– Тебе лучше все же показаться в классе. Не давай директору Харперу лишнего повода.
Она оглянулась на здание школы.
– Все это теперь не имеет значения.
Потом я не видел ее и нигде не мог найти. Может, она осталась в школе, но на мои оклики не отзывалась. Не пришла она и на контрольную по химии.
«Лена, ты не темная. Я бы знал».
На уроке истории, где мы изображали дебаты Линкольна и Дугласа, ее тоже не было. Мистер Ли заставил меня выступать на стороне рабовладельцев – его упреждающее наказание за будущие «либеральные» сочинения, которые я мог написать.
«Не позволяй им встать между нами. Если мы будем вместе, они нам ничего не сделают».
Лены не было на уроке языка жестов[42]. Мне пришлось стоять перед классом и показывать знаки. Вся баскетбольная команда тупо ухмылялась, напевая песню: «Мигай, моя звездочка, мигай».
«Я не отстану от тебя. Ты не заставишь меня замолчать».
Чуть позже я понял, что она может заставить.
На большой перемене у меня сдали нервы. Я вдруг увидел, как Лена вышла из класса тригонометрии. Оттянув ее в сторону и бросив на пол рюкзак, я сжал ее лицо руками.
«Итан, что ты делаешь?»
«Это».
Я притянул ее к себе. Когда наши губы соприкоснулись, тепло моего тела хлынуло в холод ее печали. Я чувствовал, как ледяное отчуждение Лены плавилось и необъяснимое тяготение, которое связывало нас с самого начала, вновь сливало наши сердца в единое целое. Она выронила книги и, обхватив руками мою шею, ответила на поцелуй. У меня закружилась голова. Затем прозвенел звонок. Лена, задыхаясь, отстранилась от меня. Я склонился, чтобы поднять «Наслаждение проклятых» Буковски и ее потрепанный блокнот на спирали. Блокнот почти разваливался на части. В последнее время она то и дело что‑то писала.
|
|
«Ты не должен так поступать».
«Почему? Ты моя девушка, и я скучал по тебе».
«Итан, осталось пятьдесят четыре дня! Потом нам придется расстаться. Не нужно притворяться, что мы можем повлиять на ситуацию. Будет легче, если мы примем свою судьбу».
Речь шла не просто о наступавшем дне рождения. Что значит «примем судьбу»? Лена отвернулась, но я поймал ее за руку. Если она говорит о расставании, пусть смотрит мне в глаза.
– Что ты имеешь в виду?
Я хотел определенности. Она вновь отвернулась.
– Итан, я все понимаю. Ты думаешь, что у нашей истории может быть счастливый конец. Какое‑то время я тоже надеялась на это. Но мир вокруг нас изменился. Как бы я ни старалась уберечь нас от бед, неприятностей становится все больше и больше.
Она упорно не желала встречаться со мной взглядом.
– Мы с тобой слишком разные.
– Вот как? Слишком разные? После всего того, через что мы прошли?
Я сорвался на крик. Несколько человек в коридоре обернулись. Игнорируя Лену, они с ухмылками уставились на меня.
«Мы разные. Ты смертный, а я чародейка. Наши миры могут пересекаться, но они не станут единым целым. Нам не суждено быть парой».
Она считает, что мы не пара! Эмили и Саванна, миссис Линкольн и мистер Харпер, баскетбольная команда и «Ангелы "Джексона"» – все они наконец получили то, что хотели.
«Ты снова вспомнила дисциплинарную комиссию? Не думай о них».
«Дело не в собрании. Мы просто живем в разных мирах. Я не принадлежу этому месту, Итан. Твой мир для меня чужд».
«Значит, теперь я один из них. Ты это хочешь сказать?»
|
|
Она закрыла глаза, и я почувствовал путаницу в ее мыслях.
