— И это я первым сказал, что он не мог этого сделать. Я ни минуты не сомневался в невиновности твоего сына, но твой внук — ребенок, и у него воображение ребенка. Возможно, он не имел намерения обманывать. Возможно, он считает, что видел нечто, а на самом деле все придумал. Или же он видел кого-то, кто ему не знаком, и решил, что видел меня.
— Я не буду спорить с тобой, друг мой. Давай поговорим о том, что сейчас важнее всего. Кто напал на тебя?
— Я не знаю.
— Ты получил удар в грудь, а не в спину. Ты должен был видеть того, кто это сделал.
— Все произошло так быстро, Адам! Я шел позади конюшен, где думал некоторое время побыть в одиночестве, погруженный в мысли о беде, в которую попал твой славный сын, когда услышал какой-то звук. Я поднял глаза. Что-то надвинулось на меня из темноты. Там было почти совсем темно, как ты, конечно, и сам заметил. Прежде чем я успел что-либо сообразить, я почувствовал боль и больше ничего не помню. Если у моего сына были враги, они, уж конечно, не были моими врагами. Чего мне было бояться в Вайнторп-Касле? Я был оглушен, попал в засаду, как бы мы сказали в те дни, когда оба были товарищами по оружию. — Сэр Джеффри слабо улыбнулся, с любовью глядя на Адама. — Я не видел ни лица, ни даже силуэта человека, напавшего на меня.
Кто-то постучал в деревянную дверь. Сестра Анна пошла открыть, и в комнату вошел Томас. Он что-то прошептал ей на ухо, и та поманила к себе Элинор.
Адам повернулся и сердито воззрился на троицу.
— Что там такое? Я тут не потерплю никаких перешептываний!
Элинор в волнении прижала руку к сердцу.
— Милорд, быть может, у нас есть причина…
Ее голос дрожал, как и рука.
— Замолчи, дитя мое! Это мой замок, и, пока я жив, я тут полноправный хозяин. Что означает это ваше бормотание?
Элинор опустила голову, выражая покорность.
— Милорд, отец Ансельм только что проснулся. К нему, кажется, вернулись разум, речь и память.
— Это хорошие новости! — сказал Адам, бросив взгляд на Джеффри. — Может быть, он поможет нам найти чудовище, нападающее в Вайнторпе на достойных людей.
Элинор кивнула Томасу, и он сделал шаг вперед.
— Да, он в состоянии нам помочь, милорд, — сказал он. Джеффри быстро взглянул на жену, его темные глаза расширились.
— Он видел, кто его столкнул? — спросил Адам.
— Не только — Томас переминался с ноги на ногу, уперев глаза в пол.
— Так говорите же! Сейчас не время для монашеского смирения. Кто? — закричал Адам.
Томас кашлянул и робко посмотрел на Элинор.
— Говорите, брат Томас. Я позволяю, — ответила она, строго поджав губы.
— Он не видел, кто его толкнул, но он и вправду видел, кто убил Генри.
Адам большими шагами подошел к Томасу, взял монаха за плечи и сильно тряхнул его. — Кто, монах? Кто убил Генри?
— Милорд, я не решаюсь сказать.
— Я что, должен упрятать вас под замок? Быть может, пара дней в темном чулане придаст вам решимости…
— Отец!
Томас побледнел.
— В этом нет нужды, милорд. В минуту, когда на него напали, отец Ансельм как раз стоял у дверей в спальню убийцы. Человек, убивший Генри, — это леди Исабель.
* * *
Воздух прорезал вопль Исабель.
Сэр Джеффри, раскрыв рот в беззвучном крике, хотел было схватить жену за руку, но со стоном рухнул обратно, когда рана отозвалась жестокой болью.
Леди Исабель стояла, умоляюще выставив вперед дрожащую руку. Другой рукой она комкала ткань платья над сердцем.
— Милорды… — начала она шепотом, в ужасе посмотрев сперва на своего мужа, потом на Адама и, наконец, на Элинор.
Юлиана сделала шаг вперед. Обернувшись, она ласково провела ладонью по лицу мачехи, убрав под покрывало выбившийся локон светлых волос.
— Ш-ш-ш, миледи, — нежно сказала она, — вам нечего бояться.
Она обвела взглядом собравшихся, глядевших на нее во все глаза.
