Хотя я знаю, что это невозможно. И, честно говоря, я не уверена, что у меня хватит сил освободить для него место в голове. Это место занято моими обязанностями, с тех пор как он слетел с катушек.
Зэндер быстро встает с пола, берет меня подмышки и помогает мне подняться. Мой отец стоит в дверях и переводит взгляд между нами. Неожиданно его глаза останавливаются на лице Зэндера, минуту он смотрит на него в замешательстве, щуря глаза и изучая его лицо, пока Зэндер не отводит глаза.
— Мы знакомы? — спрашивает мой отец, разрушая неловкую тишину, которая повисла в комнате.
Зэндер неловко смеется и не смотрит в глаза папе. Он вытирает руки об штаны.
— Ага, люди постоянно так говорят. Думаю у меня стандартное лицо.
Он поворачивается ко мне лицом и мягко говорит, чтобы отец не слышал:
— Я лучше пойду. Я позвоню позже.
Я вопросительно смотрю на него, пытаясь вспомнить, давала ли я ему номер.
— Мег выдала мне твой номер телефона, когда я заходил последний раз. Я не звонил без предупреждения, чтобы не показалось, что я и правда тебя преследую, — тихо говорит он, на лице блуждает милая улыбка. Он разворачивается и быстро проходит мимо отца с опущенной головой.
— Сэр, — на прощание бормочет он моему папе, проносясь мимо него и выбегая через заднюю дверь.
Я жду, пока за Зэндером закроется дверь, и лишь потом смотрю на отца. Я злюсь от того, что он здесь. Я злюсь, потому что я так мало времени провела с Зэндером, особенно после того как я только что испытала самый лучший поцелуй в моей жизни. Я злюсь от того, что из-за него Зэндер почувствовал себя неловко. Я зла, сбита с толку и вся покрыта смесью для пирога.
Я хочу, чтобы он ушел. Моя жизнь хороша без него. Я привыкла, что его нет. Я привыкла к своей повседневной жизни. Его возвращение введет суматоху.
— Что ты здесь делаешь?
В моем голосе я даже не стараюсь скрыть презрение. Мне надоело скрывать от него свои мысли. Это точно не помогло ему раньше, может быть, до него дойдет, если он узнает, как сильно я не хочу, чтобы он был здесь и насколько он мне здесь не нужен.
— Я недавно выписался из реабилитационного центра. Моя помощница сказала, что я преуспел, и она уверена, что у меня есть все инструменты, чтобы быть здоровым. И вот я здесь, — улыбаясь, говорит он мне.
Будто это так просто. Как будто какой-то незнакомец, который не жил с ним и день ото дня не боролся с его зависимостью, может на самом деле оценить его всего после нескольких недель. Каждый раз, когда он попадает в реабилитационный центр, ему дают нового помощника. И каждый раз эти идиоты считают, что они его вылечили. Я уверена, что сейчас тоже самое.
— Теперь у меня все под контролем, Эддисон. На самом деле под контролем.
Я вздыхаю и отворачиваюсь от него, подхожу к раковине, чтобы помыть руки. Я не могу смотреть на него прямо сейчас. Несмотря на то, что в прошлом году я научилась не верить ни единому слову, которое он произносит, он до сих пор знает, как заинтересовать меня. Он до сих пор знает, что нужно сказать, чтобы голосок в моей голове сказал «Может быть, он прав. Может в этот раз он на самом деле справится.»
Я недовольна собой за то, что я вообще позволила этому голоску что-то сказать. Он столько раз ошибался, что пришло время ему отвалить.
— Я собираюсь быть с тобой. Я собираюсь принять на себя все обязательства в магазине, и все снова станет на свои места, — настоятельно говорит он.
На места? Как будто он знает как это. С тех пор как мама умерла, у нас все ненормально, и мне сложно поверить, что когда-нибудь все вернется на круги своя.
Я вытираю руки о полотенце и принимаюсь вытирать пол. Мой отец подбегает ко мне и забирает из рук полотенце.
