Все чаще он теперь бесцельно расхаживал по деревне со щитом и боевым топором. Топором он размахивал так, будто был готов без раздумий ударить любого. Его угрюмость распугивала всех встречных, и, как бы Скегги не пытался вразумить его, ничто не могло остановить Бьярки.
Часто он подсматривал за женщинами и однажды последовал за юной девушкой, которая отправилась пасти овец. Когда они оказались вне поля зрения из деревни, он набросился на нее и затащил в овраг. Пока они боролись, подошла группа детей, которые с песнями собирали птичьи яйца, и Бьярки отпустил девушку. К счастью, ущерб ограничился порванным платьем.
Она никому ничего не сказала, опасаясь за свою жизнь, но всякий раз при виде Бьярки на ее лице появлялся такой ужас, что епископ Малахия догадался о том, что случилось. С этого момента ни одному ребенку не разрешалось пасти овец в одиночку.
Остальные путешественники сдружились с хозяевами и помогали им с работой. Кулди полюбили их и видели в них ценных членов общества. Если бы не чуждая вера пришельцев, они были бы рады, если бы те остались.
Наступил день, когда Бьярки слонялся по деревне, еще более неприкаянный, чем обычно. Он презирал любой труд, поэтому ему было скучно. В то же время, он злился на то, что Фланн недавно стал свободным человеком.
Скегги уже давно задумывал дать ему свободу, потому что чувствовал, что Фланн не имеет ничего общего с рабом, кроме названия. Скегги восхищала в нем готовность, с которой он подчинялся приказам, хотя Фланн – и Скегги прекрасно это знал – страдал от своего положения больше, чем кто-либо другой. Скегги считал, что Фланн должен иметь возможность легально носить оружие теперь, когда характер Бьярки стал совсем невыносим.
Кроме того, ему казалось, что, если ирландец сможет существовать между ними как равный, это поможет каким-то образом, которого его тугой ум не мог представить, вернуть его дочь в чувство. Скегги всегда знал, что Фланн с Тирой хорошо относились друг к другу, пока вдруг между ними не встал незнакомец, из-за которого она так странно изменилась. Не раз он сожалел о том, что обещал дочь Бьярки, а сейчас жалел больше, чем раньше.
Поэтому он призвал к себе Фланна и сильными пальцами разорвал железный ошейник, знак раба.
«Никогда больше не зови никого хозяином», – торжественно произнес он.
«Никогда, хозяин! – ответил Фланн с глубокой благодарностью. – Никого, кроме тебя!»
И дело было сделано.
На самом деле, какое-то время казалось, что это событие повлияло на Тиру. Она улыбалась Фланну и как будто обращала на него больше внимания, когда он несколько дней ходил по деревне с топором и щитом. Но Фланн не хвастался и не вертел угрожающе топором, как Бьярки, поэтому никто не убегал с его пути. Когда же он обнаружил, что Бьярки избегает его или говорит с ним вежливо, как принято между равными, он перестал носить оружие и большую часть свободного времени проводил за книгами епископа.
Бьярки, однако, терпеливо выжидал и своим неповоротливым умом потихоньку обдумывал план действий. В соответствии с этим планом, однажды он предложил Скегги отправиться в поход во внутреннюю часть острова, чтобы увидеть некоторые из чудес, которые, как говорят, там имеются. Скегги был не против, тем более что ежедневная работа ему надоела, а рассказы о чудесах он тоже слышал.
Они вышли рано утром, так как дни стали намного короче. В первую ночь спали на теплой земле рядом с горячим источником. На следующий день, двигаясь на север, они вышли на поднимающуюся местность, где луга постепенно переходили в высокое лавовое плато. Гаги гнездились здесь во множестве, а еще они видели лис, которые охотились на птенцов и все еще шныряли вокруг, подбирая уцелевших и отбившихся. Они убили одну из этих лис, сняли и спрятали шкуру, потом поджарили и без всякого удовольствия поели немного вонючего мяса.
