— Эддисон, очень приятно, наконец, тебя увидеть. Я Мэри, — тепло говорит она, обвивая меня руками и сильно стискивая в объятиях. Задерживаю дыхание, когда она бережно прижимает меня к себе. Я стараюсь не думать о том, как давно никто не делал такой простой вещи как объятия для меня.
— Мой сын только и делал, что нахваливал тебя. Я никогда не видела его таким счастливым, каким он выглядит, когда говорит о тебе.
Она отпускает меня и держит меня за руки, изучая мое лицо.
— Зэндер, ты забыл сказать, какая она красивая. Я готова убить за такие великолепные глаза.
Зэндер неловко смеется и игриво толкает свою маму бедром.
— Прекрати смущать меня или я не дам тебе ни кусочка пирога.
Я отхожу от Мэри и засовываю руки в задние карманы джинс, наблюдая за их обменом слов. Остальные члены семьи гуляют по комнате, расставляют тарелки на столе и с легкостью шутят друг с другом.
— Смущать тебя — дело моей жизни. Не перечь мне или я принесу твои детские альбомы, — говорит Мэри, угрожая пальцем.
Я кусаю нижнюю губу, чтобы сдержаться. То, как они общаются, напоминает мне наши с мамой отношения. Мне не по себе.
Зэндер смотрит на меня, смеется над мамиными словами и тут же становится рядом, обнимает меня за талию и притягивает к себе.
— Думаю, пришло время вынести мой шедевр, чтобы все могли сказать мне, какой из меня великолепный пекарь, — громко заявляет он.
Когда мама отходит от нас и идет к холодильнику, Зэндер наклоняется ко мне и нежно спрашивает:
— Ты в порядке?
Удивительно, как хорошо он меня знает и может прочитать меня. Мне должно быть не по себе от того, что кто-то, кого я недавно встретила, может видеть то, что я прячу. Но меня это не беспокоит. Кто-то другой возможно, но не Зэндер. Я надеваю улыбку на лицо и киваю головой.
|
|
Его рука соскальзывает с бедра, и он переплетает пальцы с моими, прислоняя меня к столу, где его мама только что поставила торт на большой стеклянной тарелке. По крайней мере, я думаю, что это торт. Это напоминает торт. Он из белой глазури и весь покрыт розовыми точками, которые, видимо, символизируют цветы. На этом схожесть с тортом заканчивается. «Торт» так накренен набок, что я, если честно, понятия не имею, как он держится. На нем столько ямок и бугров, что я задумываюсь, не склеил ли он гору капкейков. Я не хочу смеяться, но невероятно сложно сдержаться. Все стоят вокруг стола, уставившись с непроницаемыми лицами на это чудовище. Его дядя на два дюйма склоняется над тортом и наклоняет голову набок, будто пытается понять, что же это.
— Что, черт возьми, это такое? Это похоже на блевотину кота! — первым тишину нарушает 8-летний брат Зэндера, Люк.
— Люк Эндрю! Следи за языком! — возражает мама.
Она старается сдержать безэмоциональное лицо, чтобы ее младший сын понял, что она говорит серьезно, но все напрасно. Она начинает хохотать, и остальные присоединяются к ней, понимая, что можно не сдерживаться.
— О, да ладно! Все не так плохо! — жалуется Зэндер. В ответ смех становится еще громче.
— Извини, мы не успели перейти к украшению на прошлом уроке, — хихикая, говорю ему. Мама в это время вытирает слезы, выступившие от смеха.
— О, дорогой, ты великолепный доктор, но не пекарь! — смеясь, говорит Мэри.
Я сморю на Зэндера и вижу, как он немного вздрагивает от слов его мамы.
|
|
— Ты доктор? — шокировано спрашиваю его. Я тут же чувствую себя не к месту рядом с ним. Может быть, поэтому я старалась отложить на потом расспросы о нем. Теперь я понимаю, почему он все время кажется собранным. Он чертов доктор. Ему двадцать два года, и он доктор. Это вообще возможно? Он что гений? Или типа того? Возможно, все это время он пытался поставить мне диагноз. Я не могу сдержать ощущение, что меня предали. Хотя это моя вина. Я не спрашивала ничего о нем.