— Давай, я все сделаю. Иди и закончи уборку. А я здесь разберусь.
Я вырываю полотенце, сажусь на корточки и начинаю мыть полы.
— Нет, я сама. Как обычно.
Я слышу, как отец вздыхает в поражении. Он стоит надо мной и наблюдает. Я хожу туда-сюда: вытираю пол, подхожу к раковине, чтобы выжать полотенце, пока не вытираю всю смесь с пола.
— Пожалуйста, Эддисон. Позволь мне помочь тебе. Дай мне шанс, — умоляет он и кладет несколько мисок и мерных стаканчиков в раковину.
Я поворачиваю голову к нему и скрещиваю руки на груди. Мои руки трясутся от ярости. И если я не прижму их к телу, я выкину что-нибудь глупое. Например, кину в него вторую миску со смесью.
— Я давала тебе сотни шансов. Сотни. И каждый раз ты швырял мне в лицо мою веру и мое доверие, как будто они ничего не значат, — злобно говорю ему.
— Я знаю, поверь. Я знаю. Я четко понимаю, что мне нужно тебе многое доказать. И я докажу, Эддисон. Я клянусь, что докажу тебе, что ты сможешь мне доверять.
Голос в моей голове наконец-то молчит. Наверное, он тоже устал от всего этого дерьма.
— Я иду домой, — говорю я ему, не отвечая на его пустые обещания. Я отворачиваюсь и иду к двери, оставляя груду грязных тарелок в раковине. Обычно я на ночь никогда не оставляю беспорядок на кухне. Я не хочу мыть их с утра. Сейчас я хочу убраться отсюда, подальше от моего папы. Посуде придется подождать.
— Почему бы тебе просто не поехать домой со мной? Мы сможем вернуться завтра, и ты заберешь машину, — говорит он, в последний раз пытаясь выбить немного времени, чтобы побыть вместе.
До меня доходит, что папа не знает, что я больше не живу в доме моего детства. Он понятия не имеет, что я не смогла ни дня оставаться в том доме. Потому что мне везде мерещилась мама, но я нигде ее не находила. Он понял это в день, когда она умерла. После похорон мы вернулись домой. Пока члены семьи и друзья заходили и приносили еду и другие ненужные вещи, которые, по их мнению, могли излечить наши разбитые сердца, мой отец начал убирать все мамины вещи. Одежду, обувь, украшения, фотографии, безделушки — все, до чего она дотрагивалась, было немедленно упаковано в коробки и убрано с глаз долой. Любой след моей матери был стерт, и к концу дня казалось, что её никогда не существовало.
— Я больше не живу в том доме. У меня есть квартира возле торгового центра, — говорю я ему, хватая сумку с прилавка и пытаясь найти в ней ключи.
— Что? Что значит, ты там больше не живешь? — в замешательстве спрашивает отец.
Наконец я нахожу ключи, поворачиваю замок и открываю дверь.
— Я имею в виду, что я там больше не живу, — злобно говорю ему. Мне стоит просто уйти и закончить на этом разговор, но я не могу. Я всегда была из тех людей, которым нужно удостовериться, что их поняли. Мне нужно убедиться, что последнее слово за мной. Хотя бы одна черта моего характера не изменилась.
— Ты стер все следы ее присутствия в доме. Какого черта я захочу там жить?
Мне даже не нужно произносить её имени. Он заметно вздрагивает при упоминании о ней.
— Я все спрятал под замок, — говорит он, отворачиваясь и подходя к выключателю на стене. Он выключает весь свет. Горит только лампочка сигнализации над задней дверью.
— Я хочу, чтобы завтра ты взяла выходной. Я обо всем позабочусь здесь.
Как обычно, когда я упоминаю её, он переводит тему. Он не хочет говорить о ней. Он не хочет знать её. И он спрашивает, почему я такая. Почему я стала другим человеком, почему я закрылась.
Я научилась у него. Я знаю, как отключить боль.
— Нет, я работаю завтра. Ты понятия не имеешь, что нужно делать.