В окрестностях было много водопадов, некоторые были огромными и бурлящими. Несколько ручьев несло теплую воду от других горячих источников. Большая часть этого плато была сформирована недавно, если мерить время по тем часам, по которым сама Земля отсчитывает его, и огни под земной корой все еще горели.
Здесь Скегги сбил двух гагарок; их, бескрылых, было легко поймать. Помня о масле в их тушках, которое так высоко ценил их друг епископ, он скрутил птицам головы, связал их за ноги и пошел дальше, перебросив птиц через шею.
Лишайник и мох покрывали все еще молодую лаву, как ковер из зеленовато-серой пыли. Низкие холмы были похожи на отвалы, а между ними светлели водоемы, над которыми висел пар. Рядом с одной глубокой круглой лужей шириной 50 футов с кристально чистой водой, наполнявшей впадину из белоснежного кремнезема, двое мужчин расположились, чтобы поесть и поговорить.
Они смотрели с высоты на красивую долину, когда Бьярки сказал: «Я думаю, компаньон, что все, что мы видим здесь, может стать нашим, если ты поступишь как мужчина».
«Выражайся яснее», – попросил Скегги. «Что я должен делать?»
Бьярки, полагая, что Скегги можно легко убедить, начал: «Послушай! Сначала мы убьем того тролля, который вышел изо льда и держит твою дочь под чарами. Когда она будет свободна, у нас будут три топора против коротышек». Бьярки был наголову выше всех островитян, кроме нескольких, и смотрел на них свысока. «Я не сомневаюсь, что Фланн-острослов тоже будет рад возможности раздавать приказания, а не исполнять их. Тогда мы сможем всех местных сделать рабами. Мы станем ярлами и будем владеть всей этой страной».
Конечно, он не стал продолжать, что после этого жизнь Фланна будет коротка, как, возможно, и жизнь Скегги.
И все же эта мысль пришла к Скегги, и он спросил: «А если я отвечу “нет”, что тогда? Ведь мне нравятся эти люди».
Перед глазами Бьярки словно поднялся розовый туман. Небо и земля слились в раскаленное пламя, вода в луже превратилась в кровь, а лицо Бьярки – в лицо тролля.
Скегги, видя ярость в его глазах, ослабил топор за поясом и немного отодвинулся, но мешали птицы, висевшие на шее.
Он попытался встать, когда Бьярки вскочил на ноги и взревел: «Тогда, Скегги Мохнорылый, ты трус, а не человек!»
И одним взмахом топора разрубил ему череп.
Ярость быстро прошла, и когда Бьярки понял, что наделал, он испугался. Он знал, что даже в этой далекой стране Один следит за ним, и не верил, что Норны собирались перерезать нить жизни Скегги в этот самый момент. Это явно был кровный долг, который должен был быть предъявлен ему, но ему не хотелось платить его ни сейчас, ни когда-либо потом.
Он подошел к луже и заглянул в нее. Она была очень глубока. Вода кипела и пузырилась, пыхая небольшими клубами пара. Из трещин по каменистому краю лужи со свистом и шипением вырывался пар.
Даже если тело не останется навеки скрытым в глубине, то, несомненно, плоть скоро выварится и отпадет от костей, растворится. А скелет опустится под собственным весом, и никто никогда не обнаружит его.
Бьярки схватил тело и потащил к берегу. Увидев топор на поясе своего спутника, он на мгновение заколебался. Хороший топор терять не хотелось, однако он помог бы утяжелить тело. Бьярки столкнул труп, и вода сразу же вскипела.
На камнях крови было немного. Несколько чашек воды – и следов не осталось. Когда он закончил, тело уже скрылось из виду в прозрачной глубине.
Затем его взгляд упал на птиц. Дрожь отвращения охватила его при этом напоминании о мертвеце, и он поспешно сбросил их в лужу.