«Милый, я не говорю, что ты похож на них. Но ты один из них. Ты прожил в этом городе всю жизнь. И когда все закончится, когда я стану объявленной, ты по‑прежнему останешься здесь, будешь ходить по этим коридорам, ездить по тем же самым улицам. А меня уже не будет. В любом случае, люди в Гэтлине ничего не забывают. Ты сам это сказал когда‑то».
«Два года».
«Что?»,
«Вот сколько времени я буду находиться здесь».
«Два года – это долгий срок. Ты привыкнешь жить без меня. Поверь, я знаю, о чем говорю».
Какое‑то время мы молча стояли друг перед другом. Она вытаскивала клочки бумаги из спирального корешка блокнота.
– Я устала сражаться с твоим миром. Мне надоело притворяться обычной смертной девушкой.
– Не отказывайся от меня. Не сдавайся. Не теперь, когда мы прошли через столько бед. Не позволяй им одержать победу.
– Они уже одержали ее. Они победили в тот день, когда я разбила окно на уроке английского.
Ее дрожащий голос подсказал мне, что она отказалась от чего‑то большего, чем наша школа.
– Ты что – расстаешься со мной?
Я едва не задохнулся.
– Итан, пожалуйста, не терзай мне сердце. Я не хочу терять тебя.
«Тогда и не теряй».
Я не мог дышать. Я не мог думать. Мне казалось, что время остановилось, как тогда, на ужине в День благодарения. Только здесь действовала не магия, а скорее ее противоположность.
– Я думаю, нам будет легче, если мы расстанемся. Это не изменит моих чувств. Я все равно буду любить тебя.
Лена приподняла лицо, и я увидел ее большие зеленые глаза, сверкающие от набежавших слез. Затем она отвернулась и побежала по коридору. В школе было так тихо, что я услышал, как кто‑то уронил карандаш.
|
|
«С праздником Рождества, Лена».
Но ответа я не услышал. Она оборвала контакт. Это было потрясение, к которому я не успел бы подготовиться ни за пятьдесят три дня до ее объявления, ни за пятьдесят три года, ни за пятьдесят три столетия.
Через пятьдесят три минуты я сидел один за столом в переполненном школьном буфете и смотрел в окно. Город был серым. По небу скользили темные тучи. Вряд ли дело дойдет до снегопада. Он здесь редкое явление. В лучшем случае пару раз за зиму погода одаривала нас мокрым снегом. Лишь однажды, когда мне было двенадцать лет, он шел целый день.
Мне хотелось бы увидеть снег. Мне хотелось многого: например, отмотать время назад и вернуть тот разговор в коридоре. Я сказал бы Лене, что мне плевать на ненависть окружающих. Они для меня не имеют никакого значения. До нашей встречи в сновидениях я чувствовал себя совершенно одиноким. А она нашла меня под ливнем на пустой дороге. Со стороны могло показаться, будто все время я выступал ее защитником, но на самом деле это она спасла меня, и я никак не мог согласиться с этим разрывом.
– Привет, парень.
Линк сел напротив меня.
– Где Лена? Я хотел сказать ей спасибо.
– За что?
Линк вытащил из кармана сложенный лист бумаги.
– Она написала мне песню. Очень крутую, понимаешь?
Я даже не попросил почитать. Выходит, с Линком она разговаривает, а со мной – нет.
Линк схватил кусок моей нетронутой пиццы.
– Слушай, я хочу попросить тебя об одолжении.
– Валяй. Что тебе нужно?
– Мы с Ридли собираемся на праздники в Нью‑Йорк. Если кто‑то пристанет к тебе с вопросами обо мне, скажи, что я отчалил в Саванну. В церковный лагерь.
– В Саванне нет церковного лагеря.
– Главное, что этого не знает моя мама. Я сказал ей, что записался туда в надежде попасть в их баптистскую рок‑группу.
– И она поверила тебе?
– В последнее время она ведет себя дико, но что поделаешь. Зато она сказала, что я могу ехать.
– Неважно, что сказала твоя мама. Тебе нельзя уезжать с Ридли. Ты многого о ней не знаешь. Она… опасная. Одумайся.
