Едва на востоке занялась заря и первые лучи света проникли в маленькие закоптелые окна, жизнь в трактире снова забила ключом. В те времена все понимали, что из‑за дороговизны и скудости осветительных материалов нельзя терять ни минуты дневного света. Но как рано ни поднялась госпожа Элиза, другие опередили ее: кембриджский студент, голова которого, вероятно, была слишком занята размышлениями о высоких материях, исчез до рассвета, забыв заплатить четыре пенса за предложенные ему ужин и ночевку. Пронзительный крик почтенной хозяйки и громкое, дружное кудахтанье кур, которые, воспользовавшись открытой дверью, не замедлили наполнить комнату, разбудили и остальных, не успевших еще проснуться путников.
Немало посмеявшись изобретательности представителя науки, наши знакомые стали быстро собираться в дальнейший путь. Лекарь взобрался на приведенного с соседней конюшни мула в красной попоне и отправился по Саутгемптонской дороге. Зубодер и певец, хлебнув эля, поспешили на Рингвудскую ярмарку, причем глаза у менестреля были красными, налившимися кровью от постоянного пьянства. Лишь лучник, выпивший накануне больше всех и меньше всех спавший, был весел и свеж, как утренняя роса. Поцеловав по дороге все еще опечаленную хозяйку и загнав еще раз на чердак служанку, он пошел мыться к ручью, а когда вернулся, вода струилась с его мужественного лица и всклокоченных волос.
– A, мой милый миролюбец! – воскликнул лучник при виде собиравшегося в путь Аллена. – Куда же ты теперь направляешь свои стопы?
– В Минстед, – ответил последний, – к брату своему Симону Эдриксону, у которого хочу пожить некоторое время. Сколько я вам должен, милая хозяйка?
|
|
– Да ты что! – воскликнула госпожа Элиза, стоя с широко открытыми глазами перед вывеской, над которой весь вечер просидел Аллен. – Скажи лучше, сколько мне надо заплатить тебе за твою работу. Провались я на этом месте, если это не настоящий кречет! Да еще с зайчиком в когтях!
– И какие страшные красные глазища! – воскликнула служанка.
– И раскрытый клюв!
– И распущенные крылья! – добавил Джон Гордль.
Молодой послушник от таких простых, но сердечных похвал покраснел, как маков цвет. Хозяйка и слышать не хотела об оплате за ночлег и ужин, так что лучник и Джон Гордль дружески взяли юношу под руки и подвели к столу, на котором уже был накрыт завтрак: копченая рыба, шпинат и кувшин молока.
– Ты искусно справляешься с кистью и красками, – сказал лучник, подавая Аллену на большом ломте хлеба лучший кусок рыбы. – Не удивлюсь, если окажется, что ты учен грамоте и можешь читать по писаному.
– Стыдно было бы братьям Болье, – ответил Аллен, – если бы я не умел читать. Ведь я был у них псаломщиком.
– А вот передо мной можете хоть сто раз написать «Сэм Эльвард» – я все равно ничего не пойму. Во всем нашем отряде один только человек знал грамоту, да и тот был убит при Вентадуре. Знать, не пристала хорошему воину грамотность.
– Вздор, – возразил Джон Гордль, – я тоже кое‑что маракую. Жалко только, что не успел пройти науку до конца. Недолго я пробыл у монахов.
– Посмотрим, насколько ты силен в грамоте, – ответил лучник, вынимая из бокового кармана конверт, перевязанный красным шелковым шнурком.
Джон долго вертел в руках конверт, сопел, пыхтел, присматривался к написанному и хмурил лоб, точно решал самую сложную математическую задачу.
|
|
– Последнее время мне так мало приходилось читать, – наконец пробасил он, возвращая лучнику конверт, – немного, выходит, позабыл. Хотя, по‑моему, здесь диковинно написано – всякий может понять эти слова как знает. Судя по длине строк, это какие‑нибудь псалмы.
– Не думаю, – ответил лучник, отрицательно качая головой и передавая конверт Аллену, – чтобы сэр Клод Латур стал посылать меня с псалмами из‑за синего моря. Кажется, вы дали большого маху, милейший друг. Держу пари на мою пуховую перину, что здесь речь о чем‑то посерьезнее.
– Эта грамота написана на французском языке, – сразу ответил Аллен, взяв в руки конверт, – и, наверно, написана каким‑нибудь клириком. Вот что это значит в переводе: «Благороднейшему и славнейшему рыцарю сэру Найджелу Лорингу из Кристчёрча от вернейшего друга сэра Клода Латура, капитана Белого отряда, владельца замка, знатного лорда де Моншато, вассала достославного Гастона, графа де Фуа, председателя всех палат – верхней, средней и нижней».