Гагарки были большими, тяжелыми от жира, и почти сразу на поверхности воды начала распространяться масляная пленка. Она мерцала на солнце, а поверхность больше не пузырилась. Масло быстро растекалось по поверхности, удерживая пар в воде.
И тут Бьярки увидел такое страшное и ужасное волшебство, что чуть не сошел с ума. Поверхность воды стала обманчиво гладкой, а затем в центре лужи вдруг вырос водяной купол, на котором тело Скегги каталось и дергалось. Купол с оглушительным ревом и шипением выстрелил вверх чудовищным белым столбом кипятка и пара. Столб стремительно поднимался, а вместе с ним вверх взмывал Скегги, все выше и выше – на высоту 200 и более футов! Поднимаясь, мертвец размахивал руками, от которых уже отваливалась плоть, и, казалось, подзывал Бьярки к себе, как будто призывал следовать за ним в облака.
Эта, казалось бы, безмятежная яма с водой была ужаснейшим Гейзиром, который дал имя всем остальным таким фонтанам в мире! С криком Бьярки бросился прочь, дальше от этого страшного места.
В придачу к пережитому ужасу, пока он бежал, гигантский ястреб упал с неба, словно падающая звезда, вонзил когти ему в плечо и стал яростно бить его крыльями по лицу.
В отчаянии Бьярки оторвал от себя птицу и швырнул ее на землю, но ястреб тут же подпрыгнул на широких лапах, взвизгнул, набрал высоту, и Бьярки снова услышал свист воздуха в его жестких перьях, когда ястреб камнем бросился на него, чтобы снова бить и рвать.
Однако на этот раз Бьярки был готов. Он вскинул щит, закрывая лицо, ударил топором сбоку, отрубил крыло от трехфутового тела и побежал что было сил, оставив птицу умирать. Бьярки был слишком напуган, он даже не мог заставить себя обернуться, чтобы удостовериться, что его противник мертв.
Но так случилось, что ястреб был еще жив, когда прилетел ворон, вечно голодный падальщик. Когда ворон приземлился и, осторожно подпрыгивая, подобрался ближе, глаза ястреба заволокло пеленой, а клюв закрылся.
Но, как ни странно, ворон не стал клевать мертвого ястреба. Казалось, он забыл про голод. Неуклюже захлопав крыльями, ворон взлетел и на небольшой высоте последовал за человеком, который спотыкаясь бежал по лавовым полям обратно на юг, к деревне Кулди.
Все это время Фланн радовался тому, что Гвальхмай внезапно потерял интерес к Тире. Он не мог этого понять, но когда Тира подошла к нему и явно отдала ему, Фланну, предпочтение перед незнакомцем, с которым стала так близка, он предпочел не искать причин такой перемены судьбы.
Тира взяла его за руку, и они гуляли и разговаривали как прежде, когда у нее было хорошее настроение. Фланн был на седьмом небе. Иногда она крепко прижимала его руку к себе, и они брели, не говоря ни слова. Время от времени она смотрела на него так, словно давно не видела и радовалась тому, что узнавала. Казалось, она мысленно сравнила его с Гвальхмаем и решила, что из двоих ей больше нравится Фланн.
Тира подняла к нему лицо. Фланн был уверен, что она хочет, чтобы он ее поцеловал. Он уже собирался сделать попытку, когда она взглянула на небо, и в тот же миг очарование исчезло.
Выражение, так знакомое ему в последнее время, снова появилось на ее лице. Ее тело напряглось, она оттолкнулась от него. Ворон пролетел над их головами.
Для Тиры это было так, будто любимая сестра вернулась, и они ласково обняли друг друга в безмолвном приветствии. Кореника снова была в ее теле.
Тира волновалась, хотя и смутно, когда ее отец ушел с Бьярки. То, что знала одна, знала и другая, поэтому Кореника чувствовала беспокойство Тиры. Тогда, чтобы освободить их обеих, потому что боль одной чувствовала и другая, Кореника отправилась на поиски в теле ястреба.
