«Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно, как я познан.»
Первое послание к Коринфянам апостола Павла.
***
Многократно обвившись вокруг ножа, подобно лозе, оплетающей ствол дерева, в голубом свете комнаты тусклым золотом сверкал Эпициклический Талисман Драко на тонкой золотой цепочке.
***
Алкоголь и огонь не сочетаются, думал Драко, глядя в камин, где языки пламени уступили место слою рдеющих угольков. С момента возвращения в спальню он добавил еще три «Маи Таи», и его окружение начинало выглядеть слегка… специфическим. Тепло огня, объединенного с жаром алкоголя в его крови, привело к тому, что его одежда была мокрой от пота, не говоря уже о том, что его зрение расплывалось. Можно ли считать полностью нормальным, что напиток в его стакане оставался весьма устойчивым, в то время как мебель, казалось, колыхалась вверх и вниз?
В неясных очертаниях комната стала напоминать ему кабинет его отца, там, в Замке. Такие же толстые каменные стены, зловещие гобелены, заполненные изображениями змей и пауков, те же самые тяжелые кресла — как часто он видел отца, сидящим глубоко в кресле у огня, со стаканом Королевского Огненного виски в руке, смотрящим угрюмо в огонь, в точности, как он сам теперь. Он будто снова был дома, или если не дома, то, по крайней мере, в каком-то другом месте, а не в этой крепости — месте одновременно чужом и странно знакомом, где действительность принимала вид мечты.
Сквозь тишину он снова слышал в своей голове голос Слизерина, говорившего ему о договоре, который скрепил мир вместе, о необходимости противоположностей, тьмы и света, ночи и дня, добра и зла. Морозный холод и жар печи, смертельная чернота и ослепительный свет. День сменяется ночью, и ночь сменяется днем, и оба приносят враждебность и страдание. Он видел лицо Гарри, и его выражение, когда Гарри смотрел на него в камере — не ярость, не отвращение, не разочарование, но гораздо худшее сочетание из всех трех.
|
|
Что случилось со мной? Почему я думаю об этих вещах, если в этом нет никакого смысла? Он опустил глаза и увидел собственное искаженное отражение в серебряном кубке, который он держал — гладкую поверхность щеки, которую портил только крошечный шрам на его скуле, серебро глаз. А может, я в самом деле становлюсь пьяным. Он очень осторожно опустил кубок, который он держал, на стол рядом с креслом, и помахал рукой в сторону огня.
— Инсендио, — прошептал он, и пламя снова взметнулось вверх. Янтарный свет огня пронизывал зеленую жидкость в его стакане, превращая ее в золото. Драко откинулся назад, положив голову на спинку кресла, очень медленно опустив веки так, чтобы смотреть на огонь камина сквозь ресницы, будто сквозь бахрому серебристой травы.
Какая-то тень пересекла огонь. Он не обратил внимания. Образы, которые танцевали перед его внутренним зрением, завладели его вниманием. Зеркало Правосудия, отражение в его серебристой поверхности — сначала его собственное бледное испуганное лицо, затем… другие вещи. После этого он почти не сопротивлялся, когда Слизерин потащил его инспектировать его «армию». Которая была многочисленна до абсурда. Дементоры, оборотни, тролли и всякая другая пакость простирались настолько далеко, насколько мог видеть глаз. Ему было все равно. Флер сказала ему, что Слизерин покажет ему вещи настолько ужасные, что он может умереть от них. Ну что ж, он не умер, но то, что он видел, оставило раскаленный добела след в его душе, и эти образы вспыхивали и гасли в его глазах, будто память об огне. Вещи, от которых ты не оправишься.
|
|
Другая тень прошла перед его веками. На этот раз он почувствовал, как напряглись его мускулы. Кто-то еще был в комнате рядом с ним. Он развернулся в кресле, ожидая увидеть Флер или Слизерина, или иного случайного фаворита. Но не того, кого он увидел.
Перед ним, в ореоле огненных волос вокруг ее бледного лица, стояла Джинни.
***
Начался дождь. Трава вокруг ног Сириуса и Люпина была мокрой, и манжеты их брюк намокли, пока они ждали на склоне. Однако их головы и плечи оставались сухими благодаря заклинанию Параплюс (parapluies — зонтики, фр.), которое Люпин использовал после того, как они оставили дом Поттеров. Сириус был слишком погружен в свои мысли, чтобы обращать внимание на погоду — он был поглощен раздумьями и разглядыванием ножен, которые были, вне всякого сомнения, Ключом Гриффиндора. Это была прекрасная вещь, сделанная настолько искусно, что отделка в виде резных цветов и листьев, которые покрывали ножны сверху донизу, была почти излишней. Мысль, что ножны принадлежали поколениям Поттеров, включая Джеймса, заставляла Сириуса так волноваться, что он может уронить или как-то иначе повредить их, что Люпин предложил наложить на них заклятие Редуктус, чтобы уменьшить их до размера ладони, так что Сириус мог бы тщательно укрыть их во внутреннем кармане плаща, что он и сделал.
|
|
— Чего мы опять ждем, Сириус? — спросил Люпин, слегка дрожа от резкого ветра. Похоже, сама природа подлаживалась под мрачное, озабоченное настроение Сириуса — серебристо-черные облака неслись по небу цвета мокрого железа, и ветер заставлял ветви деревьев выводить мрачную песню.