Его глаза лихорадочно заблестели. Я никогда не видел Линка таким. Впрочем, в последнее время мы почти не общались. Я постоянно был с Леной или думал о ней. Все мои мысли крутились вокруг «Книги лун» или рокового дня рождения. Но вот прошел лишь час после разрыва, и ко мне вернулись прежние заботы и дела.
– Ты читаешь мои мысли. Я на это и надеюсь. Понимаешь, чувак, я запал на нее. Она реально делает что‑то со мной.
Линк взял с моего подноса последний кусок пиццы и сунул его в рот. Я на секунду задумался. Мне хотелось поделиться с ним своими соображениями и, как в старые времена, рассказать ему обо всем: о Лене, о ее семье, о Ридли, о Женевьеве, об Итане Картере Уоте. Конечно, Линк и так много знал. Однако я сомневался, что он поверил бы, расскажи я ему о древнем проклятии и всем прочем, касающемся чародейства. Это было бы чересчур даже для лучшего друга.
Я понимал, что рискую дружбой, но нужно было что‑то сделать. Я должен был отговорить Линка от поездки с Ридли в Нью‑Йорк или куда бы то ни было.
– Послушай, парень! Не связывайся с ней. Поверь мне, она использует тебя для личных целей. На что ты надеешься?
Он смял в руке банку кока‑колы.
– На многое! И что, по‑твоему, если самая горячая девчонка в городе тусуется со мной, то, значит, она меня использует? Думаешь, ты единственный можешь лапать отпадную цыпочку? Когда ты стал таким самонадеянным, Уот?
– Я говорю о другом.
– Я думаю, мы оба знаем, о чем ты говоришь, – поднявшись на ноги, сказал Линк. – Забудь о моей просьбе.
Слишком поздно. Ридли уже обработала его. Ни одно мое слово не изменило бы его планов. Но я не мог потерять в один день и девушку, и лучшего друга.
– Слушай, Линк, я не хотел, чтобы все так получилось. Я не выдам тебя, даже если твоя мать устроит мне допрос.
– Ладно, чувак. Я тебя понимаю. С таким талантливым и красивым, как я, дружить нелегко.
Линк взял печенье с моего подноса и разломил его пополам. Я вспомнил о половинке «Твинки», упавшей на пол автобуса. Наша дружба по‑прежнему была крепка. Ее не могла разрушить даже девушка. Даже сирена!
Эмили смерила Линка неодобрительным взглядом.
– Тебе лучше уйти, иначе Эмили накрысятничает о нас твоей маме. Тогда тебе не удастся вырваться в церковный лагерь. Ни в реальный, ни в воображаемый.
– А мне по барабану ее пакости!
Однако это было не так. Он не хотел застрять дома на все зимние каникулы. И его пугала мысль о всеобщем бойкоте в «Джексоне».
В понедельник я помогал Эмме спускать с чердака коробки с праздничными украшениями. Мои глаза слезились от пыли – во всяком случае, мне приходилось убеждать себя, что причина слез именно такова. Среди старых вещей я нашел наш игрушечный город с гирляндами маленьких лампочек. Мама каждый год устанавливала его под рождественской елкой на белой вате, изображавшей снег. Эту игрушку ей подарила бабушка, и она относилась к ней с таким трепетом, что я тоже влюбился в маленькие дома, сделанные из тонкого картона и блесток. Обычно при установке многие домики распадались на части. Мы подклеивали их и освежали красками. Мама говорила: «Старые вещи лучше новых, потому что они обрастают историями». Помню, как она указывала на старую крохотную машинку и восторженно качала головой: «Представь себе, Итан, моя прабабушка играла с этой машинкой. Она, как и мы сейчас, расставляла эти домики под елкой и любовалась ими».