Когда появился ворон, Тира сразу поняла, что произошло. Она не могла плакать, потому что Кореника контролировала ее тело, но слезы все равно текли.
Со временем, Кореника начала уважать Скегги за мужество и честность. Сейчас она испытывала те же гнев и злость, что чувствовала возле гейзера в теле ястреба. То, что там произошло, было ужасно, несправедливо, отвратительно и требовало немедленного возмездия.
Гвальхмай и Фланн сразу же были оповещены об убийстве. Хотя Фланну пришлось поверить на слово, оба немедленно вооружились, и маленькая группа двинулась на север, чтобы встретиться с Бьярки – две девушки в одном теле и двое мужчин, которые любили их обеих.
Тем временем, охваченный ужасом и страхом, едва волоча ноги, Бьярки уже подходил к деревне. Когда он увидел трех мстителей и отметил, с какой решимостью они шагают ему навстречу, он понял, что им уже все известно.
По дороге он придумал историю, чтобы объяснить исчезновение Скегги, но теперь выбросил ее из головы. Почему-то он был уверен, что ложь бессмысленна. Ворон, посланник Одина, все видел и рассказал им. Его судьба пришла за ним, и то, что судьба свершится и это невозможно предотвратить, было, в конечном счете, справедливым.
При мысли, что это конец всех его надежд и планов, он сошел с ума. Проклятье мужчин его семьи – склонность впадать в неистовство – теперь обрушилось на него.
Снова весь его маленький мир залился знакомым красным цветом; желтый лишайник и зеленая трава слились в алый. Задыхаясь, он сорвал с себя рубашку. Ему не хватало воздуха, он должен был подставить ветру свое обнаженное тело!
Бьярки так укусил край своего щита, что зубы раскрошились, а рот окрасился кровью. Он завыл как волк, изо рта пошла пена, и широкими скачками он ринулся на врагов на фоне кровавого заходящего солнца.
Первым, на кого он направил дико вращающийся боевой топор, был Фланн, потому что именно его Бьярки ненавидел дольше всех. Фланн не был усталым, однако сумел избежать мощного удара, только втянув живот в последний момент. Топор описал восьмерку и нанес ему скользящий удар по спине, сбивший его с ног.
Даже не взглянув на Фланна, корчившегося и задыхавшегося на земле, Бьярки повернулся к остальным. Кольцо Мерлина раскалилось на пальце Гвальхмая. Он понял, что ему грозит такая опасность, какой еще никогда не было.
Гвальхмай вскинул щит и сразу же ощутил всю силу топора Бьярки. Удар был настолько сильным, что Гвальхмай перестал чувствовать руку, как будто ее оторвало. Защита отлетела. Вскрикнула девушка. Это была Тира или Кореника? Он не знал.
Его меч пронзил Бьярки под опущенным щитом – старый прием легионеров, которому научил его отец. Должна была хлынуть кровь, потому что меч пронзил тело Бьярки до кости, но тот, казалось, не чувствовал ран. С огромным усилием Гвальхмай защищал себя от ударов топора. Снова и снова короткий римский меч вонзался в тело Бьярки, который ревел от боли, но не ослаблял натиска. Затем щит Гвальхмая разлетелся на куски.
Следующий удар выбил меч из его руки, тот отлетел в сторону, скользнув по земле. Гвальхмай тоже упал, и девушка тут же бросилась на него, чтобы закрыть своим телом. Гвальхмай догадался, что это была именно Кореника. С диким воплем триумфа Бьярки взмахнул топором. Гвальхмай поднял руку, чтобы оттолкнуть девушку в сторону или отразить удар, как вдруг струя ярко-белого света вырвалась из камня в его кольце прямо в глаза Бьярки и ослепила его вспышкой.
В этот момент Фланн схватил меч, лежавший на земле.
«Умри, Бьярки!» – крикнул он, и гигант развернулся к нему.
