Стая красных муравьев пыталась утащить мертвое тело гигантского жука-оленя. Рядом в траве сновали блестящие черные, пятнистые и коричневые тараканы, а над ними кружилось маленькое облачко мошек, мерцающих на ярком солнце. Розовый купол исчез.
Не стоит ли сэр Хуон, там, рядом с жуком, такой крошечный? Нет! Просто тонконогий кузнечик. И все же, что он держит в лапке?
Листик полыни, который он до этого жевал, или это микроскопическая зеленая шляпка, которой он махал ему, желая счастливого пути, когда Гвальхмай увеличился в размере и их жизненные пути разошлись?
Гвальхмай не знал этого, он знал одно: он не скоро найдет такого веселого спутника и столь галантного друга.
Меч Артура
Он поискал глазами двергов, которых в последний раз видел марширующими широким боевым строем.
Черное пятно на небе исчезло, исчез и темный город. Гвальхмай сделал несколько шагов в том направлении. На месте темного города не было ничего, кроме огромного муравейника, кишащего насекомыми.
Сейчас он должен был стоять прямо перед драгоценным мечом.
Гвальхмай внимательно посмотрел под ноги. Экскалибура больше не было видно. На том самом месте, где он видел его тревожное пламя и светящийся контур, лежал большой валун.
Мысленно он представил ту призрачную слоистую дымку, которая окружала меч. Для обитателя страны эльфов такая завеса ничего не скрывала, а для человека могла казаться настоящим камнем. Где-то внутри его лежал заколдованный Экскалибур.
Он потрогал холодный камень. Пнул. Это было больно, потому что нога была в мягком мокасине. Поросший травой валун лежал, как если бы находился там с сотворения мира.
Армия муравьев собралась неподалеку от муравейника. Гвальхмай знал, что они не видят его из-за огромного размера (ни один муравей никогда не видел человека целиком), но чувствовал, что они знают о его присутствии.
Почему-то у него было ощущение, что кто-то наблюдает за ним. Рядом было зло более яростное, более терпеливое, чем ненасытный муравьиный голод. Тем была нужна только его плоть.
Муравьи больше не наступали. Гвальхмай знал, что их остановило.
О двергах ему рассказывали как о коренастых, приземистых существах, почти слепых от жизни в ночи своего темного города. Говорили, что у них сильные тела, широкие плечи, сильные руки и мощные когти, предназначенные хватать и рвать – страшная опасность для всех живых существ.
Такими они казались эльфам. А людям? Если дверги действительно были муравьями (к этому моменту Гвальхмай перестал размышлять о реальности и иллюзиях), тогда неудивительно, что они пронизывают землю, как личинки передвигаются через сыр!
Муравьи живут везде. Муравьям должно казаться, что с учетом их количества именно они владеют миром. Самая большая нация людей меньше, чем популяция муравьев на нескольких акрах земли.
Теперь ему все стало ясно. Если Двергару покровительствовал Одуарпа, то не кто иной, как злобный Темноликий повелитель вдохновил план, который, как опасался Гвальхмай, теперь начал действовать против эльфов.
Может быть, Тор тоже был замешан, но Гвальхмай так не думал. Это правда, что он был в немилости у Тора. Однако это было их личное дело. Он не верил, что Бог Грома будет преследовать Эльверон за то, что тот приютил его на одну ночь. Но Одуарпа!..
Судя по тому, что Гвальхмаю рассказали о враге Мерлина, а теперь и его враге, Одуарпа презирал и ненавидел не только всю человеческую расу, но и все остальное, что было прекрасно, изящно и свободно. Это определенно касалось и эльфов. Они представляли все, чему Одуарпа был противоположностью.
Если Тор ненавидел, то честно, грубо и откровенно. От него Эльверон мог не ждать опасности.
Плохо было то, что когда Гвальхмай извлечет Экскалибур из камня (если сможет, а он должен), то проклятие железа, которое выжгло эту обширную область эльфийского королевства, будет снято.
В этот момент, не нуждаясь более в туннелях или секретности, полчища из десятков тысяч двергов, если смогут некоторое время выдерживать ослабленный облаками солнечный свет, хлынут через пустошь, захватывая всю землю.
Может даже случиться, что охотничий отряд, который превратился в похоронную процессию, не подозревая об опасности, может быть отрезан до того, как достигнет спасительного замка.