— Отсюда будет легче отправиться, — ответил Сириус, когда они добрались до вершины холма позади старого дома Поттеров. Сириус достал маленький серебряный свисток из кармана плаща и подул в него, издав грустный, пронзительный звук. Без дальнейших объяснений, он положил его обратно в карман.
Гораздо скорее, чем он ожидал, они услышали хлопанье крыльев и обернулись, чтобы увидеть…
Сову?
Маленького, абрикосового цвета, сыча.
Люпин моргнул.
— Немного маловат, чтобы нести нас обоих, как ты думаешь? — спросил он в то время, как птица устроилась на плече у Сириуса и осторожно клюнула его. Тот взял пергамент, привязанной к ноге совы, и развернул его. Сова снова отправилась в полет, тяжело хлопая палевыми крыльями на фоне темного неба.
— Это от Нарциссы, — сказал Сириус, закончив читать, и передал письмо Люпину. — Должно быть, она выжала некоторую информацию из того демона. Ничего особенно, впрочем.
Люпин, бегло просмотрев письмо, собирался, было ответить, когда большая тень заслонила слабый свет, который солнце бросало на пергамент. Он поднял голову и увидел силуэт огромного животного, кругами снижающегося к ним — тело лошади, украшенное крыльями и головой орла и хвостом льва.
— Это Коньклюв? — спросил он, поворачиваясь к Сириусу. Конечно, он узнал гиппогрифа, он видел и прежде, как Сириус ездил на нем, и помнил его с того времени, когда он жил привязанным снаружи хижины Хагрида в Хогвартсе. Однако, Люпин никогда не подходил к нему слишком близко по очень серьезным причинам.
— Сириус…
Гиппогриф опустился на траву прямо перед ними и зашагал к Сириусу. Коньклюв был прекрасным животным, его темная серая шкура переходила в желтовато-коричневое оперение на крыльях, его глаза ярко светились. Он ткнулся головой в плечо Сириуса, и Сириус хотел, было потянуться и погладить его голову, покрытую перьями, когда он увидел, что гиппогриф напрягся и уставился, сузив глаза, на что-то позади него.
Низкий рокот прокатился в горле Коньклюва и он попятился.
— Клювик, что?.. — начал Сириус, поворачиваясь, чтобы проследить пристальный взгляд обеспокоенного гиппогрифа.
Он увидел Люпина, стоящего скрестив руки, его одежда обвивалась вокруг него под сильным ветром, будто черные сложенные крылья. Он слегка покачал головой.
— Сириус. Это я.
— Лигатус, — сказал Сириус, доставая палочку. Серебряная веревка выскочила из ее кончика. Один конец веревки обвился вокруг шеи Коньклюва, другой затвердел и изменил форму, превратившись в рукоятку в кулаке Сириуса. Крепко удерживая привязь гиппогрифа, он повернулся и посмотрел на Люпина.
— Что ты хочешь сказать, что это ты?
— Он чувствует, что я — оборотень, — сказал Люпин, глядя напряженно на Коньклюва. — Он меня боится.
— Боится тебя? Не обижайся, но если дойдет до схватки «рука против клюва», я думаю, он тебя одолеет.
— Это не имеет значения. Он отчасти лошадь. Лошади ненавидят волков. Это у них в крови.
Сириус провел рукой вдоль шеи Коньклюва. Гиппогриф стоял неподвижно, напрягшись каждым дюймом своего тела, не отрывая взгляда от Люпина.
— Лошади также ненавидят львов, а он отчасти и лев. Он мог бы быть немного более терпимым. Я знаю, что животные не любят тебя, но я думал, что волшебное существо вроде Коньклюва… Я имею в виду, ты же можешь справиться с тихомолами…
— Те — темные существа. Коньклюв — волшебное животное, созданное из других животных, и его инстинкты — инстинкты животного. Он не знает, как ко мне относиться. Внешне я не более, чем человек, но это не так, и он чувствует это.
Сириус покачал головой.
— Ты — человек.
— Нет, и ты это знаешь, — терпеливо возразил Люпин.
Сириус сурово посмотрел на него.
— Может, я и не хочу…, — добавил Люпин.
— Может, и не хочешь.
Сириус мимолетно прислонил голову к боку Коньклюва, затем поднял глаза.
— Но тебе все равно придется сесть вместе со мной на этого гиппогрифа. Я не вижу другого способа для нас, чтобы добраться туда, куда мы направляемся. Ты знаешь дорогу, но мы не можем Аппарировать. Я уверен, что там заграждения вокруг всего замка, нас наверняка расщепит.