Неистовство Бьярки стихало. Тяжело дыша, он приблизился к врагу. Из бесчисленных ран кровь Бьярки стекала на землю. Тем не менее, сила его еще была огромна. Он так свирепо вращал топором, что лезвие издавало свистящий звук.
Было ясно, что Фланн не впервые держит меч. Он ловко орудовал им и, хотя меч был коротким, нанес Бьярки два удара, которые свалили бы более слабого человека – один в бицепс левой руки, из-за которого Бьярки отбросил щит, и еще один глубокий удар в ту же сторону вдоль бычьих ребер.
Бьярки взревел от боли и схватил Фланна за горло железной хваткой. Фланн не мог достать его острием меча, тогда он начал бить его лезвием вдоль бока, пока Бьярки не отшатнулся и не отпустил. Лицо Фланна почернело в агонии. Он не упал, но стоял почти без сознания, едва дыша, опершись на землю острием меча и покачиваясь на нем.
Бьярки снова потянулся к Фланну, обильно истекая кровью, но тут Гвальхмай пришел в себя. Он проскользнул между ними, держа в руках брошенный щит Бьярки, и, вложив все силы, ударил безумца щитом под челюсть. Раздался хруст, как от удара топором. Тотчас, словно эхо, хруст прозвучал снова – крепкая шея Бьярки сломалась.
Гигант упал как дерево, сваленное бурей, и почти тут же рухнули и остальные двое, лишь чуть более живые, чем их противник. Плача, Тира-Кореника обнимала, целовала и молилась за обоих своих храбрых мужчин, но разным богам.
Курс на Алату!
C Кулди они провели долгую темную зиму. Они не решились сразу пуститься в обратное плавание на юг, потому что близилась осень. Дело было не в том, что они боялись штормового моря, хотя большая часть грозовых штормов в этих краях случается именно в это время года, поэтому и лодки держат в сарае. Причина была, главным образом, в том, что искать другой жизни они пока не хотели.
Убийство Скегги и кровная месть Бьярки навеяли тоску на небольшое самодостаточное сообщество Кулди. Эти события вызвали давно похороненные воспоминания. Люди ходили с грустными лицами, и счастливый смех теперь редко звучал в деревне. Трагические события заставили людей вспомнить о гонениях, смерти, жестокости.
Майра Этне приняла в свое сердце девушку, потерявшую отца, утешала и хлопотала вокруг нее. И Тира, и Кореника чувствовали ее любовь и сопереживание. Если они стали сестрами, то теперь почувствовали, что у них появилась мать.
Однажды, когда Тира управляла телом, она подошла к Майре и обняла ее. «Если когда-нибудь у меня будет дочь, я назову ее в честь тебя», – сказала она, и жена епископа поцеловала ее, глубоко тронутая эти словами.
Но Кореника была печальна, потому что она тоже жаждала любви и нежности, и при этом хорошо понимала, что симбиоз, который дал ей видимость смертной жизни, был временным, и когда все это закончится, она не знала.
Поэтому Гвальхмай, Фланн и девушка прожили в деревне дольше, чем собирались, надеясь делом доказать свое добросердечие. Влившись в общество и работая вместе со всеми, они заслужили то, что их приняли, и когда солнце вернулось, радость и веселье также вернулись в деревню.
В течение зимы общность троих, которых на самом деле было четверо, стала еще глубже. Поначалу Фланн был совсем сбит с толку, но со временем он принял образ жизни, который ему не нравился и которого он не понимал.
Иногда, когда Кореника уходила, чтобы промчаться по морю, понырять и позабавиться в теле тюленя, появлялась его Тира и ласково улыбалась ему. Как будто летнее солнце озаряло мрак его мыслей! В такие моменты Фланн был совершенно счастлив.
Взявшись за руки, они гуляли по берегу или бродили среди холмов; много разговаривали или долго понимающе молчали; часами сидели над книгами епископа. Тира задумчиво, серьезно слушала, наполовину убежденная, толкования христианской веры Фланна, радуясь тому, что они вместе.
