Вся дрожа, девушка забилась под одеяло.
– Разве тебе не холодно? – поинтересовалась она у его спины, словно вырубленной резцом скульптора.
Насмешливо улыбнувшись, Майкл закрыл створки и привалился спиной к окну. Его хорошее настроение улетучилось в мгновение ока.
– Я не всегда был похож на жареного поросенка.
Его игривое настроение сменилось отчаянием, как у всякого, кто не знает, во что он превратился… Внезапно на принцессу снизошло озарение. Она принялась перебирать в памяти все нюансы их недавней беседы. Неужели это возможно?
– Ты не возражаешь, если я воспользуюсь оставшейся после тебя водой?
– Она же уже остыла, – рассеянно ответила девушка. – Кроме того, в ней плавает тюремная грязь.
– Мне нравится холодная вода, да и против грязи, если она твоя, я ничего не имею.
Когда он опустился в лохань, девушка изумилась тому, что допускает подобное в своем присутствии. Мысль о том, что другой мужчина мог бы на ее глазах плескаться в оставшейся после нее воде, да еще в ее собственной спальне, вызвала у нее непритворное отвращение. А вот Майкл вел себя так, словно в этом не было ничего необычного. Не исключено, что всему виной было грешное удовольствие, которое он доставил ей и от которого все еще сладко ныло ее тело.
Да, эта ночь стала для принцессы настоящим откровением.
Сколь бы невероятным это ни казалось, Рене заподозрила, что ее любовник понятия не имеет о том, что он – вампир. Тот, кто превратил его в монстра, не сказал ему ни слова правды, преподнеся взамен дикую смесь сказок и лжи. В противном случае она имела дело с таким ловким притворщиком, что вместо аплодисментов он заслуживал сожжения на костре. Но даже если предположить, что она права, для чего лорд Геспер[90]отправил его за Талисманом, не открыв Майклу всей правды о нем? Может ли быть так, что он, подобно ей самой, стал всего лишь пешкой в чужой игре? Внезапно Рене осознала, какой властью над ним обладает. Влюбленный в нее вампир, которому ничего не известно о своем происхождении и способностях, – какие возможности открываются перед ней! Разумеется, ей придется быть с ним очень нежной и осторожной. Один неверный шаг, и чудовище набросится на нее. Забыть о том, что он вампир, и обращаться с ним как с Майклом, с мужчиной, которого она полюбила, – это все равно что держать волка за уши.
Над краем лохани появилось улыбающееся лицо Майкла.
– Райское наслаждение!
– И как же ты собираешься отобрать свою собственность у кардинала?
– Понятия не имею.
– Ты знаешь, где именно он… хранит то, что взял у тебя?
– Нет. – Майкл выпрямился во весь рост, расплескивая воду, которая сверкающими ручьями хлынула по его бронзовому от загара телу.
При виде потрясающей мужской наготы, залитой мерцающим светом свечей, Рене лишилась дара речи, и все мысли напрочь вылетели у нее из головы. Он был великолепен, опасен и красив, настоящий бронзовый архангел. Она влюбилась в него без памяти – во влюбленного поэта, интригана, бесстрашного воина и вампира. Столько граней и оттенков в одном человеке, и все равно он во многом оставался для нее загадкой…
Тряхнув головой, он пригладил волосы, собирая воду ладонями, и вперил в нее лучистый взгляд, ожидая увидеть на ее лице одобрение. Улыбка его вдруг стала озорной, непристойной и хищной. Он был готов заниматься любовью – снова! – и не пытался скрыть свое возбуждение. Рене встала с постели, чтобы подать ему чистое льняное полотенце. Он перешагнул край лохани и остановился, возвышаясь над ней. В глазах у него засверкал вызов.
– Вытри меня, – хрипло попросил он.