Люпин покачал головой и шагнул к Сириусу.
Коньклюв отпрянул, едва не сбив Сириуса с ног. Сириус метнулся с дороги, едва избежав удара в лицо одним из неистово хлопающих крыльев.
— Клювик! — рявкнул он, сильно дергая за веревку, связывающую его с гиппогрифом. — Коньклюв! Тихо!
Было не похоже, что Коньклюв готов успокоиться. Он продолжал метаться взад и вперед, дико выкатывая глаза. Люпин не приближался, он неподвижно стоял на прежнем месте.
— Коньклюв, — повторил Сириус тихим, успокаивающим голосом, подтягивая гиппогрифа к себе за цепь, которую он наколдовал.
Люпин смотрел, чувствуя, как дурное предчувствие сгущается у него под ложечкой. Он вырос с осознанием того факта, что животные ненавидят его. После того, как он был укушен, его семья была вынуждена избавиться от всех домашних животных — от собак и кошек, даже кролики в вольере, во дворе, вздрагивали и поспешно удирали от него, когда он проходил мимо.
В окрестных лесах там, где он жил ребенком, всегда водились оборотни, что и послужило главной причиной того, что он был укушен. Он помнил, что говорил ему один из старейшин, когда он был еще ребенком:
«Теперь ты вне этого мира, ты больше не часть его. Животные будут избегать тебя, зная твою суть, и серебро, кровь земли, отвергнет тебя. Куда бы ты ни пошел, земля будет пытаться извергнуть тебя со своего лица, ибо ты — неестественное существо, и земля ненавидит то, что вне ее естества.»
— Мы могли бы просто призвать наши метлы, — заметил он примирительно, хотя и знал, что это бесполезно — это всегда было бесполезно, когда Сириус втемяшивал что-нибудь себе в голову.
— Коньклюв… быстрее…, — пропыхтел Сириус, по-прежнему крепко удерживая гиппогрифа за повод.
Он вытянул руку и твердо провел ею по перьям на шее животного, затем потрепал Коньклюва под подбородком. Очень медленно, после неоднократных уговоров и поглаживаний, Коньклюв успокоился настолько, что опустил голову Сириусу на плечо, хотя его хвост по-прежнему хлестал из стороны в сторону.
Сириус, черные волосы которого, намокнув, прилипли ко лбу, обернулся и протянул Люпину руку.
— Ну же, Ремус, — сказал он.
Люпин медленно приблизился, неожиданно и не без удовольствия вспомнив, как Драко необычно долго носил повязку на руке, когда он учился на третьем курсе, после того, как Коньклюв поранил его. Что ж, если какое-нибудь животное хотело укусить Драко, оно не обязательно было плохим, принимая во внимание, каким он был в то время. Он протянул руку и положил ее на бок Коньклюва. Гиппогриф вздрогнул, его кожа колыхнулась от прикосновения Люпина, но он не отстранился.
Люпин поднял глаза и взглянул на Сириуса, который хоть и выглядел измотанным, но по-прежнему улыбался ему, блестя глазами.
— Видишь? — сказал он, порывисто дыша. — Все просто.
Люпин не ответил. Он позволил Сириусу подсадить его на спину Коньклюва и сидел не двигаясь, пока его друг не вскарабкался позади него. Он мог чувствовать, как кожа гиппогрифа корчится и вздрагивает там, где он касался ее, и он знал, что Коньклюв терпит его в качестве седока только из любви к Сириусу. Что, предположительно, было не самым худшим основанием для терпения.
***
— Гарри?
— Что?
— Ты собираешься, носить этот Талисман или нет? Это небезопасно — просто держать его в руке.
Гарри не ответил. Гермиона смотрела на него взглядом, полным беспокойного любопытства. По-прежнему прикованный к стене, Гарри ухитрился извернуться таким образом, что его скованные руки оказались впереди, а не у него за спиной. Его поза по-прежнему была неудобной, но все же меньше, чем раньше. Гермиона опустила глаза на свою ладонь, пальцы которой переплелись с пальцами руки Гарри, лежащей на колене. В другой руке Гарри держал Эпициклический Талисман, зажав его в кулаке, и золотая цепочка свисала между пальцами. Похоже, что он не хотел выпускать его, но и не знал, что с ним делать.
Она оглянулась и посмотрела на Рона, прислонившегося к стене рядом со входом в камеру. Рон просматривал книгу, которую он нашел засунутой между подушками одного из диванов, стоящих вдоль стены. Кажется, она называлась «Как быть злым», сочинение Стива Третьего. Вряд ли это отвлечет его от беспокойства за Джинни, подумала она. Ей хотелось подойти и предложить ему утешение или свою компанию, но она видела, что Рон хотел побыть один, и, кроме того, Гарри она была нужнее.