— Невинные люди не должны больше дрожать от ужаса перед этой тайной. Я надеялась, что Роберта признают невиновным в убийстве Генри. После нападения на отца Ансельма я думала, что его освободят, потому что, запертый в темнице, он не мог совершить ничего подобного. Потом я надеялась, что нападение на моего отца, наконец, вернет ему свободу. Воистину, Роберт не должен был страдать только потому, что нашел тело моего брата, и я бы никогда не позволила, чтобы его повесили за то, чего он не делал.
Сэр Джеффри, натужно кашляя, повернулся и поймал взгляд дочери.
— Ты не можешь знать, кто совершил все эти преступления, дочь. Поберегись обвинять кого-нибудь, не зная наверняка, — голос его был еле слышен, слова выходили с трудом.
— Я знаю, что говорю, милорд, — ответила она. В ее голосе и поведении чувствовалась спокойная уверенность.
Для Элинор, казалось, время остановилось. Она поймала себя на том, что думает о женщине, стоящей перед ней, что от нее, как от святой, исходит безмятежность и что это не может быть та смертная Юлиана, которую она знала много лет назад.
— Кто это сделал? — наконец спросила она. От напряжения ее собственный голос прозвучал хрипло.
— Это сделала я.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
— Нет! — вскричал Джеффри, — Неправда, дочь. Ты никого не убивала. Ты не ударяла меня ножом. Ты не сталкивала с лестницы священника. Ты ни в чем не виновата!
Юлиана безмятежно улыбнулась отцу:
— Вы, конечно, сами знаете, что не ваша жена напала на вас.
Джеффри попытался сесть на кровати.
— Но и не ты!
— Откуда вы можете знать? Вы говорите, что не видели, кто это сделал. — Юлиана осторожно присела на край кровати и взяла руку отца в свои.
— Вы понимаете, что леди Исабель — слабая женщина, но меня-то, отец, вы знаете.
Джеффри повернул голову:
— Ты не сделала ничего из этого.
— Ребенком я влезала на самые высокие деревья. Исабель стояла на земле и подбадривала меня, сама она не могла залезть даже на нижние ветки. Она всегда была гораздо женственнее меня.
— Не нужно, дитя, — прошептал Джеффри, стискивая ее руку.
— В детстве, когда Генри делался невыносим, я набрасывалась на него и валила на землю, драла за волосы и давала затрещины. Разве он не бегал к вам жаловаться? — Юлиана тихо рассмеялась. — Разве вы не помните, как часто вам приходилось растаскивать нас с братом, когда мы ссорились?
— Это были пустяки. Дети часто ведут себя так. Все это было несерьезно. Не пытайся, Юлиана, выдумать то, чего нет.
— Генри так и не простил мне своего позора.
— Ты не унижала его перед другими мальчишками.
— Все это происходило на глазах Исабель, отец. Он не забыл этого и нашел повод отомстить. Став взрослым и перестав бояться моих кулаков, он начал рассказывать обо мне налево и направо скверные истории — всякому, кто только желал слушать. Любой женщине трудно защитить свою честь, когда ее собственный брат чернит ее. Разве вы не видели, что между нами происходит?
По щекам сэра Джеффри медленно заструились слезы.
— Ты всегда была умнее его. Я думал, что тебе всегда все будет лучше удаваться. Да, он мне жаловался…
— А потом перестал? Так ведь?
— Мы с ним отдалились друг от друга. Ты это знаешь, но нарочно преувеличиваешь серьезность ваших ссор.
— Разве? Слухи, которые распространял Генри, заставили бы любого задуматься, прежде чем согласиться взять меня в жены. Любой монастырь, несмотря на самый щедрый взнос, не захотел бы принять меня в число своих монахинь. Я должна была убить Генри, чтобы спасти свое доброе имя. И вы только что сами сказали, что я умна. Тогда я, уж конечно, знала, когда на вас легче всего напасть. — Она вздохнула. — Исабель не виновата, ведь правда?
Сэр Джеффри пробормотал что-то невразумительное.
— Ну же, говори, Джеффри, — подбодрил Адам, делая шаг к постели друга. — Это была твоя жена?
— Нет. Юлиана права. Исабель этого не делала. Даже если у нее и была причина, ей бы не хватило сил. — Он с великой грустью посмотрел на свою жену.
Адам перевел взгляд на Юлиану.
— Тогда что ты скажешь на признание своей дочери, Джеффри? У нее одной осталась причина желать смерти Генри, и сообразительность, с которой…
Джеффри замахал на старого друга своим обрубком.
— Я не хочу из-за этой проклятой напасти терять еще одного ребенка.