Я давно уже не видел этот сказочный город. С каких пор? По крайней мере, с того последнего Рождества, которое мы встречали вместе с мамой. Мне показалось, что город уменьшился. Картон помялся и истрепался. Я проверил несколько коробок, но не нашел ни крошечных людей, ни животных. Без них дома казались пустыми и одинокими, и от этого мне стало еще печальнее. Без мамы крохотный город лишился сказочной магии. Я, сам того не желая, вновь начал думать о Лене.
«Все понемногу исчезает. Коробки здесь, а сказки нет. И ее тоже нет. Эти дома уже не склеить. И она никогда не вернется, чтобы повидаться с тобой».
Никакого ответа с той стороны. Лена исчезла. Или прогнала меня. И то и другое было невыносимым. Я остался один. Но мне не хотелось, чтобы это видели окружающие. Поэтому я отправился в библиотеку – в единственное место, где никто из жителей Гэтлина не мог меня увидеть.
– Тетя Мэриан?
Библиотека, как обычно, выглядела пустой и заброшенной. Я подозревал, что после заседания дисциплинарной комиссии у Мэриан не было ни одного посетителя.
– Я здесь.
Доктор Эшкрофт сидела на полу, по пояс скрытая грудой книг. Казалось, что они попадали с полок и едва не погребли ее под собой. Закутавшись в плащ, она листала сборник стихов. Я не удивился, когда она начала читать вслух – в своем привычном состоянии транса, вызванного книгой.
Мы увидели Гостя и узнали Его.
Он был Тем, Кто солнечным сиянием
И теплыми весенними ливнями
Покрывал цветами землю,
Милый для мира и каждого из нас!
Она закрыла книгу.
– Это Роберт Херрик. Его рождественский гимн исполнялся для короля во дворце Уайтхолл.
Ее голос был таким же отстраненным, как недавно у Лены.
– Извините, я не знаком с творчеством Роберта Херрика.
В библиотеке было так холодно, что при разговоре из наших ртов вылетали полупрозрачные клубы пара.
– Тебе эти строки ни о ком не напоминают? «Милый для мира», покрывающий землю цветами?
– Вы имеете в виду Лену? Могу поспорить, что миссис Линкольн не согласилась бы с вашей трактовкой этого гимна.
Я сел рядом с Мэриан, отпихнув книги дальше в проход.
– Миссис Линкольн. Какое нудное создание!
Она покачала головой и вытащила из кучи другую книгу.
– «Диккенс считал, что Рождество дает людям возможность раскрыть их замкнутые сердца и подумать о страждущих. Напомнить им, что они не существа другой расы, а такие же пассажиры скорой судьбы, несущейся к могиле».
– У вас калорифер сломался? Хотите, я позвоню электрику?
– Я никогда не пользуюсь калорифером. Бюджет не позволяет. Извини, что отвлекла тебя своими цитатами.
Она положила книгу рядом с собой.
– К сожалению, Диккенс не удосужился приехать в Гэтлин. И поэтому у нас здесь целый город замкнутых сердец.
Я поднял книгу Ричарда Уилбера и, поднеся ее к лицу, почувствовал запах страниц. Том раскрылся где‑то на середине. Я прочитал наугад один из абзацев: «Что является противоположностью пары? Одинокий я и одинокая ты». Странно, но именно так я себя и чувствовал. Захлопнув книгу, я посмотрел на Мэриан.
– Спасибо, что пришли на собрание. Надеюсь, это не осложнило вашу жизнь? В противном случае я буду считать себя виноватым.
– Нет, ничего не изменилось.
– Мне кажется, это не так.
Я положил книгу на пол.
– Ну, даже если и не так? Неужели именно ты породил все это невежество? Неужели ты обучал миссис Линкольн ненависти, а мистера Холлингсворта – страху?
Какое‑то время мы молча сидели в окружении раскрытых книг. Затем она протянула руку и сжала мою ладонь.
– Эта битва началась задолго до тебя. И она, Итан, не закончится на тебе или мне. Боюсь, потребуются века и эпохи.
Ее лицо стало серьезным.