— Нет! Я не доктор! — он быстро заверяет меня, когда видит очевидную тревогу на моем лице. — Я наладчик аппаратов рентгена.
Мэри фыркает и слегка поглаживает его плечо.
— Не будь таким скромным! Все намного лучше. Он специалист в рад…
— Мам! В самом деле, это твой день рождения. Ты можешь воздержаться от разговоров обо мне на один день, — говорит Зэндер и неловко смеется. Это помогает её утихомирить.
— Давайте, попробуйте! Клянусь на вкус он лучше, чем на вид. У меня был отличный учитель.
Он наклоняется и целует меня в макушку. Я закрываю глаза, наслаждаясь его близостью. Я отгоняю все негативные чувства. Хотя теперь я знаю, что к длинному списку качеств Зэндера, которые позволяют ему быть более собранным, чем я когда-либо смогу быть, добавилось еще одно.
Не стесняясь, все берут тарелки, пока мама режет на кусочки падающую башню торта. Некоторые люди сидят за столом, другие стоят. Все едят торт и соглашаются, что он на самом деле вкуснее, чем выглядит. Разговор течет непринужденно. Я ловлю себя на мысли, что я вписалась в их счастливую семью и без проблем болтаю и смеюсь с каждым из них. Хотя не совсем прошла боль в сердце от воспоминаний о том, сколько праздников и дней рождения я провела точно так же. Глубоко в голове сидит грусть и сожаление от того, что моя семья так легко развалилась. Клей, который соединял нас, пропал, и теперь мы едва ли общаемся между собой и не собираемся вместе на праздники.
|
|
— О, Зэндер, забыла спросить, ты слышал о маме Тины Рэдди? Они только что узнали, что у неё лейкемия, — сочувственно говорит Мэри.
Кусок торта камнем опускается в живот, и я ставлю тарелку на стол рядом с собой.
— Ты ведь ходил в старшую школу с Тиной? — спрашивает отец. — Мы просто встретились с её родителями в ресторане пару месяцев назад. Печальные новости.
Зэндер прочищает горло и подвигает ногу ближе ко мне.
— Думаю, это был сильный шок. Она долгое время чувствовала недомогание, и они сдали некоторые анализы. Мне очень жаль эту семью. Она очень милая женщина, и теперь такое. Я дам им твой мобильный телефон, если у них будут…
— Эй, мы забыли спеть Happy Birthday? — быстро говорит Зэндер.
Разговор о маме Тины Рэдди забыт, все собрались вокруг мамы, чтобы спеть ей песню. Но вред уже нанесен. Я стою здесь, на кухне родителей Зэндера и думаю о том дне, несколько лет назад, когда мы получили такие же новости.
Мама болеет гриппом уже больше недели, и, когда мы позвонили доктору, она сказала, что маме также следует сдать некоторые анализы. «Береженого Бог бережет», — сказала она тогда. Когда я вышла из школы после тренировки черлидеров, я послала маме смс, чтобы узнать как дела. Она ответила, что до сих пор находится в больнице и ждет, пока доктор выйдет к ней. Мой отец убежал в кондитерскую, чтобы закрыть кассу в конце дня, поэтому она сидела там одна, скучала.
Когда я приехала в больницу, я сразу пошла в кабинет, номер которого она написала в сообщении. Я была удивлена, увидев её в кровати в больничной рубашке.
— Что ты делаешь? Валяешься и лентяйничаешь? Разве ты не должна скоро пойти домой? — пошутила я, подойдя к кровати целуя её в щеку.
— У меня лейкемия.
Она пробормотала это шокированным голосом, её лицо было безэмоциональным.
— Что? — прошептала я, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в лицо.
Может быть, я не так услышала, или она неправильно поняла доктора.
