Человек, так неожиданно ворвавшийся в трактир «Пестрый кречет» и одним своим появлением водворивший порядок, – к облегчению госпожи Элизы, если помнит наш читатель, – был среднего роста, с могучей грудью и огромными плечами; его выдубленное непогодой и солнцем лицо с суровыми, резкими чертами, властно очерченным ртом и большим белым шрамом во всю левую щеку говорило, что этот человек привык смело смотреть в глаза смерти. По его костюму и вооружению можно было сразу догадаться, что это воин; его доспехи были испещрены следами от холодного оружия и стрел, свидетельствовавшими о том, что прибыл он из действующей армии. На груди его белого кафтана было изображение святого Георга на красном поле – лучшая награда храброму воину. Веточка только что сорванного дрока придавала его грозному облику элегантности и теплоты.
Несмотря на изумление, написанное на лицах посетителей трактира, наш храбрый воин, воскликнув: «Что я вижу? Милая дама!» – подобно коршуну, преследующему добычу, в мгновение ока очутился возле хозяйки, обнял ее за талию и крепко поцеловал, таким образом приветствуя единственную представительницу прекрасного пола. Вдруг его взгляд случайно упал на молоденькую служанку, и он, оставив госпожу Элизу, стремглав помчался за девушкой. Та быстро, словно лань, убежала по лестнице наверх, захлопнув за собой тяжелый люк и оставив храброго воина в весьма неловком положении, но он, отбросив смущение, вернулся к трактирщице и с удвоенным пылом принялся целовать ее, раскрасневшуюся от смущения.
– La petite[17]перепугалась, но это ничего, – проговорил он. – Ah, c’est l’amour, l’amour![18]Проклятый французский будто прилип к моему горлу. Надо скорее смыть его добрым английским элем! Клянусь эфесом, во мне ни капли французской крови! Я истинно английский стрелок Сэмкин Эльдвард, и скажу вам, мои друзья, – обратился воин к присутствующим, – что нет на свете ничего дороже, чем вновь чувствовать под ногами землю милой сердцу Англии. Лишь только моя нога ступила на берег, я бросился целовать коричневую землю не менее пылко, чем теперь тебя, ma belle![19]Однако, что же не идут мои канальи носильщики?
|
|
Вслед за этими словами в комнату вошли шестеро молодцов, каждый из которых нес на голове по большому тюку. Сэмкин Эльвард приказал разложить тюки на полу по порядку и начал проверять, в целости ли его добыча. Чего только здесь не было! Французская перина со стегаными одеялами, дорогая парча, белый бархат из Генуи, лионский шелк – словом, все, что могло бы осчастливить самую избалованную кокетку. Перебирая вещи и демонстрируя их присутствующим, он не преминул похвастаться, где и как они добыты.
– Вот, не угодно ли посмотреть, какая чудная работа, – говорил он не без гордости. – Эта кадильница, серебряный кувшин, золотая застежка и риза, шитая жемчугом, взяты мною при осаде Нарбонны в церкви Сен‑Дени; я унес их, чтоб они не попали в чьи‑либо нечестивые руки.
Убедившись в целости поклажи и освободив носильщиков, Эльвард, самодовольно потряхивая золотыми монетами в кармане панталон, воскликнул:
– А теперь, ma belle, будем ужинать, я думаю, что у меня хватит золотых, чтоб заплатить вам за парочку холодных каплунов, кусок кабаньего жаркого и стакан хорошего гасконского! Пока нам принесут закуску, мы выпьем за храбрых английских стрелков!
|
|
Усевшись вплотную к камину и усадив певца около нового гостя, посетители с восторгом приняли это предложение. Меж тем Эльвард, сняв с себя доспехи и уложив их на тюки, протянул к камину свои толстые ноги и наслаждался отдыхом со стаканом вина. Аллен смотрел на него, застыв в недоумении с кистью в руке: в его каталоге были люди злые и добрые, но этот был то свирепым, то великодушным, с проклятием на устах и улыбкою во взгляде. Каково это – быть таким, как он?
Эльвард подметил вопросительный взгляд молодого человека и с добродушной улыбкой протянул свой стакан, желая с ним чокнуться.