Гермиона подавила приступ панического раздражения. Что это взбрело Джинни в голову, в отчаянии подумала она. Она попыталась отнестись к этому снисходительно. Пожалуй, если бы это касалось Гарри, она бы отправилась за ним не раздумывая, не так ли? Конечно, Джинни не может любить Драко так же сильно, как Гермиона любит Гарри. Она почти не знала его. Она даже не знала его так же хорошо, как Гермиона, и не любила его так, как… ладно, это была бесполезная цепь рассуждений. И Джинни этим не вернешь.
— Я не знаю, — наконец, произнес Гарри.
— Но ты веришь мне, что он просто играл роль?
Гарри утомленно вздохнул.
— Да, я тебе верю. И я верю тебе, что он не нарочно ткнул меня ножом, хотя мне кажется, что он получил от этого больше удовольствия, чем ты готова признать.
— Почему это? — резко спросила Гермиона. — А ты бы получил удовольствие, если бы вы поменялись местами?
Гарри откинул голову к стене и прикрыл глаза.
— Не заводись.
Она подвинулась, не вставая с колен, чтобы смотреть ему в лицо.
— Гарри, я знаю, это как-то связано с тем, что он тебе наговорил, чтобы разозлить тебя настолько, что ты выбил эту дверь. Я права?
— Может быть, — ответил он, не открывая глаз.
— Ты не расскажешь мне, что он сказал?
Короткая пауза.
— Пожалуй, нет, — сказал Гарри.
Гермиона подавила желание хорошенько встряхнуть его. Ей хотелось возразить, что он не должен скрывать это от нее, что они всегда все говорили друг другу, но тут она осознала, что это не так. Рон — вот кто все всегда ей рассказывал; хотя она и могла довольно точно прочитать, что написано у Гарри на лице, однако Гарри по большей части старался не выдавать свои чувства, и чем больше что-нибудь терзало его, тем старательнее он это скрывал.
— К тебе это не имело отношения, — добавил Гарри, будто в дополнение.
Волна виноватого облегчения прокатилась внутри нее.
— А я и не думала, что это может иметь отношение ко мне, — соврала она.
Снова пауза.
— Гарри, ну пожалуйста, — попросила она.
Его веки медленно поднялись, и он взглянул на нее. Его глаза потемнели и напоминали изумруды.
— Скажу тебе только, что это были очень ужасные вещи, — сказал он. — Я этого не забуду. Никогда. Этого нельзя простить.
Гермиона покачала головой.
— Ты должен простить его, Гарри.
— Почему?
— Потому что, что бы он ни сказал, он сделал это, пытаясь спасти тебе жизнь. И он должен был понимать, что ты возненавидишь его за это. Неужели ты не можешь понять, как тяжело ему было принести эту жертву?
— Ты его защищаешь?
Гермиона вздернула подбородок.
— А ты бы хотел, чтобы я не говорила тебе, что я на самом деле думаю? Ты бы предпочел, чтобы я не говорила тебе, когда ты неправ?
— Он мог бы сделать это как-нибудь иначе.
— Как именно иначе? Что бы он ни сделал, чтобы разозлить тебя до такой степени, заставило бы тебя ненавидеть его. Этого нельзя было избежать.
Гарри не ответил. Он выглядел утомленным, кожа на его лице будто обтягивала кости, зеленые глаза были широко открыты и влажно блестели.
— Гарри, он бы никогда не причинил тебе боль намеренно. Не таким образом. Да, конечно, он бы ударил тебя, и он попытался бы выбить тебя из колеи, отчасти из-за того, что он толком не понимает, как относиться к тебе, ты что-то значишь для него, но он не знает, что именно. Для него это не укладывается ни в какие рамки. Гарри, у него никогда не было брата. У него, по сути, даже никогда не было друга. Никого, кто мог бы сравниться с ним по интеллекту. Никого, ради чьего хорошего отношения он бы приложил все усилия. Он не знает, как ему поступать в отношении тебя. И вот он снова становится саркастичным или противным, а когда он мягок, ты не веришь, этой доброжелательности и набрасываешься на него. По сути, он довольно терпимо относится к тебе.
— Терпимо? — выпалил Гарри, уставившись на Гермиону с таким недоверием, что это выглядело почти смешно. — Это Малфой-то?
— Ну вот, ты опять называешь его Малфой, — невозмутимо заметила Гермиона. — В чем дело? Ты не можешь выговорить его имя? Он собирается стать твоим родственником…
— Малфой мне не родня! Он не член моей семьи!
— В какой-то степени, Гарри, он родственник. Как, по-твоему, что такое семья? Это люди, которые связаны с тобой, и ты не выбираешь, кто они, ты не можешь изменить их, и ты должен жить с ними и любить их.
Гарри искоса взглянул на нее, и она поняла, насколько неуместно это прозвучало по отношению к его собственному воспитанию.
Она закусила губу.