— Доктор только что ушел. Как только прибудет скорая помощь, меня перевезут в больницу Метро.
Она сказала это так спокойно, будто говорила о погоде, а не о серьезной болезни. Пока я ехала в больницу, слушая радио Топ Сорок и беспокоясь о дурацком тесте по испанскому, который будет завтра, моя мама услышала результаты анализов в одиночку.
Мне хотелось свернуться калачиком в кровати рядом с ней и заплакать. Рак — это серьезно. Многие люди прошли лечение и продолжали жить здоровой жизнью, хотя все равно это был пугающий диагноз. Моя мама была здорова как бык и редко болела, только обычной простудой. Это была не просто простуда, и все было очень плохо, особенно если они так быстро собирались перевозить её в самую большую больницу в штате. Я не могла расстраиваться прямо сейчас. Я должна быть сильной для неё. Ей нужно знать, что я доверяю докторам, и что мы однажды вспомним об этом, как о плохом моменте в нашей жизни, о том, что легко можно забыть.
— Хорошо. Ты поедешь в Метро, начнешь лечение и затем поправишься. Плюс, ты сможешь поехать в скорой помощи, возможно с очень сексуальными санитарами, — я сказала ей с улыбкой, пряча беспокойство подальше.
— Им лучше быть красавчиками. Онколог, который приходил, был жутко страшным, — смеясь, говорит она, беря меня за руку и сжимая мою.
Я стискиваю её и надеваю самую храбрую улыбку, которую могу изобразить.
— Я люблю тебя, Милашка, — мягко говорит она.
— Я тоже люблю тебя. Все будет в порядке. Вот увидишь.
Песня заканчивается, и я заставляю себя присоединиться на последних нотах поздравительной песни.
— О Боже, ты слышал о Джоше Мендельсоне? — дядя Зэндера спрашивает с полным ртом торта.
— Городским пьянчужкой? Кто-нибудь слышал, что он натворил? — Мэри округляет глаза.
— Стойте, я что-то пропустил, что произошло? — вставляет один из двоюродных братьев.
— Этому идиоту следует жить в реабилитационном центре. Я не понимаю, почему они его выпустили, — с горечью в голосе говорит Мэри. — Он только получил пятый штраф за вождение в нетрезвом виде и ударил кулаком шерифа, который его остановил.
Гул недовольства раздается за столом. Я слушаю, как они жалуются на мужчину, который является отцом Лорен Мендельсон, с которой я ходила в старшую школу. Я видела этого мужчину только один раз, когда в десятом классе подвозила Лорен после школы. Я особо ничего о нем не знала, но по разговорам, похоже, что он мог быть копией моего отца. Мне приходится сдержаться, чтобы не реагировать на их слова.
— Этот парень просто зря занимает пространство. Как можно превратиться в такого лузера? Можете себе представить, что значит жить с ним в одной семье? Они, вероятно, совсем унижены. Я не представляю, как они вообще могут показываться в городе. Им следует переехать. Очевидно, что он безнадежен. Он будет позорить семью, а его семья будет отвечать за его поступки, — с отвращением говорит отец Зэндера.
Я не была подругой Лорен в школе, но я знаю, что она чувствует. И это не унижение. Её не волнует, что весь город сплетничает о её отце за куском торта. Её волнует, что её жизнь пошла под откос, а она не в силах это остановить из-за её отца. Она смотрит на человека, который её растил и любил, и думает о том, почему он поступает так и причиняет боль всем остальным. Она думает, почему он любит её недостаточно сильно, чтобы не пить. Мне неожиданно хочется прийти к Лорен и сказать ей, что я её понимаю. Больше всего мне хочется уйти из комнаты подальше от болтовни об алкоголиках. Очень больно видеть, как люди, с которыми я только познакомилась, и которые мне сразу понравились, судят человека, которого совсем не знают. Мысль о том, что если бы они знали о моем отце, они бы поменяли отношение ко мне и осуждали меня, разбивает мне сердце.