Он поднимает бровь и стареется превратить все в шутку.
— Дорогая, я владелец этого магазина. Я работал здесь несколько лет и знаю, что нужно делать. Я уверен, что твой старик справиться со всем, пока ты будешь веселиться с друзьями и побудешь обычным подростком.
Он улыбается мне. Но я не разделяю его радость. Ему в голову не приходит, что я не помню, как быть подростком и веселиться. Как будто он не помнит все свои обязанности, которые он повесил на меня за прошлый год.
— Я собираюсь намного чаще быть рядом с тобой, Эддисон. Я собираюсь доказать тебе, что я смогу, — мягко обещает он. Я разворачиваюсь и выхожу.
— Я поверю тогда, когда увижу, — бормочу громко, чтобы он услышал до того, как за мной захлопывается дверь.
После того как я стянула с себя всю липкую одежду и долго стояла под горячим душем, я села за компьютер и включила его. Я залезла на Фейсбук, на её страницу, чтобы напечатать ей мое обычное полуночное сообщение.
Дорогая мама!
Я мечтаю о том, чтобы ты была рядом. Ты единственная, кто меня понимает. Единственная, с кем я могу обо всем поговорить. Я скучаю по тебе. Каждый божий день, каждую секунду.
С любовью, Эддисон.
Я отправляю сообщение, выключаю компьютер, забираюсь в кровать и смотрю на записки, прикрепленные к доске. Я думаю о словах отца и размышляю о том, сколько пройдет времени, прежде чем я начну нюхать его бутылки с водой в поисках водки и проверять его чеки в кошельке в поисках чеков из алкогольного магазина. Я задумываюсь о том, насколько меня хватит. Я думаю, когда же это произойдет на этот раз. Я уверена, что произойдет. Если бы я была настолько сильной, чтобы вычеркнуть его из моей жизни навсегда и никогда о нем не думать. Мои веки тяжелеют. Прежде чем я успеваю заснуть, мой мобильный телефон вибрирует на столе рядом с кроватью.
На телефоне незнакомый номер, и моё сердце бешено колотится в груди. Я знаю, что это Зэндер. Я возбуждена от того, что он сдержал свое обещание и позвонил.
В то же время я нервничаю после того, что случилось. У меня был нервный срыв, он поцеловал меня, и затем явился мой отец, и все стало неловко. Я не уверена, что готова говорить с ним о моем отце. Я не уверена, что готова впустить его в ту часть моей жизни, которую так долго скрывала.
Я быстро дотягиваюсь до телефона и поднимаю трубку, подношу её к уху и зарываюсь поглубже под одеяло.
— Я не разбудил тебя?
Мягкий голос Зэндера вызывает улыбку, и я забываю о своих мыслях, которые тревожили меня минуту назад.
— Нет, но я уже в кровати, — улыбаясь, говорю ему.
Он так долго молчит на том конце, что я отрываю телефон от уха, чтобы посмотреть, не сорвался ли звонок.
— Зэндер? Ты тут? — спрашиваю, убедившись, что звонок не сорвался.
— Извини, я потерял нить разговора, когда ты сказала, что ты в кровати.
Я смеюсь над его словами и чувствую, как краснеет лицо. Я радуюсь, что я разговариваю с ним по телефону, и он не может увидеть мою реакцию на свои слова.
— Клянусь, я не буду спрашивать, что на тебе надето. Наверное. Я думаю. Окей. Я постараюсь, но извини, я не могу ничего обещать, — смеется он.
Я кусаю губу и, хотя я понятия не имею что делаю, решаю поддержать этот разговор. У меня никогда не было времени на отношения. И даже если было, я намеренно избегала их. У меня никогда не было парня, чтобы я могла почувствовать себя свободно, флиртовать и дразнить его. Закрывая глаза рукой и стараясь подавить свое смущение, я делаю попытку.