Такие моменты случались чаще, по мере того, как зима подходила к концу. Фланн заметил, что всякий раз, когда Тира была так доброжелательна к нему, Гвальхмай отсутствовал. Он не догадывался, что в это время Кореника и Гвальхмай вместе плавали в море, потому что она обучила его древнему искусству жителей Атлантиды перемещать душу в тело другого живого существа. Он научился посылать свой дух вперед и жить жизнью других, хотя еще не мог покидать свое тело надолго.
Да, это были свидания, которых Коренице пришлось так долго дожидаться. Вместе они счастливо бродили по подводному миру как морские люди. Фланн, однажды увидев Гвальхмая в такой момент, лежащего на кровати с закрытыми глазами, решил, что его друг просто спит.
Они действительно были друзьями, несмотря на естественную ревность. Тем более, что Фланн не питал иллюзий и ложных надежд. Раньше он был рабом. Он не ждал, что Тира об этом забудет. Он сам никогда не сможет забыть.
Затем пришла весна, пора любви, когда девушка и юноша с нежностью смотрят друг на друга, а старшие улыбаются, глядя на них и вспоминая себя.
Фланн один на берегу чинил лодку, потому что Гвальхмай и Кореника отправились гулять на холмы, рука об руку. Его сердце болело, а мысли были мрачны. Он решил: закончит работу, нагрузит лодку и уплывет, чтобы больше не вернуться.
А может быть, лучше выйти в море на протекающей лодке? Зачем, в конце концов, нужна жизнь без Тиры? Весной такие мысли не редкость, но Фланн все видел гораздо мрачнее, чем другие несчастные влюбленные, ведь его непонимание было глубже, чем у других.
А тем временем, те двое мирно сидели у маленькой теплой заводи, где кружила по воде пара величественных лебедей-трубачей. Кореника молчала, вспоминая лебединые корабли Атлантиды, их красоту, гордость и величие, которые исчезли навсегда. Гвальхмай думал о чем-то своем.
Лебеди начали любовную игру. Они сложили клювы вместе и гладили ими друг друга. Потом переплели длинные шеи и тихо курлыкали. Казалось, они говорили о любви, делились мечтами и строили планы, как влюбленные люди.
«Лебеди-трубачи строят пару на всю жизнь», – заметил Гвальхмай. «Если один из них погибнет, то второй умрет от горя».
«Так и должно быть», – согласилась Кореника. «Если бы ты действительно умер, я бы не захотела жить. Только потому, что я не была уверена в твоей смерти, я смогла ждать тебя столь долго».
«И все же мы не принадлежим друг другу, моя дорогая, и, похоже, никогда не будем, пока мы живем таким образом, а ты держишь свое обещание той девушке, с которой делишь тело!»
«Дом, в котором я живу, не мой», – мягко напомнила она. «Я здесь только гость. Я не должна этого забывать, а ты должен помочь мне не забыть».
«Я не железный, Кореника, я люблю тебя!»
Последовало долгое молчание. Чайки кружили над ними, сверкая глазами. Утки деловито размечали свои территории, собирали ветви и траву для гнезд. Гвальхмаю казалось, что у каждого живого существа в поле зрения был супруг.
Даже надменная пара на пруду была счастлива, только два человека были бесконечно далеки друг от друга, хотя, казалось, сидели так близко.
«Как долго нам ждать, Кореника? Сколько продлятся наши жизни, если учесть, что я выпил эликсир жизни, а твой разум, по-видимому, бессмертен? А если ты всегда будешь давать такое обещание той, в кого вселишься?»
«Разве так важно? Тебе нужно немного подождать, милый».
«Я согласен ждать только потому, что одна из наших жизней должна когда-нибудь закончиться – ведь наша любовь не кончится никогда! Почему мы не можем быть счастливы, как те лебеди, которым ничего не нужно, кроме них самих, чтобы ощущать, как весь мир принадлежит им? Почему мы не можем быть такими, как они?»