Мне пришлось вспомнить тот день, когда маме поставили диагноз лейкимии. И было достаточно больно, но это уже слишком. Меня вдруг охватывает приступ клаустрофобии. Как будто стены в этой комнате приближаются ко мне, и мне не хватает воздуха. Я разворачиваюсь и быстрым шагом выхожу из комнаты, не обращая внимание на голос Зэндера, на его зов. Когда меня уже не видно с кухни, я бегу через дом к парадной двери. Я распахиваю её настежь и выбегаю на теплое солнышко. Я сбегаю с крыльца по ступенькам и добегаю до середины двора. Я останавливаюсь, когда отхожу на достаточное расстояние от дома и могу вздохнуть.
Я обхватываю руками живот, я пытаюсь взять себя в руки. Я подставляю лицо солнцу, закрываю глаза. Я позволяю светлым лучам согреть моё лицо и стереть холод, который пробил меня, пока я находилась в кухне родителей Зэндера.
Я высунула голову за стену, как советовала доктор Томпсон, а теперь мне хочется снова спрятаться за ней. Мне хочется забраться на ту сторону, где я уверена, что никто не причинит мне боль своими словами или действиями. Где я могу слушать о том, как люди жалуются на пьяниц, и на меня это никак не действует. Где я могу веселиться со счастливой семьей и не ненавидеть то, что стало со мной из-за того, что я потеряла.
Доктор Томпсон солгала. Как только я вышла за рамки зоны комфорта, кирпичи, которые я тщательно составляла, стали рассыпаться. Как только я сделала шаг навстречу и позволила Зэндеру войти в мою жизнь, от моей защиты не осталось ничего, кроме развалин и облака пыли.
Глава 10
Домик из Лего
— Я знаю, что мы недавно затрагивали эту тему, но в свете произошедших событий, ты считаешь, что новые люди в твоей жизни это именно те, с кем ты можешь поговорить, когда ты особенно подавлена или в замешательстве? Теперь ты чувствуешь, что у тебя есть кто-то, кто выслушает и поддержит? — спрашивает доктор Томпсон.
Острая боль пронзает грудь. Я вспоминаю, как легко мне было бы ответить на этот вопрос год назад. Я тру ладонью в том месте, где чувствую боль. Мне даже не пришлось бы задумываться о новых людях, потому что старые меня полностью устраивали.
— Эддисон? Ты ощущаешь, что теперь у тебя есть надежная группа поддержки? — снова спрашивает доктор Томпсон, привлекая мое внимание. Я отвожу глаза от снежной фигурки, которую она использует как пресс для своих бумаг на столе, и перевожу взгляд на неё.
— Я ничего не знаю о них, поэтому не знаю, могу ли я им доверять. Мне близка Мэг, потому что у нас похожие проблемы. В Зэндере есть что-то такое, от чего мне с ним комфортно, и это заставляет меня чувствовать, что я могу ему доверять. Я не знаю, хочу ли ему доверять. Я не знаю, могу ли ему доверять… Я просто ни в чем не уверена, — жалуюсь я.
— Я знаю, у тебя был тяжелый год, особенно по отношению к самым близким людям. Почему бы тебе не рассказать мне немного о том, как эти люди тебя предали, — спрашивает она, скрещивая ноги и располагая руки на коленях.
— У меня было много близких друзей. Одну девочку я называла своей лучшей подругой. Хотя, они не объявлялись с похорон. Неделю после её смерти они звонили каждый божий день, чтобы узнать как у меня дела, — сказала я, ковыряя кутикулу. — Моя тётя на похоронах сказала, что, хотя она не сможет заменить мне маму, она все равно будет звонить мне каждый день, чтобы проведать меня и сказать, что она меня любит. Она позвонила два раза. Я не говорила с ней уже несколько месяцев.
Я стиснула зубы, стараясь не заплакать. Легче справиться с обидой, чем с грустью.