— Если это не была твоя жена и нет никого, кто бы еще мог совершить все эти преступления, тогда нам придется согласиться с признанием твоей дочери.
Адам повернулся к Томасу:
— Брат, позовите двух моих стражников. Мы препроводим леди Юлиану…
— Нет! Это не она. Это не была ни моя жена, ни Роберт! — крикнул Джеффри.
— Тогда кто же, мой добрый друг? — с печалью в голосе спросил Адам.
Вопль старого солдата, словно лезвием, полоснул ему по сердцу.
— Да помилует Господь мою черную душу, Адам! Я убил своего первенца. Я покусился на жизнь вашего священника и за эти два злодейства я пытался отправить свою душу в ад, покусившись на самоубийство.
* * *
Мужчины долго смотрели друг на друга. У обоих на глаза навернулись слезы, оба по очереди сморгнули их. Джеффри первым отвел взгляд.
— Я бы никогда не допустил, Адам, чтобы Роберт поплатился за то, что сделал я. Ты должен мне верить. Когда я узнал, что он наткнулся на тело Генри и ты посадил его под замок как преступника, я делал все, что в моих силах, чтобы доказать его невиновность. Я пытался найти возможность сделать ее очевидной.
Адам кивнул.
— Зачем ты сделал это, Джеффри? Зачем убивать собственного сына?
— Я был убежден, что мой сын и моя жена наставляют мне рога. — Джеффри запнулся и взглянул в лицо жене, по которому текли слезы. — Твои жалобы на его ухаживания, любимая, начались слишком быстро и были слишком уж наигранными — вы же столько лет с ним знакомы. Я думал, ты пытаешься отвести мои подозрения от того единственного мужчины, с которым ты спишь, и заставить ревновать к тем многим, с кем ты открыто заигрывала.
— И все же они вдвоем тебя не обманывали, — мягко сказал Адам.
— Да, сейчас я это знаю, но на какое-то время вместе со способностью быть мужчиной я потерял и рассудок. Когда ты, жена, сказала мне, что у тебя начались месячные, я подумал, что это раньше положенного…
— В этом вы не ошиблись, милорд, — еле слышно откликнулась Исабель.
Ее муж слабо улыбнулся.
— Я решил, что ты хочешь прогнать меня из нашей постели, чтобы позвать туда моего сына. Я ждал снаружи, в темноте коридора, ведущего в башню, откуда мне было все слышно, самого же меня видно не было. Наконец я и правда увидел, как к твоей — нашей — двери подошел мужчина и постучал. Ты открыла дверь, и я бросился вперед. Стоя спиной ко мне, Генри сжимал тебя в своих объятиях… — Джеффри в нерешительности взглянул сначала на жену, потом снова на Адама. — От ярости я потерял голову, когда подумал, что он пришел, чтобы залезть к ней в постель. Я ударил его ножом.
Исабель оглянулась по сторонам, потом закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, поверьте мне, добрые люди. Я не звала к себе Генри. Клянусь! — Она подняла голову. С залитым слезами лицом она повернулась к своему мужу: — Я только открыла ему дверь, потому что голосом, как две капли воды похожим на ваш, он заявил, что он — это вы. Вы должны мне верить!
— Замолчи, женщина. Сейчас моя очередь говорить. — Джеффри поднял глаза на Адама. — Моя жена говорит правду. Мы с ней говорили после той ужасной ночи, вдвоем — только она и я. Она сказала, что мой сын обезумел и не раз угрожал, когда был уверен, что меня нет поблизости и ее некому защитить. Если она не поведала обо всех его поступках, то только из уважения ко мне как к его отцу. Демон ревности перестал терзать мои сердце и душу, но, увы, слишком поздно.
— А отец Ансельм? — в наступившем молчании спросила Элинор.
— Это я его столкнул. Я не видел Ричарда, но слышал, как священник крикнул возле двери в мою спальню, что он видел мои подвиги и хочет услышать еще и о других. Я решил, что он видел, как я убил своего сына. Я подождал, пока он отвернулся. Потом подкрался сзади, ухватил за рясу и стукнул сперва головой о каменную стену.
Он взглянул на свой безобразный обрубок и покачал головой.
— Сила уже не та, что в те времена, когда я мог пользоваться обеими руками. Вот я и увидел, что не убил его. Когда я склонился над ним, он лежал неподвижно. Однако было слышно, что он дышит. Тогда я сбросил его из окна. Если не падение, то холод уж должен был довершить начатое.
— Святой отец уверяет, что видел, как ваша жена убила вашего сына.