«Если бы мы стали такими, как они, это означало бы, что мы никогда не расстанемся», – ответила Кореника с несвойственной ей застенчивостью.
«Мы знали это давно! Разве ты с этим не согласна?»
«Тогда пусть будет так, как ты говоришь!»
Гвальхмай закрыл глаза и откинулся на мох. Огромный лебедь поднял голову и уставился на них. Кореника наклонилась над спящим мужчиной и нежно поцеловала его.
Лебедь издал громкий зов и забил по воде крыльями так, что брызги полетели во все стороны.
«Иду, иду!» – засмеялась Кореника.
Через мгновение вторая лебедь расправила трехметровые крылья и взмыла в высоту. Лебедь устремился ей вдогонку. Они скользили вниз и снова вверх. В безумной гонке, набрав высоту, складывали крылья и падали вниз почти до самой земли, распугивая чаек, а палочки и трава, которую собирали утки, разлетались во все стороны.
Полная радости звонкая песня любви разносилась по небу, звучная, как серебряные трубы, бросающие вызов ангелам, которые следят за облачными замками.
Затем они скользнули вниз по широкой дуге, ощущая единение чувства и тела, и сели рядом на воду отдохнуть в маленькой заводи.
Теперь они были одни. Тира, которая разделяла все чувства Кореники, радостно благословила их, когда они взлетели, и пошла в деревню разыскать Фланна.
Вода в заводи, совершенно неподвижная, блестела словно зеркало. Царственная чета бок о бок скользила, не шевелясь, по его стеклянной поверхности.
Долгое время они оставались рядом, но вдруг, как будто больше не в силах терпеть переполнявшего их счастья, снова взлетели в синеву.
Трубя, они поднимались ввысь как единое целое, двигаясь по расширяющейся спирали и воспевая свою радость. Их полнозвучная песня донеслась до Фланна с Тирой, которые в этот момент заключили друг друга в объятья, забыв обо всем, включая лодку, которую чинил Фланн.
Все выше и выше, кружась, поднималась царственная пара, пока не стала крошечной точкой в небе, которая, наконец, исчезла из поля зрения. Но какое-то время еще можно было слышать зов и ответ, их песнь любви. Так поднимались они все выше, пока по широкой дуге их не вынесло далеко-далеко на юг.
Это была их свадьба, их брачный полет!
И тут, на краю зрения, вдоль того края марева, где океан встречается с небом, за много-много миль оба заметили зазубренный, неровный край маленьких темных точек, рассыпанных по всему южному горизонту. Соскользнув долгим пологим спуском к этой загадке, они увидели, что море было заполнено кораблями.
Харальд Харфагер, чтобы угодить девушке, которая не хотела выходить за него замуж, поклялся не стричься, пока не объединит Норвегию и не станет королем. По этой причине друзья назвали его Харальд Фэйрхейр (Прекрасноволосый), а враги прозвали Харальдом Паршивым.
После морского сражения у фьорда Хафр он стал королем, женился на возлюбленной и обрезал длинные кудри. Побежденные ярлы на остатках своих кораблей-драккаров разбежались во все стороны, поскольку вскоре христианство стало законом страны.
Дикие, жестокие викинги Ингольфур Арнасон и его сводный брат Хьорлейфур Хродмарссон собрали свое имущество, снаряжение, слуг, женщин и детей и отплыли на двухстах кораблях в Исландию, чтобы продолжать чтить Одина и Тора.
Именно на этот флот и смотрели с неба лебеди, а их зоркими глазами Гвальхмай и Кореника, изучая захватчиков.
Они кружили над кораблями на безопасной высоте, вне досягаемости стрел. Из того, что они увидели, стало ясно, что поход был тщательно подготовлен. Палубы были забиты припасами до последнего уголка; стало быть, трюмы были переполнены. Вдоль высоких бортов боевых кораблей были выложены щиты, а рядом с гребцами лежали наготове кольчуга и оружие. Это были гордые, храбрые корабли с яркими парусами, многие с хорошо заметными боевыми шрамами.