— Я слышу раздражение в твоем голосе. Ты злишься из-за того, что твои друзья и твоя тётя не звонят тебе? Не узнают, как твои дела? — спрашивает она и делает пометки в своем линованном блокноте.
Не глядя на неё, я пожимаю плечами.
— Думаю да. Я имею в виду, ведь так и есть. То же самое касается остальных членов семьи. Как только основное событие закончилось, все вернулись к работе, учебе, к своим делам, чем бы они не занимались. Они продолжили жить дальше. Им не приходит в голову, что есть люди, которые просто не в состоянии сделать так же.
Доктор Томпсон кладет свой карандаш, и мы смотрим друг на друга.
— И ты одна из таких людей.
Это утверждение, не вопрос. Она знает, почему я здесь, и что я делала, чтобы заглушить боль. Нет смысла притворяться.
— Очень тяжело не иметь людей, на которых можно положиться. Людей, которым можно позвонить, когда тебе грустно или одиноко.
От её слов у меня жжет глаз. В горле встает ком. Вероятно, большинство людей не поняли бы той связи, которая была у нас с мамой. Дочери обычно ненавидят своих мам в подростковом возрасте, иногда даже в зрелом возрасте. Но это не про меня. Может потому что я была единственным ребенком. А может потому что она долго не могла забеременеть. Что бы ни было, нашим отношениям многие завидовали. Наша связь с годами крепла. Мы были вдвоем. Мой отец обычно работал в ночную смену. К тому времени, когда я просыпалась по утрам, он уже спал после двенадцатичасового рабочего дня. Она везде меня водила, все делала вместе со мной, и мы могли говорить на любые темы.
У каждого в жизни есть, по крайней мере, один человек, который всегда будет рядом, что бы ни случилось. Он будет твоим убежищем, твоей жилеткой. С ним можно смеяться, ему можно довериться. И он позвонит, когда ты ведешь себя как дерьмо, и прямо скажет тебе об этом. Моя мама была таким человеком для меня. И мой человек ушел и больше не вернется.
— Я хочу, чтобы ты оказала мне услугу до следующей недели, Эддисон. Я хочу, чтобы ты доверилась кому-нибудь. Не имеет значения, будет ли это Мэг или Зэндер. Я хочу, чтобы ты открылась одному из них и рассказала о своих чувствах. Это соответствует пятому шагу: Признайся Богу, себе и другому человеку в истинных причинах твоих неудач. И помни, мы делаем это тебе во благо. Поэтому расскажи другому человеку об истинных причинах твоих неудач.
Несколько минут я стою посреди переднего двора, затем отхожу в тень огромного дуба. Я сажусь у его подножья, скрестив ноги перед собой. Я поднимаю по одной травинке и разрываю их посередине. Когда у меня на коленках скопилась уже большая куча, на меня падает тень. Я продолжаю методически косить траву, он садится рядом и прислоняется спиной к стволу.
— Нууууу, что нового? — через пару минут спрашивает Зэндера нараспев.
Его повседневный тон заставляет меня рассмеяться. Я только что выбежала из дома его родителей, не в духе, даже не сказав никому ни слова. Если они не знали это раньше, теперь они уверены на сто процентов, что я фрик со множеством проблем.
— О, да ничего особенного. Присматриваю за лужайкой твоих родителей. Она немного заросла, — отвечаю я, и, наконец, поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.
Больше всего мне нравится в Зэндере то, что в его глазах я никогда не видела ни намека на осуждение, только понимание и доброту.
— Я собирался с ними поговорить об этом. Косильщики травы это прошлый век. Что им действительно нужно, так это человек, который сможет обработать траву руками.
Несколько долгих минут я молча смотрю на него. Он протягивает руку и нежно убирает челку с моих глаз, его пальцы прокладывают дорожку по моей щеке до подбородка, удерживая его. Он мягко целует меня в кончик носа. Когда он отпускает меня, я моргаю, прогоняя слезы. Он кладет свою руку поверх моей, останавливая моё непрерывное выдергивание травы. Он переносит мою руку себе на колени и переворачивает её ладонью вверх.
