Пока мы шли к обрыву, он несколько раз хотел заговорить, но я отводил глаза и убыстрял шаг. Так он и не произнес ни слова. Дойдя до края, я сел на узкий выступ скалы так, чтобы он не смог пристроиться рядом. Хулия и Санчес расположились немного поодаль и повыше, сидя рядышком на большом валуне.
Роландо выбрал место как можно ближе ко мне. Мне было не по себе от его пристального взгляда, и в то же время его явный интерес ко мне пробудил во мне любопытство.
Поймав наконец мой взгляд, он спросил:
— Вы здесь из-за Рукописи?
Я ответил не сразу.
— Я слышал о ней.
Он, кажется, удивился.
— По вы ее видели?
— Какие-то отрывки, — осторожно ответил я. — А вы имеете к ней отношение?
— Интересуюсь, — сказал он. — Но пока что мне не попался ни один список.
Мы помолчали.
— Вы из Соединенных Штатов?
Этот вопрос мне не понравился, и я решил промолчать.
Вместо ответа я спросил:
— А храмовые развалины в Мачу-Пикчу как-то связаны с Рукописью?
— По-моему, нет. Правда, она создавалась примерно тогда же, когда возводились эти храмы.
Я замолчал, любуясь величественной красотой гор. Я рассудил, что, если я буду молчать, он рано или поздно сам выложит, что они с Хулией тут делают и при чем здесь Рукопись. Так мы и промолчали минут двадцать. Наконец Роландо встал и медленно двинулся туда, где разговаривали Санчес и Хулия. Я не знал, что делать. Мне не хотелось идти туда, потому что Санчес с Хулией явно хотели побеседовать наедине. Еще примерно полчаса я сидел на том же месте, глядя на скалистые вершины и безуспешно напрягая слух, чтобы услышать хоть что-то из разговора. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Наконец я решил присоединиться к остальным. Но, прежде чем я успел встать на ноги, вся троица спустилась и направилась к машине Хулии. Я полез через нагроможденные камни туда же.
|
|
— Им надо ехать, — сообщил Санчес, когда я подошел.
— Жаль, что мы не успели поговорить, — обратилась ко мне Хулия. — Надеюсь, мы еще увидимся. — Она смотрела на меня с выражением теплой заботы — таким же, какое я часто видел на лице Санчеса. Я кивнул, и она, склонив голову набок, добавила: — Скажу больше, я уверена, что мы увидимся очень скоро.
Я чувствовал, что на это надо что-то ответить, но ничего не придумал. Дойдя до машины, Хулия только кивнула и скороговоркой простилась. Она села за руль, Роландо — рядом, и они покатили на север, туда, откуда приехали мы с Санчесом. Весь эпизод оставил у меня чувство недоумения.
Когда мы вернулись в свою машину, Санчес спросил:
— Роландо рассказал про Билла?
— Нет! А что, они его видели?
Санчес, кажется, смутился.
— Да, они встретились с ним в одной деревеньке, за сорок миль к востоку отсюда.
— Билл что-нибудь говорил обо мне?
— Он только сказал, по словам Хулии, что вам с ним пришлось разделиться. Она говорит, что он больше общался с Роландо, Вы ему что-нибудь рассказали о себе?
— Нет. Я не знал, можно ли ему доверять.
Санчес смотрел на меня в полном недоумении.
— Я же сказал вам, что все в порядке! Я знаю Хулию много лет. Она из Лимы, у нее там дело, но с тех пор, как стало известно о Рукописи, она занимается поисками Девятого откровения. Неужели бы она стала разъезжать с человеком, которому нельзя доверять! Никакой опасности не было, а вы упустили случай узнать ценную информацию.
|
|
Санчес глядел на меня с очень серьезным выражением.
— Вот, —продолжал он, — прекрасный пример того, как сценарий вмешивается в жизнь. Из-за вашей отчужденности совпадение, которое могло произойти, не произошло.
Поняв по моему лицу, что я собираюсь оправдываться, он добавил:
— Ну ладно, что поделаешь! У всех нас свои сценарии. Нет худа без добра — по крайней мере вы поняли, как действует ваш.
— Ничего я не понял! —- воскликнул я. — Как он действует?
— Ваш способ использовать людей и обстоятельства с целью зарядиться энергией, — начал объяснять Санчес, — состоит в том, что вы, согласно написанному вами сценарию, замыкаетесь в себе, ведете себя загадочно, скрытничаете. Себя вы убеждаете в том, что это разумная предосторожность, на самом же деле вы надеетесь, что кто-нибудь втянется в ваш сценарий и станет пытаться разгадать ваши загадки. Когда так и происходит, вы стараетесь, ничего не объясняя, вынудить этого человека расспрашивать вас, теряясь в догадках о ваших истинных чувствах.
Тем самым вы полностью приковываете к себе внимание этого человека, и его энергия поступает к вам. Чем дольше вы поддерживаете его неудовлетворенный интерес к себе, тем больше энергии вам достается. Беда только в том, что, изображая необщительность, вы искусственно замедляете ход своей жизни, потому что одно и то же повторяется в ней раз за разом. Если бы вы держались с Роландо более открыто, ваша жизнь уже сегодня получила бы новое, важное для вас направление.
Мне стало горько. Ведь и Билл говорил мне что-то похожее, когда заметил, что мне не хочется делиться сведениями с Рено. Это была чистая правда — я действительно предпочитал утаивать свои мысли. Я выглянул в окно — дорога шла в гору, вокруг вздымались острые скалы. Санчес сосредоточился на вождении, чтобы не слететь с обрыва. Когда мы выехали на ровный участок, он повернулся ко мне и сказал:
|
|
— Чтобы нейтрализовать свой сценарий, каждый из нас должен в первую очередь полностью осознать его. Никакой прогресс невозможен, пока мы полностью не уясним себе наши личные приемы добывания энергии. Это только что произошло с вами.
— А дальше что делать? — спросил я.
— Дальше нужно вспомнить свое прошлое, вплоть до раннего детства, и понять, как именно сформировались ваши привычки. Когда мы доберемся до их истока, поймем, как зародился наш сценарий, мы уже не сможем следовать ему бессознательно. Помните, что наши родные, когда мы были детьми, пытались заполучить нашу энергию, следуя собственному сценарию, и именно в ответ на это сформировался наш собственный. Мы же нуждались в какой-то стратегии, чтобы отвоевать энергию. Мы пишем сценарий в зависимости от поведения наших родных. Но когда мы начинаем осознавать, что в действительности за этим стоит битва за энергию, мы уже не нуждаемся в сценарии, мы видим суть дела.
— Какую суть?
— Человек должен вспомнить свое детство и понять его с точки зрения эволюции, духовной реальности. Тогда он поймет, кто он такой на самом деле. Тогда сценарий уходит в прошлое, и мы живем своей, настоящей жизнью.
— С чего же мне начать?
— Надо понять, как создавался ваш сценарий. Расскажите мне о своем отце.
— Он хороший человек. Любит пошутить. Способный. Но...—- Я колебался. Мне не хотелось показаться неблагодарным сыном.
— Но что?
— Ну, в общем... Он всегда критиковал меня. Все, что я делал, было неправильно.
— Как именно он критиковал?
Я вспомнил своего отца, когда он был молод и силен.
— Он расспрашивал меня. И мои ответы никогда ему не нравились.
— И что происходило с вашей энергией?
— Думаю, она выходила из меня. Поэтому я старался ничего ему не рассказывать.
— Я так понимаю, что вы старались отвечать ему уклончиво, неопределенно, чтобы привлечь его внимание и в то же время не раскрыться, не дать ему возможности критиковать вас. Он был “следователем”, вы же пытались уйти от допроса. Вы культивировали замкнутость.
— Да, наверное... Что значит “был следователем”?
— Быть “следователем” — это особый сценарий. Люди, пользующиеся этим способом получения энергии, всегда расспрашивают человека, чтобы проникнуть в его внутренний мир исключительно с целью отыскать его погрешности и недостатки. Когда это удается, они указывают на эти погрешности, критикуют собеседника. При успехе такой стратегии критикуемые втягиваются в этот сценарий. Помня о присутствии “следователя”, они теряют самостоятельность и уверенность в себе и думают только о том, чтобы не сделать ошибки, не навлечь на себя критику. Их психологическая зависимость и дает “следователю” энергию, которая ему нужна.
Вспомните, как вы вели себя в присутствии таких “следователей”? Разве вы не втягивались в их сценарий и не вели себя так, чтобы избежать критики? Эти люди заставляли вас смотреть на себя их глазами и поглощали вашу энергию. Все дело было в том, что вы сами начинали судить себя по тому, что они о вас думали.
Мне вспомнился эпизод с Дженсеном. Все было именно так, как описал священник.
— Значит, мой отец был “следователем”? — спросил я еще раз.
— Похоже на то.
На мгновение я задумался о своей матери. Какой сценарий был у нее?
Санчес спросил, о чем я думаю.
— О сценарии своей матери. Сколько всего разновидностей существует?
— Сейчас я вам расскажу, какая классификация сценариев дается в Рукописи. Энергию можно добывать или агрессивно, силой подчиняя себе людей, или пассивно, играя на чужом сочувствии или любопытстве с целью привлечь к себе внимание. Например, если кто-то угрожает вам, будь то действиями или словами, вы поневоле, из осторожности или страха, отдадите ему свое внимание и, следовательно, энергию. Тот, кто угрожает вам, вовлекает вас в самый агрессивный сценарий. В Рукописи такая разновидность называется “пугало”.
С другой стороны, если кто-то упорно рассказывает вам о своих несчастьях, рассчитывая на вашу отзывчивость, давая понять, что, если вы ему не поможете, он станет еще несчастнее, то такой человек достигает своих целей на самом пассивном уровне, действуя по сценарию, который в Рукописи называется “бедняжка”. Припомните-ка, не попадался ли вам когда-нибудь человек, в присутствии которого вы всегда чувствовали себя виноватым без всяких на то причин?
— Случалось.
— Так вот, это значило, что вы оказывались втянуты в сценарий этого “бедняжки”. Что бы вы ни делали, что бы ни говорили, вам постоянно приходилось оправдываться в том, что вы мало делаете для него. Уже одно его присутствие заставляло вас чувствовать себя виноватым.
Я кивнул.
— Все остальные сценарии, — продолжал Санчес, — располагаются по шкале агрессивности где-то между этими двумя. Если у человека более тонкая агрессия, чем у “пугала”, если он вторгается в ваш мир исподволь, разрушая его критикой, как ваш отец, — то это “следователь”. Ваш сценарий “замкнутого” несколько менее пассивен, чем у “бедняжки”. Другими словами, порядок по мере убывания агрессивности будет такой: “пугало”, “следователь”, “замкнутый”, “бедняжка”. Ну как, вы находите в этом смысл?
— Пожалуй. И что же, каждый пользуется одним из этих сценариев?
— Именно так. Правда, некоторые люди могут пользоваться разными сценариями в зависимости от обстоятельств, но у большинства из нас один сценарий, который мы проигрываем множество раз. А выбор его определяется тем, какой из помогал нам в детстве, при столкновениях с родными.
Тут меня осенило: моя мать вела себя со мной так же, как и отец. Я посмотрел на Санчеса.
— Моя мать... Я знаю, кем она была. Тоже “следователем”.
— Значит, вам досталось вдвойне. Тут уж не приходится удивляться вашей скованности. Но по крайней мере они не запугивали вас. Вам хотя бы не приходилось опасаться за свою безопасность.
— А что было бы в этом случае?
— Тогда у вас был бы сценарий “бедняжки”. Понимаете, как это происходит? Предположим, вы ребенок, из которого выкачивают энергию путем угроз — например, угрожая побоями. В этом случае никакая замкнутость вам не поможет. Никого не волнует, раскованны вы или, наоборот, застенчивы и, вообще, что там у вас на душе. Ваши угнетатели слишком агрессивны. И тогда ваш единственный выход — выбрать самую пассивную роль, роль “бедняжки”, в надежде вызвать жалость к себе и чувство вины у ваших угнетателей.
Но если эти надежды оказываются тщетными, то есть сценарий “бедняжки” не срабатывает, тогда вы, когда подрастете, сами начнете прибегать к насилию и на агрессию отвечать агрессией. — Санчес помолчал. — Как та девочка-перуанка, о которой вы мне рассказывали, помните?
Ребенок делает все возможное, чтобы добиться внимания членов своей семьи и получить энергию. И сценарий, который ему в этом помогает, остается с ним на всю жизнь и проигрывается каждый раз, когда он, нуждаясь в энергии, хочет получить ее у кого-то.
— Я понял, как формируется “путало”, — сказал я, — а как возникает сценарий “следователя”?
— Представьте себе ребенка, родители которого не замечают его, не обращают на него внимания — например, потому, что заняты своей карьерой или еще чем-нибудь. Что бы вы делали на месте такого ребенка?
— Не знаю.
— Давайте подумаем. Замкнутость не поможет — они ее и не заметят. Они сами замкнуты для вас. Наверное, вы попытались бы разузнать побольше об этих холодных, отчужденных людях, поискали бы, к чему в них можно придраться, найти за ними какую-нибудь вину, чтобы обратить на себя внимание, добиться энергии. Вот и вышел бы из вас “следователь”. Меня осенило.
— Значит, “замкнутые” создают “следователей”!
— Вот именно.
— А “следователи” вынуждают детей становиться “замкнутыми”. А “пугала” формируют у детей сценарий “бедняжки”, а если он не помогает, ребенок сам вырастает “пугалом”.
— Совершенно верно. Таким образом сценарии битвы за энергию и переходят из поколения в поколение. Причем заметьте, можно ясно видеть один из этих сценариев у других, но себя полагать свободным от этих стереотипов. Эту иллюзию следует полностью преодолеть, если мы хотим продвинуться вперед. Почти все привязаны к какому-то сценарию — во всяком случае, большую часть времени, — и надо вспомнить прошлое и повнимательнее заглянуть в себя, чтобы распознать свой.
Я долго молчал. Потом повернулся к Санчесу и спросил:
— А когда мы узнаем свой сценарий, что делать потом? Санчес специально притормозил, чтобы заглянуть мне в глаза.
— У нас есть выбор. Мы можем подняться над ролью, которую бессознательно усвоили. Я уже говорил, мы можем найти более высокий смысл в своей жизни и истинную, духовную причину того, что родились именно в таких семьях. Мы можем понять, кто мы такие.
— Мы почти приехали, — сообщил Санчес. Дорога достигла своей высшей точки между двух острых вершин. Когда мы миновали один огромный пик, я увидел впереди небольшой домик, прижавшийся к другой величавой громаде.
— А его грузовика нет на месте, — заметил Санчес, Мы вылезли из машины и подойти к дому. Санчес без церемоний отворил дверь и вошел, а я остался снаружи, глубоко вдыхая холодный разреженный воздух. Небо было покрыло темно-серыми кучами. В любую минуту мог пойти дождь.
Санчес вышел из дома.
— Никого нет. Наверное, он на развалинах.
— А как туда попасть?
И тут я увидел, что священник еле держится на ногах от усталости.
— Еще полмили по дороге, — Произнес он, протягивая мне ключи от машины. — До следующего перевала и чуть за него. Развалины пониже, вы их увидите. Садитесь в грузовик и поезжайте, а я останусь здесь. Хочу заняться медитацией.
— Ладно! — И я пошел к машине.
Я пересек небольшую долину и добрался до перевала, рассчитывая на очередной потрясающий вид. Мне не пришлось разочароваться. С перевала я мог видеть знаменитые развалины Мачу-Пикчу во всей их красе: храмовый ансамбль, сложенный из массивных, тщательно обработанных многотонных каменных глыб, громоздящихся друг на друга. Даже в такой тусклый пасмурный день невозможно было оторвать глаза от этого чуда.
Я остановил грузовик и подышал, набираясь энергии, десять или пятнадцать минут. Внизу, среди развалин, ходили люди. Я увидел человека в стоячем воротничке священника, который вышел из одного разрушенного здания и пошел к грузовику, стоящему неподалеку. Но он был далеко, да и одет был все-таки не в рясу, а в кожаную куртку с брюками, так что никакой уверенности, что это и есть отец Карл, у меня не было.
Я снова завел машину и подъехал ближе.
Услышав шум мотора, он поднял глаза и улыбнулся, очевидно узнав Санчесов грузовик. Тут он увидел меня, заинтересовался и подошел ближе. Он был невысокий, приземистый, с тускло-коричневыми волосами, пухлолицый. Глаза были ярко-синие. Ему могло быть лет тридцать.
— Я друг отца Санчеса, — отрекомендовался я, вылезая из машины. — Он остался в вашем доме. Он протянул мне руку.
— Я отец Карл.
Я посмотрел на развалины. Вблизи они производили еще более внушительное впечатление.
— Вы тут впервые? — спросил отец Карл.
— Да. Я много слышал об этом месте, но не представлял себетакого.
— Это одно из самых богатых энергией мест в мире.
Я пригляделся к нему. Очевидно, он говорил об энергии же смысле, что и Рукопись. Утвердительно кивнув, я сказал
— Я уже достиг стадии, когда учусь сознательно впитывать энергию, и разобрался со своим сценарием. При этом я чувствовал некоторую неловкость от своей откровенности, но и удовольствие — я говорил искренне и открыто.
— Вы не кажетесь слишком замкнутым, — заметил он.
Я поразился.
— Откуда вы знаете, какой у меня сценарий?
— У меня развилось чутье на такие вещи. Потому я и здесь.
— Вы помогаете людям определять свои сценарии?
— Да. И узнать свою истинную природу тоже.
Его глаза сияли искренностью. Он раскрывался перед впервые встреченным человеком без малейшей неловкости и смущения.
Я молчал. Он спросил:
— Вы усвоили первые пять откровений?
— Я прочел почти все, — ответил я, — и, кроме того, разные люди объясняли мне их.
Не успел я это сказать, как понял, что опять отвечаю слишком уклончиво.
— Думаю, что я усвоил первые пять, — поправился я. — А шестое мне не совсем понятно. Он кивнул и сказал:
— Большинство людей, с которыми я общаюсь, даже не слышали ничего о Рукописи. Они приезжают сюда и впадают в восторг от наплыва энергии. Это одно заставляет их переосмыслить всю свою жизнь.
— А как вы встречаетесь с ними?
Он многозначительно посмотрел на меня,
— Они как-то находят меня.
— И вы говорите, что помогаете им узнать свою истинную природу? А как?
Он сделал глубокий вдох.
— Есть только один способ. Нужно вернуться в начало жизни, к детству и прожить его заново. Когда мы осознаем свой сценарий битвы за энергию, мы должны задуматься о высшей истине нашей семьи. Ведь кроме схваток за энергию, там было и другое, хорошее. Когда мы обретем эту истину, наша жизнь наполнится энергией, потому что мы будем знать, кто мы такие, на какой дороге, в чем наше назначение,
— Санчес тоже говорил об этом, — ответил я. — Я хочу знать, как найти эту истину.
Близился вечер, становилось холодновато. Отец Карл застегнул “молнию” на своей куртке.
— Надеюсь, что у нас будет возможность поговорить об этом, — сказал он. — А сейчас мне не терпится увидеть отца Санчеса.
Я снова бросил взгляд на развалины, и он добавил:
— Пожалуйста, гуляйте здесь, сколько хотите. Увидимся позже у меня дома.
Я прогуливался вокруг древних развалин еще часа полтора. В некоторых местах я задерживался, чувствуя там особенный прилив сил. Я пытался представить себе цивилизацию, возводившую такие храмы. Как им удалось поднять эти камни на такую высоту и взгромоздить их один на другой? Мне казалось, что это превосходит человеческие силы.
Но постепенно мой интерес к развалинам угас, и я снова задумался о своем положении. Хотя оно за последние часы, собственно, не изменилось, я больше не испытывал страха. Доверие к Санчесу полностью вернулось — глупо было с моей стороны сомневаться в нем. И мне сразу понравился отец Карл.
С наступлением темноты я вернулся к грузовику и покатил назад, к дому Карла, Подъехав, я увидел в окно обоих отцов — они стояли рядышком. Еще с порога я услышал раскаты смеха. Они, оказывается, были на кухне — готовили вдвоем обед. Отец Карл приветствовал меня и торжественно проводил к стулу. Я лениво расселся перед огнем, ярко горящим в камине, и огляделся вокруг.
Комната была просторная, обшитая широкими деревянными панелями, протравленными морилкой. Через открытые двери мне были видны еще две комнаты — видимо, спальни — соединенные узким коридорчиком. Освещался электрическими лампочками, не слишком мощными, — меня доносилось гуденье генератора. Когда обед был готов, меня позвали к грубо сколоченному столу. Санчес прочел короткую молитву, и мы поели. За едой священники продолжали свою беседу. Потом мы втроемсели у огня.
— Отец Карл разговаривал с Биллом, — сообщил Санчес.
— Когда? — воскликнул я, волнуясь.
— Мы повстречались несколько дней назад, — ответил Карл. — Я с ним познакомился в прошлом году А сейчас он специально заехал ко мне, чтобы рассказать новости. Он говорит, что, кажется, выяснил, кто вдохновляет действия властей против Рукописи.
— Кто же?
— Кардинал Себастьян, — вставил Санчес.
— Каким образом?
— У меня такое впечатление, — ответил Санчес, — что он использует свое влияние в правительстве, чтобы натравить на нас военных. Он всегда предпочитал действовать тихой сапой в правительственных коридорах, ничего не обсуждая церковных советах, чтобы не спровоцировать раскола. Сейчас он перешел к энергичным действиям. Увы, они могут увенчаться успехом.
— То есть?
— За исключением нескольких пастырей из Северного совета, да еще трех-четырех человек вроде Хулии и Билла, ни у кого не осталось копий Рукописи.
— А ученые из Висьенте? — напомнил я.
Наступило молчание. Наконец Карл ответил мне.
— Билл рассказал, что Висьенте прикрыли. Ученые арестованы, материалы опытов изъяты.
— Неужели научное сообщество это потерпит?
— А что они могут поделать? — спросил Санчес. — В конце концов, большая часть ученых не признавала этих опытов. По официальной версии, исследователи из Висьенте нарушили закон.
— Не может быть, чтобы правительству это сошло с рук.
— Похоже, что уже сошло, — заметил отец Карл. — Я тут звонил в несколько мест, и все рассказывают одно и то же. Надо думать, власти собираются под сурдинку прикрутить гайки.
— И что же теперь будет?
Карл только пожал плечами, а Санчес сказал:
— Что будет, я не знаю, но не исключаю, что исход зависит от того, найдет ли Билл то, что ищет,
— А при чем тут это?
— Билл ведь ищет недостающую часть Рукописи, Девятое откровение, Интерес к такой находке может быть настолько велик, что в дело вмешается мировая общественность.
— А Билл говорил, куда направляется? — спросил я у отца Карла.
— Он и сам этого не знал. Сказал только, что интуиция подсказывает ему двигаться на север, поближе к Гватемале.
— Интуиция?
— Да. Когда вы разберетесь в себе и познакомитесь с Седьмым откровением, вам это станет понятно.
Меня поражало безмятежное спокойствие моих собеседников.
— Как вы можете так спокойно рассуждать об этом? — не выдержал я. — А если сейчас вломятся солдаты и арестуют нас всех?
Они смотрели на меня все с тем же спокойствием и терпением. Ответил мне отец Санчес.
— Спокойствие не означает беззаботности. Человек спокоен и невозмутим настолько, насколько он подключен к энергии. Мы сохраняем нашу связь с источником энергии, потому что это наилучший способ поведения, независимо от обстоятельств. Вам ведь это понятно?
— Да, конечно. Дело, наверное, в том, что мне самому это плохо удается.
Священники улыбнулись.
— Сохранять связь с источником, — сказал отец Карл, — будет намного легче, когда вы разберетесь в себе.
Тут отец Санчес встал и отправился на кухню — мыть посуду, как он объявил.
Я посмотрел на отца Карла.
— Ну так как же надо разбираться в себе? С чего начать?
— Отец Санчес говорит, что вы уже поняли, какие сценарии были у ваших родителей. Верно?
— Верно. Оба они были “следователями”, и оттого я стал замкнутым”.
— Ну вот, А теперь, оставив в стороне борьбу за энергию, ищите истинную причину своего появления на свет именно в вашей семье.
Я ответил ему недоумевающим взглядом.
— Для того, чтобы осознать свою истинную, духовную личность, надо понять сюжет своей жизни, выявить ее смысл и значение. И начать надо с вопроса: почему я родился именно в этой семье, у этих родителей? Зачем я появился на свет?
— Не знаю!
— Ладно. Ваш отец был “следователем”. Кем еще? Как бы его охарактеризовали?
— Вы имеете в виду его взгляды?
—Да.
Я задумался.
— Ну, он считает, что надо радоваться жизни. Что жить надо честно, но в свое удовольствие. В общем, что надо жить полной жизнью.
— И ему это удалось?
— Более или менее. Правда, всегда выходило так, что удача изменяла ему в последний момент, когда он думал, что трудности кончились и остается жить да радоваться.
Отец Карл задумчиво прищурился,
— Значит, он считает, что жизнь дана для радости и удовольствий, но на деле у него так прожить не получилось?
—Ну да.
— А почему так, вы задумывались когда-нибудь?
— Не знаю. Я обычно считал, что ему не повезло.
— Может быть, он просто не знал, как этого добиться?
— Может быть.
— А что вы можете сказать о вашей матушке?
— Ее уже нет в живых.
— Как вы могли бы описать ее жизнь?
— Ее жизнь была посвящена церкви. Она была ревностной христианкой.
— В чем это выражалось?
— Она считала, что надо служить ближним и соблюдать заповеди.
— И она их соблюдала?
— И очень строго. Во всяком случае, так, как ее учили в церкви.
— А вашего отца она убедила, что надо так жить?
Я даже засмеялся.
— Вот уж нет! Мама хотела, чтобы он ходил в церковь каждое воскресенье и принимал участие в благотворительных делах. Но он был слишком большим вольнодумцем для этого.
— Ну и как это все отразилось на вас?
Я удивился.
— Никогда об этом не задумывался.
— Но ведь, наверное, каждый из них хотел сделать вас своим союзником? Может быть, потому они и “допрашивали” вас? Ни один из них не хотел, чтобы вы усвоили ценности другого, верно? Каждый хотел, чтобы вы были на его стороне, разве не так?
— Должно быть, вы правы.
— И как вы реагировали?
— Я не хотел становиться ни на чью сторону.
— Каждый из них тащил вас в свою сторону, и в итоге вы стали “замкнутым”.
— Похоже на то.
— Что случилось с вашей матушкой?
— Она страдала паркинсонизмом, долго болела.
— Но веру свою она сохранила?
— О, да! До самого конца.
— Ну так каким же смыслом она наделила вас?
— Что-что?
— Вам нужно понять, какой смысл заключен в ее жизни — именно для вас. Вы должны понять, почему родились именно у нее, чему вы должны были у нес научиться. Любой из нас, независимо от того, сознает ли он это, своей жизнью демонстрирует собственное понимание того, как должен жить человек. Вы должны понять, чему учит вас жизнь вашей матери. Ей в то же время уяснить, что можно было бы исправить в ее жизни. Это непременная часть вашей жизненной задачи.
— Почему только часть?
— Потому что у вас был еще и отец. Понять, что можно было бы поправить в жизни отца, — это вторая часть.
Я все еще ничего не понимал.
Он положил руку мне на плечо.
— Мы ведь не только физически происходим от своих родителей. Мы и в духовном смысле — их создания. Вы родились у этого мужчины и этой женщины. Их жизнь оставила неизгладимый отпечаток на вашей личности. Чтобы добраться до своей истинной сути, надо начать с уяснения того, что эта суть — ваше истинное “я” — зародилась между правдой отца и правдой матери. И родились вы у них именно для того, чтобы подняться выше и увидеть каждую из этих правд в более широкой перспективе. Ваша жизненная цель — найти правду, которая объединила бы их верования, подняв их на более высокий уровень.
Я кивнул.
— Ну так как бы вы сформулировали то, чему учили вас родители?
— Это нелегко сделать.
— А вы попробуйте.
— Отец считал, что надо жить “на полную катушку”, быть самим собой и радоваться этому. Во всяком случае, он стремился к такой жизни. Мама считала, что надо жертвовать собой, жить для ближних. Отречься от себя. Она так понимала Писание.
— Ну а сами вы что чувствуете?
— Я не знаю.
— Какую точку зрения вы предпочитаете, отцовскую или материнскую?
— Ни ту, ни другую. Я считаю, что все не так просто.
Карл засмеялся.
— Снова уклоняетесь от ответа!
— Да нет, я просто не знаю.
— Но если бы вам пришлось выбирать одно их двух?
Я колебался, подыскивая самый честный ответ. Наконец меня осенило:
— Они оба правы, — сказал я, — И в то же время не правы.
Глаза священника просияли.
— Каким образом?
— Сам не знаю. Но правильная жизнь должна сочетать обе точки зрения.
— Вот. Ваша задача и состоит в том, чтобы понять, как их можно объединить. От вашей матушки вы унаследовали убеждение, что смысл жизни в духовности. От отца вы узнали, что жизнь — это самовыражение, веселье, приключение.
— Изначит, моя жизнь должна как-то объединить эти два подхода?
— Да. Для вас главное в жизни — духовность. Ваша жизненная задача — в обретении духовности, в которой вы могли бы углубить и выразить свою личность. Вашим родителям не удалось решить эту задачу, они оставили ее вам. В этом и должна состоять цель вашего жизненного странствия, вашей личной эволюции.
Я погрузился в глубокие размышления. Отец Карл еще что-то говорил, но я уже не мог сосредоточиться на его словах. Огонь в камине догорал. Я понял, что очень устал.