, птица такая редкая.
Мы взорвались хохотом.
- Понятно, - сказал я, - погугли: «ор-ни-то-ло-ги-я». - Так вот, люди, то есть мы с вами, пела редкая птица Греф, не хотят быть манипулируемы, когда они имеют знания. Невозможно, говорит, управлять обществом, где все имеют равный доступ к информации. Перевожу: пипл должен хавать ту лапшу, которую нам вешают как бы независимые СМИ. Иначе государственная система не сможет существовать. Его система, и иже с ним. Причем эту мерзость он подкрепляет Конфуцием и Лао-цзы. Неужели не слышали? *
* Из речи председателя правления СБ РФ Германа Грефа на Питерском экономическом форуме 22. 06. 2012.
- Не слышал и связи не понял, - сказал Алексей.
- Да простая связь, тезка. Если тебе есть, что скрывать, резон врать, недоговаривать, манипулировать общественным мнением, чем у нас ящик круглосуточно занимается, значит, твои интересы и интересы народа, как минимум, - не совпадают. Об этом бы молчать в тряпочку, а он – во всеуслышание - городу и миру. Мы ведь что должны знать, как «Отче наш», что власть у нас денно и нощно в заботах о сбережении народа, без устали реализует невыполнимые майские указы замшелой давности, вершит дела нацпроектов, словом неустанно бдит о нашем прекрасном будущем. Все так и есть, но только в твоем телевизоре, который дает ограниченным людям доступ к ограниченной информации. А иначе как им еще скрывать и замалчивать приумножение своего сытого настоящего? Ведь окна у нас, в отличие от экранов, какую-то совсем неправильную картинку показывают за окном: хибары рушатся, фермы гниют, поля зарастают, остатки Союза сдаются в металлолом. Деревни, села, малые города вымирают тысячами. На их развалинах за зайцами, лосями и кабанами на джипах устраивают охоту. Наверное, покрылись наши окна многослойной грязью с постсоветских времен. Плохо видно стало хорошую жизнь. Так что закрываем плотнее занавески, товарищи, и бегом к ящику с ограниченным доступом к информации. Такая вот простая связь, Леша. А я все недоумевал, зачем страну с третьей космической скоростью на цифру переводят, других дел что ли нет? Теперь, в контексте грефовских откровений, стратегическая значимость двадцати бесплатных каналов ежу понятна.
- По сусалам бы за такие откровения.
- Э-э, нет. По сусалам, это, брат, теперь эксклюзив. Нургалиевщину * забудь навсегда. Мы откатились на сто с лишним лет, в страну рабов, страну господ. Права карать и миловать остались исключительно у короля, царедворцев и бояр с обозами служивых родственников, близких и дальних, вплоть до внучатого племянника какого-нибудь окружного прокурора Тридырищинска. Ты должен понять, вчерашние петровичи - это золотовалютные члены кланового олигархического капитализма не при власти, а в ней самой. Петрович - герой нашего кастового времени. Давайте-ка за героя!
* Глава МВД России Рашид Нургалиев разрешил гражданам обороняться от милиционеров: «давать сдачи» можно в случае необоснованной агрессии со стороны человека в форме, считает министр. (gazeta.ru 2009 г). Gazeta.ru›social/2009/11/26/3291456.shtm
- Да-да, - оживился Алексей, наливая, - кстати, наш-то барин не самый плохой, как выясняется. Храм на родной Гатчине поднял. На собрании дачникам и колхозникам какие глаголы елейные устами медовыми возжигаше!
- Что именно? Да и когда это было…
- Нельзя, мол, нам больше быть эгоистами, другим людям тоже хочется просторов и речной прохлады. Надо жить вместе, дружно. В конце чуть ли не «заповедь новую даю вам: да любите друг друга».
- Уже не припомню всех пламенных речей златокудрого козла. А сентенция, кстати, верная, если заменить «вместе» на «вместо».
- Так было есть и будет. Всегда и повсеместно. До конца времен. Пока сам Бог не сядет на престол, и люди не преобразятся по воскресении, - с печалью произнес старик.
Алексей придвинулся ко мне и шепотом протянул:
- Ох, нехило быть духовным, в голове одни кресты.
- Напомни, что-то знакомое.
- «Аквариум».
Он подвинул к огню подгоревшую головешку и снисходительно посмотрел на деда.