Через волны неторопливо переваливались тяжело груженные когги, приземистые грузовые суда, неумолимо движущиеся к северу. До лебедей-шпионов доносилось мычание коров, блеяние овец и коз, а время от времени пронзительно ржал конь.
Где-то под палубой храбро крикнул петух, и тонкий слух лебедей уловил ответный хор его куриного гарема.
Кое-кто из ребятишек увидел над собой прекрасных птиц и криками подозвал остальных, показывая на лебедей пальцем. Шум стоял несмолкающий. Дети плакали, матери ругались, мужчины выкрикивали приказы или переговаривались между судами с помощью боевых рожков или двухметровых луров, предназначенных для передачи голоса через фьорды или далеко в море. Все эти звуки сливались воедино в широкий шумовой вал, который катился по морю над армадой викингов.
А под всем этим, тихий как шепот, плеск волн по бортам и под килями, гул ветра в тугой оснастке и ритмичный стук длинных весел.
Гвальхмай и Кореника посмотрели друг на друга. Эту хорошо организованную армаду не сорвало с пути и не принесло сюда случайным штормом. Это были не рыбаки. По крепким палубам гордо расхаживали воины, хранители славы великих богов. Их одежда из грубого, тяжелого домотканого сукна была рассчитана на долгую носку и суровую погоду. Длинные пестрые плащи ярких красных и синих цветов были богато украшены серебряными фибулами с тяжелым золотом или желтым кварцем.
Это был флот, который точно знал, куда идет, и эти люди собирались там поселиться.
Кореника обменялась мыслями с Гвальхмаем. У этих кораблей только один возможный пункт назначения по этому курсу, и это Залив дымов – и это означало только один возможный конец для Кулди, детей божьих – рабство!
Если ветер не переменится, захватчики будут на месте меньше чем через день. Кельтов надо было предупредить!
Два лебедя мощными ударами своих длинных крыльев по широкой дуге набрали высоту, выровнялись и двинулись на север.
Викинги восприняли визит птиц как хороший знак и последовали за ними. Держась за птицами, драккары пробивались через волны.
Фланну стало неприятно, когда выражение лица Тиры сменилось на давно знакомый, но менее ласковый взгляд. Она ушла, не оглядываясь и не объясняя причин, по тропинке, ведущей в холмы.
Вскоре она вернулась с Гвальхмаем. Они шли, нежно держась за руки. Увидев их, Фланн с отвращением что-то пробурчал и вернулся к своей заброшенной работе. Пара направилась прямо к столбу, на котором висела длинная китовая кость. Гвальхмай начал громко стучать по ней молотом, призывая людей.
Кулди прибежали на звук. Мужчины и женщины побросали работу, а дети забыли свои игры, потому что все знали: этот резкий сигнал звучит не потому, что обнаружили кита, и не ради созыва обычного совета. Это был сигнал тревоги и сигнал срочный.
Прибежал епископ Малахия, подобрав одежду, а за ним его пухлая маленькая жена с раскрасневшимся лицом, хватая ртом воздух и расслабляя пояс на юбке. От ужасной вести они побледнели, но быстро оправились.
«Мужайтесь, братья и сестры!» – вскричал епископ. «Мы переживали опасность и раньше, но пираты оставались недолго и уходили. У нас есть время, чтобы собрать вещи и укрыться на Западных островах. Они снова уйдут, а мы сможем переждать их».
Кореника не решилась объяснить им, откуда она это знает, но сказала (тут Кулди предположили, что она фея, раз у нее есть дар видеть):
«Я вижу эту армаду, она похожа на большой город, который медленно движется сюда. Его жители поселятся на этих берегах и уже никогда не уйдут. Если вы попытаетесь переждать, вы все умрете в рабстве под кнутом жестоких хозяев. Ваши дочери будут их игрушками, а если ваши сыновья станут сопротивляться, у них на спине вырежут знак кровавого орла во славу Одина!»