— Как насчет того, чтобы тебе не пришлось отказываться от обещаний? На мне розовые шорты и топ на бретелях в тон шорт. И я лежу под одеялом. А, и я без лифчика, — смело говорю ему, все еще сжимаю глаза, повинуясь своему порыву.
— О боже, — он шепчет в трубку. — Милая, ты меня убьешь. Мои глаза вылезают на лоб, когда он называет меня милой. Единственным человеком, который меня так называл, была моя мама. Она всегда звала меня Милашкой.
— Хорошего дня, Милашка!
— Привет, Милашка, хочешь помочь мне с шоколадным тонким печеньем?
Я не чувствовала такого давно и почти забыла каково это, слышать как Зэндер называл меня похожим именем, таким, какое мама использовала, чтобы я почувствовала себя особенной и уникальной. Я быстро поняла, что мне нравится, как это звучит на губах Зэндера. Это не очень удивительно, так как мне нравится все, что он делает губами. Особенно после того, как он поцеловал меня в кондитерской. Несмотря на ссору с отцом, я могла думать только о том поцелуе.
— Вообще, мне нужно кое о чем тебя спросить. У меня такое чувство, что мой вопрос либо заставит тебя повесить трубку, либо ты решишь, что я сошел с ума, — наконец произносит он.
Мой внутренний охранник занимает свое место, как только он произносит эти слова. Я нервничаю. Он собирается спросить меня о моем отце, о том, кто он и почему я их не познакомила или почему он несколько месяцев не появлялся в кондитерской (даже до того как мы заговорили). Он никогда не видел моего отца. Но как обычно, Зэндер удивляет меня.
— Ну, в эти выходные в доме моих родителей намечается небольшой семейный ужин по случаю маминого дня рождения. И так как ты настолько обалденно научила меня швыряться смесью для пирога, я подумал, что единственный правильный вариант — это пригласить тебя. Я смогу показать свои безумные метательные способности, — объясняет он.
Он точно сумасшедший. Я все еще в шоке, что он не убежал от меня после моей истерики. Я едва ли поверила, что он захотел поцеловать меня и позвонил, сдержав обещание. И теперь он хочет познакомить меня с родителями?
— Не думаю, что это хорошая идея, — нервно отвечаю.
— Извини, но это не просто хорошая идея, это гениально. Если я испеку пирог, и он будет похож на подошву от кроссовок, ты сможешь спасти ситуацию.
Хорошо, теперь все понятно. Он не хочет, чтобы день рождения мамы прошел без торта. Если он приведет личного повара, он сможет быть уверен, что такого не произойдет. Может быть, тот поцелуй для него не так много значит. Мне не нравится то чувство беззащитности, которое заполняет мою голову, пока я теряюсь в догадках, что же происходит между нами. Я не привыкла чувствовать себя настолько нужной и похожей на девочку.
— Плюс, я очень хочу, чтобы ты была там. Я хочу проводить с тобой больше времени и я хочу познакомить тебя со своей семьей, — мягко говорит он, после того как я уже убедила себя, что он позвал меня только, чтобы испечь маме пирог.
Я молчу какое-то время. Что мне сказать? Возможно, это не лучшая идея приглашать меня к другим людям, потому что я не совсем нормальная?
— Пожалуйста, Эддисон. Я хочу, чтобы ты была там. Его голос такой серьезный и милый, что я готова согласиться на все, о чем он попросит. Я поспешно принимаю его приглашение и молю бога, чтобы это не стало самой большой ошибкой в моей жизни.
Глава 8
Приятное забвение
— Нет ничего постыдного в том, что ты принимаешь лекарственные препараты, Эддисон. Многим людям нужно чуть-чуть чего-нибудь, чтобы справиться с депрессией. Это не означает, что ты слабая. Это просто значит, что тебе нужна небольшая стимуляция. Ты принимала маленькую дозу все это время. Может пора немного её увеличить, — объясняет Доктор Томпсон, отпивая свой кофе с фундуком из чашки. На чашке надпись — «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!».[9]
Я знаю, что это в порядке вещей. Каждый десятый человек принимает какой-нибудь антидепрессант. Я прочитала все возможные книги на эту тему. Но это не значит, что они мне понравились.