И все же Гвальхмай должен был достать меч, даже если это подвергло бы эльфов опасности. Ужасное оружие и для эльфов, и для их врагов, сейчас меч был для него невидим.
Он даже не был уверен, что меч внутри валуна. Однако он вспомнил, что трещины и отметины на поверхности камня соответствовали жилкам, которые он видел раньше на туманной завесе, окружавшей меч. Когда эльфийское зрение покинуло его, завеса тумана превратилась в камень. Был ли меч все еще внутри?
Гвальхмай протянул руку и коснулся камня кольцом Мерлина.
Раздалось короткое шипение, похожее на звук выходящего воздуха. Валун исчез, как проколотый пузырь, и взору предстал Экскалибур, лежащий на гладкой плите.
Меч сиял синевой полированной закаленной стали. Ни время, ни погода не оставили на нем ни малейшего следа, потому что его защищала магия, которая окружала его светом.
Несмотря на то, что эта защита исчезла, Гвальхмай не сомневался в том, что металл все еще был виден двергам и эльфам во всей его пылающей ярости.
Он взял меч в руку. Едва он поднял его с земли, как те, кого он видел как муравьев, устремились вперед на ранее запретную землю. Над ними, двигаясь против ветра, примерно на высоте головы человека плыло маленькое темное облако. Оно колыхалось, крутилось, расширялось, постоянно удерживая в тени армию муравьев. Под этим облаком мириады головорезов без команд и приказов мчались в направлении пирамиды из камней, которая и была эльфийским замком.
Был только один способ помочь его крошечным друзьям.
Гвальхмай провел священным клинком по бесформенному облаку. Несомненно, облако могло чувствовать боль или что-то похожее, потому что от удара оно дернулось, сжалось и закружилось как безумное. Послышалось шипение раненой гадюки. Облако исчезло, и солнце всей силой обрушилось на двергов, любителей ночи.
Гвальхмай положил Экскалибур как барьер перед армией нападавших и отбросил их назад к муравейнику. Делая это снова и снова, он ясно представлял себе, как раз за разом пылающая метла спускается с неба, сметает захватчиков с земли, иссушивает и укладывает их тела рядами. Он вздрогнул.
«Еще одна отметка против меня в записях как Одуарпы, так и Тора!» – пробормотал он.
Маленький луг, который охватывал широкие вересковые пустоши Эльверона, был теперь пуст. По крайней мере, больше он не видел никакого движения.
«Прощайте, маленькие друзья!»
Внимательно смотря под ноги, он вернулся к входу в гробницу. Там он сделал еще один факел и зажег его с помощью волшебного кольца. Камень больше не закрывал вход. Он не нашел это странным, потому что вспомнил, как они вместе с Фланном и Тирой откатили его до того, как те ушли.
С тех пор в гробницу можно было проникать безнаказанно. Псы Аннуина больше не сторожили вход в Эльверон, потому что теперь курган стал принадлежать Двергару, а портал закрылся навсегда.
Гвальхмай не заметил признаков уродливых гномов, потому что нес меч Артура, который был как сигнальный огонь в темной комнате, но чувствовал на себе глаза и слышал отовсюду шепот.
Скелет Гетана рассыпался в пыль. Гвальхмай удивился, что такое могло произойти за то короткое время, что он провел в Эльвероне. Подняв глаза, он нашел объяснение: луч солнца сквозь дыру в крыше, пробитую, вероятно, ударом молнии, падал в гробницу, значит и дожди теперь беспрепятственно проникали туда, поэтому сырость разрушила древние кости.
Его собственный меч все еще лежал в саркофаге. Когда Гвальхмай попытался взять его, рукоять рассыпалась в его руке. Он наклонил бронзовые ножны и встряхнул. Ржавчина струйкой высыпалась наружу.
Раздался отдаленный раскат грома, который отозвался в гробнице хихикающим эхо, и Гвальхмай понял, что Тор все еще недовольно наблюдает за ним.
Золотая шейная гривна исчезла. Возможно, ее забрал Тор. А может быть, теперь кто-нибудь другой вызвал гнев Тора. Гвальхмай надеялся, что это не Кореника.
«Где же она может быть?» – спрашивал он себя. Наверное, Тира и Фланн пошли за едой, ведь его не было всю ночь и весь день. Он сожалел о своей легкомысленности, но, если бы он ушел раньше, эльфы сочли бы это невежливым.