- Знаешь, отец, я тоже в Бога верю, точнее, раньше верил. Но больше как в творческое начало. Сомневаюсь, что Он здесь с нами от сотворения мира. Иначе, откуда столько зла на земле? И откуда, скажи из вчерашних обывателей, октябрят, пионеров и комсомольцев с горящими идейными лицами повылезало столько жестокости, алчности и беспредела? Выходит, с этим «добром» мы уже на свет рождаемся? С легкой руки Создателя.
- Тебе не понять пока. Заповедями себя огради для начала!
- Заповедями? – Алексей прикинул у носу воображаемые очки. - С семерки зайдем, э-э, не прелюби сотвори, да? Ее еще при Моисее аккурат посередине зачеркнули. А за ней и все остальные. Отец, ты это серьезно? Да только повод дай, кто о них когда вспомнит? Кинемся, как один, или в бунт бессмысленный и беспощадный, или мир насилья рушить до основания… Или, как сегодня - на простор тотального беспредела побежим. Сам посмотри, что происходит: бандиты рынки «крышуют», менты - бандитов, бандиты - бордели. Фразы клоунов от власти, мол, «граждане, идите в суд» вызывают гомерический хохот и понимаются однозначно как «граждане, идите на хер». Воровство назвали бизнесом, заводы стали торговыми центрами, булочные бутиками, стадионы рынками, гаражи автосервисами… Людей лишили элементарных человеческих смыслов. В скот превратили за какой-то десяток лет. Сделали пределом вожделения жратву и шмотки. Батюшки с Крестного хода в «мерсах» по чужим попадьям разъезжаются. Может, заповеди твои устарели? Другие нужны? Дай хоть одну.
- Тебе - с удовольствием, - усмехнулся старик, - стань для начала реалистом, ничего нового в подлунном мире нет. Ни равенства, ни справедливости. Не было и нет. Впрочем, как и в твоих детских обидках на среду обитания. Тотальный у него беспредел. Пора бы начать взрослеть.
- Нет уж. Я неисправимый оптимист, потому что уверен, что вскоре мы все-таки доиграемся.
- Снова оксюморон? – уточнил я. – Тебя будто из криокамеры достали. Тридцать лет в коме, провел.
- Оксюморон, ага. Думаю так, что, в конце концов, человечество доживет-таки до своего цугундера и вынуждено будет поменять сам принцип построения социальной системы по канонам пресловутого социализма и равноправия. Правильно я говорю, малой? Назревает революционная ситуация?
- Верхи не могут, низы не хотят.
- О-па. По-моему, назревает куда более интересная ситуация - выпить. За молодежь! Греф у него птица, а марксизм-ленинизм от зубов отлетает.
- Я хоть пожилой человек и видел, и знаю больше, но… не могу помочь. Горько на душе. Жалеть вас, вот моя участь. - Он решительно отклонил руку Алексея с предложенным стаканчиком. - Один на жуликов ополчился, другой - на власть. Понять не хотите, что это разрушительно для душ ваших и бесплодно. Все равно, что скрежетать зубами на Луну, хоть плюй на нее, хоть проклинай. «Цугундер» настанет, тут ты, на удивление, прав. Но сначала он случится с вами, если не изменитесь. Дела мира сего - не вашего ума дело, понимаете меня, черти!?
- Спокойзззствие, только спокойзззсствие, - прожужжал Алексей, посмотрев на часы. – Вы тут посидите, а я за «вареньем» слетаю. Становится все интереснее.
***
Он встал с брезента и, выпив «на ход ноги», зашагал в сторону старых домов.
Я посмотрел вслед, на запад. За верхушками деревьев прятались последние малиновые полоски облаков. Скоро совсем стемнеет. Пожалуй, все-таки посижу. Занятная подобралась компания. Отвык от общения. Здешние нувориши не отличаются откровенностью и вызывают ответное желание выпить одному. Поговорить с интересным человеком, что называется. Хотя поддерживать внутренний диалог с каждым днем становится все труднее. Жаль, в пьяном угаре личность может только раздваиваться, а не растраиваться, например. На троих соображать - и традиция, и плюрализм, и… шизофрения. Тьфу, ну и глупости в голову лезут.
- Скоро Луна, - сказал я. – Будем ее проклинать.
Огонь начал понемногу гаснуть, уступая место раскаленным углям. Надо бы подбросить поленьев.
- Паренек, пойдем дрова насобираем?
- Давайте.