— Некоторым людям сложно вернуться к нормальной жизни после трагедии. Это не превратит тебя в зомби или кого-то подобного. Это просто поможет тебе контролировать свои эмоции, чтобы почувствовать себя в своей тарелке.
Я доверяю доктору Томпсон настолько, насколько вообще могу кому-либо доверять. Когда я смотрю, как она выписывает рецепт на сто миллиграмм Золофта, я чувствую, как тяжелый груз падает с плеч. Может быть, это будет свет в конце туннеля, который мне необходим. Может быть, теперь мои мысли не будут вертеться только вокруг смерти и печали.
Я достаю пузырек с таблетками из медицинского шкафчика, закрываю дверцу с зеркалом и, стоя у раковины, не свожу глаз с моего отражения. Я не глядя открываю пузырек и высыпаю несколько голубых таблеток на ладонь. Я задумываюсь, зачем я продолжаю это делать. Я принимаю таблетки уже год и, хотя они помогают не плакать каждый божий день и сдерживают желание свернуться в кровати калачиком и никогда не вставать, они не помогают. Они в принципе не смогут помочь, как сказала доктор Томпсон. Они превращают меня в зомби. Я не слоняюсь вокруг в оцепенении и не бормочу неразборчиво, я просто... так не делаю. Я ничего не чувствую. Меня ничего не интересует. Я не делаю ничего другого, кроме как встаю и двигаюсь на автомате. Если я читаю книгу, которая заставляет других читателей рыдать дни напролет, то я не чувствую ничего. Если я смотрю ужастик, я, не моргая, смотрю в экран и думаю в чем суть. Ничто не трогает и не задевает меня.
Поставив пузырек на край раковины, я смотрю на таблетки. Такие маленькие, цвета яиц малиновки. Они такие маленькие, но имеют такой огромный эффект.
Я не хочу чувствовать все. Я не хочу тонуть в эмоциях. Но еще я не хочу продолжать так жить. Я хочу почувствовать что-нибудь. Я не знаю, что происходит между мной и Зэндером, и к чему все идет. Но я знаю, что это ничем не закончится, если я не смогу чувствовать те эмоции, которые неразрывно связаны с пребыванием в отношениях с кем-либо, особенно с таким как он. Он настолько полон жизни, а я просто пофигистка.
Снова глядя на свое отражение в зеркале, я думаю о том, что же такого он во мне видит. Мои глаза пустые, под глазами мешки. Я не помню, когда я по-настоящему улыбалась в последний раз, добровольно, не заставляя себя. Почему он захочет проводить время с кем-то вроде меня? Я думаю, что он бы точно полюбил прежнюю меня. Ту, которая могла рассмешить людей, и которой было не все равно. Ту, которая любила безвозмездно и легко и могла разделить эту любовь с другими.
Я последовала совету отца и взяла несколько выходных, но признаться, я не имею представления, чем себя занять. Я снова попробовала писать, но слова не шли. Я попробовала читать, но ничто не заинтересовало меня. Я даже попробовала пройтись по магазинам, что девятнадцатилетняя девушка с удовольствием бы сделала. Я бесцельно слонялась по торговому центру и ничего не купила.
Неожиданно кажется неправильным продолжать принимать таблетки. Кажется неправильным отключать все эмоции, когда я на самом деле хочу чувствовать. Конечно, было время, когда мне необходимо было принимать лекарства: когда ей поставили диагноз, когда она болела и даже в день похорон. Может быть эта голубая таблетка позволит мне собраться, вместо того чтобы разваливаться на части.
Я стою возле смотровой комнаты и смотрю на открытую дверь, отказываясь входить. Мой отец уже там. Он решил пойти один. Я слышу его рыдания, когда он стоит возле гроба.