— Бред. Пустые фантазии. — Он строго посмотрел на Исабель. Она не шевельнулась и не проронила ни звука. — Монахи часто ведут себя как женщины. Они выдумывают то, чего никогда не было.
— При серьезных ушибах головы люди тоже часто говорят странные вещи, — добавила Анна.
— Твой внук, Адам, сказал правду. Должно быть, он видел меня, хотя я его не видел.
Снова какое-то время они молча смотрели друг на друга.
— Адам, я бы не позволил, чтобы волос упал с головы Ричарда, даже если бы думал, что он видел, как я убивал Генри или священника.
— Почему я должен тебе верить? — спросил Адам неестественно тихо.
— Потому что я предпочел упасть грудью на нож, чтобы отвести подозрение от твоего сына. Никто на меня не нападал. Я нашел место, подальше от других построек замка, и нанес себе удар. Я надеялся, что умру и моя смерть станет доказательством невиновности Роберта. Он не мог совершить оба злодеяния, и я подумал, что никого больше не станут обвинять. Смерть Генри и моя смерть вовеки пребудут нераскрытыми.
— Лишать себя жизни — грех, — сказал Адам.
— Я уже убил своего сына и пытался убить священника. Неужели покушение на собственную жизнь сделает участь моей души тяжелее? Я уже и так заслужил место в аду.
— Я вынужден рассказать шерифу о твоем признании.
— Тебе не придется ставить у моей двери слишком большую стражу, Адам. Я слишком слаб, чтобы бежать, — откликнулся Джеффри, указывая рукой на грудь.
— Зачем было просто не признаться? Зачем вместо этого пытаться убить себя? — спросил барон, беря руку друга в свои.
— Я рожден для войны, Адам, а не для виселицы. Ты ведь и сам это понимаешь. Если бы мы сражались в Святой Земле и, окруженные сарацинами, потеряли бы последнюю надежду спастись, я бы сначала убил тебя, чтобы тебе не пришлось страдать от унижений, какими задумал бы потешить себя враг. И только потом упал бы грудью на меч. Разве ты можешь допустить мысль, что кто-то из нас уклонился бы от такого поступка? И та и другая смерть почетна для солдата. Вот почему я и в самом деле пожелал умереть, прежде чем попаду в руки палача. Я столько нагрешил, что лишнее пятно на моей совести ничего не решает.
— Попасть в руки палача за убийство собственного сына и погибнуть в сражении не одно и то же.
— Я не хочу испытать унижения, Адам. Я видел, как людей вздергивают на виселицу. Они дрыгают ногами, их кишки опорожняются, а член встает. Толпа хохочет над их позором. Это не смерть для рыцаря, который до сих пор старался вести достойную жизнь.
Адам кивнул.
— В этом ты прав.
Углы рта рыцаря дрогнули в улыбке. В печали и молчании Адам и Джеффри долго смотрели друг на друга. Барон стоял, морщась от боли в ноге.
— Ты устал. Наверное, нам всем лучше уйти, а брат Томас посидит с тобой. Может быть, исповедавшись ему, ты облегчишь свою совесть и он как служитель Божий сможет принести тебе некоторое утешение. Вы позволите, миледи? — Он посмотрел на Элинор, и та кивнула. — Пока он выслушает твою исповедь и даст совет, я освобожу сына, приведу сюда стражу и пошлю за шерифом.
Джеффри кивнул.
— Именно так, друг мой.
Адам обратился к Томасу.
— Когда вы исполните свои обязанности исповедника, и он отдохнет, зайдите за мной. Я должен объяснить сэру Джеффри, на что он может рассчитывать в заключении и на что нет. — Барон закрыл глаза, непонятно — то ли от усталости, то ли от печали. — Ты мой самый испытанный и самый дорогой друг, Джеффри. Я должен обойтись с тобой не менее учтиво, чем со своим сыном.
— Как вам угодно, милорд, — ответил Томас.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Свет следующего утра не принес радости. В лице Томаса не было ни кровинки. Ему очень не хотелось сообщать дурную весть.
— Можете быть уверены, миледи, сэр Джеффри отошел в мире, — сказал монах, поспешно пряча руки за спиной, словно они были вымазаны кровью, которую он хотел скрыть от вдовы.
Исабель издала вопль, от которого даже у самых черствых мужчин по щекам потекли бы слезы.
Юлиана заключила подругу в объятия с материнской нежностью, прижавшись щекой к ее волосам.