— Мне двадцать два года, и я зарабатываю на жизнь, фотографируя внутренности людей, — он начинает говорить, нежно проводя пальцами по линиям судьбы на моей руке. — У меня есть восьмилетний брат без головы и пятнадцатилетний брат без моральных ценностей. Очевидно, я лучший брат в мире, они оба полностью меня уважают.
Я издаю смешок, когда он поглаживает себя по голове и продолжает.
— Я прожил довольно хорошую жизнь. Иногда людям кажется, что мне все легко далось. Я не говорю, что у меня есть темное прошлое или что-то в этом роде, но в моей жизни были не только розы, — объясняет он, пожимая плечами. — Я борюсь каждый день, стараясь быть честным и не причинять боль близким мне людям. Очень тонкая грань между правильными поступками и тем, что тебе кажется правильным. Моя мама любит называть меня всезнайкой, иногда я от этого страдаю. Мой отец обманул маму несколько лет назад, и было тяжело. Они все наладили отношения между собой лучше, чем когда-либо, но я до сих пор борюсь с чувством ненависти за его поступок. Очень утомительно одновременно любить и ненавидеть кого-то.
Моё сердце замирает, когда он переплетает свои пальцы с моими, подносит мою руку ко рту и целует тыльную сторону руки.
— Я знаю, что мы мало знакомы, но надеюсь, ты уже поняла, что я не преследователь, — говорит он с непринужденной улыбкой. — Ты мне нравишься. Ты мне небезразлична. Я хочу, чтобы ты мне доверяла.
Как я могу ему не доверять? Он открыл мне весь свой мир, познакомил меня со своей семьей и рассказал личные факты о себе. Он сделал все это, хотя я его не просила. Как будто он инстинктивно знал, что мне нужно, чтобы почувствовать себя достаточно уверенной и открыться ему.
— В последнее время у меня с отцом сложные отношения. Однажды он сломался. Он столько раз проходил реабилитацию, что я сбилась со счета, — я сбивчиво говорю. Я так быстро говорю, что мои слова сливаются в одно. Я не уверена, что он что-то понимает, но Зэндер сидит тихо и слушает, просто слушает. Неожиданно я понимаю, что это то, чего мне было нужно, чтобы кто-то просто выслушал меня. Не психоаналитик. Им платят, чтобы они тебя слушали. Если это кто-то, кто прочно обосновался в твоей жизни, просто потому что хочет быть рядом — это значит намного больше.
— Однажды ты как бы встретился с моим папой. Он вышел из реабилитационного центра, и это напугало меня до смерти. Я не хочу снова проходить через это. Я так привыкла собирать его по частям, что я просто измотана. Я больше не хочу этого делать. Я не знаю, как делать это дальше, когда я себя-то собрать не могу.
Наконец, я замолкаю и делаю глубокий вздох, отвожу взгляд от Зэндера и смотрю на его дом, где собралась вся большая семья. Я надеюсь, он понимает, как ему повезло.
— Подожди здесь секунду, ладно? — спрашивает он, быстро поднимаясь на ноги. — Я хочу кое-что тебе показать.
Я киваю головой в ответ. Он собирается уйти, но вдруг останавливается. Он разворачивается, присаживается на корточки и целует меня. Его губы нежно прижимаются к моим и вдруг их нет. Так быстро. Когда, он целует меня, я забываю о своих проблемах. Мир вокруг исчезает. Я хочу снова почувствовать его губы, чтобы закрыть глаза и просто забыться.
— Две секунды, — снова говорит он, улыбаясь. Он подпрыгивает и убегает в дом.
Он возвращается так быстро, что я даже не успеваю подумать, что он делает. Испугала ли я его, вывалив всю информацию о моем папе. Он пересекает двор, в руках у него маленький голубой ящик с наклейкой Лего.
Он плюхается на траву рядом со мной, снимает крышку с коробки, переворачивает её и высыпает все детали Лего на землю. Он начинает искать что-то в куче, отбирает несколько частей и собирает их вместе.