– Когда я утром пришла на работу, эти книги лежали на полу. Я не знаю, как они попали сюда. Вчера вечером я закрыла двери на замок. Утром все было в порядке. Никаких следов проникновения. Что‑то заставило меня сесть среди книг и прочитать открытые страницы. В каждой из них я нашла какое‑то сообщение – о городе, о жителях, о сути данного момента. О Лене, о тебе и даже обо мне.
Я покачал головой.
– Это совпадение. С книгами всегда так бывает.
Она наугад вытянула из кучи небольшой том и передала его мне.
– Сам попробуй.
Я взял книгу в руки.
– Что это?
– Шекспир. «Юлий Цезарь».
Открыв случайную страницу, я начал читать:
Поверь мне, Брут, что может человек
Располагать судьбой, как хочет.
Не в звездах, нет, а в нас самих ищи
Причину, что ничтожны мы и слабы [43].
Я скептически хмыкнул.
– И как это относится ко мне?
Мэриан искоса взглянула на меня поверх очков.
– Я лишь библиотекарь. Моя задача – предоставлять книги. Я не могу давать ответы.
На ее лице появилась лукавая улыбка.
– Суть вопроса проста. Кто является хозяином своей судьбы? Ты или звезды?
– Вы говорите о Лене или о Юлии Цезаре? Мне не хочется расстраивать вас, но я не читал эту пьесу.
– Нет, мой милый! Это ты скажи мне, о ком здесь идет речь.
Почти час мы перебирали книги и зачитывали друг другу случайно выбранные абзацы. Наконец я понял, почему пришел сюда.
– Тетя Мэриан, я думаю, мне нужно вернуться в ваш архив.
– Сегодня? Разве тебе больше нечем заняться? А как же покупка праздничных подарков и все такое прочее?
– Я не покупаю Рождество.
– Неплохо сказано, мой мальчик. Я могла бы добавить: «Мне нравится Рождество. Грубо говоря, оно напоминает нам о мире и доброжелательности. Но грубить каждый год надоедает».
– Снова Диккенс?
– Эдвард Морган Форстер.
Я печально вздохнул.
– Мне трудно объяснить свои чувства. Я просто хочу побыть с мамой.
– Понимаю. Я тоже скучаю по ней.
На самом деле мне не хотелось говорить Мэриан о своих чувствах: о всеобщем бойкоте, о постылом городе, где все было неправильно. Наверное, поэтому слова застревали в моем горле, как человек, запинающийся на каждом шагу.
– Мне кажется, что если я побуду рядом с ее книгами, то вспомню, как общался с ней. Мне хочется поделиться с мамой своими проблемами. Однажды я сходил на кладбище, но там ее не было. Я не могу представить, что она лежит в земле.
Чтобы удержаться от слез, я упорно цеплялся взглядом за пятнышко на ковре.
– Понимаю, Итан.
– Я никогда не поверю, что она там. Я вообще не вижу в этом смысла! Почему люди прячут своих любимых в выкопанные ямы, где так холодно и грязно… и полно червей? Разве она заслужила это? После всего, что сделала?
Мне было больно думать, что от ее тела остались кости, гниль и прах. Я не мог смириться с тем, что она прошла путь смерти одна, как я, тоже в одиночку, проходил сейчас путь терзаний.
– А как, по‑твоему, все это должно было закончиться?
Мэриан положила ладонь мне на плечо.
– Не знаю. Я хотел бы, чтобы ей поставили памятник.
– Как генералу? Твоя мать от души посмеялась бы над этой идеей.
Она обняла меня.
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Она не там. Она с нами.
Мэриан протянула мне руку, и я помог ей подняться на ноги. Затем мы направились к архиву. Это напомнило мне детство, когда вот так же мы прогуливались по городу, пока моя мама занималась важными делами. Вытащив связку ключей и открыв дверь, доктор Эшкрофт предложила мне войти, но за мной не последовала.
Оказавшись в архиве, я присел в мамино кресло, стоявшее перед ее столом. Деревянная спинка была украшена эмблемой Дьюкского университета. Я слышал, что это кресло подарили ей в знак признания заслуг. Оно было неудобным, зато казалось почти родным и подействовало на меня успокаивающе. Я почувствовал запах лака, который нравился мне в детстве. На душе стало легче – впервые за несколько месяцев. Я вдыхал аромат книг и старого пергамента, потрескавшихся пластиковых обложек и пыльных книжных шкафов. Все та же атмосфера удивительной планеты, на которой жила моя мама. Она ничуть не изменилась, и я вдруг вспомнил, как в семилетнем возрасте сидел здесь на коленях мамы, уткнувшись лицом в ее плечо.
Мне захотелось пойти домой. После разлуки с Леной я не знал, куда еще идти.
На столе, почти скрытая книгами, стояла рамка с маленькой фотографией. На ней были запечатлены мои родители в рабочем кабинете. Старый черно‑белый снимок, возможно сделанный для книжной обложки для одного из ранних совместных проектов, когда отец, как и мама, увлекался историей края. Взяв в руки фотографию, я несколько минут рассматривал забавные прически родителей, их мешковатые штаны и счастливые улыбки. Мое сердце разрывалось от тоски, но я не мог оторвать от них взгляд. Вернув снимок на место рядом с пыльной стопкой книг, я заинтересовался одним фолиантом. Он лежал под энциклопедией вооружения Гражданской войны и каталогом растений Южной Каролины. На коричневом корешке не было названия. Однако между его страницами вместо закладки торчала длинная веточка розмарина. Я улыбнулся. По крайней мере, это был не носок и не грязная ложка для пудинга.
Я вытащил книгу из стопки и взглянул на обложку. «Гэтлинская поваренная книга для начинающих: Жареная курица и приправы из овощей». Она открылась сама по себе на одной из страниц. «Жареные томаты со сметаной (рецепт Бетти Бартон)». Любимое блюдо моей мамы. От страниц повеяло розмарином. Я присмотрелся к веточке. Она была свежей, словно ее только вчера принесли из сада. Значит, мама не могла положить ее в книгу. Но никто другой не стал бы класть веточку в книгу вместо закладки. Любимый рецепт моей мамы и розмарин, связанный с Леной. Похоже, книга пыталась мне что‑то сказать.
– Тетя Мэриан? Вы недавно просматривали рецепт по жареным томатам?
Она просунула голову в дверной проем.
– Неужели ты думаешь, что я сама не могу приготовить томаты?
Я посмотрел на розмарин.
– Вот что я нашел в одной из книг.
– Твоя мать любила делать такие закладки.
– Могу я одолжить эту книгу? На несколько дней?
– Итан, зачем ты спрашиваешь? Она принадлежала твоей матери. Я думаю, Лила с радостью завещала бы тебе все, что имела.
Мне не давал покоя вопрос: как свежая веточка могла оказаться в запыленной поваренной книге? Но я промолчал. Мне не хотелось делиться чудом, которое, скорее всего, предназначалось только мне. Я никогда не жарил томаты и, наверное, никогда не буду этим заниматься. Тем не менее я сунул книгу под мышку и в сопровождении Мэриан направился к выходу.
– Если я понадоблюсь, ищи меня здесь. Для тебя и Лены я сделаю все, что угодно. Ты и сам знаешь это.
Она откинула волосы с моих глаз и улыбнулась мне. Доктор Эшкрофт была лучшей подругой моей мамы. Я не назвал бы ее улыбку материнской, но она подбодрила меня.
Мэриан поморщила нос.
– Ты пахнешь розмарином?
Я пожал плечами и, проскользнув в дверь, оказался под серым небом зимнего дня. Наверное, Юлий Цезарь был прав. Мне следовало взглянуть своей судьбе в глаза. И какой бы она ни оказалась – предначертанной звездами или создаваемой мной, – я не мог сидеть и ждать.