– Надо полагать, что ты никогда не видел воинов, мой мальчик, иначе не стал бы так таращиться на меня, будто мышонок, впервые вылезший из норки.
– Совершенно верно, я впервые вижу воина, – ответил Аллен.
– Cтоит лишь переплыть канал, и ты увидишь столько воинов, сколько пчел вокруг летка. О, какая это чудная жизнь, полная всяких приключений. Посмотрев на эти вещи, ты убедишься, как прибыльно это ремесло: воин сам себя вознаграждает за все труды походной жизни. Кто храбр, тот и богат. Итак, mes enfants[20], пью за здоровье моих бывших товарищей, и да здравствует Белый отряд!
Этот тост единодушно подхватили все присутствующие, и вмиг стаканы были опорожнены до дна.
– Клянусь своим мечом, друзья мои, – воскликнул Эльвард, – вы пьете как истые воины, и я обязан вновь наполнить ваши стаканы. Итак, mon ange[21], принеси‑ка нам еще вина и эля. Как там поется в английской песне?
И Эльвард затянул грубым, фальшивыми голосом старинную песню:
|
|
За честь гусиного пера
И край, где гусь летал…
– но сам не выдержал и расхохотался, заметив, что лучше стреляет, чем поет.
В это время раздался голос певца, который с большим чувством и умением пропел эту старинную балладу стрелков.
Что вам сказать о луке?
Он в Англии был сделан
Проворными руками
Из тисовых стволов.
Стрелки, мы в сердце чистом
Храним наш лук из тиса
И Англию, взрастившую его…
А что сказать о людях?
Мы в доброй Англии росли
И землю нашу любим.
Стрелки мы, нрав наш крут…
Так наполняйте чаши –
Мы пьем за землю нашу,
Край, где стрелки живут!
Аллен с восхищением слушал искусного менестреля, простив ему в глубине души те неприятные минуты, что он испытал из‑за первой песни; эта баллада, да и весь вечер надолго запечатлелись в его юной голове.
– Клянусь спасением моей души, – вскричал в восторге Эльвард, – отлично спето! Я много раз слыхал эту песню. В одном из походов Белого отряда, когда сам Симон Черный предводительствовал четырьмя сотнями храбрых стрелков, они хором пели эту песню, но лучшего исполнения я не слыхал!
Пока певец услаждал гостей пением, хозяйка успела накрыть стол на широкой доске, укрепленной на козлах, в центре поставила дымившееся блюдо с аппетитным содержимым.
Эльвард, с видом человека, знающего толк в еде, присел к столу и вскоре пришел в еще более благодушное настроение, весело болтая с окружающими.
– Меня поражает, друзья мои, что такие молодцы, как вы, сидят дома и прозябают в глуши, вместо того чтобы идти попытать счастье на войне. Насколько это прибыльно, вы можете убедиться, посмотрев на меня. Неужели, – удивился Эльвард, – вас не прельщает тот образ жизни, который веду я? Ем вкусно, пью, сколько душе угодно, друзей угощаю на славу, свою девчонку наряжаю в шелк и бархат, карманы мои всегда полны золотых. Года четыре тому назад, когда в битве при Бринье был убит Джеймс Бурбонский и уничтожена его армия, почти каждый английский стрелок имел в пленниках кто графа, кто барона. Питер Карсдейл, деревенщина, взял в плен самого Амори де Шатонвиля, владетеля Пикардии[22], и получил выкуп в пять тысяч крон, да еще коня со сбруей. Конечно, французская шлюха выманила их так же быстро, как француз их уплатил, но, клянусь честью, на что еще тратить деньги, как не на женщин? Согласна, ma belle?
– О, было бы очень скверно, если бы наши храбрые стрелки не привозили нам гостинцев из дальних стран, – ответила госпожа Элиза, польщенная вниманием воина.
– A toi, ma chérie[23], – ответил Эльвард, посылая ей воздушный поцелуй. – О, la petite показалась, a toi aussi![24]Mon Dieu[25], какой хороший цвет лица у этой девочки!