– Это другое дело! – победно воскликнул бравый лучник. – Так и хотел написать Клод Латур.
– Да‑да, теперь я и сам вижу, что это так, – промычал немного сконфуженный Джон, заглядывая в пергамент, – только вот я никак не возьму в толк, что это такое – верхняя, средняя и нижняя палаты?
– Это значит, что нижняя палата может вымогать у арестованного деньги, средняя – пытать его, а уж по распоряжению верхней палаты можно и повесить человека. Однако ваши тарелки давно пусты, пора и в путь двигаться. Вы ведь со мной идете, mon gros Jean[31]? А ты куда, мой белокурый юноша?
|
|
– В Минстед.
– Ах, да. Я отлично знаю эту лесную местность, хотя сам родом из округа Избурн. Минстед будет нам по пути, мы тебя проводим.
– Я готов, – ответил Аллен, обрадованный, что нашел хороших спутников.
– А я не готов, – ответил задумчиво лучник. – Наша хозяйка, я вижу, честнейшая женщина. Послушайте‑ка, ma chérie, я хочу оставить у вас на хранение мои золотые вещи, бархат, шелк, свою дорогую перину, серебряный кувшин и все остальное. С собой я возьму только золотые монеты в холщовой сумке и шкатулку с розовым сахаром, которую везу в подарок леди Лоринг от моего капитана. Надеюсь, вы постережете мое добро?
– Будьте покойны, добрый стрелок, все останется в полной сохранности. Когда бы вы ни приехали – вещи будут в порядке.
– Вот это я понимаю – истинный друг! – воскликнул лучник, подхватывая покрасневшую хозяйку на руки. – Не перевелись еще на свете хорошие женщины! Я всегда говорил – нет ничего лучше английской земли и английских женщин, французского вина и французской добычи. Я человек одинокий и в один прекрасный день, когда окончится война, обзаведусь своим замком. Может случиться, что вы и я… Ах, méchante, méchante[32], эта la petite опять выглядывает из‑за дверей! Однако как высоко уже солнце поднялось над лесом! Ну‑ка, Джон, пошевеливайтесь.
– Я давно вас жду, – ответил сердито Джон Гордль.
– Ну, с Богом! Adieu, ma vie[33]. Надеюсь, два ливра покроют все расходы и дадут вам возможность приобрести несколько ярких лент на ближайшей ярмарке. Не забывайте Сэма Эльварда, потому что его сердце – ваше навеки. И твое также, ma petite! Ну, тронемся, господа, да поможет нам Юлиан Гостеприимный найти везде такой радушный прием!
Солнце высоко поднялось над горизонтом и освещало густую листву Эшерских и Деннийских лесов, когда три путника пробирались по городку Линдхерст, где остановился отправляющийся на охоту король. Огромный Джон, а за ним лучник и юный Аллен с трудом проталкивались сквозь пышную, блестящую толпу, состоящую из королевской гвардии, грумов, егерей и доезжачих. Проходя мимо старой церкви, где только что кончилось утреннее богослужение, они наткнулись на новую толпу прихожан, стрекотавших, как стая сорок. Аллен при виде храма снял шляпу и, набожно преклонив колена, прочел про себя горячую молитву, между тем как его товарищи, не обращая на него внимания, шли своей дорогой и почти исчезли из виду.
– Что же вы даже лба не перекрестите перед открытыми вратами дома Господня? – упрекнул их Аллен, едва догнав. – И после этого хотите заслужить благословение Божье?
– Любезный друг, – ответил Джон Гордль, – я так много молился в течение последних двух месяцев, что до сих пор не могу как следует разогнуть спину. От бесконечных поклонов у меня еле держится голова на плечах, и я чувствую, что немного перемолился.
– Разве может человек быть слишком религиозным? – воскликнул с жаром Аллен. – Молитва никогда не лишняя. Если человек живет изо дня в день только для того, чтобы есть, пить и спать, то он не лучше обычного животного. Только когда он достигнет нравственной высоты, он поистине может заслужить звание человека. Не прискорбно ли видеть, что искупительную жертву Спаситель принес ради недостойных тварей?
– Ай да молодец! – закричал вне себя от восторга лучник. – Краснеешь ты как девица, но проповедуешь не хуже целой коллегии кардиналов.
– Действительно, я краснею, потому что приходится объяснять людям то, что они должны знать с детства.
