В чем разница между счастьем и радостью? В словарях счастье определяется как «чувство глубокого довольства и радости». Но в более глубоком смысле эти слова не только не синонимы, но почти антонимы. Счастье устойчиво, радость порывиста. Счастье оседло, а радость кочевна, приходит и уходит, дышит, где хочет. Отсюда тянется нить к Шопенгауэру, который учил о том, что вовсе не счастье, а страдание — удел человека, и поэтому ему дана одна только радость — избавление от страдания. А от Шопенгауэра — к Евангелию, где ничего не говорится о счастье (буквально, ни единого слова), но много говорится о радости. «Да радость Моя в вас пребудет», «да радость ваша будет совершенна», «но печаль ваша в радость будет», «радуйтесь радостью неизреченною», «Царство Божие радости во Святом Духе», «плод же Духа: любовь, радость»…
Есть и особый иконописный сюжет — «Нечаянная радость», где юноша вопреки своим грехам прощен Богородицей. В радости всегда есть привкус нечаянности, даже незаслуженности, какой-то исключительности. Вот почему «радость» — слово евангельское, а «счастье» — совсем не евангельское, да и во всем русском переводе Библии оно употребляется только в «Книге Иова», о самом несчастном из людей, и говорится там не о самом счастье, а об его утрате: «не устоит счастье его», «счастье мое унеслось, как облако».
Счастье — это уклад жизни, а радость — это веяние духа. «Счастье» противоречит библейскому миропониманию, а «радость» его воплощает.
Разговорные миры
У каждой личности — свой устный текст, котoрый даже характернее письменного. Например, Р. больше всего говорит о несправедливости, о том, как ее подавляют, преследуют, делают гадости и подлости. П. говорит о своих встречах и беседах со знаменитыми людьми, о своих трудах и отзывах на них. Н. рассказывает, как все его любят и приглашают к себе, включая Папу Римского. Его королевское величество А. говорит в основном о преданиях своей семьи. У каждого — своя тема и набор сюжетов.
Текст может меняться в зависимости от собеседника. Я допускаю, что такой «обидчивый» и «жалующийся» текст сложился у Р. именно со мной, и адресат играет не меньшую роль, чем сам автор. Скажем, с Б. мы ходим всегда по одному и тому же кругу тем: семейные, медицинские, политические… Г. всегда рассказывает о том, кто что пишет и публикует, но, возможно, с другими он говорит о другом, например, о женщинах или компьютерах. У каждого есть своя нить, основа, по которой снует челнок разговора; но и тот, кто натягивает нить с другой стороны, тоже причастен к словоплетению.
Вообще интересный и малоизученный предмет — разговороведение. Удивительно, насколько люди верны себе, и встречаясь даже после 10–летней разлуки, продолжают все тот же разговор, будто прерванный только вчера.
Разум и мудрость
Допустим, ученым удастся создать искусственный мозг, всезнающий, глобально мыслящий, мгновенно просчитывающий все варианты. Можно ли наделить такой всеведущий ум мудростью? Или мудрость — это свойство только того разума, который ограничен условиями своего бытия в пространстве и времени? Мудрость — это способ соотнести свое частное со вселенским: вместить в себя вселенское и одновременно осознать свою телесность и смертность. Стать человеком мира, мысленно охватить вселенную — и смириться, постичь свою малость и бренность. Мудрость — это устремленность к беспредельному, наряду с осознанием своих пределов. Нужна ли мудрость безграничному разуму?
Реальное и возможное
ХХ век продемонстрировал две основные модели развития. Первая, революционная, — это модель «реализации возможностей», то есть сужения их до одной, желательной и обязательной реальности. При этом одни возможности отсекаются и приносятся в жертву другим.
В основе второй модели — развитие не от возможного к реальному, а от реального к возможному. Здесь можно указать на такие явления современной цивилизации, как системы кредита и страхования, которые переводят повседневную жизнь в сослагательное наклонение. Я живу на средства, которые мог бы заработать: это кредит. Я плачу за услуги, в которых мог бы нуждаться: это страховка. Кредит и страхование — две соотносительные формы возможного. В кредите мне оплачивают возможные формы благополучия: дом, машину, компьютер и пр. Страховкой я заранее оплачиваю свои возможные несчастья: аварию, безработицу, болезнь, увечье, скоропостижную смерть. Но и положительные, и отрицательные стороны жизни оказываются сплошь условными с точки зрения экономики, которая основана на статистике, подсчете вероятностей, а не на единичных фактах. Я имею не то, что имею, а то, что мог бы иметь, если бы … (в эти скобки можно поместить все обстоятельства жизни: устройство на работу или увольнение, женитьбу или развод и т. д.). Кредитные и страховые компании как раз и заняты тем, что в точности рассчитывают все вероятности моей жизни, исходя из достигнутого благосостояния, возраста, образования, — и уже имеют дело не со мной, а с проекциями моих возможностей.
Современный Запад — общество возможностей в том смысле, что они составляют его экономическую основу и вплетены в ткань повседневности. Ничто не существует просто так, в изъявительном наклонении, но все скользит по грани «если бы», одна возможность приоткрывает другую, и вся реальность представляет собой цепную реакцию возможностей, которые сами по себе редко реализуются.
Нет лучшего способа оживить вкус к жизни, чем взглянуть на нее под углом возможного. Отчего нас так завораживает колеблющееся пламя, кипение морских вод или пушинка, кружащаяся в воздухе, — хочется следить, не отрываясь? Таково зримое бытие возможного. «Приедается всё. Лишь тебе не дано примелькаться», — обращается Борис Пастернак к морю («Волны»). Вероятности очерчиваются на графиках колебательно, волнообразно, — и сами волны есть контуры вероятностей, с особой синусоидой движения каждой капли. Смотреть на море, на огонь, на качание древесных крон и колыхание травы в поле, — в этом есть огромный интерес для души, потому что она приобщается к родной для нее стихии вероятностного существования.
Эти же волны возможного бегут через все области мироздания: от квантовых микрообъектов (частиц-волн) до таких составляющих религиозного опыта, как вера, надежда, любовь. Самые сильные переживания человека связаны именно с областью возможного, с ожидаемым, предчувствуемым, замышляемым. Человек живет возможным, это его естественная среда. От камня к дереву, от дерева к животному, от животного к человеку возрастает степень возможного в его отношении с наличным бытием. По-видимому, общество в своем развитии от деспотизма к демократии, к «цивилизации возможностей», также следует этому вектору.
Лучший из возможных миров — тот, что еще только возможен; точнее, это мир самих возможностей.