— Это немного чересчур, — решительно заявил он, — просить меня полюбить Малфоя.
— Ну, для начала ты мог бы называть его по имени, а потом двигаться дальше.
Гарри с вызовом взглянул на нее.
— Он называет меня Поттер.
— Да, это так, — Гермиона запрокинула голову и, неожиданно для Гарри, нежно поцеловала его в висок.
— Если чему-то в ваших отношениях суждено измениться, то это будет зависеть от тебя. Гарри, у тебя есть преимущество перед ним. У тебя есть друзья. Ты знаешь, как с ними обращаться. Он — не знает. Он просто поступает инстинктивно. Если ты обращаешься с ним, как с другом, он станет тебе лучшим другом из всех. А если ты относишься к нему, как к своему злейшему врагу, то он таким и станет.
— Он не думает обо мне, как о друге, — резко ответил Гарри, но Гермиона видела, как упрямство исчезает из его глаз, оставляя смутное беспокойство, которое она могла прочитать так же легко, как она всегда читала выражение его лица.
— Может быть, нет, — мягко сказала она. — В его сознании ты не столько друг, сколько… лучшая часть его самого.
Гарри смотрел на нее. И Гермиона протянула руку и взяла Эпициклический Талисман у него из руки. Она чувствовала его, такую знакомую, тяжесть на ладони — как незначительна она была для того, чем он был — сущностью человеческой жизни, ставшей осязаемой. Она так привыкла к тому, как он сжимал ее горло, что последние несколько дней, просыпаясь, она тянулась к нему и вздрагивала от чувства утраты, обнаружив, что его нет.
Она расстегнула цепочку и посмотрела на Гарри.
Тот склонил голову, и Гермиона застегнула цепочку на его шее, позволив Талисману упасть ему за пазуху.
— Это большая ответственность, — заметил Гарри, глядя на нее.
— Но не для тебя, — ответила Гермиона. — Это… то, что ты есть.
***
Джинни стояла, замерев, окутанная плащом-невидимкой, и смотрела на Драко. В первый момент, когда она только вошла, она едва не убежала прочь, одновременно желая и не желая говорить с ним. Казалось, каждый раз в течение этих дней, когда она видела его, он выглядел по-другому — все дальше и дальше от самого себя. Там, в камере, он был таким холодным, отстраненным и замороженным, что она едва могла взглянуть на него. Она ожидала увидеть его таким же одиноким, но вместо этого он выглядел слегка… успокоенным, будто какое-то бремя упало с его плеч. Он как-то расслабленно утопал в кресле перед пляшущим красно-золотым пламенем, которое отбрасывало желтоватое сияние на все, что находилось в комнате, включая самого Драко, превратив его серебристые волосы в русые и добавив теплые золотые тона к его бледной коже.
Джинни позволила плащу соскользнуть к ее ногам и ждала, чтобы он увидел ее. Но он не видел. По крайней мере, он не показывал вида. Драко продолжал смотреть в огонь, будто загипнотизированный. Она сделала шаг к нему, затем другой. Она была уже так близко, что могла коснуться его руки, когда он резко повернулся в кресле, широко открыл серые глаза и уставился на нее.
Она протянула к нему руку.
— Драко?
Стакан выпал у него из пальцев. Он упал на пол, но не разбился, и покатился в огонь. Джинни проследила за ним взглядом, не решаясь смотреть Драко в лицо.
Он не был рад увидеть ее. Напротив, он был в ужасе.
— Джинни?
Она чувствовала, как толчки ее сердца отдаются в горле.
— С тобой все в порядке? — отважилась спросить она.
Он продолжал смотреть на нее, все с тем же ошеломленным, застывшим выражением лица. Наконец, он рассмеялся. На мгновение она растерялась. Даже Драко не нашел бы ничего смешного в данной ситуации.
— Так ты пришла за мной, — сказал он, и в его голосе прозвучала резкая нота гнева, хотя его губы продолжали улыбаться. — Мило, не правда ли. Но глупо.
Джинни почувствовала, будто что-то сжалось внутри.
— Ты не рад меня видеть.
— Нет. А ты в самом деле думала, что я обрадуюсь?
Она выставила подбородок.
— Да.
— С чего это? Если бы ты встретила своего лучшего друга в аду, тебе было бы приятно видеть его?
Джинни не была уверена, что он хочет сказать и поэтому просто смотрела на него, чувствуя, как холод охватывает ее.
Драко вытянул ногу и подтолкнул к ней одну из маленьких скамеечек.
— Ну что ж, если ты не собираешься уходить, почему бы тебе не присесть и не выпить со мной. Мы можем провести здесь время. Рассказывать шутки. Ждать апокалипсис.
— Шутки? — слабым голосом отозвалась Джинни.
Драко откинул голову на спинку кресла. Свет от камина рельефно оттенил впадины у него под глазами, его скулы, окрасил лицо в различные тона золотого цвета. Он был почти убийственно красив. Определенно, что-то заболело у нее внутри.