Снег застал меня на пути домой. Мне даже не верилось, что это случилось. Я смотрел на небо, и снежинки падали на мое замерзшее лицо. Густые и пушистые, они парили в воздухе, как белые феи. Назвать непогодой это было нельзя. Скорее, дар небес, возможно, даже чудо – прямо как в песне о светлом Рождестве.
Подойдя к дому, я увидел ее. Она сидела на крыльце, отбросив капюшон на спину. Легкий иней серебрил ее черные волосы. В то мгновение я вдруг понял, почему начался снег. Она предлагала мне примирение. Лена улыбнулась. В одну секунду все куски, на которые развалилась моя жизнь, сложились воедино. Все исправилось само собой и стало пусть не идеальным, но вполне сносным. Я сел рядом с ней на ступени.
– Спасибо, Лена.
Она прильнула ко мне.
– Я просто хотела немного успокоить тебя. Мне так неловко, Итан. Я не хочу, чтобы ты страдал. Я не знаю, что буду делать, если с тобой приключится беда.
Я провел ладонью по ее сырым волосам.
– Не отталкивай меня, пожалуйста. Мне очень тяжело терять людей, которых я люблю.
Расстегнув куртку Лены, я обвил рукой ее талию. Мы прижались друг к другу, я начал целовать ее и целовал до тех пор, пока не почувствовал, что если мы не остановимся, то все находящееся от нас на расстоянии ярда расплавится.
– Что это? – пытаясь восстановить дыхание, спросила она.
Я поцеловал ее снова, возносясь на новой гигантской волне струившейся через нас энергии. Вскоре мне пришлось отстраниться от манящих губ и сделать глоток воздуха.
– Наверное, это называется судьбой. Я собирался зацеловать тебя до потери чувств – еще после зимнего бала. И теперь ты меня не остановишь.
– Остановлю!
– Нет, не сможешь.
– Тогда тебе придется подождать. Я все еще под домашним арестом. Дядя Мэкон думает, что я пошла в библиотеку.
– Меня не волнует, что ты под арестом. Я‑то свободен. Хочешь, мы вместе поедем в Равенвуд? Если потребуется, я буду спать со Страшилой на собачьем коврике.
– Между прочим, у него есть спальня! И кровать с пологом!
– Что ж, прекрасно!
Она улыбнулась и сжала мою руку. Снежинки таяли, опускаясь на наши разгоряченные лица.
– Я соскучилась по тебе, Итан Уот.
Лена поцеловала меня. Снег повалил сильнее. Он падал на нас и превращался в струйки воды, словно мы излучали огромное количество тепла. Словно мы стали радиоактивными элементами.
– Мне нравится твоя идея. Мы будем вместе столько, сколько сможем. Пока…
Лена замолчала, но я знал, о чем она подумала.
– Мы отделаемся от этого проклятия. Я обещаю тебе.
Она кивнула без особого энтузиазма и уютно устроилась в моих руках. Я почувствовал успокоение, растекающееся по нашим телам.
– Понимаешь, Итан, мне сегодня не хочется думать о плохом.
Она игриво толкнула меня.
– Да? А о чем тебе хочется думать?
– О снеговиках. Я никогда не лепила снеговиков.
– Правда? Ты же жила в Виргинии. Там все их лепят.
– Я провела в Виргинии только несколько месяцев. И мы не дожили до первого снега.
Через час, слепив перед крыльцом большого снеговика, мы, мокрые и замерзшие, сидели за кухонным столом. Эмма ушла в «Стой‑стяни», поэтому мы пили горячий шоколад моего собственного приготовления.
– Я не уверена, что твой рецепт правильный. Обычно у шоколада другой вкус.
Лена дразнила меня, потому что мой «рецепт» состоял в том, что я поставил чашку с молоком в микроволновую печь и навалил туда куски шоколадной плитки. Варево получилось коричнево‑белым и с комками. Но лично мне вкус нравился.
– Да? Откуда ты знаешь? «Эй, Кухня! Горячий шоколад, пожалуйста».