– Правда, правда, mon garçon! Нехорошая была история. Один добрый французский падре прочел нам, как дело было, как солдаты схватили его в саду. Во всяком случае апостолы были плохие воины. Клянусь моей пятерней, будь там я с Симоном Черным из Нориджа и десяток наших стрелков из отряда, мы бы им показали, где раки зимуют, а этого сэра Иуду так нашпиговали бы английскими стрелами, что он проклял бы тот день и час, когда задумал свой подлый поступок.
– Если бы Христос нуждался в помощи, он мог бы призвать целые легионы архангелов. На что ему ваши жалкие стрелы и луки? Помните его божественные слова: «Поднявший меч от меча и погибнет»?
– Что же может быть достойнее этой смерти? – спросил удивленный лучник. – Я хотел бы умереть от меча не в легкой стычке, но на кровавом поле битвы под великим знаменем со львом среди победоносных криков товарищей, под зловещий свист крылатых стрел. Однако, друзья, что это за кровавые следы на дороге? – Приятели, выбравшись из города, уже шагали по лесу.
– Должно быть, подстреленный олень бежал, – ответил Джон.
– О, нет, я слишком хорошо знаю лесную жизнь и вижу, что сегодня здесь не проходил олень, а кровь совершенно свежая. Однако что это за звуки? Слышите?
Три путника остановились и стали прислушиваться. До них среди торжественной лесной тишины доносились какие‑то хлесткие удары, громкие вскрики и протяжные звуки заунывной песни. Испуганные товарищи ринулись вперед и через секунду очутились на небольшом холме, с вершины которого могли видеть причину и источник этих странных звуков. Шагах в ста от них по дороге шли два монаха, обнаженные до пояса и по очереди бичевавшие друг друга. Кровь их ручьями стекала на землю. Процедура бичевания сопровождалась пением каких‑то псалмов на французском языке. Аллен и Джон Гордль изумленно остановились с широко открытыми глазами. На лучника же зрелище не произвело никакого впечатления.
– Это секта кающихся монахов, или, как их называют, бичующихся. За морем их можно встретить на каждом шагу. Я слышал, что среди них нет ни одного англичанина, больше же всего французов, итальянцев и богемцев. En avant[34], друзья! Давайте поговорим с ними.
– Полно вам лупить друг друга! – закричал им еще издали лучник. – И так уж вся дорога залита кровью, как на бойне в День святого Мартина. На каком основании, святые отцы, вы так истязаете друг друга?
– C’est pour vos pеґches – pour vos péches[35], – ответили монахи, с прискорбием поглядев на путешественников, и вновь принялись за свою искупительную жертву.
– Mon Dieu! – воскликнул лучник, махнув рукой. – Я жертвовал во Франции своей кровью, но в честном бою, а не так бессмысленно, как они. Однако что это с вами, mon cher, вы бледны, как пикардийский сыр!
– Я не привык к таким зрелищам, – ответил Аллен, – в монастыре мы вели очень спокойную жизнь. Нелегко видеть, как благочестивые люди, не причинившие никому вреда, должны страдать за грехи других. Если кого можно назвать благочестивыми отцами, то только их.
– Очень нам нужно их бичевание, – пробурчал Джон Гордль, – лучше бы они оставили в покое свои спины и выбили из сердец гордость и тщеславие.
– A ведь он прав, – согласился лучник, – будь я на месте Bon Dieu[36], мне бы не доставило никакого удовольствия смотреть, как бедолага в угоду мне рвет на куски свою кожу.
– Не думаю, чтобы вы хотели нарочно согрешить своими словами, – ответил кротко Аллен. – Жизнь человеческая – все равно что турнир, на котором поджидают нас семь черных рыцарей – гордость, скупость, алчность, злоба, разврат, зависть и лень. Но человек должен выйти победителем из этой борьбы, если хочет получить награду от прекраснейшей царицы всех цариц – самой Приснодевы Марии. Эти люди, которых мы сейчас видели, подают нам пример умерщвления плоти, и потому мы должны преклоняться перед ними, как перед угодниками божьими, и уважать больше, чем кого‑либо другого.
– Ай да проповедник! – воскликнул лучник. – Право, он заткнет за пояс самого покойника дона Бертрана, капеллана Белого отряда! Доблестный был воин, в битве при Бринье его проткнул ратник из Эно. Когда мы оказались в Авиньоне, ратника того отлучили от церкви, но мы не смогли его точно описать папе, и не знали его имени, лишь то, что конь под ним был в серых яблоках. Так что боюсь, как бы не отлучили кого‑нибудь другого.
– Выходит, вашему отряду довелось тогда преклонить колени перед самим папой Урбаном, опорой и средоточием христианства? – восторженно спросил Аллен.