— Ну да, шутки. Например, сколько Малфоев нужно, чтобы заменить электролампочку?
Она молча смотрела на него. Драко поднял палец.
— Всего лишь один. Но в старые добрые времена сотни слуг поменяли бы тысячи лампочек по нашему малейшему капризу.
Он невесело улыбнулся, скользнув поглубже в кресло.
— Это один из приколов моего отца. Наверное, надо быть Малфоем, чтобы считать это смешным.
Джинни наморщила нос.
— Ты пьян, — заявила она, поскольку подозрение переросло в уверенность.
— Вовсе нет, — возразил он оскорблено, откидывая серебристые волосы, упавшие ему на глаза. — Я всего лишь пропустил четыре «Маи Таи», и они совсем на меня не подействовали.
— Ты пьян! — отрезала Джинни. — Посмотри на себя. Ты даже не спросил, как я попала сюда.
— Я бы спросил. К сожалению, я парализован, поскольку мне все по фигу.
— Я использовала Хроноворот, — сказала она. — Это долгая история. Мы проникли через время в адамантиновую камеру, чтобы вызволить тебя и Гарри.
— Только меня в камере не было, — мягко заметил он.
— О нет. Ты был там.
Драко сел прямо. Глаза, лениво полуприкрытые веками, пристально уставились на нее.
— Ты была там? Только что?
Джинни кивнула.
— Ты сказала мы, — заметил он. Это был вопрос.
— Я прибыла с Роном. И… Гермионой, — нехотя добавила она, зная, какой эффект это может произвести на него.
Она видела, как зрачки его глаз слегка расширились, а его рука напряженно уперлась в край кресла. Но кроме этого, он ничем себя не выдал.
— Мы спрятались под плащом-невидимкой.
— В самом деле, — в его глазах прятался опасный огонек, который нервировал ее. — Невидимая галерея персонажей «Peanuts» (серия комиксов о детях, художника Чарльза Шульца. — прим. пер.). Никогда бы не подумал. Я, должно быть, выглядел весьма глупо.
— Нет, — она подавила дрожь. — Глупо? Я бы не сказала.
— Значит, ты пришла спасти Гарри, — решительно подытожил он. — Что же ты не спасаешь? Это что, перерыв для чашки кофе? Или ты решила заглянуть и поздороваться?
— Мы пришли спасти вас обоих.
— Но как видишь, — Драко откинулся назад и ухитрился одним скупым жестом указать на комнату, камин и пустые стаканы на столике, — меня не надо спасать. Я прекрасно себя чувствую.
— Прекрасно? Я этого не вижу.
Неожиданная стремительность, с которой он выпрямился в кресле, поразила ее.
— Ты следила за тем, что происходило в камере? Ты видела меня?
— Я видела тебя.
— А ты видела, как я располосовал Гарри? Твоего дорогого Гарри, в которого ты влюблена вот уже шесть лет? Ты слышала, что я сказал ему?
Голос Джинни был спокоен:
— Я видела, как ты случайно порезал его. Я видела, как ты говорил разные вещи, но ты не думал так.
— Откуда ты знаешь, что я так не думал?
— Я просто знаю это, — она знала, что это звучит неубедительно. Она вызывающе вскинула голову. — Я знаю о Темной Магии больше, чем ты думаешь. Я могу ощутить, когда люди действуют не по своей воле. Ты так и поступал.
— Не по своей воле? Ты уверена?
— Почему ты отвечаешь вопросом на вопрос?
— Разве я отвечаю вопросом на вопрос?
— Теперь ты просто пытаешься досадить мне, — раздраженно отрезала она.
— Ага, — подтвердил он. — И, как видишь, удачно.
Джинни сверкнула глазами. Драко поглубже забился в кресло и одарил ее утомленным и раздраженным взглядом.
— Меня легко вывести из себя, — сказала она. — Слишком просто для тебя. Все равно, что отрывать крылышки у мух. Похоже на то, что ты делал с Гарри там, в камере.
Теперь он отвел глаза в сторону.
— Я догадалась, что все это было частью какого-то большого плана, — продолжила она. — Я видела, что ты притворяешься. Но, похоже, у тебя нет никакого плана. Если только хандрить все время не сойдет за план.
— Мой текущий план состоит в том, чтобы надраться и ждать, не решит ли Гарри убить меня. Я свою часть выполнил, а он нет. Если только это имеет смысл.
Джинни поняла только часть из всей этой тирады. Она состроила мину.
— И это твой план? Он жалок.
Его глаза снова блеснули, на этот раз с большей энергией по сравнению с той, что он демонстрировал в течение всего времени их общения. Он поднялся на ноги, лишь слегка покачиваясь. Возможно, он и был пьян, но он не показывал это, как, например, Фред и Джордж, когда они приползали домой после нескольких бутылок Старого Огненного Виски Огдена. Казалось только, что он еще более четко выговаривает слова, сдерживая себя еще более строго, чем обычно.
— Это я жалок? — переспросил он угрожающе мягким голосом. — Я бы не стал сравнивать, Джинни, если бы я был на твоем месте.
Он подошел к ней поближе, протянул руку и коснулся ее волос, обвив непослушную прядь вокруг пальцев.
— Чего ты ожидала, Джинни, когда ты увидела меня? Ты думала, что я брошусь в твои объятия и побегу за тобой домой, будто спасенный щенок? Ты думала, что я буду благодарить тебя?
Его рука отпустила ее волосы, коснулась ее щеки, и кожу будто обожгло молнией. Стоя так близко, она могла чувствовать запах алкоголя, перебивавшего его обычный запах, который она помнила — пряности, кожа и дым камина.
— Может, у тебя меньше воображения, чем я думал.
В голове у нее прозвучали слова брата: «Прежде всего, воображение нужно, чтобы предположить, что у тебя есть душа, Малфой».
— Я не понимаю, — сказала Джинни.
Она отстранилась от него, от его прикосновения и отвернулась. Так было легче, когда она не видела его лица, и она не хотела, чтобы он увидел слезы в ее глазах.
— Ты хочешь сказать, что ты не пойдешь со мной? У меня плащ-невидимка — это не будет опасным…
— Опасно, — будто сплюнул Драко.
Она вздрогнула. Хотя она и не могла этого видеть, но она могла представить себе выражение его лица, его гнев.
— Вот оно что, ты так считаешь? Трусость?
— Так это выглядит со стороны.
Какое-то время он молчал, и она была готова повернуться к нему. Затем она почувствовала, как его руки сомкнулись вокруг нее, и он подтянул ее к себе. Она ощутила, как мускулы у него на груди и плечах прижались к ее спине, и по нервам будто провели лезвиями там, где он коснулся ее.
— Позволь мне кое-что сказать тебе, — прошипел Драко ей в ухо. — Ты не знаешь меня. Тебе только кажется, что ты знаешь. Ты не понимаешь, какой я на самом деле.
— А ты понимаешь?
— Да, черт возьми. Я это видел. Ты слышала о Зеркале Джедан? Так вот, у Слизерина есть другое зеркало, похожее. Но только оно не показывает то, что ты желаешь. Оно показывает, какой ты на самом деле.
Он схватил Джинни за плечи и развернул ее. Она отступила, но он следовал за ней, пока она не прижалась к стене. Драко навис над ней, стоя так близко, что она чувствовала, как ее волосы колышутся от его дыхания.
— Ты бы хотела увидеть, кто я такой, Джинни? Что именно заинтересовало бы тебя?
Она с вызовом вскинула подбородок и встретила его сверкающие глаза пристальным взглядом.
— Не думаю, что это было бы так плохо.
Он засмеялся прерывающимся смехом, ломким, как сосулька.
— Знаешь, что я увидел в этом зеркале?
Она покачала головой. Ее дыхание замерло, но глаза умоляюще смотрели на него: «Скажи мне».
— Я видел мою семью. Я смотрел в зеркало и видел, как мой отец смотрит в ответ, и его руки были в крови, и за его спиной стояли поколения Малфоев, вплоть до Слизерина, который сделал нас такими, какие мы есть, и их лица были лицами дьяволов. И я знал, что это — истинный я. Все эти поколения злой силы оставили на мне свой отпечаток. Даже, если я не делал этого сам, это у меня в крови — темная магия, убийство, некромантия. Кровь невинных людей на моих руках. Мои воспоминания — вымысел, и моя душа — душа убийцы, и все хорошее, что я когда-либо делал, было ложью…
— Нет! — Джинни уперлась ладонями ему в грудь и смотрела ему в лицо, отчаянно пытаясь выразить силу своих чувств.
— Это неправда! Ты не в ответе за действия других. Быть тем, кто ты есть — даже если ты Наследник Слизерина, не делает тебя воплощением зла.
— В моих глазах это так, — горько ответил Драко. — Это так в глазах Гарри и в глазах Гермионы. Это так в глазах всякого, у кого есть глаза. Именно это делает меня злом.
Джинни покачала головой.
— Не важно, кто ты. Главное, что ты делаешь, что ты уже совершил. Разве ты недостаточно сделал, разве ты не доказал, что ты не такой, как твой отец? Разве ты не встал против него, не спас жизнь Гермионы, как это сделал бы Гарри…
— О, этот чертов Гарри! — неожиданно заорал он.
Он был белый, как бумага, от ярости, его глаза метали серые искры, на него было страшно смотреть. Он так редко кричал, что эта вспышка вызывала тревогу.
— Я не Гарри! Я никогда не буду Гарри! Если я когда-то и поступал, как он, это было результатом заклятия. Неужели до тебя не доходит?
— Выслушай меня. Каждая частица хорошего в тебе не от Гарри. Если ты не веришь самому себе, поверь мне. Я могу чувствовать зло в людях. Я почуяла его в Слизерине, когда он пришел в наш дом. Я никогда не чувствовала зла в тебе. Ты часто был ненавистным, ужасным мерзавцем, но ты никогда не был злом. Так что… завязывай. Кончай со всей этой «Я — Темный Принц Зла» ерундой. Потому что это не так. Ты просто человек, Драко Малфой, такой же, как все остальные. И твоя беда не в том, что ты зло. Беда в том, что ты боишься. Ты все время убегаешь. Ты удрал из Замка, когда ты решил, что Гарри и все прочие больше не доверяют тебе, потом ты убежал от меня, когда я уговаривала тебя вернуться домой. Ты даже от Снэйпа бежал. Ты хранил меч, поскольку это давало тебе повод убегать от Гарри и Гермионы, и от всего в твоей жизни, чего ты не мог выдержать, а потом ты попытался убежать от той тьмы, которую он призвал, но ты не в силах. Все, что ты сейчас делаешь — убегаешь от самого себя и все дальше и дальше отдаляешься от всякого, кто мог бы помочь тебе. Знаешь, ведь у тебя было все, что ты хотел. Семья, люди, которые заботились о тебе. И ты убежал от всего этого! «Ах, я должен уйти, я опасен для всех вокруг, я такое зло, пожалуйста, дайте мне по голове, ля-ля-ля». Дерьмовая куча самооправданий!
Джинни тыкала Драко пальцем в грудь, а он буквально таращился на нее в удивлении.
— Кто сказал, что ты должен сидеть здесь и ждать, пока все эти грандиозные события, которые так тебя волнуют, не взорвут все вокруг? Почему ты не борешься? Не знаю, как ты, но я бы предпочла ошибиться и сделать что-то, чем в страхе не делать ничего!
Она прервалась на полуслове, тяжело дыша, будто только что пробежала марафон. Боже, что она наговорила? Она кричала на Драко — в ушах у нее звенело до сих пор. Пораженная, она медленно подняла голову и увидела его, смотревшего сверху вниз с очень странным выражением в глазах.
— Драко, — ее голос дрогнул. — Мне очень…
«…жаль», хотела она сказать, но прежде, чем она произнесла это слово, даже прежде, чем она подумала это, Драко схватил ее за руки, подтянул к себе и запечатал ее губы своими.
Будто молния прошла через ее тело, белым лезвием прямо в сердце. Это было совсем не похоже на короткий ледяной поцелуй, которым они обменялись тогда в ее спальне. Возможно, из-за близости огня, возможно, из-за алкоголя в его крови, возможно, из-за чего-то еще, его кожа больше не была холодной, а сравнялась с ее собственной пылающей кровью. Она чувствовала жар его рук на своих опаленных плечах, в то время, как его пальцы пробежали по ее спине, оставляя пламя там, где они коснулись. Головокружение затуманило ее зрение. Так вот на что это похоже — будто стоишь в зачарованном пламени? Горишь и не чувствуешь боли? Все внутри нее будто превратилось в жидкость, в расплавленный металл, и жар охватывал ее тело, обжигая вены, превращая ее кости в стекло.
Когда он оторвал свои губы от ее, она почувствовала, будто лишилась чего-то, и ухватилась за него, безотчетно вцепившись в его рубашку. Но он только притянул ее ближе к себе (хотя она думала, что ближе уже некуда, казалось, они соприкасались каждым дюймом своих тел), и его рука сумела проскользнуть в несуществующий зазор между ними и начала нащупывать застежки на ее одежде. Это были очень легкие движения, но ощутимые и, пожалуй, ласкающие. Это означало, что он волнуется. Ну и хорошо. Он и должен волноваться.
Ее платье распахнулось, и его рука скользнула внутрь к тонкому шелковому белью, которое совершенно не препятствовало его прикосновениям. Ей казалось, что между его рукой и ее обнаженной кожей нет никакой ткани. Кончики его пальцев скользили по ее телу — вдоль позвоночника, к крылышкам лопаток, во впадинку у нее на затылке. Неожиданно оказалось, что очень важно, чтобы между ними было как можно меньше одежды, и с этой мыслью ее руки вспорхнули к его рубашке и рванули ее так сильно, что Джинни вдруг увидела себя со стороны, разрывающей рубашку Драко так, что на нем остались одни рукава.
Это рассмешило ее. Она отпустила его рубашку и беспомощно хихикала, прижавшись к нему. Драко слегка отстранился, и серые глаза взглянули на нее, сонные и любопытные.
— До сих пор никто, с кем я целовался, не смеялся надо мной, — заметил он, сбитый с толку.
Джинни не ответила. Она только что-то лепетала. Это было совсем не смешно, но она не могла остановиться.
«Нервы», — подумала она. — «Прекрати сейчас же.»
Но ничего не омогало.