Выйдя из кургана, он огляделся. Никого не было видно. Ярко светило солнце. Пчелы гудели в полуденной жаре. Оставалось только ждать, когда вернутся его спутники.
Неподалеку был холм, с которого хорошо просматривалась вся округа, но Гвальхмай не решился уйти от кургана. Если он разминется со спутниками, они не будут знать, где его искать. Он взобрался на курган, который был следующим по высоте местом для наблюдения, но по-прежнему никого не увидел.
Наконец, он растянулся в мягкой траве, которая росла на вершине кургана, закрыл глаза и уснул.
«Жили-были муж и жена, которых одолевали несчастья, и спрашивали они себя иногда, не было ли это наказанием за грех гордыни.
Они гордились своей страной и, чтобы сохранить эту гордость и не позволить забыть старую славу, все еще называли ее Камбрией, хотя почти все остальные звали ее Уэльсом. Они гордились тем, что римляне не победили ее; что саксы не смогли захватить север, где они жили, хотя король Гарольд покорил большую часть южных графств. Особенно они гордились тем, что нормандский узурпатор не посмел даже попытаться пойти на них войной. Правда, его сын Вильгельм Второй три раза вторгался в Камбрию. В этом 1097 году Господа нашего, его армии были в третий раз отброшены с большими потерями, и они гордились этим больше всего.
Если бы они знали, что их страна не будет побеждена в течение еще 200 лет, их гордость, возможно, дошла бы до высокомерия, если бы в указанный год их шеи не согнуло карающим жезлом Творца, и они не познали бы смысла смирения.
Они гордились своей семьей, потому что были трудолюбивыми крестьянами, были рождены в достатке, и в том, что наступили тяжелые времена, не было их вины. Война многим приносит несчастья.
Когда они узнали, что после многих лет разочарований, когда надежды почти не осталось, у них наконец-то появится ребенок, их радости и гордости было слишком много, чтобы их можно было сдержать.
Уильям сказал жене Гвинет: “Нам нужно говорить об этом только шепотом, а то найдется какая-нибудь ведьма, которая позавидует нашему счастью и разрушит его”.
Его жена посмеивалась, но тайком принимала все возможные меры предосторожности, зная, что мир, в котором мы живем – это поле битвы между дьяволами и ангелами. Она носила на шее камень с отверстием на красной нитке. Охранные стеклянные шары висели на каждом окне. Под дверным порогом был зарыт нож острием наружу, а через подкову над дверью пропущена кисть рябины.
Каждый из них носил в ботинке кусок пергамента с молитвой Господней.
Они были очень рады, когда через положенный срок родилась здоровая девочка.
Но когда она достигла возраста, когда должна была начать лепетать, а затем учиться говорить, жизнь нанесла им тяжелый удар: оказалось, что девочка, по-видимому, была неспособна складывать слова или учиться чему-либо, а могла только гулить и смеяться солнечному свету через решетчатое окошко.
Только тогда они поняли, что в ее ясных голубых глазах не было света мысли, и что судьбой их ребенка они наказаны за грех гордыни.
Наступили тяжелые дни и ночи. Наблюдать, как растет прелестный ребенок, и видеть, что это только милое тельце без разума внутри, было слишком большим наказанием.
Уильям спросил: “Можем ли мы вообще что-нибудь для нее сделать?”
Врач, которому показали девочку, покачал головой и ответил: “Любите ее. Больше никто ничего не сможет сделать. Не вините себя. В трудах древних описаны случаи, очень редкие, когда люди рождались и проживали долгую жизнь, не имея души. Несомненно, и ваша дочь такова. Это воля Господня, и у него есть на это причины”.
Но эти слова не дали им утешения, с плачем они вернулись домой. С тех пор больше они не испытывали гордости ни за себя, ни за что-либо еще.
И вот, когда девочке исполнилось три года, и она все еще не проявляла разума, хотя всегда был здорова и счастлива, наступил поворот к лучшему.
До этого у ребенка не было настоящего имени. Родители звали ее “малышка”, или “хорошая”, или “милая”. По старой семейной традиции они поклялись назвать ее в соответствии с тем словом, которое она произнесет первым, а она ничего не говорила.
Однажды в открытое окно влетел ворон, сел на подоконник, огляделся и принялся расхаживать туда-сюда, каркая и кивая людям с умным видом.