Я не хочу входить. Я не хочу видеть ее такой, неподвижной и безмолвной. Она никогда не была НИ неподвижной, НИ безмолвной. В голубом платье, которое идеально сидит и которое она собиралась одеть на мой выпускной. От этого вида хочется кричать. Я слышу, как руководитель похоронного бюро разговаривает с моей тётей Кэти о том, сколько продлится прощание и просит сообщить ему, если семье что-нибудь понадобится. Мне хочется сказать ему, чтобы он заткнулся. Все, что нужно семье сейчас, — чтобы она была жива и не лежала в белом гробу, обрамленном по кругу розовыми розами. Мама терпеть не могла розы. Ей бы не понравилось, что люди выстроились гуськом, оплакивая её. Ей бы совсем не понравилось, что вся комната, в которой она лежала, заставлена сотнями букетов. Все деньги потрачены на человека, который никогда не сможет ими насладиться.
— После моей смерти не присылайте цветов. Когда я умру, они мне будут не нужны. Подарите мне цветы пока я здесь, чтобы я смогла оценить их. В моей голове всплыли воспоминания о её словах, которые она говорила каждый раз, когда мы были на чьих-либо похоронах, оглядывая все приготовления, и злость смешалась с тоской.
Я хотела зайти внутрь, собрать все корзины и вазы и швырнуть их через комнату. Я хотела не чувствовать приторный запах роз, гвоздик и лилий. Меня тошнило от этого запаха. И я знала, что с этого момента каждый раз, когда я почувствую запах цветов, он будет напоминать мне об этом дне.
— Пойдем, милая, пора зайти. Люди начнут приходить с минуты на минуту, — нежно сказала тётя Кэти. Она подошла ко мне и обняла меня за талию.
Близкие члены семьи пришли на полчаса пораньше и собрались в похоронном зале, чтобы они могли погоревать наедине, пока не соберутся остальные. Неужели они не понимают, что полчаса никогда в жизни не хватит, чтобы горевать? Тётя Кэти нежно подтолкнула меня и вместе мы вошли в дверь. Мой отец сидел в первом ряду, прямо напротив гроба. Он опустил голову на руки, его плечи сотрясались от рыданий. Я не хотела на него смотреть, но не могла сдержаться. Я переводила взгляд с красного ковра у его ног на черную тумбу, на которой стоял гроб, и на блестящий белый мрамор с розовыми розами. Когда я увидела её, я задержала дыхание. Она была похожа на неё, но в то же время это была не она. В руках она держала черные четки, которые папа подарил ей несколько лет назад на их годовщину. Я помню, как я ходила на похороны дедушки, когда мне было шесть лет. Я смотрела на его тело и ждала, когда он снова начнет дышать. Я поняла, что сейчас жду того же самого. Я смотрела на её грудь и всем сердцем хотела, чтобы она начала двигаться. Пожалуйста, господи, пусть она начнет дышать. Пусть это будет ночным кошмаром. Пожалуйста, пусть это будет не на яву. Мои глаза переместились на её лицо, и мне пришлось подавить рыдания. Она была очень сильно накрашена. Зачем они накрасили её помадой? Она никогда не пользовалась помадой. Мне хотелось подбежать и стереть её и сказать маме, чтобы она открыла глаза. Я не могу здесь находиться. Это неправильно, и это не должно происходить.
Освободившись из объятий тёти Кэти, я выскочила за дверь, пробежала через холл, вниз по коридору в поисках ванной. Я не включала свет. В тот момент я предпочитала темноту. Я уткнулась в угол и разрыдалась. От рыданий разболелась грудная клетка.
— Нет, нет, нет, нет, — я снова и снова рыдала. — Я не хочу в этом участвовать. Я не хочу в этом участвовать. Почему так происходит? Слезы текли ручьем, они заливали моё лицо. Я не сдерживала их и не вытирала глаза. Может быть, если я выплачу все слезы, тогда боль утихнет. Боль уйдет, и все окажется плохим сном. Я не хочу больше чувствовать это. Я вообще не хочу больше ничего чувствовать. Я опустилась на колени на пол в ванной и плакала из-за моей мамы и несправедливости происходящего.