Я попытался сымитировать ее голос, но выдавил из себя лишь хриплый фальцет. Она засмеялась. С момента нашей размолвки прошло только несколько дней, а я уже успел соскучиться по ее улыбке. Хотя я скучал о ней сразу же – через пару минут.
– Кстати, о Кухне. Мне пора уходить. Я сказала дяде, что пойду в библиотеку, а она закрывается в девять часов.
Я перетащил ее к себе на колени. Не прикасаясь к ней, я не мог прожить ни секунды. И теперь я находил любые поводы, чтобы пощекотать ее, потрогать волосы, руки, колени. Нас непреодолимо тянуло друг к другу. Она прижалась к моей груди, и мы сидели молча, пока над нами, на втором этаже, не послышались шаги. Лена соскочила с моих колен, как испуганная кошка.
– Не волнуйся, это мой отец. Он пошел в душ. Теперь он почти не выходит из своего кабинета.
– Так и живет затворником?
Она сжала мою ладонь. Мы оба понимали, что это риторический вопрос.
– Мой отец не был таким, пока не умерла мама. Похоже, он сошел с ума от горя.
Ей не требовались объяснения. Она читала многие из моих мыслей: о смерти мамы; о том, что мы перестали готовить жареные томаты; что потерялись части игрушечного города; что в городе не стало человека, способного противостоять миссис Линкольн. О том, что мир уже не будет прежним.
– Мне очень жаль.
– Я знаю.
– Ты поэтому ходил в библиотеку? Чтобы пообщаться с мамой?
Я кивнул и, взглянув на Лену, вытащил из кармана и положил на стол свежую веточку розмарина.
– Иди за мной. Я хочу тебе что‑то показать.
Встав из‑за стола и взявшись за руки, мы на цыпочках прошли по старым деревянным половицам. Я остановился перед дверью кабинета и посмотрел на лестницу, которая вела к спальням. Судя по звукам, отец еще не включил душ. У нас была куча времени. Я несколько раз покрутил дверную ручку.
– Дверь закрыта, – прошептала Лена. – Нужен ключ.
– Подожди. Смотри, что сейчас произойдет.
Мы молча стояли, глядя на дверь. Я понимал, как глупо это выглядело. Наверное, у Лены возникло такое же ощущение, потому что она начала хихикать. И когда я сам был готов рассмеяться, послышался щелчок замка. Лена перестала смеяться.
«Это не колдовство. Иначе я бы почувствовала».
«Мне кажется, нас приглашают войти».
Я отступил назад, и замок закрылся. Лена подняла руку, собираясь применить свои чары, но я жестом остановил ее.
– Подожди. Я должен сделать это сам.
Как только мои пальцы прикоснулись к дверной ручке, раздался щелчок и дверь снова открылась. Впервые за многие годы я переступил порог кабинета. Темнота была пугающей. Над выцветшей софой по‑прежнему висела картина, закрытая простыней. На старом резном столе, стоявшем у окна, лежали страницы последнего романа. Они были повсюду: на ноутбуке, на стульях, даже на персидском ковре, который закрывал часть пола.
– Не трогай ничего. Он узнает.
Лена присела на корточки и посмотрела на ближайшую стопку бумаг. Потом приподняла одну из страниц и повернулась к настольной лампе.
– Итан?
– Не включай свет. Я не хочу, чтобы он застукал нас здесь. Отец убьет меня, если узнает, что мы входили в его кабинет. Для него эта книга бесценна.
Она молча передала мне листок. Я взял его. Он был исписан каракулями. Не словами, а просто бессмысленными завитушками. Я схватил несколько страниц, лежавших на столе. На них тоже были зубчатые линии, закорючки и овалы. Я поднял одну из страниц, устилавших пол, и недоуменно посмотрел на аккуратные ряды спиралей и кругов. Мой взгляд скользил по белым листам, разложенным на стульях и столе. Каракули и закорючки. Страница за страницей. Ни одного написанного слова!