Когда девочка взглянула на ворона, в ее глазах вдруг вспыхнул свет понимания. Она лежала в плетеной корзине, потому что не умела ходить, и родителям приходилось носить ее, если они выходили с ней из дома. Но в этот момент она села, высоко подняла голову и стала разглядывать птицу. Затем обернулась, посмотрела на родителей, подняла руку и, указывая на себя, стала подражать птице: “Карр! Карр! Корр-он!” (наверное, она хотела сказать “ворон”).
Итак, она сказала свое первое слово, а ее родители, связанные клятвой, должны были дать ей имя. Однако это слово казалось неподходящим именем ни для девочки, ни для мальчика, они даже пожалели о том, что цепляются за семейные обычаи.
В тот же день, возможно, понимая их переживания, поскольку вдруг девочка стала самым смышленым ребенком, она снова заговорила и снова указала на себя, повторяя: “Никки! Никки!”
Так у нее появилось имя, которое она сама себе выбрала. И хотя ее матери это имя понравилось не намного больше, отец сказал: “Ты знаешь, а ведь это неплохо, что у нее такое особенное, совсем не кембрийское имя, что она единственная Никки во всей округе!”
И вот она выросла красивой смуглой темноволосой девушкой, и поклонники не заставили себя долго ждать, но она была еще не готова к ухаживаниям.
Она всегда была очень близка к родителям и щедро возвращала любовь, которую получала от них. Тем более непонятно было то, что однажды ночью, незадолго до семнадцатилетия, она вышла из дома одна, взяв с собой только плащ и корзинку с едой.
Она исчезла, и никто не знал, куда она ушла.
Хотя ее родители были бедными людьми, и у них не было средств на поездки, они искали дочь по всей стране, но безуспешно.
В конце концов, они вернулись домой, не обнаружив ни малейшего следа дочери. Она была где-то очень далеко. Может быть, как Килмени, который посетил страну фей и эльфов, однажды она вернется, не зная, где была и как долго отсутствовала.
Крестьянин и его жена подозревали, что не доживут до этого.
Отец безутешно горевал, и мать сказала ему: “Уильям Бах, не печалься! Я чувствую сердцем, что она в безопасности и счастлива. Больше мы ничего не можем для нее сделать. У меня появилась странная мысль, что она никогда не была нашей. Она только пришла к нам ненадолго, чтобы пожить с нами и дать нам возможность любить ее, потому что мы были одиноки. Теперь для нее пришло время вернуться к себе”.
И это конец истории, потому что они никогда больше не видели свою дочь».
(Из книги «Уникальные случаи в Денбишире – от самых ранних времен до наших дней». Составлено и аннотировано Парсоном Эваном Джонсом, Luddley Press, 1747).
Гумберт, граф Монтеран, лорд Парамаунт был владельцем 24 усадеб на западе Англии, рядом с уэльскими пустошами.
Ему не хотелось наживать себе неприятностей, и он охотно жил бы в мире с таким осиным гнездом, как Харлех, к юго-западу от его владений.
Поэтому он воздерживался, как мог, от участия в набегах на Камбрию, отправив в этот раз лишь символический отряд в армию маршала Англии, его сеньора.
Некоторые слуги были очень недовольны этим. Они твердили, что он мог бы прибавить себе земель, если бы был более лояльным вассалом, да и они процветали бы гораздо лучше, получая долю от его возросшего богатства.
Одним из таких недовольных был его сенешаль Одо по прозвищу Черный кабан. Его все боялись. Одо раздражало, что его кошелек был слишком тонок, а ведь он был не менее высокого происхождения, чем его господин граф, и Одо понимал, что с деньгами у него могли бы быть и земли, и почести и, по крайней мере, титул барона.
Не сомневаясь в собственной храбрости и в своем военном искусстве, однажды он выехал из крепости графа Гумберта во главе дюжины всадников и вместе с лошадьми погрузился на лодку в устье реки Ди.
Норманны поплыли вниз по устью, высматривая места, где можно было бы грабить без опаски, но местное население с помощью маяков оповещало сородичей об их приближении, и навстречу им выходили куррахи, заполненные лучниками.
Поэтому они держались на безопасном расстоянии от берега и плыли вдоль побережья, пока не перестали видеть дым, поднимающийся с прибрежных холмов. На всякий случай, они проплыли еще несколько миль и, наконец, высадились в тихой бухте.