– Благородный сэр, – вмешался в это время кембриджский студент, до того хранивший упорное молчание, – насколько мне известно, шесть лет тому назад был заключен мир между нашим королем и Францией, вот почему мне странно, что вы говорите о войне, о походах и подвигах, когда никакой войны нигде нет.
– Так, по‑твоему, я вру? – вскричал Эльвард, хватаясь за эфес.
– Боже избави, – проговорил в испуге студент, – я лишь хочу, чтобы вы меня просветили, вот почему осмелился задать вам подобный вопрос. Magna est veritas, sed rаrа[26], в переводе это значит, что все стрелки – благороднейшие и умнейшие люди.
– Вам, молодой человек, еще многому следовало бы поучиться, – заговорил воин более мирным тоном, польщенный похвалой студента, – неужели вас не научили, что, помимо внешних войн, государства одолевают внутренние распри, а во Франции идет непрерывная борьба. В такое‑то время стыдно английским стрелкам сидеть дома и заниматься бабьими сплетнями. Вот сэр Джон Хоу пошел со своими молодцами к маркизу Монферратскому, чтобы сразиться с государем Миланским; теперь у нас осталось всего каких‑то двести человек, но я уверен, что мне удастся пополнить ряды Белого отряда, в особенности если сэр Найджел Лоринг из Кристчёрча вновь наденет свои боевые доспехи и станет нашим предводителем.
– Ваш успех обеспечен, – воскликнул один из лесников, – если этот храбрый рыцарь опять появится на поле битвы.
– Клянусь зубом апостола Петра, – воскликнул Эльвард, – все это истинная правда. Сейчас я везу к нему в Кристчёрч письмо от сэра Джона Латура, который предлагает ему занять место сэра Джона Хоу. Я уверен, что он не откажется от такого предложения, в особенности если я приведу с собой несколько человек лихих стрелков. Не хочешь ли ты, лесник, быть одним из этих смельчаков? Смени рубанок на благородный крест.
– К сожалению, – отвечал лесник, – не могу принять этого предложения: у меня в Эмери‑Даун молодая жена и ребенок. На кого я их оставлю?
Эльвард презрительно посмотрел на лесника и обратился к Аллену.
– Ну, а ты, юноша, не желаешь ли отведать настоящей жизни – жизни воина?
– О, нет, – ответил Аллен, – я человек миролюбивый, к тому же мне предстоит другая работа.
– Проклятие! – вскричал Эльвард. – Во всей доброй Англии не осталось больше настоящих мужчин, лишь бабы, переодетые в штаны. Чтобы вас всех черти забрали!
– Эй, лучник! Попридержи‑ка язык! – заревел Джон Гордль. – Меня достало твое хвастовство, и я с удовольствием положу тебя на лопатки.
– Mon Dieu! – оживился Эльвард. – Наконец‑то нашелся хоть один мужчина! Клянусь дьяволом и его супругой, твоя смелость мне по сердцу! Вот уже семь лет никто не осмеливался говорить со мной подобным образом. Если тебе удастся свалить меня, mon garçon[27], то я буду еще больше тебя уважать.
– Довольно болтовни и лжи! – заревел Джон, быстро сбрасывая куртку. – Я докажу тебе, что остались еще в Англии настоящие мужчины, получше тех, кто удрал во Францию грабить!
– Pasques Dieu![28] – вскричал Эльвард, снимая свой кафтан. – О, мой рыжеволосый друг, я вижу, что твоему сложению мог бы позавидовать любой. Вряд ли найдется во всем отряде смельчак, который пожелал бы с тобой сразиться. Однако ты вел размеренную жизнь последнее время, так что мои мускулы покрепче. Условимся же о закладе.
– У меня ничего нет. Если ты сам не раздумал, то выходи без всяких закладов.
– Браво, браво, mon garçon! Раз тебе нечего закладывать, то я готов бороться на следующих условиях: если тебе удастся свалить меня, то я даю тебе эту французскую пуховую перину, которая достойна короля; если же я тебя одолею, то ты дашь слово, что пойдешь со мной и будешь служить Белому отряду до тех пор, пока его не распустят.
Присутствующие восторженно одобрили его решение. Два противника вышли на середину комнаты и опытным взглядом начали окидывать друг друга, следя за каждым движением.