– Да, дважды я видел его, такой тощий, как крыса, с язвами на подбородке. В первый раз мы выпросили у него пять тысяч крон, несмотря на его отчаянное сопротивление. Во второй раз просили десять, хотя лучше было бы нам просто разграбить дворец. Помню, вышли кардиналы, посланные святым отцом, и уговаривали нас взять семь тысяч, папское благословение и отпущение грехов. Или десять, но с полным отлучением от церкви. Мы единодушно выбрали второй вариант, но сэра Джона им таки удалось уговорить, и мы получили семь тысяч с отпущением. Что ж, оно нам не помешало – у Белого отряда к тому времени накопилось немало грехов.
Набожного Аллена возмутил до глубины души этот рассказ. Он стал осторожно осматриваться в поисках грома и молний, которые, судя по «Деяниям святых», прерывают подобные кощунственные речи.
Но яркое солнце продолжало отливать самыми разнообразными оттенками на пожелтевших осенних листьях, и Аллен весь ушел в молитву, время от времени падая ниц или преклоняя колени перед каждым придорожным крестом, и тьма, в которую погрузилась было его душа, вскоре рассеялась.
VIII. Три друга
Аллен, занятый молитвой, отстал от своих спутников, так что ему пришлось бегом догонять их. Как молодой олень, легко побежал он по дороге и за первым же поворотом, перед небольшим коттеджем нагнал большого Джона и лучника Эльварда, внимательно что‑то разглядывавших. Подойдя ближе, Аллен увидал, что товарищи его восхищались двумя свежими, крепкими мальчуганами, одному было лет девять, другой постарше, оба златокудрые и голубоглазые.
– Это два ученика какого‑нибудь старого лучника. Вот как надо воспитывать детей! – радостно воскликнул солдат, обращаясь к Джону.
– Что они делают? Стоят, как статуи, с палкой в руках, – удивился Джон.
– Они упражняют руку, чтобы научиться правильно держать лук. Меня отец так же учил… Эй, дети, долго ли еще вам стоять?
– До заката солнца, мистер, – ответил старший из мальчиков.
– A кем вы будете? Лесниками, егерями?
– Лучниками! – закричали дети в один голос.
– Ого, вы, я вижу, щенки чистой породы! Но зачем вам надо быть лучниками?
– Будем драться с шотландцами, мистер.
– Зачем же с шотландцами, мальчики?! В Саутгемптоне немало французских и испанских галер, но едва ли есть шотландские…
– У нас с ними давнее дело, – возразил старший мальчуган, – шотландцы отрезали отцу пальцы на руках!
– Правда, правда! – раздался вдруг глухой голос, и путники, обернувшись, увидали худого, костлявого и болезненного человека. Он поднял руки: на обеих не доставало большого, указательного и безымянного пальцев.
– Эге, товарищ, – воскликнул Эльвард, – кто это так тебя отделал?
– Видать, что вы не здешние! – горько усмехнулся калека. – Во всем Хамбере нет человека, который бы не узнал работы черного лорда, дьявола Дугласа… Не было более меткого стрелка, чем я, Робен Хиткот. Но Дуглас лишил меня возможности, как и многих других лучников, стрелять из лука. Однако мои два мальчугана отплатят ему за это. Сколько стоят мои большие пальцы, ребята?
– Двадцать шотландцев! – в один голос крикнули мальчики.
– А остальные?
– Половину!
– Когда дети будут в состоянии со ста шагов убить белку, я их пошлю к Джону Коплэнду, наместнику Карлайла, под его начальство. Клянусь душой, я отдал бы последние пальцы, лишь бы видеть Дугласа под градом их стрел!
– Поможет Бог – увидите, – произнес Эльвард. – А вы, дети, налегайте сильнее на лук и научи`тесь пускать стрелы через ограды, чтобы удар нанести сверху, а не в упор… Это очень важно для лучника. Я сейчас покажу вам, как это делается.
Эльвард снял свой лук, вынул из колчана несколько стрел и быстро, одну за другой, выпустил три стрелы. Две из них взлетели высоко над дубом и вонзились в крепкий пень по другую сторону его. Третья стрела, унесенная ветром, упала немного в стороне.
– Вот настоящий стрелок! – воскликнул северянин. – Слушайте каждое его слово, дети.
– Клянусь душою, – сказал Эльвард, – мне не хватило бы целого дня, чтобы рассказать обо всех приемах стрельбы… А теперь нам пора в путь! Прощайте, соколы!
Путники скоро миновали Эмери‑Даун и вышли на широкую поляну, где среди вереска и папоротника паслись целые стада диких черных свиней; пройдя еще немного, они заметили красавицу лань. Животное царственно посмотрело на них и продолжило щипать сочную траву.