Воспоминание исчезает, и я моргаю, чтобы не дать волю слезам. Я подношу руку ко рту и останавливаюсь, перед тем как закинуть таблетки. Я снова смотрю на свое отражение. Кто я и что я делаю? Что я делаю со своей жизнью и к чему стремлюсь? Правда ли таблетка — ответ? Можно ли решить все проблемы, отключив чувства? Я не хочу чувствовать все, но я также не хочу не чувствовать ничего. Я не хочу быть ненормальной, но и не хочу быть овощем.
Я делаю глубокий вдох и опускаю руку, пока таблетки не падают в раковину. Я хватаю пузырек и высыпаю все до единой таблетки в раковину. Трясущимися руками я поворачиваю кран и позволяю холодной воде смыть их все в сток. Когда последняя таблетка исчезает, я выключаю кран, смотрю на свое отражение и делаю глубокий вдох. Я выхожу из ванной, подхожу к компьютеру, включаю ноутбук и вхожу на Фейсбук. Я захожу на её страницу и смотрю на её аватар. Я нажимаю на «настройки страницы» и затем захожу в раздел «безопасность». Курсор замирает над надписью: «Удалить страницу».
Мне стоило удалить её страницу давным-давно. Каждый раз, когда я получаю уведомление о том, что у неё день рождения, или вижу посты членов семьи о том, как они скучают по ней, мне хочется швырнуть ноутбук через всю комнату. Половина этих людей ни разу не навестили её в больнице, не позвонили, чтобы узнать как у неё дела. А теперь, когда её нет, они вдруг скучают по ней. У них было время, чтобы провести его с ней, но они были слишком заняты своей жизнью.
Я знаю, что оставить её страницу — нездоровый поступок, но я не могу иначе. Я убираю курсор от ссылки «удалить страницу» и вместо этого начинаю писать ей новое сообщение. Отключить страницу означает снова попрощаться с ней. Я не готова к этому. Может быть когда-нибудь, но не сейчас.
Дорогая мама,
Я мечтаю снова поговорить с тобой, всего один раз.
Я люблю тебя. Ты мне нужна. Я скучаю по тебе.
С любовью, Эддисон.
Глава 9
Привидения из прошлого
— Я думаю, ты делаешь успехи, Эддисон. Но тебе нужно открыться для новых ощущений. Ты не можешь позволить из-за страха неизведанного не прожить свою жизнь, — объясняет доктор Томпсон.
— Как я должна это сделать? Не так уж легко снова открыться, когда по независящим от меня обстоятельствам мне пришлось так долго сдерживаться, — жалуюсь я.
— Я знаю. Хорошо, что ты понимаешь, что ты делала с собой. Ты с легкостью признаешь, что ты отключила свои чувства и эмоции, боясь, что другие люди причинят тебе боль. Это очень большой прогресс, Эддисон. Поверь мне.
Я закатываю глаза и смеюсь.
— Первый шаг — это признание? Вы всерьез испытываете на мне двенадцать шагов к исцелению? — саркастически спрашиваю я.
— Почему нет? Они работаю не только на людях, которые страдают зависимостью. Они могут помочь любому, кто борется с чем-то в своей жизни. Ты борешься с депрессией, злостью, грустью, доверием… Нужно время, чтобы все это преодолеть. И ты должна сделать конкретные шаги, чтобы побороть эти проблемы.
Доктор Томпсон открывает ящик стола, вытаскивает лист бумаги и дает его мне.
— Уверена, тебе давали копию двенадцати шагов, когда ты посещала собрания группы поддержки, но я хочу, чтобы ты взглянула на них свежим взглядом. Подумай, как они, а не твой отец, могут помочь тебе. Тебе необязательно по порядку соблюдать их. Прелесть двенадцати шагов к исцелению в том, что ты можешь варьировать их, как тебе удобно. Шаг первый:
«Мы признаем, что мы не можем справиться со своей зависимостью. Мы больше не управляем своей жизнью». Ты не можешь справиться с потерей твоей мамы и с влиянием этого события на жизнь твоей семьи. Поэтому ты закрылась и твоя жизнь стала неуправляемой.