— Так, значит, умирая, он не испытывал боли, брат? — спросила она, и ее глаза были такими же темными и непроницаемыми, как когда они с Томасом глядели друг на друга, стоя на заметенной снегом стене.
— Истечь кровью — сравнительно легкая смерть. К тому же душа вашего отца пребывала в мире. Как сказал мне барон Адам, я остался с ним и выслушал исповедь. После чего он заверил меня, что я могу идти, ибо он получил от меня то утешение, в котором нуждался. В этом вы можете найти успокоение.
— Отец смог повидать его после исповеди, как собирался, или сэр Джеффри был слишком слаб? — Элинор смотрела на монаха с сочувствием. Она налила вина в чашу и протянула ее Томасу: — Выпейте, брат. Вам это необходимо.
Томас с благодарностью взял протянутое вино и выпил скорее из благодарности, чем от жажды.
— Он устал, но, тем не менее, настоял, чтобы я позвал вашего отца. Я подождал за дверью на случай, если понадоблюсь кому-то из них. Потом барон ушел, оставив сэра Джеффри одного. Он сказал, что рыцарь уснул глубоким сном и чтобы никто, даже сестра Анна, не мешали его другу отдыхать. Он сказал, у сэра Джеффри в ближайшие дни воистину будет не так много спокойных минут. Хорошо, что ваш отец хотя бы смог поговорить с ним перед смертью. — Он сделал еще один приличный глоток. — Я все время спрашиваю себя, вдруг я мог что-то сделать…
— Нет, брат, выбросьте это из головы, — сказала Элинор, — Вы ничего не могли сделать, чтобы предотвратить его смерть. Уверяю вас. Сестра Анна сказала, что сэр Джеффри был слишком взволнован, когда делал свое признание, отчего рана могла открыться, но кровотечение, скорее всего, было медленным. Никто из нас ничего не заметил, пока не стало слишком поздно. Когда же мой отец решил, что сэр Джеффри засыпает, тот, по-видимому, как раз предавал Богу свою душу.
Элинор повернулась к плачущим женщинам.
— Неисповедимы пути милости Господней. Мы все слышали, как сэр Джеффри сказал, что он не желает попасть в руки палача. Может статься, что Бог внял его молитве. Видимо, после исповеди душа его примирилась с Господом, а Господь примирился с сэром Джеффри, иначе Он не даровал бы ему столь милосердной кончины.
Томас допил оставшееся вино. Настоятельница налила ему еще.
— И вы, брат, тоже пребудьте в мире. Благодаря вам сэр Джеффри умер, очистив душу от греха, и его похоронят в освященной земле, что было бы невозможно, умри он от собственной руки.
Элинор протянула руку и коснулась его рукава.
— А сейчас не лучше ли вам пойти к отцу Ансельму? И к нашему общему племяннику. Сейчас, если хотите, можете идти к ним. Сестре Анне может понадобиться ваша помощь
Томас по-прежнему смотрел в свой пустой кубок. Когда смысл ее слов дошел до него, он вздрогнул. Подняв глаза на Элинор, Томас почувствовал, как кровь приливает к лицу. С некоторым удивлением он увидел, что и у настоятельницы на щеках вспыхнул румянец.
— Да, брат. Я слышала, что у меня этой зимой стало на одного брата и одну сестру больше, чем раньше. Сестра Анна сказала мне, что Ричард зовет вас дядей, а ее он удостоил быть тетей.
— Я его не поощрял… — начал он.
— Перестаньте, брат! Вы знаете Ричарда. Его не нужно было подталкивать, у него имелась своя серьезная причина принять вас обоих в свою семью. И я уважаю его решение. Возложив на себя обеты, мы все трое и так уже стали братом и сестрами во Христе, но после всего, через что мы вместе прошли, начиная с моего появления в монастыре, я уверена, что мы имеем право и на более тесное земное родство.
— Миледи, вы так добры…
Элинор махнула рукой.
— Идите и ухаживайте за больными, брат. Я останусь здесь с леди Исабель и леди Юлианой.
* * *
Когда дверь за монахом закрылась, Элинор изо всех сил, до боли зажмурилась. Ее тело опять требовало гораздо более тесной близости с молодым священником, чем братская любовь. Затем, сделав глубокий вдох, она повернулась к женщинам.
— Я разделяю вашу скорбь о потере сэра Джеффри, доброго и достойного человека, спасшего жизнь моему отцу.
— Да, таким он и был, миледи. А мне еще и любящим отцом, — откликнулась Юлиана. Она хотела было встать, но не смогла оторвать от себя Исабель.