Оттуда, пройдя Каэр-Ин-Арфон и большую часть Англси, они решили, что здесь никто не заметил их прибытия.
Они поехали верхом в поисках какого-нибудь монастыря или аббатства, с которого можно было бы получить дань, только бы ему не запустили красного петуха под крышу, но, сколько бы они ни искали, не попадалось даже маленькой церквушки, которую можно было бы ограбить или сжечь. Единственный человек, который встретился им за долгое время, был старый пастух со стадом овец.
Чтобы не дать ему предупредить местное население, Одо зарубил его мечом, а так как овцы были им не нужны, всадники ворвались в стадо и без разбора рубили овец мечами, пока не устали. Оставшиеся в живых овцы разбежались.
Когда злость и гнев несколько остыли, они поехали дальше.
Через некоторое время далеко впереди они увидели быстро идущую молодую женщину. Ее походка была легка, поэтому они решили, что она красивая. «А если нет», – мрачно усмехнулся Черный кабан, – «ночью все кошки серые, а под палубой всегда ночь».
И они повернули в ее сторону.
Она несла одну корзинку и, услышав топот копыт и увидев, что ее преследуют всадники, бросила ее, скинула плащ, подхватила подол юбки выше колен и побежала.
Мужчины со смехом принялись улюлюкать и не спеша, легким галопом поскакали за ней. Они не торопились заканчивать охоту, которая могла иметь только один конец.
Девушка бежала, как молодая лань, ее белые ноги мелькали в высокой траве небольшой поляны, на которую они только что выехали, но постепенно она стала уставать и несколько раз чуть не споткнулась.
В конце поляны поднимался холм, и она, по-видимому, бежала к нему, поэтому всадники рассыпались, чтобы перехватить ее. Увидев, что ее отрезали от этого сомнительного убежища, девушка жалобно прокричала что-то на языке, которого они не поняли, резко повернулась и со всех ног бросилась к небольшому кургану в центре поляны.
Оказавшись там, она упала на землю, как будто надеялась, что высокая трава скроет ее.
Норманны спешились и окружили курган. Они подходили к нему с мечами в ножнах, непристойно и громко шутя, некоторые успели снять кольчугу и шлем и сбросить пояс с мечом.
Чернобородый Одо первым взобрался на курган. Его маленькие свиные глазки жадно пожирали полуголую девушку. Поэтому он никак не ожидал, что рядом с ней поднимется человек, подобного которому он никогда не видел, с обнаженным клинком в руке.
Это был высокий мужчина, одетый в ярко украшенную кожу. Он не был таким здоровяком, как бойцы из отряда нападавших. Он выглядел скорее жилистым, а его обнаженные до плеч руки в кожаной безрукавке бугрились мышцами. Впрочем, у Одо было мало времени, чтобы разглядеть его.
Одо взревел и потянулся к рукояти меча. Сталь еще наполовину не успела выйти из ножен, как его голова полетела в одну сторону, а тело упало в другую. Его сообщник, появившийся на другой стороне кургана, тупо стоял, уставившись на эту картину, медленно воспринимая увиденное, и, прежде чем понял, что произошло, он уже разделил судьбу своего господина.
Гвальхмай, разумеется, это был он, поднял странную девушку, которую нашел рядом с собой вместо Тиры, и легко пробежал с ней через этот разрыв в кольце врагов.
Близлежащий холм был самым безопасным убежищем на данный момент. Когда он начал взбираться на него, девушка стала вырываться, и он ее опустил. Она выглядела возмущенной, но невероятно красивой. «Она не похожа ни на Тиру, ни на Коренику», – подумал он, – «но как приятно смотреть на ее смуглую красоту! Жаль, что у нее змеиный и неблагодарный характер!»
«Держи руки подальше от меня! Я могу справиться сама!»
«Ну, так справляйся!» – проворчал он, и они поднялись на холм бок о бок, окруженные оставшимися норманнами, которые обильно потели в металлических доспехах и тяжело дышали под палящим полуденным солнцем.
На склоне холма им пришлось перелезть через полуразрушенную стену, а достигнув вершины, они обнаружили следы каменной кладки еще более древней кольцевой стены. Выглядело так, что когда-то это место подверглось столь сильному жару, что в некоторых местах укрепления фактически расплавились и спеклись в стекловидную массу.
У беглецов не было времени ни разглядывать, ни рассуждать о причине этого странного явления, поскольку преследователи были уже близко.