Глаза лучника загорелись огнем охотника. Рука его инстинктивно сжала лук, но Джон мгновенно схватил его за колчан.
– Все стрелы переломаю о колено! – крикнул он. – Видно, вы не знаете, чем пахнет запрещенная охота! Я вовсе не желаю через вас попасть в лапы живодера лесничего!
– Мне не впервой рисковать своей шкурой, – пробурчал лучник, отодвигая тем не менее колчан за спину.
Они пошли дальше.
– Мне понравился этот северянин, – опять заговорил немного спустя лучник, – я сочувствую всем, кто умеет так ненавидеть. Сразу видно, что у него желчь в печени.
– О, нет! – произнес горько Аллен. – Лучше бы у него в сердце была любовь…
– Не буду спорить и против этого! Никогда не был предателем прекрасного пола. Женщины от корней волос до завязок на башмаках созданы только для любви. Радуюсь, мой мальчик, что святые отцы воспитали тебя так мудро…
– Я говорю о любви к ближним и врагам…
Эльвард усмехнулся.
– Боюсь, мой мальчик, что ты ошибаешься! Наверно, епископ должен лучше других понимать в этом деле, так вот я сам видел, как епископ Линкольнский зарубил секирой шотландца, и нахожу, что это очень странный способ выражать свою любовь к ближним.
Аллен не знал, что возразить на это.
– Я слышал, что шотландцы – хорошие воины, – вступил в беседу Джон Гордль.
– Да, один против одного, с равным оружием – они самые доблестные и храбрые христианские рыцари, – ответил Эльвард. – Но плохие стрелки. При этом шотландцы по большей части бедняки: мало кто из них может похвастать хорошей кольчугой.
– Ну, а французы? – спросил Аллен.
– Французы – доблестные воины. Но народ замучен налогами да пошлинами, так что нечего от них ждать особой храбрости на поле брани. Дворяне их стригут, точно овец, вот и ведут себя крестьяне как овцы.
– Жалкий же они народ, – ответил Джон, – раз позволили так себя оседлать.
– А каких солдат вы еще видели? – спросил Аллен. Его юный ум жаждал практических данных после длительного изучения теории и мистицизма в монастыре.
– Я видел нидерландцев, неплохие ребята. Медлительные, тяжелые на подъем. Их не заставишь драться ради хорошеньких глазок, но стоит поругать их шерсть или подшутить над их бархатом из Брюгге, эти толстые бюргеры зажужжат, как пчелы у летка, словно это дело всей их жизни. Матерь Божья! Однако они нередко доказывали, что сколь искусно владеют сталью, столь же мастерски варят ее.
– А испанцы?
– Тоже смельчаки. Не одну сотню лет они сражались с приверженцами Магамета, напиравшими с юга и до сих пор удерживающими часть территории в своих руках. Однако теперь твой черед отвечать, юноша. Пойдешь ли ты со мной во Францию? Забирай любую вещь из тех, что ты видел в гостинице, кроме шкатулки розового сахара для госпожи Лоринг.
– Я охотно пустился бы с вами в путь, ведь в миру у меня всего два друга, вы, Джон, и вы, Эльвард, но у меня есть долг по отношению к отцу. Кроме того, толку от меня как бойца будет немного.
– Виной всему мой язык! Я, видишь ли, человек неученый и кроме как о луках и мишенях говорить ни о чем не умею. Так знай же: на один свиток пергамента в Англии их приходится двадцать во Франции. Мы видели там целые комнаты, забитые старинными рукописями. А сколько там статуй, а раки[37]со святыми мощами! Неужели тебе не хочется взглянуть на все это? К тому же ты стал бы в Белом отряде проповедником!
– Да и потом, – сказал Джон, – ваш брат известен повсюду как пьяница и буян.
– Тем более мне нужно попытаться исправить его, – покачал головой Аллен. – Вон виднеются башни над деревьями. Думаю, это Минстедская церковь, я должен проститься с вами…
– Все же тебе будет нелишним знать, куда направимся мы: через лес, на юг, пока не выйдем на дорогу Кристчёрч, а там уж до замка герцога Солсберийского, где Найджел Лоринг служит коннетаблем.
Аллену было нелегко расставаться с недавно обретенными друзьями, и он побрел от них по лесной тропинке, не оборачиваясь, пока не достиг поворота дороги. Здесь юноша оглянулся. Шлем и кольчуга лучника ярко блестели сквозь листву, в лучах заходящего солнца, а рядом с ним виднелся Джон, одетый в узкое, не по размеру, и короткое пальто лимингтонского суконщика…