— Эм, что мы делаем? — в замешательстве спрашиваю его. Он вручает мне башенку из желтых, синих и красных деталей Лего, которые он быстро соединил.
— Люк разрешил мне взять это на время. Мы строим дом из Лего, — говорит он так беспечно, будто это самое обычное времяпрепровождение для двух молодых людей после того, как они рассказали друг другу свои самые страшные секреты.
— Дом? У нас нет инструкции. Как мы построим дом? — спрашиваю я в поисках одного из буклетов Лего, где расписана пошаговая инструкция. Понимая, что Зэндер считает нормальным собирать Лего на переднем дворе, я решаю, что тоже могу это делать.
— Одно из лучших качеств Лего то, что тебе не нужны инструкции. Иногда они даже не прилагаются. Ты просто собираешь что-то свое из всего набора, разбираясь что же должно получиться.
Я кручу башенку из Лего в руках. В это время Зэндер копается в куче Лего на траве и быстро собирает квадрат из Лего, который напоминает стены дома. Он достает большую голубую деталь и пытается присоединить её к углу, но у него не выходит.
— А если что-то не подходит, если одна деталь просто не подходит, ты можешь её отложить и найти другую. Здесь столько деталей, что нет необходимости пытаться присоединить ту, которая не подходит. Если сейчас эта деталь тебе не нужна или не подходит, это не значит, что она не важна. Она может подойти потом по ходу твоего строения.
Он находит желтую деталь, которая вставляется в угол. Вскоре он уже построил маленький дом с раздвижными дверями и крышей.
— У нас еще осталось много Лего, — говорю я ему, погружая руку в кучу и рассыпаю детали по земле.
— Тебе не обязательно использовать сразу все детали. Если ты попробуешь собрать их все за раз, то будет очень печально и удручающе, когда они упадут или не присоединятся.
Он слишком прижимает еще одну деталь на крыше, стараясь присоединить трубу, что несколько кусочков стены отваливаются и падают на землю.
— Вот черт. Ты только что сломал дом, — смеясь, говорю я ему, протягиваю руку и поднимаю упавшие детали.
Он берет их из моих рук и ставит их на место.
— Еще один плюс в Лего. Если строение разваливается, не значит, что все разрушено. Это просто значит, что нужно поднять все детали и начать заново.
Произнося эти слова, он смотрит на меня, а не на дом из Лего. Теперь я понимаю смысл всего этого. Он пытается сказать мне, что я не сломлена. Независимо от моих проблем, они не должны сломать меня.
— Ты все еще можешь поднять эти кусочки, милая. Они развалились на какое-то время, но это не значит, что что-то повреждено. Все можно починить. Тебе не нужно чинить в одиночку. Всегда есть кто-нибудь, кто поможет тебе построить заново.
Я даже не пытаюсь остановить слезы, которые заполнили глаза. Я так долго сдерживалась, что я даже удивлена, как легко оказалось заплакать. Я чувствую, как первая слезинка скатывается по щеке, и я не стараюсь стереть её. Зэндер придвигается ко мне и кладет мою голову на свое плечо. Он обвивает меня руками и прислоняет нас к стволу дерева. Он просто держит меня в объятиях, пока я плачу ему в плечо. Страшно настолько открыть себя кому-либо. Все равно что закрыть глаза и спрыгнуть с утеса, не зная, будет ли внизу спасательная сетка.
Прямо сейчас в объятиях Зэндера, когда солнце садится за дом его родителей, рядом с нами лежит разноцветный домик Лего, который был сломан и собран заново. Я думаю, нашла ли я свою спасительную сетку.
Глава 11
Оползень
— Я думаю, это замечательно, что ты все обдумываешь, — говорит доктор Томпсон. Заметив, что я ковыряю ногти, она подняла бровь. — Ты отошла от своих обязанностей и, наконец, учишься снова жить.