Мы зашли в перелесок и двинулись по направлению к соседней деревне. Под ногами шуршала опавшая листва и трещали сухие ветки берез.
- Уже не сердишься на «Весну»?
- Не-а, - он было засмеялся, но осекся, и каким-то совсем недетским голосом отчеканил, - тут вот дядя Саша и замерз.
- Так это когда еще было.
- Зимой.
- Понятно, что не летом. Бери вон тот дрын.
Деревяшка оказалась с крепкими корнями, она нехотя поддавалась усилиям мальчика, который стал раскачивать ее, пытаясь освободить от подгнивших, но все же упрямых связей с землей. Через минуту он уже сопел и тихо ругался. Расслышал только: «вот, гадина».
Отойдя немного, я бросил свою охапку и закурил. Да, где-то здесь замерз дядя Саша. Интересно, кто о нем пацану рассказал? Ведь лет тридцать тому назад было. Или больше... Бухой со свадьбы возвращался, сбился с дороги, присел, прислонившись к дереву и уснул. Улитин, фамилия, точно помню. В войну разведротой командовал. Балагур и хитрец. Все мундштуки из вишни строгал, сидя на скамейке у дома в тени сирени. Ножик у него был немецкий, трофейный. С маленьким компасом на конце деревянной ручки. Острый, как бритва. Как же я хотел, чтобы он мне его вдруг… подарил.
«Эвона перетрясовские на мопедах надысь «вжизь-вжизь» по дороге», а теперсь все – тишина. Почём? Потом как умный дядя Саша дощечку гвоздиками набил и на дороге пылью присыпал. Гвоздики маленькие, машина пройдет – ничего, а мопеды-лисапеды спускают. Вот нынче нету. Тихо. Благодать».
Песен и частушек знал сотню, не меньше. Особенно пронзительно у него получалось «Тонет пароход с блядями в Волге-матушке реке». На бис исполнял этот шедевр вместе с механизатором Рассадиным, сидя у костра в нашем саду, где по вечерам собиралась на шашлыки приезжая московская интеллигенция.
Юмор у него совсем простой. Но реакция - молниеносная. Сидят как-то мать с бабкой Сорокины на завалинке, и Улитин с ними. Рядом в песочнице две сестренки куличики лепят. Вдруг дядя Саша громко пукает. Взрослые делают вид, что ничего не произошло, а меньшая, Ленка, смотрит на маму круглыми глазами и спрашивает: «Ой, кто это»? Улитин ей спокойно так: «Да мама твоя». Ту от наглости аж перекосило, и она… пукнула.
- Вы что смеетесь?
- Я смеюсь? Историю из детства вспомнил. Благое время было при Брежневе, как теперь выясняется. Тебе этого не понять, страна другая. Раньше, видишь ли, все жили одинаково, как сейчас говорят, одинаково плохо, но это вранье. А главное, не было в людях такой зависти, как теперь. Жестокости такой не было. И дышалось свободнее без двухметровых заборов и трехэтажных особняков. Представь себе, здесь коров было больше, чем узбеков на огородах. Все поля засеяны. На престольных праздниках в деревнях округа гудела. Было запросто друг к другу в гости ходить. Обычный колхозник мог путевку получить в Болгарию или Чехословакию. Даже Венгрию! А потом все разом оказались за границей, никуда не выезжая. Заснули в одной стране, проснулись в другой, где человек человеку - волк. Душа стала плотью. Большой ненасытной плотью. Понимаешь, что говорю?
Паренек смотрел на меня каким-то обалделым взглядом. Видимо, алкоголь делал мои рассуждения невнятными и путаными.
- Ты историю учишь? Путч проходили?
- Я историю не очень.
- Почему?
- Скучно. Училка ватная. Ничего не объясняет. Приходишь, она по учебнику читает, а ты пишешь. В конце урока самостоятельная по пройденной теме. Мы в морской бой играем.
Со стороны костра послышались голоса.
- Знаешь, даже у самого плохого учителя есть чему поучиться. Хотя бы тому, что не зная предмета, легко самому стать плохим учителем. Пойдем обратно. Тебя, кстати, искать не будут? Время уже позднее. Темнеет.
- Не-а. Аборигены расползлись, дядя Толя спит.
- А мама твоя где?
- В Москве, скоро не приедет.
Странный мальчик, подумал я, с дядей каким-то живет. В болоньевой куртке ходит, с магнитофоном. И Ленина знает. Наверное, дядя - большой оригинал.
- Так дедушка не твой, значит, и Леша тоже?
- Нет, не мои.
Мы направились к костру.
Закат быстро уступал небо ярким звездам. На востоке показалась луна, отражаясь в разливе реки бледной расходящейся линией. На опушке продолжали гудеть стаи мошкары, обещая назавтра еще один погожий день.
***
Алексей вернулся не один. На его коленях восседала Татьяна, молодая украинка. Она приехала сюда год-полтора назад. Жила недалеко, на устроенной Петровичем вокруг деревни «Рублевке», в запредельном, даже по здешним меркам, четырехэтажном коттедже самого загадочного местного олигарха, русскоязычного китайца. Поговаривали, что вначале Таня работала у него в качестве прислуги, но вскоре прочно завладела сердцем шестидесятилетнего «Мао Дзедуна», что не удивительно, учитывая ее безупречный экстерьер.
За все время мы случайно встречались раз-два, не больше. И еще по весне она подвезла меня до магазина в соседнюю деревню на своем двухсотом «Лэндкрузере». Было очень странно видеть ее здесь, к тому же еще в объятьях незнакомого человека.
- Добрый вечер, мадам.
Она посмотрела на меня удивленными глазами, будто впервые увидела. Потом вперила взгляд в Алексея. Снова повернула ко мне голову и пальцами рук нарисовала в воздухе два овала.
- Вы - однояйцовые!
Поначалу мне показалось, что Таня слегка подшофе. Но уже через минуту понял, что ошибся. Дама была пьяна в дым.
- Вот этот, - она ткнула пальцем в Алексея, - которого ненавижу…
- За что же ты меня ненавидишь?
- А ты - красавчик! Мужчины, угостите шампанским!
- Запросто. Лучшее шампанское – белое игривое!
- Этот мне говорит, а сумеешь станцевать?
- Интересный вопрос, - сказал я. – Мне кажется, на него сейчас нельзя ответить с полной уверенностью.
- …Стриптиз!
-Так-так-так, - Алексей прикрыл ей рот ладонью, - это был конфиденциальный вопрос.
- А я ему-бф, а легко-бф! Только в паре с тобо-бо-вф.
- Так, ребята, вы тут не одни, кажется, какой пример подаете подрастающему поколению!
Таня освободилась от стискивающих рук Алексея и посмотрела на «малого» с интересом и безразличием, как сытая цапля на лягушку. Ее молчание было недолгим.
- Господа, - она раскинула руки! - Эстрадный номер, я – кроткая Лилит, он – неискушенный Адам. Я танцую у ствола Древа познания, совлекая с себя одежду. А в конце сбрасываю с него, - она поискала глазами, - вот этот плащ, под которым обнажается вся суть мужского естества.
- Номер утвержден, - сказал я. – Идите репетировать в сад.
- Не утвержден, - с раздражением вдруг гаркнул старик. Видимо, он был сильно раздосадован появлением девушки. Сняв панаму, он зачем-то скомкал ее в руках, а затем уже знакомым жестом натянул на голову по самые брови. Я успел заметить широкий шрам, пересекающий лоб от виска до виска.
Прячет рану, вот почему сильно напяливает, и забывается, снимая, - понял я.
- Никакой Лилит не существовало. В Эдеме и так ходили без одежды, - его голос срывался от волнения. – Люди не ведали стыда. И еще… Вы все-таки несвободные оба, как мне думается. Протрезвеете, будете локти кусать!
Стало неуютно. Я посмотрел на мальчика, который прятал глаза, не зная, куда себя девать, и понял, почему дед так внезапно разволновался.
- Давайте уже выпьем, - предложил Алексей, прервав затянувшееся молчание.
- Что-то мне нехорошо, - Таня сползла с мужских колен на край «адамова» плаща и, собрав волосы одной рукой, другую запустила себе в рот, вызывая рвоту.
- Ну, е-мое. Ведь только проводить хотел.
- Что-то мне подсказывает, не только проводить, - с нескрываемым сарказмом отреагировал старик.
- Вот только не надо завидовать.
Таня низко опустила голову, и ее темные волосы коснулись травы. С минуту она сидела согнувшись, пытаясь держать равновесие.
- Мальчики, посплю чуток. Тут поруч. Ти ж мiй гарний хлопець.
Она даже не легла, а обрушилась, едва подобрав под голову капюшон, и мгновенно отключилась.