Самолюбие Майкла было польщено – высокородная принцесса королевского дома Франции искренне наслаждалась его телом. Однако дни, когда ее капитуляция заставила бы его гордиться собой и хвастливо подкручивать воображаемые усы, давно миновали. Пытаясь соблазнить ее тело, он отдал ей свое сердце, и теперь, став пленником ее красоты, он вознамерился завоевать ее любовь. Но для этого следовало прибегнуть к более тонким и изощренным способам.
Главная трудность состояла в том, что он ощущал себя… недостойным. Она была идеальной женщиной, к тому же принцессой с царственной осанкой. Ее черные как смоль волосы ниспадали до пышных бедер, ее упругие грудки соблазнительно покачивались, пленяя его взор, а в ее фиалковых глазах отражался королевский пурпур. Господи помилуй, Рене оставалась дочерью покойного короля Франции! А он… Ему так и не удалось смыть с себя запах «рыбных садков», публичного дома неподалеку от пристани. Он даже не смог прогнать из памяти кошмарные видения, докучавшие ему по ночам. Кроме того, он был болен. Так что ей лучше держаться от него подальше, как от проклятой деревушки, жители которой заразились чумой.
Следовало признать, впрочем, что самоотречение, равно как и самоуничижение, были ему несвойственны. Она жаждал ее настолько сильно, что это желание затмевало все остальное. Чего бы она ни потребовала от него, Майкл был готов для нее на все.
Он смотрел, как она тщательно вытирает льняной тканью каждую каплю воды, сверкавшую на его теле, лаская его и восторгаясь им настолько искренне и явно, что он вновь ощутил в себе огонь желания. Она присела передним на корточки, чтобы вытереть ему бедра, и ее влажные губы оказались на одном уровне с его напряженным и готовым к бою копьем. Темные пушистые ресницы застенчиво затрепетали, когда она с любопытством принялась разглядывать его мужское достоинство. Гром и молния! Если она сейчас возьмет его в рот, он лишится последних остатков самообладания и девушка вновь окажется в постели, лежа на спине с раздвинутыми ногами. А он взгромоздится на нее, как дикий жеребец, и станет насиловать ее, позабыв обо всем на свете, кроме собственной ослепляющей страсти, включая и удовольствие для нее.
– Не надо… – хрипло прошептал он, в то время как его возбужденное тело говорило об обратном.
– «Не надо» что? – полюбопытствовала заинтригованная колдунья, и ее легкое дыхание ласкало его мужское достоинство невесомыми прикосновениями.
С той же сводящей с ума тщательностью она поднесла полотенце к его гениталиям, обернула вокруг его копья и сжала ладошку в кулачок, словно намереваясь отжать воду. Майкл почувствовал, как его буквально пронзила молния острого наслаждения, и содрогнулся всем телом. Собрав остатки самообладания, он схватил ее за руки и рывком поставил на ноги.
– Нет, Рене, пожалуйста… Если ты начнешь дразнить меня, я могу…
– Что? – Она склонила голову к плечу, с насмешкой глядя на него.
Его принцесса отбросила природную застенчивость, пристрастившись к постельным играм. Это его порадовало, как и собственная способность к восстановлению, которую он объяснял исключительно воздействием Рене. К сожалению, сегодня ночью ему еще предстояло вернуться в публичный дом, поэтому он хотел, чтобы она запомнила последние мгновения, которые они проведут вместе. Он взял ее за руку и подвел к кровати.
Они молча легли на постель лицом друг к другу.
– Который час? – наконец спросила девушка.
– Это имеет какое–либо значение?
– Ты останешься со мной на ночь?
Он мог бы гордиться собой, если бы не подозревал, что она боится кардинала.
– Я бы очень этого хотел, но у меня еще остались дела в Саутворке, связанные с расследованием. Не волнуйся, нынче ночью за тобой никто не придет. Здесь ты в полной безопасности.
– Тебе нужно уходить прямо сейчас? – В изломе ее бровей, сошедшихся на переносице, отразилась легкая обида. Она не желала, чтобы он покидал ее. Ее руки вновь принялись гладить, ласкать и изучать его тело, невесомые, как тополиный пух. – Ты снова хочешь меня.
– Рене, если бы меня не ждали неотложные дела, тебе пришлось бы пинками выгонять меня из своей постели.
Майкл обратил внимание на шелковый шнур, которым балдахин крепился к столбику кровати. В голову ему тут же пришла забавная мысль. Юноша потянул за шнур, балдахин опустился, и он привлек девушку к себе. Переплетя пальцы ее правой руки со своими, он ловко обмотал шнуром их запястья.
Рене уютно устроилась в его объятиях, с надеждой глядя на него.
– Что ты делаешь?
– Заключаю помолвку. Это древний кельтский обычай. Каждый год в первый день августа ирландцы торжественно отмечают начало сбора урожая и созревание первых фруктов. Со всей округи на ярмарку съезжаются семьи, и там проводятся скачки, устраиваются всякие игрища и представления, а в последний день праздника влюбленные юноши и девушки могут обручиться, связав запястья яркой лентой. Это происходит на торжественной церемонии, в присутствии барда, и они клянутся любить друг друга ровно двенадцать месяцев и один день, до следующего Лугнасада[91]. После церемонии они начинают жить вместе.
– Год и один день? – Рене заглянула Майклу в глаза. – А потом? Расстаются?
– Только если хотят. Они могут продлить свои клятвы еще на двенадцать месяцев и один день, или на всю жизнь, или даже попросить священника благословить их союз. Хотя, откровенно говоря, церковь уже давно перестала осуждать старинный обычай и признает клятву верности даже без этой процедуры.
– Что? Значит, это приравнивается к бракосочетанию?
– Не приравнивается, – мягко поправил он девушку. – Это и есть самое настоящее бракосочетание. Для того чтобы оно считалось действительным, не требуются даже свидетели.
– Майкл! – Рене с негодованием уставилась на их связанные запястья. – Что ты наделал?
Он улыбнулся, смущенно и глуповато.
– Я обвенчал нас на год и один день. Должен ли я теперь произнести вслух брачный обет? Я, Майкл Деверо, беру тебя, Рене де Валуа, в жены и клянусь хранить тебе верность…
Его правая рука болезненно дернулась, когда Рене прижала ладонь к его губам, заставляя молодого человека умолкнуть.
– Ни одного слова более, негодяй. А теперь развяжи нас.
– Ты отказываешься выйти за меня замуж в нашу первую брачную ночь? – не веря своим ушам, Майкл изумленно уставился на нее, а потом расхохотался, когда она вцепилась в шелковый узел ногтями и зубами. – Не старайся разъединить нас, а mhuirnin. Кроме того, уже поздно. Мы с тобой обручены на двенадцать месяцев и один день.
Рене отчаянно забилась, как птичка, попавшая в силки охотника.
– Ты никогда не сможешь доказать этого! И я не приносила брачного обета!
– Успокойся, моя дорогая ведьма. – Прижав ее руку к груди, он повернулся к ней и уткнулся девушке носом в шею, пока она отчаянно старалась распутать шелковый узел. Тени из углов подкрадывались к ним все ближе, окружая их непроницаемым пологом, по мере того как восковые свечи с шипением и треском гасли одна задругой. – Можешь не волноваться, мартышка. Подобное обручение, совершенное без свидетелей, доказать очень и очень трудно… хотя и возможно. – Он положил левую руку ей на живот и принялся медленно поглаживать его, раздумывая, а не зачали ли они ребенка сегодня ночью.
– Ооох! Ты… ты – дьявол! – Девушка потянула за оба конца шелкового шнура, но лишь сильнее затянула его. – Мне нужен кинжал. Дай мне его, ведь он наверняка у тебя есть!
– О нет! – Майкл рассмеялся. – Не думаю, что рискну доверить тебе оружие в такой момент. Кто тебя знает, вдруг ты решишь превратиться в пчелу и ужалишь меня.
– Но ведь потом я умру… Пчела жалит всего один раз, ценой своей жизни. – С невыразимой тоской Рене уставилась на шелковый шнур, связывающий их запястья. – Это правда? Ты меня не обманываешь? Мы поженились?
– Только если ты этого хочешь. Я никогда бы не осмелился навязываться тебе.
Он буквально ощутил, как она обдумывает его слова.
– Предположим, мы оба этого хотим. И что же, этого узла будет достаточно?
– В идеале – да. Но ведь в твоих жилах течет голубая кровь, любовь моя, и твой король может обратиться к Папе с требованием, чтобы тот объявил наш союз греховным, а значит, недействительным.
– А ты… – Девушка неуверенно рассмеялась. – Майкл, ты хочешь сказать, что готов жениться на мне?
– Похоже, ты не настолько умна, как кажешься. Да, моя любимая интриганка. – Он потерся носом о ее щеку. – Я хочу жениться тебе, чтобы потом уже никогда не вылезать из постели. Ты сводишь меня с ума. Ты согласна взять меня в мужья?
– Ты же не доверяешь мне.
– Не доверяю тебе! Что ты имеешь в виду? Я доверил тебе свое сердце, свою злополучную и страшную тайну…
– Но ты не доверил мне свои прочие тайны! Ты скользкий и увертливый, ты вечно изъясняешься двусмысленно…
– Скользкий, мадам? – Он сунул пальцы ей между ног. Она была мягкой и влажной, как он и предполагал. Чего ей никогда не удастся скрыть от него, так это запаха своего желания. Впрочем, как и своего негодования из–за того, что он опять увильнул от ответа.
– Майкл, твои слова лишь доказывают мою правоту.
– Каким же это образом, хотел бы я знать? Я всего лишь выполняю твое пожелание, как хорошо вышколенный слуга. Позвольте доставить вам удовольствие в последний раз, миледи, и я обещаю, что завтра признаюсь вам во всем.
Когда он ввел в нее палец, она приподняла ягодицы и потерлась животом о его торчащее копье. Ответом на его ласку стали короткие, придушенные всхлипы удовольствия. Рене оказалась страстной и пылкой кошечкой. Продолжая терпеливо ласкать ее, Майкл почувствовал, как она сжала его палец, готовая к вторжению. Но он оттягивал это мгновение до тех пор, пока она не стала задыхаться и умолять взять ее. Он накрыл ее грудь ладонью, нежно придавливая и вытягивая сосок, а его напряженный член коснулся скользких и упругих губ ее лона, ища вход. Волна страсти накрыла Майкла с головой.
Первое неглубокое проникновение доставило ему несказанное удовольствие. Он уткнулся носом в ее шелковистую шею, где запах девушки был настолько сладким, что у него потекли слюнки. Осторожным толчком он вошел в нее чуточку глубже.
– Еще, пожалуйста. Ты мне нужен.
Рене без устали отвечала на его ласки. Она накрыла его руку, лежавшую на ее груди, своей ладонью и негромко застонала. Уступая ее мольбам, он медленно и бережно скользнул в нее. Майкл был вознагражден таким извержением горячих соков, что мог продвинуться еще глубже, не отрывая губ от восхитительной шейки и нежно покусывая ее. Сердце у него забилось чаще. Он вдруг покрылся потом, и его затрясло. Майкл бережно лизнул артерию у нее на шее – средоточие жизненной силы. От ее головокружительного аромата у него вдруг заныли зубы, а глаза вспыхнули жгучим огнем.
Девушка металась под ним в тисках страсти, и ее кровь сильно и ровно пульсировала в артерии. Он чувствовал, как кровь струится по ее телу и зовет его. Он хотел попробовать ее на вкус. И вдруг какой–то иррациональный, противоестественный страх охватил его. В горле у него пересохло.
– Майкл? – Рене откинула голову назад, чтобы взглянуть ему в лицо, и закричала от ужаса.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
…в наибольшей заботе всегда нуждаются дети.