Ворота древних укреплений были завалены упавшими камнями и обломками, так что оставался только узкий проход. Здесь двое встали. С двух сторон их защищали полуразрушенные стены, но сзади прикрытия не было.
Здесь Экскалибур сверкал и пылал, и рассекал черепа в шлемах и без них, потому что меч Артура не потерял ни силы, ни остроты во время долгого ожидания сильной руки.
Люди падали, с дикими проклятиями выскакивали другие и тоже падали.
Девушка Никки сражалась, как львица. Когда один из нападавших обошел стену и бросился на них сзади, она подняла упавший нормандский меч и встретила его ударом острия в горло.
Стоя спиной к спине, они ждали следующей атаки, но долгое время никто из злодеев не рисковал подойти к воротам.
Нападавших осталось только четверо. Они отступили за нижнее кольцо стены и там быстро провели военный совет. В это время, их лошади свободно бродили, щипая траву по лугу. Непривязанные кони понемногу уходили в поисках лучшего пастбища, и это определило курс действий остатка несчастных приспешников Одо.
Норманны поняли, что здесь их ждет только быстрая смерть и никакого богатства. Они поймали четырех лошадей и ускакали в направлении своего корабля, ведя за собой пару других. Остальных разбежавшихся коней они бросили.
На холмах норманны попали в засаду и были убиты около того места, где лежал мертвый пастух, а граф Гумберт так и не узнал, что случилось с его сенешалем, его пропавшими людьми и украденной лодкой.
Долгое время эти двое оставались на месте у разрушенных ворот, ожидая новой атаки, не зная, что опасность ушла. Гвальхмай был голоден, но есть было нечего.
Еще он хотел пить. А вода там была, потому что у защитников крепости был прудик для сбора росы, находившийся в центре древних руин.
Сооружение состояло из мелкой, широкой впадины, покрытой слоем глины. На глину был уложен слой соломы, а сверху еще слой глины. Затем все это было утрамбовано и разглажено. Поскольку воздух никогда не бывает полностью сухим, эта холодная поверхность вызывает выпадение влаги в виде росы, и, собираясь в капли, вода стекает вниз и, в конечном итоге, заполняет прудик.
Умелое использование такого простого физического явления позволило многим древним крепостям и городищам, расположенным на возвышенностях, выдержать осаду, даже если у защитников не было колодцев и других доступных источников воды. Теперь оно принесло облегчение и этой уставшей паре.
Однако, вода, по-видимому, оказалась их единственным общим удовольствием. Девушка решительно отвернулась от своего спасителя. Она высоко подняла подбородок, словно злилась, хотя Гвальхмай не мог понять почему.
Могло показаться, что она сожалела о том, что ее спасли. Может быть, она его боялась, думал он. Возможно, как некоторые женщины, она хотела быть пойманной. Возможно, она бежала только для того, чтобы ее преследовали! На родине он встречал девушек, которые надеялись, что на них будут охотиться мужчины. Может быть, у ее народа такие же обычаи. С другой стороны, она убила, по крайней мере, одного мужчину!
Он робко подошел к ней. Она отвернулась от него и уставилась на луг.
«Может быть, нам стоит пойти и поймать для тебя лошадь? Я должен остаться здесь и ждать друзей».
«Как хочешь!» – равнодушно ответила она. «Мне некуда идти».
«У тебя нет друзей? Куда же ты шла?»
«Я думала, что у меня был друг, давным-давно, но он обманул меня, и теперь у меня никого нет».
«Тогда оставайся со мной. Когда вернутся мои друзья, ты можешь пойти с нами. Посмотрю, есть ли у убитых еда».
«Нет!» – воскликнула она и протянула руку, чтобы остановить его. Затем, как будто опомнившись: «Иди, если хочешь, но будь осторожен. Некоторые могут быть еще живы, да и остальные могут вернуться».
Гвальхмай усмехнулся. «Ни один человек, которого я ударил этим клинком, не выжил», – он похлопал Экскалибур. «Это великий убийца. Хотел бы я, чтобы это был мой меч».
Он обшарил карманы убитых и собрал все, что было. Оказалось негусто: немного вяленого мяса, немного пшеничного хлеба, которого он никогда раньше не пробовал, и горшочек с медом, который нес солдат-сладкоежка.