– Ну, что же, mon enfant[29], как ты желаешь, – подтрунивал лучник, – шиворот и локоть, или вплотную, или как получится?
– Иди ко всем чертям! – гремел Джон, размахивая огромными кулачищами. – Я тебя и без этих фокусов обработаю!
Мускулы его напряглись и высоко вздулись, подобно корням могучего дуба. Джон Гордль был значительно больше Эльварда, зато последний был чрезвычайно легок и проворен, что при его атлетической фигуре, бесспорно, давало ему право считаться одним из лучших борцов Англии. И не было в тот вечер более достойных соперников, чем эти двое.
Эльвард лишь выжидал удобного момента.
Громадный Джон скалой стоял на месте, ожидая действий противника, который переминался с ноги на ногу, как бы прицеливаясь к сопернику. Вдруг он налетел на Джона, с быстротой молнии обвив его ногами, но Джон оторвал его от себя с легкостью, будто крысу, и, швырнул в противоположный угол с такой силой, что Эльвард ударился головой в стену, но не упал.
– Ma foi![30] – воскликнул лучник. – Вы были близки к перине. Толкни вы меня чуть сильнее – и в гостинице появилось бы новое окно.
Проговорив это, он с еще большей осмотрительностью начал приближаться к противнику, потом, сделав один ложный выпад, внезапно прыгнул на Джона, причем ноги его обвились вокруг талии противника, а руками он ухватился за его бычью шею в надежде мощным толчком свалить на пол. Но Джон и в этот раз легко оторвал от себя лучника и с криком ярости попытался бросить его на пол с такой неимоверной силой, что кости Эльварда должны были бы разлететься вдребезги, если бы он, до тонкости изучивший все приемы борьбы, не ухватился с необычайным проворством за огромные плечи противника, а затем быстро отскочил от него..
Разозлившись, могучий Джон яростно устремился на противника, готовясь нанести ему окончательный удар, но, по неосторожности, слишком близко подошел к нему и дал возможность последнему воспользоваться этим преимуществом. Эльвард пригнулся к земле, в то время когда Джон собирался схватить его своими ручищами, и, обхватив противника, быстро перебросил его через голову. Очевидно, это было бы последнее путешествие громадного Джона, если б он, описывая в воздухе дугу и летя вниз головой, не угодил прямо в живот несчастного маляра, мирно храпевшего в своем углу. Тот, кряхтя, приподнялся на матраце, потирая с отчаянием свой живот и бормоча какие‑то проклятия в адрес Джона, который, быстро оправившись, уже стоял посреди комнаты, тщетно уговаривая лучника еще раз померяться силой.
– Ради всех святых, еще одну схватку! – кричал Джон. – Это была хитрость!
– Ну нет, дружище, довольно, – возразил лучник, – я скорее готов биться с наваррским медведем, чем с тобой. Но, клянусь моим мечом, я приобрел себе хорошего друга и хорошего воина. Да здравствует Белый отряд и новый стрелок Джон Гордль! – При этом лучник протянул свою кружку рыжеволосому детине.
– О, проклятие! – вопил Джон. – Какая досада, что мне не досталась эта перина. Хотя она прошла мимо меня благодаря твоей хитрости, лучник, я сдержу свое слово и отныне принадлежу Белому отряду и душой, и телом. За твое здоровье!
– Но, святая Владычица, что сталось с этим несчастным? – прервал его Эльвард.
В это время маляр, придя немного в себя и окидывая пустым взглядом комнату, встал и, шатаясь, направился к двери, бормоча осипшим голосом:
– Берегитесь эля, добрые люди, он до добра не доведет!
Затем он, погрозив кому‑то пальцем, вышел из трактира, сопровождаемый взрывом хохота подвыпивших кутил. Понемногу гости стали расходиться по домам, часть улеглась на полу на импровизированных кроватях, приготовленных заботливой хозяйкой и ее прислужницей. Аллен после стольких впечатлений, полученных за один день, лег спать и вмиг крепко заснул, изредка тревожимый различными видениями. В его голове, как в калейдоскопе, мелькали лица странных людей, встреченных в «Веселом кречете».