Ювеналий. Сатира XIV. 47
Майкл поднял голову и посмотрел на вывеску с рогатым оленем, висевшую над веселым домом, которым заведовала Марджери Курсон. Он не помнил, как оказался здесь. Вот он яростно разрезает кинжалом шелковый шнур, связывавший его запястье с рукой Рене, а в следующее мгновение уже стоит в мрачных «рыбных садках». Потом он бродил по зловонным аллеям, словно демон, вырвавшийся из ада, раненый зверь, которого рвет на части дикая боль, или сумасшедший. Назревающий в нем надлом превратил молодого человека в злобное и опасное существо из преисподней, готовое занять свое место в преступном мире трущоб. Он превращался в чудовище.
К гневу на судьбу, нанесшую ему подлый удар в спину, – причем он не имел понятия, когда, как и за что, – примешивалось еще и отчаяние, глухое и безысходное, закравшееся ему в душу и отравившее ее своими миазмами. Что теперь подумает о нем Рене? Неужели он потерял ее навсегда? Будь проклята вечность! Как он мог жаждать ее крови, если безумно любит ее? Все дурные предзнаменования, на которые он доселе закрывал глаза, вернулись к молодому человеку, наполняя его ожиданием неминуемого и скорого конца.
Он стал злом, от которого бежали лесные животные.
Самое плохое, что могло случиться с ним, случилось, и теперь оно живет в нем…
Майкл на мгновение задумался, уж не сошел ли он с ума, воображая себя пешкой в игре мироздания. Пришло время вернуть себе контроль над собственной жизнью, а искать ответы на вопросы лучше там, где все и началось. То есть в «Рогатом олене».
Он застал мистрис Марджери Курсон в главной комнате. Она прислуживала за игорным столом, вокруг которого шумно веселились пьяные испанцы, горланя какую–то похабную песню. Содержательница притона недовольно поморщилась, заметив, что он идет к ней. Она щелкнула пальцами, приказывая двум близнецам с тупыми физиономиями, очевидно, отвечавшим за поддержание порядка в заведении, остановить его.
Когда Майкл окинул оценивающим взглядом двух вышибал, в голове у него что–то щелкнуло и его охватило странное чувство узнавания, словно время повернуло вспять.
– У меня дело вон к той доброй женщине, хозяйке вашего заведения. Прочь с дороги.
– Ч–что у в–вас за д–дело к н–ней, господин? – заикаясь, осведомился громила, стоявший справа от молодого человека.
Заика как будто выплеснул в лицо Майклу ведро холодных воспоминаний. Перед его внутренним взором вдруг поплыла череда лиц молодых, но столь же злобных: маленькие ублюдки зверски молотили его кулаками, превращая его лицо в кровавую кашу, и пинали его ногами, когда он упал на землю. Это было давным–давно, в другой жизни.
– Кто из вас Роджер?
– А кто его спрашивает? – полюбопытствовал урод слева.
– Я – Криво улыбнувшись, Майкл схватил вышибалу за горло и оторвал его от пола.
Добрая половина посетителей, как по команде, бросили свои занятия, чтобы поглазеть на бесплатное представление.
– Помнишь меня, Роджер? Посмотри на мое запястье! – Майкл показал мужчине красную татуировку. Глаза Роджера округлились – он тоже узнал незнакомца. И тут же закашлялся, давясь слюной и соплями.
Крепкий кулак врезался Майклу под ребра с правой стороны – это напомнил о себе первый ублюдок. Не опуская Роджера на пол, Майкл повернулся, перехватил лапищу второго вышибалы и резко вывернул ее, ломая кость.
Наконец–то он завладел вниманием всех присутствующих в комнате. Со всех сторон на Майкла посыпались проклятия, подобно гною, хлынувшему из лопнувшего нарыва, а несколько самых отчаянных – или самых глупых – посетителей, сжимая кулаки, двинулись на него. Но юноша не дрогнул и не смутился. Ухватив второго грубияна за горло, он поднял его в воздух, вровень с его братом–близнецом, лицо которого цветом уже готово было поспорить с мантией кардинала. Завсегдатаи несколько поумерили свой пыл. Да и то сказать, столь недвусмысленная демонстрация силы способна была усмирить, кого угодно. Все находившиеся в комнате замерли, ожидая, что будет дальше.