Они поделились едой и устроились отдохнуть. Гвальхмай начал беспокоиться. Скоро стемнеет, а Фланн с Тирой все еще не вернулись. Где они могут быть? Чем раньше они придут, тем скорее можно будет поговорить с кем-нибудь, кроме этой злой, неразговорчивой девицы.
Сам он был не слишком болтлив, но эта безмолвная обида беспокоила его. Он не был тщеславен, однако не любил, чтобы его игнорировали.
«Этот твой друг, вы любили друг друга?»
Она сверкнула на него глазами, и на мгновение он подумал, что она не ответит. Задумчиво уставившись вдаль над его головой, она произнесла так тихо, что он едва расслышал: «Сначала он был моим другом, потом моим любовником – и, наконец, моим мужем».
«Он умер?»
«Я сказала тебе, что он мне изменил».
«Возможно, искушение было слишком велико, и теперь он сожалеет, что ты оставила его. Почему бы тебе не вернуться к нему? Он защищал бы тебя. Ты не можешь его простить?»
Она склонила голову. Он не видел ее глаз, но вдруг почувствовал, что она его дразнит.
«Я никогда не бросала его. Это он оставил меня и получил удовольствие с другой».
«Ты идешь сейчас к нему?»
Она покачала головой. «Если я ему нужна, тогда он сам должен прийти ко мне».
Получался тупик, из которого не было видно выхода. Похоже, он взвалил на себя чужие проблемы. Наступило долгое молчание.
Гвальхмай огляделся, чтобы найти другую тему для разговора. Его взгляд упал на странно расплавленные камни крепости. Он указал на них.
«Интересно, как это могло случиться? Что могло создать такой ужасный, такой сильный жар?»
Ее мысли блуждали далеко. Она рассеянно уставилась на кучу шлака. «Ах, это? Это одна из крепостей, переплавленных в стекло. В этой группе островов много таких. Давным-давно, Кориальки украли несколько зарядов взрывчатки и сбили несколько кораблей-лебедей. Когда весь их народ поднялся на вооруженное восстание, Атлантида послала флот виман, и лучи наших кораблей разрушили их крепости и расплавили стены. Они были так безрассудны, пришлось их наказать, для их же блага!»
Вдруг она поняла, что говорит, и хлопнула себя ладонью по губам. Затем она рассмеялась. Ее глаза светились озорством.
Гвальхмай забыл закрыть рот от удивления. Он схватил ее за плечи и стал трясти. «Кореника!»
«Дурачок мой!» – воскликнула она, покрывая его лицо поцелуями. Затем она оттолкнула его, сделав вид, что все еще возмущена.
«Надо было заставить тебя еще немного пострадать, коварный бродяга!»
«Подожди», – запротестовал он. «Я никогда не обманывал тебя. Где ты была прошлой ночью? Где Фланн и Тира? И что ты делаешь в этом теле?»
«Отвечу тебе по порядку, если ты ответишь мне на один вопрос. Ты говоришь, что был верен мне. А как насчет русалки Сирены? Думаешь, я не знаю, что ты вытворял в Эльвероне?»
«Клянусь, Кореника, если что-то случилось, чего не должно было случиться, то это не из-за меня. Я был пьян от испарений вина, но я ничего не ел и не пил, хотя эльфы, должно быть, посчитали меня грубияном. Что касается русалки – она дразнила меня в точности, как ты. Минутку – так это была ты, Кореника? Ты была на этом банкете? Да ты – Пук-Вуд-Джи, вот ты кто! Это ты была русалкой!»
Ее плечи затряслись в его руках. Она смеялась так, что долго не могла начать говорить.
«Так ты ничего не ел и не пил? Как насчет капли рябинового вина, которую ты слизал с губ? Когда ты это сделал, ты разрушил заклятье, которое Мерлин наложил на тебя. Я скажу тебе, где была в ту ночь, которую ты провел в стране эльфов. Не зря я – единственная живущая почитательница Духа волны. Время от времени мы оказываем друг другу маленькие услуги.
Благодаря ее хорошим связям с эльфами, я была официально приглашена на банкет и поэтому смогла без труда туда приехать. Я провела большую часть той ночи в твоей… в нашей постели! Ты ведь мой муж, не так ли?
Странно, что ты меня не узнал. Давным-давно я говорила тебе, что, если мне придется поменять форму, ты узнаешь меня по золоту. Ты должен был видеть золото на моем платье!»