Я отвожу взгляд и смотрю на черный розарий на столе рядом со стулом. Я никогда его не замечала и теперь теряюсь в догадках, зачем он здесь. Я не поняла, что она католической веры. Но думаю, это не удивительно, так как мы здесь не для того чтобы говорить о ней. Я снова перевожу взгляд с кучки шариков на нее.
— Я уверена, ты можешь стать той девочкой, которой была. Тебе просто нужно очень сильно захотеть. С возрастом люди меняются, но то, кем они были, все еще глубоко в них, и они несут это с собой. Твоё чувство юмора, твоя любовь к жизни... все эти вещи все еще внутри тебя. Они просто были спрятаны так долго, что ты не знаешь, как найти их. Ты не можешь позволить людям указывать, кем тебе быть. Тебе решать, кем ты хочешь быть. Кем ты хочешь быть, Эддисон?
Несколько долгих минут я просто сижу и перевариваю ее слова. Я снова хочу быть собой. Я хочу с нетерпением ждать будущего и радоваться простым вещам. Я хочу снова иметь друзей. Хочу доверять кому-нибудь и не беспокоиться, что обо мне подумают. Я хочу вспомнить, как это: ни о чем не думать и не беспокоиться о том, что случится завтра. Я так много хочу. Я не уверена, достаточно ли у меня сил все это получить.
— Нет, Люк, мы не пойдем за мороженым. Ты еще не обедал, — говорит Зэндер своему младшему брату, пока мы вылезаем из машины в парке.
Люк жалуется себе под нос, пока мы идем к качелям. Каждый из нас садится на качели.
К моему удивлению я все еще не отпугнула Зэндера. Мы проводим каждый день вместе со дня рождения его мамы. Он даже помогал мне в кондитерской однажды, когда моему отцу пришлось уйти на встречу. Он уронил поднос капкейков и обжог руку о духовку. Но он до сих пор клянется, что это был лучший день в его жизни. Надеюсь, это так, учитывая, сколько раз мы ускользали в кухню, чтобы поцеловаться. Пока Зэндер и Люк спорят о преимуществах поедания мороженого до еды, я медленно покачиваюсь туда-обратно и думаю о том, как он обнимал меня в ту ночь и усадил меня на стол в кухне. Я помню свои ощущения, когда я обвивала ногами его талию, а он исследовал пальцами каждый сантиметр моего лица, как будто он старается его запомнить. Когда я закрываю глаза, я до сих пор ощущаю его руки под моей футболкой и тепло его ладоней, когда он прикасался к моей груди. Бабочки кружат в животе, когда я думаю о том, как сильно я хочу снова ощутить его руки. Он такой нежный и милый со мной. Он всегда спрашивает, перед тем как сделать что-нибудь. Он хочется убедиться, что я не против. Я не привыкла, что кто-то заботится о моем состоянии, и мне это нравится. Хорошо хоть раз иметь кого-то, кто обо мне заботится.
— Зэндер, угадай, что девочка из школы, Лея, умеет делать, — говорит Люк, прерывая мои размышления. Я смотрю, как он упирается пятками в землю, чтобы затормозить качели.
— Без понятия, брат. Что она умеет? — спрашивает Зэндер. Мы вдвоем наблюдаем, как Люк спрыгивает с качелей и встает перед нами.
— Она умеет так.
Он подпрыгивает в воздухе, задирая ноги под странным углом, затем расслабляет ноги и приземляется попой на траву.
— Вау. Понятия не имею, что это было. Но если она умеет делать так, она должно быть крутая, — шутит Зэндер.
— Это было касание носков, тупица, — закатывает глаза Люк, встает и отряхивает грязь с джинсов.
— Это не касание носков, — говорю я, поднимаюсь с качелей и подхожу к нему. — Вот касание носков.
Я вытягиваю руки над головой, делаю глубокий вдох, чуть-чуть отвожу их назад, чтобы создать момент. Я подпрыгиваю, с легкостью раздвигая ноги, касаюсь носков и мягко приземляюсь.