Я смотрю на список, как она сказала, свежим взглядом. Я читаю шаги и стараюсь применить их по отношению к себе.
— Признание своей беспомощности — это большой шаг к выздоровлению, Эддисон. Ты можешь понять проблемы, которые заставили тебя превратиться в того, кем ты сейчас являешься. И ты сможешь двигаться дальше. Все сводится к тому, чтобы не упускать шанс и жить за рамками зоны комфорта. Тебе удобно жить тем человеком, которым ты стала. Но это не означает, что это наилучший вариант для тебя, или что это сделает тебя снова счастливой. Шагни за грани стены, которую ты возвела, чтобы защитить себя, — говорит она, протягивая руку к столику за стаканом с ореховым кофе из Panera. Я слушаю все, что она говорит, но все мои мысли сосредоточены на этой чертовой чашке кофе. Я размышляю, не пьет ли она его неделя за неделей, чтобы сбить меня с толку.
— Я не говорю, что тебе нужно снести её за один день и остаться лицом к лицу с болью и страхом. Я говорю тебе выглянуть за неё. Высуни голову и, если это будет слишком, вернись снова за стену. В конце концов, если ты выйдешь за стену, ты поймешь, что она тебе больше не нужна.
Трясущимися руками я подношу руку к дверному звонку и затем вытираю свои мокрые от пота ладони о джинсы. Зэндер предлагал заехать за мной, но я отказалась. Мне нужно было в тишине приехать сюда, чтобы перестать нервничать. С тех пор как он прислал смс с адресом его родителей, я каждую минуту спорила с собой, стоит ли мне приходить. Хотя я слышала голоса в голове, и дверной звонок уже известил о моем присутствии, я все еще размышляла о том, как быстро я смогу спрыгнуть с крыльца, завести машину и уехать отсюда, пока никто меня не увидел.
Открывается дверь, и передо мной стоит Зэндер. В рубашке с длинными рукавами, поношенных джинсах, босиком. Его улыбка изумительная. Я быстро забываю о том, чтобы убежать, когда он берет меня за руку и втягивает в дом. Первое, что я ощущаю, — домашний запах множества свечей, зажженных по всему современному дому. Он напомнил мне о моем собственном доме. В гостевой спальне у нас целая кладовка была выделена для свечей. Свечи всегда были расставлены по всему дому. Зэндер притягивает меня к себе, и мы идем на звуки смеха и громких голосов. Благодаря теплу его руки я уже чуть меньше напряжена в преддверие встречи с его семьей.
Как только мы заходим в большую кухню, меня окружают приветствия, объятия и похлопывания по спине от дядей, тётей, двоюродных и родных братьев и сестер. Они приветствуют меня как старого друга. Интересно, что Зэндер рассказал им обо мне. Живот скручивает от нервного спазма, как только я понимаю, что он, очевидно, рассказывал обо мне всем этим людям, так как они знают моё имя и захлебываются от восторга от того, что я работаю в кондитерской. Он разговаривал обо мне с людьми, которые ему не безразличны. Он говорил им обо мне. И судя по всему, он рассказал только хорошее. Я больше чем уверена, что они не были бы так счастливы при виде меня, если бы знали, как я себя вела по отношению к Зэндеру со дня нашего знакомства. Или если бы они знали, что я всего в шаге от нервного срыва, потому что нахожусь в комнате полной членов семьи, которые так напоминают мою собственную.
По крайней мере, ту, которой мы были.
Его мама последней подходит ко мне, и именно её я до смерти боюсь встретить. Не потому что она будет меня судить или подсознательно знает, что я не пара её сыну, хотя эта мысль неоднократно возникала у меня, а потому что находиться среди матерей — очень сложно для меня. Меня переполняет гнев и ревность, когда я вижу матерей и их детей. Иногда, несмотря на то, как сильно я стараюсь, я не могу скрыть своих чувств.