— Нет, Юлиана, не оставляй меня. — Исабель подняла глаза на падчерицу. При этом стало видно, что от усталости ее лицо стало пепельно-серым, а глаза — красными от слез. — Теперь, когда твой отец умер, ты не можешь уехать в Тиндал. Надеюсь, ты это понимаешь.
Юлиана отвернула голову прочь от Исабель и нахмурилась, но в ее взгляде Элинор прочла скорее боль, чем гнев.
Исабель принялась хвататься за руки падчерицы.
— Ты можешь молиться, сколько хочешь, в часовне Лейвенхэма. Тебе не нужно никуда уезжать. — Углы ее рта нерешительно поползли вверх, но улыбка получилась слабая. — Ты должна остаться со мной. Подумай, как я теперь нуждаюсь в твоей поддержке и утешении. Моя самая давняя подруга. Моя любимая сестра.
Она прижала руки Юлианы к своей груди и посмотрела на Элинор.
— Пусть сэр Джеффри убил Генри, но мне он был хорошим мужем, как он был хорошим отцом Юлиане. Я больше не выйду замуж, а останусь вдовой до конца моих дней.
Она ласково коснулась лица Юлианы.
— Послушай меня, милый друг, ибо я разделяю твое желание не выходить замуж! Клянусь принять перед лицом епископа покров и кольцо вместе с обетом целомудрия на все оставшиеся годы. Это означает, что и тебе не нужно выходить замуж, понимаешь? Ты сможешь быть со мной и утешать меня. Мы сможем оказывать друг другу поддержку в наших молитвах — две сестры, соединенные в скорби.
Исабель потянула Юлиану за платье и засмеялась, но в ее смехе было мало веселья.
Насколько возможно мягко Юлиана отвела ее руки, подошла к Элинор и опустилась перед ней на колени.
— Я по-прежнему прошу разрешить мне поселиться отшельницей в Тиндале, миледи, — сказала она тихо, но твердо.
— Нет! — вскричала Исабель. — Ты не можешь этого сделать. В этом нет никакой необходимости!
— Успокойся, Исабель, — сказала Юлиана.
Исабель бросилась на устланный камышом пол и поползла к стоявшей на коленях женщине. Она обвила руками ноги падчерицы и прижалась лицом к ее бедрам.
— Разве ты не понимаешь, что это Господь внял нашим молитвам? — Ее приглушенный голос звучал хрипло. — Когда я выходила замуж за твоего отца, я знала, что он старый человек и скоро умрет. Но сейчас его смерть — это определенно перст Божий! Вдовой я буду иметь достаточно дохода со своих земель, чтобы мы обе могли жить спокойно, ни в чем не нуждаясь. Джордж не станет заставлять тебя выходить замуж ни за Роберта, ни за кого-то еще, кого ты не любишь. Бог явно хочет, чтобы мы обе жили, как раньше…
По щекам Юлианы потекли слезы.
— Это ты не понимаешь, Исабель. Я не хочу жить с тобой. Я действительно хочу стать отшельницей.
— Ты не можешь покинуть меня! Я не хочу снова остаться одна!
С трудом поднявшись на колени, Исабель рванула на себе платье, разорвав ткань от воротника до талии, и глубоко вонзила ногти себе в грудь. Раны быстро наполнились кровью, алые ручейки, извиваясь, заструились по телу.
Глубоко потрясенные, Элинор и Юлиана смотрели на нее.
— Смотри, как ты истерзала мне сердце! — кричала вдова, размазывая кровь по груди. — Ты говоришь, что это я не понимаю, но на самом деле слепая — ты! Ты потеряла мать, но Богу было угодно отнять у меня двух матерей. Двух! Потом Он вырвал дорогого мне младенца из моей утробы, ребенка, у которого могли быть глаза моей матери, чтобы снова глядеть на меня с любовью. Воистину, Бог лишил меня всего, что я любила. А сейчас, неужели Он не может оставить мне одну-единственную сестру, чтобы ее любовь утешала и согревала меня?
Юлиана побледнела, потом поспешила подняться и отступила на шаг от истекающей кровью женщины.
В молчаливом отчаянии Исабель смотрела на падчерицу. Потом начала раздирать себе ногтями лицо.
Элинор бросилась вперед и схватила ее за руки, когда Исабель попыталась вырвать себе глаза.
— Юлиана, — закричала она, силясь совладать с Исабель, — беги за сестрой Анной! Быстрее!