– Здорово, правда? – зловеще оскалился Майкл, с усмешкой глядя, как его давние обидчики силятся протолкнуть в легкие хотя бы глоток воздуха. – Совсем как в старые добрые времена.
– Что тебе нужно? – Перед ним появилась Марджери Курсон; ее встревоженный взгляд перебегал с одного вышибалы на другого. Они, как дешевые марионетки, бессильно обвисли, покоряясь железной хватке Майкла.
Майкл в упор взглянул на нее.
– Я заплачу.
Женщина презрительно кивнула головой, и ее прихвостни с грохотом обрушились на пол, потирая шеи и судорожно хватая воздух широко раскрытыми ртами. Резко развернувшись на месте и обдав Майкла зловонным запахом немытого тела из–под взметнувшихся юбок, она быстрым шагом направилась к лестнице.
– Оставайтесь на месте! – Майкл щелкнул пальцами, обращаясь к присмиревшим сторожевым псам, и последовал за хозяйкой заведения наверх.
Грязные занавески прикрывали дверные проемы, из–за которых доносились недвусмысленные стоны и кряхтенье. В той или иной степени нагие девицы провожали Майкла игривыми взглядами, пока он шел по коридору вслед за Марджери. Содержательница притона рыкнула на девиц, разгоняя их по рабочим местам, и жестом пригласила юношу войти в комнату в дальнем конце коридора, единственную, у которой имелась дверь. Взяв со стены чадящий факел, она запалила огарки свечей, стоявшие повсюду, и захламленная комната осветилась ярким пламенем, представ перед Майклом во всем своем убожестве.
Комната Марджери, где из мебели наличествовали кровать на четырех столбиках с изъеденным молью и заплесневелым пологом, комод, несколько стульев и стол, на котором валялись всякие безделушки, грязное женское белье, деревянные чаши, засаленное зеркало, а посредине горделиво возвышался кувшин с элем, могла считаться, – как с усмешкой отметил про себя Майкл, – королевскими покоями в этой забытой богом вонючей дыре. Из открытого сундука торчали кричащие, безвкусные верхние юбки; вообще, здесь шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на рваные чулки, грязные сапожки и туфельки. В воздухе висел удушливый запах пота, мочи, прогорклой розовой воды и плесени. Да, по сравнению со спальней принцессы это был явный шаг вниз. Словом, комната выглядела отвратительно.
Хозяйка неуклюже присела на край подоконника и жеманно вытянула ногу в сторону Майкла, чтобы продемонстрировать, как она наивно полагала, красоту своих лодыжек.
– Ты хочешь узнать побольше о своей мамочке? – Когда он согласно кивнул, она подставила ему раскрытую ладонь. – Два ангела–нобля[92].
Молодой человек протянул ей золотую монету с изображением святого Георгия, повергающего дракона.
– Вот тебе один, для начала. Рассказывай, а там посмотрим.
Майкл пинком захлопнул дверь и привалился к ней спиной, скрестив руки на груди.
– Ее звали Эллен. Она была монахиней из Стрэтфорда. – Шлюха вновь протянула ему руку.
– Я могу заставить тебя говорить, мистрис, – пригрозил ей Майкл. – Ты получишь свой второй золотой – но только после того, как я услышу то, что хочу узнать!
Марджери обиженно пробормотала:
– Эллен работала прачкой и посудомойкой в таверне «Белый петух». Набожная недотрога, такой она представлялась. А я в то время была одной из веселых девиц в «Петухе». Она по дешевке стирала мне белье. По ее словам, она происходила из купеческого рода и была пятой дочерью в семье. Фамилия ее была Батлер – так, кажется. Она родилась последней, поэтому родители отдали ее Богу, но, должно быть, тому не очень–то понравилось подношение, потому как он отправил ее сюда.
– Что тебе известно о моем отце?
– Ага, какая у тебя правильная речь, мой синеглазый красавчик! – И шлюха одарила Майкла очаровательной, как она думала, улыбкой, продемонстрировав выбитые зубы. – О, слышал бы ты себя в те дни, когда бегал с бандой таких же оборванцев, воруя у прохожих кошельки!
– Твои вышибалы–близнецы – я знал их раньше, верно?
– Ну да, они на несколько лет старше тебя и на пару дюймов повыше, но у них не было такой матери, как у тебя. Их папаша избивал их смертным боем и заставлял работать, вот они и воровали и попрошайничали.
В памяти у Майкла вдруг всплыла следующая сцена: темный дом у Лондонского моста; мальчишки, притаившиеся за углом аллеи, заставили его постучать в дверь; холодный комок страха у него в животе, когда бородатый мужчина с добрыми удивленными глазами отворил ее…
– А твой отец был настоящим джентльменом, даже лордом, да. Сражался с герцогом Джоком и йоркистами. К несчастью для них, Тюдор выиграл битву. Он потерял все свои титулы и пришел в «Белый петух» топить горе. И там он встретил, Эллен. Бедная девочка… – Содержательница притона осенила себя крестным знамением, опровергая собственные языческие заявления, которыми так похвалялась давеча. Старая проститутка могла, конечно, презирать и ненавидеть церковь, но она верила в Бога.
В отличие от него.
– Мой отец изнасиловал Эллен?
«Какое милое и славное имя», – с грустью отметил про себя Майкл.
Марджери окинула его оценивающим взглядом и даже причмокнула губами.
– А зачем? Эллен влюбилась в него по уши. Он увез ее к себе в особняк на улице Темза–стрит, там у них было любовное гнездышко. А потом его убили в какой–то ссоре, и Эллен осталась одна. Тогда она уже носила под сердцем тебя. Она нашла место служанки у одного бакалейщика, но когда у нее раздулся живот, его жена выгнала бедняжку вон, решив, что это работа ее муженька.
– Почему же Эллен не вернулась к монахиням? Или к Батлерам?
Марджери пренебрежительно сплюнула.
– Они не приняли ее обратно, вот почему. У этих торговцев индульгенциями не нашлось прощения для набожной Эллен. Она хотела родить и воспитать тебя, синеглазый красавчик. И тогда она поселилась в «Белом петухе», стирала и убирала в таверне, а когда на свет появился ты, она оставалась в постели много недель кряду, но владелец, старый Сэнди, не возражал против этого, видишь ли. Потом, правда, он подал на нее в суд, чтобы стребовать денежки за арендную плату, которых у нее, конечно же, не оказалось. Так что у нее был выбор – или сесть в тюрьму, или раздвинуть ноги и работать для Сэнди, лежа на спине.
В горле у Майкла застрял комок. Он вспомнил дом, в котором правили бал сквернословие, грубость и страх, вспомнил пинки и тычки, которыми его награждали, если он не успевал натаскать воды для прачек и лошадей. Грязные тела, вонючие комнаты и пустые глаза женщин. Еще одно воспоминание из прошлой жизни.
– Как она умерла?
– Из–за ребенка. Пришлось вырезать младенца у нее из живота. Бедняжка Эллен! А ведь какая была красавица! Наконец–то Господь смилостивился над ней и призвал к себе.
Жуткие картины всплыли у него в памяти: мать лежит в луже засохшей крови, широко раздвинув колени, и из промежности у нее течет кровавая жижа. Он вспомнил, как подсматривал в дверную щелочку, замерев от страха. Ее голубые глаза отыскали его. Она с трудом прикрылась окровавленной простыней и поманила его, чтобы он подошел поближе. Мать ласково улыбнулась ему, но он уже видел слишком много, слышал ее крики и прочел по ее глазам, что ей очень больно, – это был настоящий кошмар. Он осторожно приблизился к ней. Она поднесла руку к его лицу. А когда мать прижала ладонь к его щеке, он ощутил, какая она мягкая, прохладная и вялая.
– Как тебя зовут? – Ее чудесный голос прозвучал еле слышно.
– Майкл Дев… Майкл Девево.
– Очень хорошо, славный мой. – Мать положила прохладную руку ему на затылок. Она была такая красивая, грустная и очень усталая. – А кем был твой благородный отец?
Он показал татуировку на внутренней стороне запястья.
– Ты очень умен, мой ангелочек, – похвалила его мать. – Тебя зовут Майкл Деверо. Твоим отцом был благородный сэр Джон Деверо. Он храбро сражался в битве при Босуорте с твоим благородным дедом, бароном Феррерсом Чартли, погибшим на поле брани.
– Мама… – Он хотел броситься к ней на грудь и обнять ее, но она остановила его жестом, исполненным любви.
– Сколько тебе лет, мой храбрый Майкл Деверо?
На глазах у него выступили слезы. Он растопырил пальцы.
– Пять.
– А сколько тебе будет, когда наступит лето, мой ангел? – Мать вновь светло и радостно улыбнулась ему, хотя по ее щекам тоже ручьями текли слезы.
Он отнюдь не был глупцом. Но что же такое происходит с его мамочкой?
– Шесть. Почему ты плачешь, мама?
– А когда наступит следующее лето, сколько тебе будет тогда? – настойчиво продолжала расспрашивать она, костяшками пальцев вытирая глаза. Мать изо всех сил пыталась казаться веселой – для чего? Для чего?
Ему стало холодно и страшно. Он вдруг громко разрыдался и тут же устыдился своей слабости. Он спрятал лицо у нее на груди, ища утешения и пытаясь унять давящую боль в сердце.
– Мама, не уходи…
Ее слабая рука легла ему на плечи.
– Тише, мой родной. Ты хороший мальчик. Ты – мой сильный и добрый рыцарь. Ты очень умный и славный. Ты выживешь. Ты должен остаться в живых…
Происходило что–то ужасное. Рука матери бессильно повисла. Он поднял на нее глаза.
– Не засыпай, мама, – взмолился он из последних сил. – Я буду храбрым, сильным и добрым.
– Я знаю, мой любимый, дорогой мальчик. – Улыбка угасла у матери на губах; глаза ее потемнели, уже не видя его. – Майкл, помни, я буду любить тебя всегда. Будь сильным, мой храбрый рыцарь, мой победитель драконов, мой ангел, мой защитник…
Тогда он не знал, что означают эти слова. Но они были хорошими, нет, самыми лучшими на свете словами, и он запомнил их. Они понравились ему, потому что мама назвала его так. Он обнял ее руками за шею. Но она больше не двигалась.
Майклу было трудно дышать. Перед его внутренним взором вновь возникла окровавленная простыня, свернутая узлом, – его мать, лежащая в сточной канаве. И он сам, прыгнувший вслед за ней и обеими руками обнявший неподвижное мертвое тело. А потом все было так, как в том страшном сне: он оставался с матерью, обнимая ее, до наступления ночи, а потом потащил ее вверх по холму. Кладбище называлось «Скрещенные кости». На этом воспоминания обрывались.
– Ты плачешь, синеглазый красавчик? – Перед ним возникло грубое, испещренное морщинами лицо Марджери, в котором, как в зеркале, отражалась окружающая действительность: публичный дом, тяготы жизни, борьба за существование и презрение, смешанное с сочувствием. – Я могу развеселить тебя. – И она задрала юбки до пояса, демонстрируя свои прелести.
Во рту у Майкла стало горько от подступившей к горлу желчи. Он поспешно прижал руку к губам и отвел глаза, чтобы переждать приступ тошноты. Ничего удивительного, что это место вызывает у него такую реакцию. Воспоминания! Он сделал несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться.