ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ. 1-го был день рождения сына князя Меншикова, которому пошел девятый год




ДНЕВНИК

1721-1725

Часть вторая

Год

Март

1-го был день рождения сына князя Меншикова, которому пошел девятый год. Поэтому его королевское высочество поехал к князю, чтобы поздравить его самого и его единственного сына, и поехал тем с большим удовольствием, что туда должны были приехать и императорские принцессы, с которыми он не имел чести говорить с самого отъезда императора и которых с тех пор видал только иногда из окна, когда они по воскресеньям проезжали мимо нас к вдовствующей царице. В таких случаях его высочество [353] никогда не забывал становиться к окну, чтоб раскланяться с ними. Это доставляло ему немало удовольствия, и он по воскресеньям, после обеда, не выезжал со двора, пока принцессы не проедут туда и обратно. Желание его всегда увенчивалось успехом, потому что прекрасные принцессы так хорошо знали окно герцога, что никогда не забывали глядеть туда и приветливо кланяться его высочеству, иногда даже высовывались для того из кареты. Приехав к князю Меншикову, мы нашли там только некоторых кавалеров; дам же, кроме княгини Меншиковой, ее сестры и немногих из их приближенных, никого еще не было. Так как, кроме того, и прекрасные принцессы долго не приезжали, то его высочество был заметно в нетерпении, боясь, что они уж вовсе не будут. Но это нетерпение его скоро превратилось в радость, когда я принес приятное известие, что принцессы едут. Его высочество не замедлил спуститься с крыльца и встретить их у кареты, что удалось как нельзя лучше. Когда они вышли из экипажа, он поцеловал обеим руки и повел старшую, а князь Меншиков младшую, в комнату княгини Меншиковой, где был накрыт большой стол, уставленный сластями, за который высокие гости, постояв немного, сели в следующем порядке: около средины стола — обе принцессы, старшая с правой, младшая с левой стороны; возле старшей — его высочество, наш герцог, а возле младшей — князь Меншиков; подле его высочества — княгиня Меншикова и наконец за нею — придворные дамы и другие знатные лица, сколько их могло поместиться за столом, накрытым приборов на 16 или 18. Все прочие сели в той же комнате, но особо. Дам было около двадцати, а именно пять или шесть придворных, княгиня Валашская с дочерью, княгиня Черкасская с своею сестрою, княжною Трубецкою, Нарышкины, молодая Измайлова, дочери Шафирова и некоторые другие. За столом прислуживали сестра княгини Меншиковой, молодой князь и обе княжны, дочери князя, причем молодой князь, которого было рожденье, разносил гостям стаканы с венгерским вином, и принцессы пили его за здоровье его высочества, князя и княгини Меншиковых, а они опять за здоровье принцесс. Прочие дамы вовсе не пили и оставляли свои стаканы нетронутыми. Разговаривали во все время очень не громко; только его высочество (и то не часто) обращался к старшей принцессе и к сестре княгини Меншиковой, стоявшей позади между принцессами Скоро в комнату вошел генерал Ягужинский и спросил принцесс, отчего все сидят так тихо и не лучше ли будет начать танцевать? После чего они, устав уже сидеть, тотчас же, к немалому удовольствию герцога, встали и пошли в сопровождении его высочества, князя Меншикова и всех дам и кавалеров в большую танцевальную залу, где сели у камина, потому что в этой комнате было не совсем-то тепло. Его высочество открыл танцы [354] менуэтом с старшею принцессою, которая потом выбрала князя Меншикова; но так как он не танцует ничего, кроме польского, то его высочество присоединился к ним с младшею принцессою. После того герцог танцевал сперва с старшею дочерью князя (невестою молодого Сапеги), а потом, при первом удобном случае, с младшею, потому что ни княгиня, ни сестра ее не танцуют. Его высочество и генерал Ягужинский были в этот вечер главными танцорами; каждый раз один из них непременно танцевал, и как принцессы, так и прочие дамы беспрестанно выбирали их. Вообще обе принцессы были необыкновенно милостивы и ласковы с нашим герцогом. Спустя несколько времени дочь генеральши Балк, г-жа Лопухина, шепнула что-то на ухо старшей принцессе (которая, вероятно, забыла выбрать тайного советника Бассевича) и, окончив танец, на который была приглашена, начала искать тайного советника, сидевшего далеко позади дам и с кем-то говорившего. Она нашла его наконец и не хотела оставить в покое до тех пор, пока он не пошел с нею танцевать. Вероятно, ей было на то приказание от старшей принцессы, потому что иначе она не стала бы так настаивать и так долго искать его в присутствии принцесс и герцога, тем более что, по заведенному здесь порядку, должна бы была (так как сама танцевала еще в первый раз) выбрать его королевское высочество. Тайный советник Бассевич понял это и, окончив свой танец, выбрал старшую принцессу, а его высочество младшую, которая после того выбрала опять тайного советника. Когда, под конец, начали танцевать английские контрдансы и кавалеров было хоть и довольно, но дам еще разобрали не много, генерал Ягужинский кивнул мне, чтоб я также взял себе даму. Но я поблагодарил наклонением головы, видя, что оставались танцоры познатнее меня и считая не совсем приличным как бы выставлять себя перед другими и танцевать с герцогом и принцессами (они же в этот раз должны были танцевать все трое, именно старшая принцесса с генералом Ягужинским, а младшая с его высочеством). Ягужинский, поняв, почему я не хотел танцевать, стал просить герцога, который стоял возле него, прямо против меня, приказать мне также присоединиться к ним, и когда его высочество подал мне знак, я не замедлил взять даму и стать вместе с другими. В продолжение этого танца я несколько раз имел счастье брать принцесс за руки, которые они мне и всем другим подавали с величайшею грациею и необыкновенно милостиво. Вскоре после того меня пригласила старшая дочь князя Меншикова на менуэт, и так как все здешние молодые кавалеры имели свободу выбирать принцесс, то и я мог бы это сделать, если б захотел, и наверно не получил бы отказа; но мне казалось, что это будет некоторым образом против приличий, тем более что обе они сидели возле его высочества, моего [355] герцога; поэтому я не решился на такую смелость, и выбрал, с своей стороны, младшую дочь князя, которой десятый год. Она потом подошла к своему брату и начала его упрашивать танцевать с нею; но он решительно отказался, несмотря даже и на увещания отца и матери. Танцмейстер князя, немец и человек очень приятный, уверял меня, что истощил все старания, чтобы приохотить молодого князя к танцам, но до сих пор не имел никакого успеха; что сам князь, видя, что с сыном добром ничего не сделаешь, не раз жестоко наказывал его в надежде исправить; но и это ни к чему не повело: он по-прежнему ни за что не соглашается танцевать и все продолжает говорить, что успеет еще заняться танцами, что ему сперва нужно поучиться вещам более полезным. Около 8 часов принцессы стали собираться ехать, и танцы кончились. Его высочество проводил их обеих до саней и возвратился с княгинею Меншиковой наверх в ее комнату; но скоро также простился и уехал домой. Он думал было, если принцессы рано уедут от князя, в тот же вечер отправиться еще на ассамблею к князю Долгорукову (тайному советнику и кавалеру ордена св. Андрея); однако ж из этого ничего не вышло, потому что ехать было далеко, да и кроме того его высочество нашел, что уж слишком поздно. Тайный же советник Бассевич поехал со мною на свадьбу девицы Гопман, которую в этот день венчали с купцом Любшем. Он был приглашен туда в качестве посаженого отца невесты, а генеральша Балк — посаженой ее матери. По приезде в дом молодых мы застали еще за столом маршала и шаферов; но жених и невеста уже отобедали, потому что тайный советник Бассевич просил их посадить за него кого-нибудь другого и не ждать его к обеду, так как ему непременно нужно было быть у князя Меншикова. Принося наши поздравления жениху и невесте, мы, по неведению, нарушили здешний обычай, по которому их следовало при том поцеловать; поэтому к нам тотчас подошли маршал с своим жезлом и один из шаферов с огромным бокалом, какого я отроду не видывал. Наполнив его доверху, шафер с глубоким поклоном поднес его тайному советнику и сказал, что это привет, от которого его превосходительство, вероятно, не захочет отказаться и выпьет, по здешнему обыкновению, за здоровье жениха и невесты. Порцию эту верно бы уменьшили, если б его превосходительство не пил уже у князя Меншикова; но он недолго отговаривался и преспокойно выпил все. Я употреблял все возможные уловки, чтоб избавиться от такого стакана или по крайней мере получить несколько менее, чем тайный советник, уверяя, что не могу много выносить вина и что если выпью его такое количество, не буду стоять на ногах; все это однако было напрасно, и я, волей-неволей, должен был последовать примеру моего дяди, хотя мы далеко не равные питухи. Впрочем, и все приехавшие после [356] нас, как наши придворные, так и купцы, без исключения, должны были выпить по такому же стакану, несмотря ни на какие сопротивления. Настоящею причиною, почему только немногие наши кавалеры приехали на эту свадьбу, было то, что некоторые из них не охотники до танцев, а потом и то, что приглашали их не с церемониею: жених и невеста просили их через тайного советника и других, извиняясь, что не могут послать формальных приглашений, потому что иначе принуждены были бы звать многих императорских придворных и других лиц, которым всем у них недостало бы места. Теперь опишу вкратце свадьбу. Свадебные церемонии у здешних купцов большею частью те же самые, что и у знатных русских; говорят даже, что последние заимствовали их у первых и что теперь купцы нарочно кое-что изменили, чтобы была какая-нибудь разница. Церемоний перед обедом и во время его я не видал; но мне сказали, что они ничем не отличаются от русских. Первое различие, замеченное мною тотчас при входе, состояло в том, что после обеда жениха и невесты обедали маршал и шаферы, чего у русских нет. Во-вторых, у русских все шаферы носят банты на левой руке и только маршал и дружка на правой; у купцов же, напротив, шаферы невесты имеют его на левой руке, а шаферы жениха, равно как маршал и дружка, на правой. Потом, шаферов не так много, как у русских (у которых их всегда 12: 6 для невесты и 6 для жениха), а именно всего только шесть: 2 для жениха, 2 для невесты и 2 для подруг невесты, и то последние обыкновенно бывают мальчики от 8 до 10 лет. Впрочем, число шаферов, может быть, зависит и от того, хотят ли сделать большую свадьбу или нет. В-третьих, я заметил, что маршал на купеческих свадьбах имеет гораздо более свободы, чем на знатных русских. Он может распоряжаться как хочет; так, например, здесь, когда кончился церемониальный танец, маршал объявил, что теперь всякий может танцевать, но не иначе, как по одному менуэту на три польских, и если кто нарушит это, тот выпьет штрафной стакан. Назначил же он так (как сам мне говорил) частью для того, чтобы дамы, которых было много, чаще могли танцевать (в польском всегда участвуют три пары, а в менуэте танцует только одна), частью, чтобы во время танцев можно было выпить и по стакану вина. Кроме того, маршал один имеет право назначать время, когда провожать невесту в спальню и когда ее опять поднимать. Наконец, только он может прекратить танцы и всякое веселье. В комнате, где собралось все общество, я увидел, как и на русских свадьбах, два балдахина, один для жениха, другой для невесты. Оба были прекрасно сделаны из китайских материй, тканых с золотом и серебром. Под балдахином невесты, по обыкновению (когда она девица), висело три красивых венка, именно один, большой, над нею и два над ее подругами или [357] ближними девицами. Из-под балдахина жениха спускался также венок, потому что он вступал в первый брак. Над буфетом было устроено что-то вроде иллюминации, изображавшей вензелевые имена жениха и невесты, а люстра в середине залы была украшена разною зеленью. В спальне стояла красная французская кровать под балдахином, но без полога, покрытая превосходным вязаным одеялом, сделанным с необыкновенным старанием руками самой невесты. На подушках лежали, направо — прекрасная шитая мужская ермолка, а налево — в том же роде женский чепец. Возле кровати стоял серебряный ночной столик, такой, что хоть бы и не для купца, а в ногах еще другой узкий стол, уставленный сластями, за который потом сели все женатые, провожавшие в спальню жениха и невесту (неженатые не могут входить туда точно так, как и у русских). Посаженою матерью невесты была генеральша Балк (но так как она не могла сама приехать, то место ее заступала другая какая-то дама); посаженою матерью жениха — голландская резидентша; сестрою невесты — мадам N. и сестрою жениха — мадам N. Подругами невесты были девицы Гизен и Мейер, из которых первая — невеста архиатера Блументроста, а вторая также уже почти невеста молодого купца фон Неверна, который на этой свадьбе исправлял должность дружки. Посаженых отцов и братьев жениха и невесты я не знал. Маршалом был молодой купец Мейер, а дружкою, как уже сказано, фон Иеверн. Шаферами невесты были аптекарь Брейтигам и еще один молодой человек, которого я не знал; шаферами жениха — молодой гамбургский купец Прен и еще другой, также мне незнакомый; шаферами подруг невесты — два опять незнакомых мне мальчика. Церемонии, какие я застал, были следующие. Когда шаферы отобедали, начались обыкновенные церемониальные танцы, точно так, как я говорил уже при описании свадьбы Пушкина и других в Петербурге. После того всем и каждому, на упомянутых выше условиях, дана была свобода танцевать, и танцы продолжались почти до 2 часов, когда маршал поставил невесту, матерей, сестер и прочих замужних женщин и вдов, также жениха, отцов, братьев и всех женатых мужчин — для прощального танца и сопровождения молодых в спальню. Этот танец происходил точь-в-точь как в Петербурге на свадьбе Пушкина; шаферы точно так же танцевали впереди с зажженными восковыми свечами; но только шаферы невесты вошли вместе с другими в спальню; шаферы же жениха, равно и дружка, остались в зале и, пока другие находились у невесты, должны были занимать подруг ее и прочих гостей. Мы, молодые люди, в это время продолжали весело прыгать. Невеста при прощальном танце казалась что-то невеселою, вероятно потому, что муж достался ей некрасивый и непривлекательный. Так как при ней запрещено было танцевать [358] англезы и контрдансы, то мы теперь шумно принялись за них и превесело прыгали все время, пока старики были в спальне и молодецки пили. Спустя с час все вышли оттуда, и маршал принес обеим подругам невесты, в подарок от нее, по большому блюду конфект, которые должны были нести и передать им шаферы невесты. Танцы после того опять возобновились, и мне сказали, что они будут продолжаться до 5 часов утра, когда маршал с шаферами и другими мужчинами, по обыкновению, пойдет будить жениха, который обязан встать, отворить дверь и пить с ними сколько им угодно. При этом случае обыкновенно страшно пьют и разбивают все до одного стакана (так как при каждом тосте должны быть подаваемы новые). Что касается до меня, то я уже достаточно был навеселе и не желал принять участия в пирушке, которая так долго мешает молодым в первую ночь их брака; а потому около 4 часов утра отправился домой.

2-го, утром, пришли к его высочеству в караул молодой князь Трубецкой, сержант, и молодой Апраксин, капрал гренадеров. Для них герцог обедал вне своей комнаты; но за столом пили немного. Вечером г. фон Альфельд и я должны были сопровождать его высочество вниз, к графу Бонде, куда случайно пришел и молодой Трубецкой. В этот раз его высочеству пришла охота играть (что случается весьма редко); но так как молодой Трубецкой не хотел играть и не понимал наших игр, то мы сели вчетвером, т. е. герцог, г. фон Альфельд, Бонде и я.

3-го, в 10 часов утра, у графа Кинского произошел пожар. Его высочество, узнав об этом, в ту же минуту сел в сани с князем Трубецким и когда приехал туда, нашел одну сторону дома уже совершенно в огне. Он бросился к горевшему строению, начал везде сам лазить и помогать, чем так воодушевил гвардейских солдат и других, тушивших огонь и знавших герцога, что они работали из всех сил и до того полюбили его с этой минуты, что исполняли все его приказания и готовы были с радостью, по одному его слову, броситься в пламя. Сержант гвардии, молодой князь Трубецкой, по возвращении своем рассказывал, что простой народ с восторгом смотрел на его высочество, который на пожаре действовал так же отважно и старательно и так же везде лазил, как его величество император. И в самом деле, от дыму и смраду герцог был черен как трубочист. Пожар продолжался почти до двух часов, но не причинил большого вреда, потому что сгорел только один флигель, где помещалась кухня и где собственно загорелось, притом же и ничего не пропало, что редко бывает в подобных случаях. Его высочество взял с собою графа Кинского, почти полумертвого от испуга (пожар начался очень близко от его комнат), и его советника, чтобы не оставить их голодать дома. Тайный советник Бассевич [359] кстати позаботился о постном кушанье для графа, который так набожен, что скорее согласился бы целый день ничего не есть, чем употреблять мясо во время поста. К столу собралось довольно многочисленное общество, потому что, кроме упомянутых гостей и обоих молодых господ караульных, к его высочеству приехали еще два молодых Кантакузина (двоюродные братья умершего недавно генерала Кантакузина). Под конец, но когда все еще сидели за обедом, приехали также Нарышкин и молодой барон Шафиров, которого отец (так как его высочество не был последний раз у Долгорукова) прислал сказать, что на другой день ассамблея будет у них. С появлением этих господ начали еще сильнее пить, что продолжалось беспрерывно до 7 часов вечера, можно себе поэтому вообразить, в каком виде гости разъехались. Однако ж его высочество все-таки остаток вечера провел один у графа Бонде.

4-го был обыкновенный постный день герцога, и он кушал в 4 часа в своей комнате. В 5 часов его высочество отправился на ассамблею к Шафирову, но заехал сперва на минуту к графу Кинскому, ближайшему соседу Шафирова. Когда мы приехали к последнему, там уже танцевали, и между танцующими нам тотчас бросились в глаза два господина, до того пьяные, что едва держались на ногах, а именно молодой граф Сапега и молодой князь Долгоруков, гвардии капрал, который недавно обедал у его высочества. Число гостей все увеличивалось, от чего комната сделалась так тесна, что в ней едва можно было поворотиться. Поэтому г-жа Шафирова решилась наконец перевести нас в свою прекрасную большую залу, на что прежде долго не соглашалась из боязни, что там будет слишком холодно для дам. Так как зала эта очень велика и в ней могут танцевать более 12 пар англез и польский, то мы тотчас весело принялись за дело. Генерал Ягужинский, так сказать, царь всех балов, был необыкновенно весел и одушевлял все общество. Между прочим он устроил один танец, состоявший из 11 или 12 пар, которым сам управлял и который продолжался по крайней мере час, так что я не помню, случалось ли мне когда-нибудь видеть подобный. Начал он с очень медленного, но притом исполненного прыжков англеза; потом перешел в польский, продолжавшийся чрезвычайно долго и с такими прыжками, что надобно было удивляться, как дамы, уже порядочно-таки потанцевавшие, могли выдержать его. Тотчас по окончании польского составился новый танец (который не знаю как назвать), похожий несколько на штирийский; в нем опять страшно прыгали и делали разные весьма забавные фигуры. Однако ж генерал этим еще не удовольствовался: не находя более новых фигур, он поставил всех в общий круг и предоставил своей даме, г-же Лопухиной, начать род арлекинского танца, который все по порядку должны были повторять за ней, [360] с тем чтобы кавалер следующей пары выдумывал что-нибудь новое, ближайший к нему также, и так далее до последней пары. В числе многих выдумок были следующие: г-жа Лопухина, потанцевав несколько в кругу, обратилась к Ягужинскому, поцеловала его и потом стащила ему на нос парик, что должны были повторить все кавалеры и дамы. Генерал стоял при этом так прямо и неподвижно, как стена, даже и тогда, когда его целовали дамы. Одни, сделав перед избранной дамой глубокий реверанс, целовали ее; другие, протанцевав несколько раз в кругу, начинали пить за здоровье общества; третьи делали щелчки на воздух; четвертые вынимали среди круга табакерку и нюхали табак (маленькая дочь княгини Черкасской делала это так мило, что все восхищались); иные целовали его высочество, что начал молодой Долгоруков. Но лучше всех сделал генерал Ягужинский, который был последним: заметив, что некоторые не участвовавшие в танце смеялись, когда в кругу целовали дам или когда дамы должны были целовать кавалеров, он вышел из круга и перецеловал всех зрительниц, которые, так неожиданно пойманные, уж не смели отказываться целовать его и других. Этим танцем бал окончился. Герцог, простясь с хозяином, хозяйкой и всем обществом, уехал домой; но дома не сейчас отправился к себе наверх, а зашел сперва к графу Бонде, где мы пробыли до 2 часов, потому что его высочество не может рано ложиться спать. В этот день была свадьба пленного шведского подполковника Бойе, капрала трабантов, который женился на дочери здешнего генерал-майора фон Вердена. Он незадолго перед тем перешел в русскую службу и принят в императорскую армию с чином кавалерийского подполковника.

5-го у его высочества обедали князь Валашский, генерал-лейтенант Вейсбах и голландский резидент. Некоторые из здешних министров были также приглашены им, но извинились, что почему-то не могут приехать. За обедом герцог был очень весел. Гости, после стола, курили у него табак и просидели до 5 часов. Это было в первый раз здесь, в Москве, что у нас курили, да я даже не припомню, случалось ли оно вообще с тех пор, как мы в России. Сам его высочество не курит, но очень хорошо может выносить табачный дым. В этот день объявляли по городу с барабанным боем, чтобы обыватели, под строгим наказанием, содержали в чистоте улицы и рыли канавы для стока воды, потому что началась оттепель. Здесь все объявляется полициею посредством барабанного боя.

6-го его высочество обедал в своей комнате, а вечером поехал на ассамблею к Строганову, который, против правил, встретил нас внизу у крыльца своего дома, почему герцог и сказал ему в шутку, что донесет на него. Войдя в комнату, где должны были танцевать, мы нашли там очень мало дам и ни одного кавалера, несмотря на [361] то что было уже довольно поздно; да и потом их собралось едва ли столько, сколько нужно, чтобы порядочно потанцевать. Дам было только шесть, именно княгиня Валашская с ее старшею сестрою, г-жа Лопухина, дочь князя-кесаря (невеста молодого графа Головкина), г-жа Румянцева и одна молодая Головина (весьма плохая танцовщица), родная дочь одного из господ кардиналов, ездивших верхом на волах во время последнего маскарада. Генерал Ягужинский, которому поручен от императора надзор за ассамблеями, сердился, что общество так мало, и начал, вместо танцев, какую-то игру, сказав молодому Строганову, чтоб тот на другой день доставил ему список всех, кто у него был и кто не был. Здесь все было чрезвычайно мило и хорошо, потому что молодой Строганов очень богат и умеет жить. Он имеет даже своих музыкантов. Император незадолго до своего отъезда в Олонец возвел его со всем семейством в баронское достоинство и при том случае прибавил ему по полукопейке на каждый пуд соли, которую Строгановы взяли по всей России на откуп, но при том потерпели большой убыток. Он живет здесь в большом каменном дворце, стоящем на горе, и оттуда такой чудный вид, какого не имеет ни один дом в Москве. Его высочество обещал хозяину как-нибудь приехать к нему обедать и полюбоваться хорошенько этим прекрасным видом. В комнате, где танцевали, был устроен буфет, наполненный прекрасным хрусталем и дорогою серебряною посудою, и стоял большой стол, уставленный, по здешнему обычаю, холодными кушаньями. Но в другой комнате находился еще стол, убранный истинно по-царски и с таким вкусом, какого я здесь и не воображал; все жило и улыбалось на нем своею красотою, необыкновенным порядком и великолепием. Посредине его стоял огромный серебряный и превосходной работы поднос (plat de manage) с разного рода сластями. Холодные кушанья, приготовленные, как говорили, живущим в доме немецким поваром, были очень аппетитны, в особенности жаркие, не имевшие той деревянности, которою они отличаются здесь везде, где их только подают. Одним словом, я не мог наглядеться на все это. Весь стол был уставлен фарфоровыми тарелками, лучше которых мне никогда и нигде не случалось видеть. Я совсем было забыл сказать, что видел здесь жену молодого Татищева, маленькую, очень приятную женщину, родственницу Строганова, у которого она и живет с мужем. Под конец она также танцевала и была, следовательно, седьмою дамою Во время танцев у окон по обеим сторонам залы стояло множество девушек, в числе которых были прехорошенькие. На расспросы мои, откуда они, мне отвечали, что барон Строганов имеет их в доме около ста и что они занимаются у него вышиванием, отделкою таких звезд, какие носят на груди андреевские кавалеры, и другими [362] подобными работами, которые потом продаются и приносят ему, говорят, большой доход. Получают у него эти девушки мало, но он держит хороших мастериц для их обучения. Около 10 часов гости стали разъезжаться. Его высочество по приезде домой зашел опять в комнату графа Бонде, где с ним, с Альфельдом, Негелейном и со мною пил чай и провел несколько часов в разговорах.

7-го, поутру, был у его высочества один князь Гагарин, родственник повешенного недавно в Петербурге сибирского губернатора. Его высочество познакомился с ним еще в Вене. Он лет тридцати с небольшим, уже женат и человек очень приветливый и приятный. Если не ошибаюсь, он служит, но со времени несчастья, постигшего его род, не является в общество и даже почти никуда на выходит. Здесь еще много членов этой фамилии, но все они живут в таком уединении, что не знаешь, существует ли кто-нибудь из них на свете. Несмотря на то что герцог очень просил этого старого знакомого остаться у него обедать, он всячески извинялся, говоря, что у него у самого будут гости и что воспользуется этою честью в другой раз; но я уверен, что он более не покажется. Когда он уехал, его высочество, отслушав молитву, ушел в свою комнату и кушал там один, потому что в этот раз посторонних никого не случилось. После обеда у нас был артиллерийский полковник Витвер, приехавший день перед тем курьером из Олонца. Он приезжал уже ко двору утром, но очень рано, когда его высочество еще не выходил. Герцог вообще очень поздно ложится спать, поэтому естественно, что по утрам он долго не встает; впрочем, если бывает нужно, может встать и довольно рано. Этот полковник Витвер привез его высочеству поклон от их величеств императора и императрицы. На вопросы герцога о здоровье государя и государыни, о том, хорошо ли идет их лечение и когда они обрадуют нас своим возвращением, он отвечал, что они здоровы, что лечение идет прекрасно, почему их величества скоро оставят Олонец и непременно будут здесь в начале следующей недели. По случаю этого прятного известия с полковником было распито несколько больших бокалов, и так как при том находились только полковник Лорх и майор Эдер, из которых первый не пьет больших стаканов или пьет, когда в них наливается мало, то майор должен был заступить место маршала, от чего таки порядочно опьянел. Полковник привез также известие, что знаменитый виташий, тот самый, который на последнем маскараде ездил на медведях и сам был зашит в медвежью шкуру, в Олонце упал с лестницы, переломил себе три ребра и через девять или десять дней умер. Это несчастье очень, говорят, огорчило императора, который весьма дорожил покойным, будучи хорошо уверен в его преданности. Он был собственно обер-кнутмейстером (старшим палачом), лично распоряжавшимся при [363] допросах и пытках государственных преступников, и в то же время чем-то вроде придворного полушута или, лучше сказать, придворного забавника (Lustigmacher); имел также, как я уже говорил в Петербурге, особую должность при замерзании и вскрытии реки. Уверяют, что он оставил большие деньги; но некоторые говорят, что это неправда. Женат он не был, но держал любовницу, с которой жил много лет и от которой имел одного сына. Вечером его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу, у которого был назначен последний из наших купеческих балов, бывших в продолжение поста. Хотя места у его превосходительства было мало, а гостей много, однако ж мы этот вечер провели очень весело, тем более что он пригласил многих еще ни разу не являвшихся на наших балах; зато, впрочем, недоставало некоторых прежних знакомых. Герцог слышал от многих (в том числе и от меня) похвалы племяннице моей хозяйки и потому не раз говорил тайному советнику Бассевичу, чтоб он пригласил ее на свой бал и таким образом доставил ему случай ее видеть; приказывал и мне уговорить мать отпустить туда дочь (на что та, по причине своего глубокого траура, до того никак не соглашалась). Но все это ничего не помогало, и когда тайный советник послал к ней приглашение, добрая женщина была в большом недоумении и обратилась к моему посредству. Она уверяла, что если отпустит девушку на бал, ей не будет проходу от здешних купцов, которые само злословие, тем более, что она воспитывает ее как родную дочь и после смерти мужа (умершего всего за несколько недель) не успела еще побывать с нею и в церкви. Я обещал извинить ее перед тайным советником Бассевичем, и дело уладилось. Кузины же ее, девицы Ланген, которых его высочество также прежде еще не видал, были на бале. У тайного советника все шло как нельзя лучше. В одной комнате ужинали, в другой сидели купцы и курили табак, а в третьей, где танцевали, находился его высочество с дамами. Пока герцог был за столом со всеми замужними женщинами и с почетнейшими из мужчин, молодежь весело прыгала, а потом, когда они отужинали, кушанье снова подали, положили чистые салфетки, и к столу отправились девицы с прочими мужчинами, еще не ужинавшими, а те в свою очередь принялись танцевать, потому что отдохнули, наелись и напились. Тайный советник Бассевич велел мне помогать ему принимать гостей, почему я всячески старался исполнить его желание, встречал всех дам и провожал их к нему наверх. Сам он во весь ужин прислуживал за столом и провозглашал разные веселые тосты. После ужина мы опять принялись танцевать и начали приятным танцем с целованьем. Его высочество, будучи в этот вечер необыкновенно весел и предположив себе много танцевать и долго оставаться, выдержал почти до 4 часов утра. Во все это [364] время он уж конечно мало отдыхал, потому что хорошенькие девушки и женщины не допускали его засиживаться. Но вскоре после отъезда герцога и все прочие стали разъезжаться, чтобы дать наконец покой царю бала, который немало хлопотал для своих гостей и очень утомился. В продолжение танцев прачка тайного советника и горничная его царицы разносили сласти, чай, кофе, оржад и лимонад. Двух последних напитков еще не подавали ни на одном из наших балов, и хотя они назначались собственно только для дам, однако ж и мы пили их таки порядочно. Я чуть не забыл сказать, кто был царицею бала: тайный советник Бассевич выбрал своею царицею опять голландскую резидентшу и в день бала послал ей с своею прачкою натуральных цветов, несколько аршин дорогих лент, перчатки, прекрасную пару чулок и башмаки, забыл только веер, о чем немало беспокоился; но я рассказал ему, что прачка не только уверяла, что резидентша была очень довольна, но и прибавила еще, что вся госпожа резидентша стоит меньше посланного ей подарка. Он от души смеялся этой выходке и сказал, что тут много правды.

8-го его высочество кушал в своей комнате, а с нами обедали камеррат Фик и некоторые пленные шведские офицеры, в том числе один капитан по фамилии Гунтерфельд (очень хороший приятель графа Бонде). После обеда герцогу представлялся пленный шведский майор Эренштиерн (Oehrenstiern), если не ошибаюсь, близкий родственник и друг нашего полковника Бонде, и при прощанье получил от его высочества на память прекрасную позолоченную шпагу, потому что скоро отправлялся в Швецию. Он уже довольно долго находился в Москве, но по причине болезни, от которой лежал в постели, до сих пор не мог представиться его высочеству. Вечером было большое общество у старого Головина (кардинала, который за несколько дней перед тем был с своею дочерью на ассамблее у Строганова). Но так как погода была очень дурна, то его высочество не взял на себя труда ехать туда и послал к нему извиниться; сам же пошел вниз к графу Бонде, где я, по обыкновению, наливал ему чай с молоком, который он пьет каждый вечер, иногда даже в час или в два ночи. Вообще его высочество, как бы поздно ни возвращался домой, всегда прежде чем отправиться спать пьет чай, как и утром, когда встает; напротив, кофе он совершенно оставил. Напившись чаю, его высочество поговорил с нами до 11 часов и отправился наверх в свою комнату, но не сейчас лег в постель, а еще раз пил чай и ходил один взад и вперед по комнате до 2 часов ночи. Нельзя себе представить, до какой степени герцог любит быть на ногах: иногда он ходит по комнате пять или шесть часов сряду и при этом всегда держит в руке носовой платок, который никогда не употребляет. [365]

9-го у его высочества обедал один старый пленный швед, Шонберг, служивший у покойного короля (Карла XII) гоф-квартирмейстером. Когда этот старик, одетый весьма плохо и очень слабый, перед молитвою в первый раз увидел его высочество и хотел заговорить с ним, слезы потекли у него по щекам (от жалости видеть герцога здесь, а не в Швеции), и он долго не мог сказать ни одного слова. За обедом он все смотрел на его высочество и уверял, что глядя на него вспоминает покойного короля (сходство это и другие уже не раз замечали); говорил также полковнику Лорху, что сердце надрывается у него, когда он только подумает, что земляки его покинули здесь шведскую кровь (разумея под этим нашего герцога). Бедняк при прощанье, подобно сотням других пользовавшихся помощью его высочества, получил на дорогу достаточную сумму денег. Желая в этот день осмотреть здешнюю святыню и сокровища, принадлежащие духовенству, герцог обедал ранее обыкновенного и когда (около часу пополудни) камергер Нарышкин прислал сказать, что время ехать, отправился в сопровождении 10 или 12 больших саней, вместивших и многих посторонних, присоединившихся к нашей свите, не считая уже извозчиков (стоящих здесь по всем улицам), взятых нашею прислугою, которой недостало места в больших санях. Мы поехали в Кремль, к бывшему патриаршему дому, старому каменному строению с толстыми стенами и небольшими окнами, находящемуся возле так называемого собора или главной церкви (Успенского собора. — Зала (ныне так называемая мироварная), о которой говорит далее Берхгольц, находится прямо против церкви 12 Апостолов и принадлежит теперь к числу комнат, занимаемых Синодальною конторою.). Там, внизу у входа, мы нашли камергера Нарышкина, а наверху, в большой зале, были весьма приветливо встречены архиепископом Новгородским и другими лицами из знатного духовенства. Многие из них хорошо говорили по-латыни и приветствовали его высочество на этом языке, почему и он отвечал им по-латыни. Большая продолговатая зала, где нас встретили и куда снизу ведет каменное крыльцо, была та самая комната, в которой прежде патриархи давали публичные аудиенции. В ней находился еще и трон, но его, как говорили, скоро снимут и заменят другим — императорским. Он стоит в одном из углов этой комнаты, сделан в виде кресла из позолоченного дерева и обит зеленым бархатом. К нему ведут три ступени; но он без балдахина, и так как стоит почти в стене, то имеет сверху как бы арку из деревянных резных позолоченных украшений, подобных тем, которые сделаны около него на стене, и изображающих что-то вроде зелени и листьев. В середине залы висела красивая серебряная люстра, в нижнюю оконечность которой были вделаны прекрасные большие часы. В этой зале собираются теперь заседания Синода, заведывающего [366] всеми духовными делами, и первым президентом в нем сам император, а вторым митрополит Рязанский. Отсюда мы прошли по узкой и темной каменной лестнице в другие две комнаты, где на длинных узки



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-11-20 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: