ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ. 1-го, поутру, у нас говорил проповедь на шведском языке один пленный шведский полковой




ДНЕВНИК

1721-1725

Часть вторая

Год

Апрель

1-го, поутру, у нас говорил проповедь на шведском языке один пленный шведский полковой пастор по фамилии Валлер, который потом обедал при дворе и получил от его высочества в подарок 12 червонцев. Проповедь его, говорят, была очень хороша. После обеда у его высочества были с визитом архиепископ Новгородский, архиепископ Псковский и еще один член Синода. Они были отлично приняты им и угощаемы разными винами. При прощанье как герцог, так и вся наша придворная свита целовали им руки, что всегда делают и их величества император и императрица.

2-го, утром, поручик Бассевич ездил приглашать гостей к обеду, который тайный советник (Бассевич) давал в этот день. Хозяин написал нумера как для дам, так и для кавалеров, чтобы составить смешанный ряд (bunte Reihe), и когда каждый из гостей вынул свой нумер, вышли следующие пары, которые так и сели за стол:

№ 1. Старая генеральша княгиня Трубецкая с камергером Нарышкиным.

№ 2. Старшая княжна Трубецкая с бароном Мардефельдом.

№ 3. Молодая красавица Измайлова с старым князем Трубецким.

№ 4. Генеральша Балк с графом Кинским.

№ 5. Младшая княжна Трубецкая с генералом Ягужинским.

№ 6. Его высочество с генеральшею Ягужинскою.

№ 7. Дочь генеральши Балк, Лопухина, с графом Сапегой.

№ 8. Молодой Измайлов без дамы.

№ 9. Альфельд без дамы.

№ 10. Тайный советник Геспен без дамы.

Последние три нумера, именно княгиня Валашская, ее дочь и г-жа Волконская, не приехали. Стол был накрыт на 20 приборов; кушанья подавали 2 раза и каждый раз ставили по 20 с лишком блюд. Музыка состояла из 12 здешних лучших музыкантов. За столом во все время тайный советник Бассевич сам прислуживал. После обеда гости пили чай и кофе, потом часа два танцевали и затем разъехались. Его высочество, сделав небольшую прогулку в карете, отправился к графу Бонде.

3-го герцог, после молитвы, кушал вне своей комнаты, но без посторонних, а вечер провел опять у графа Бонде с Негелейном и Альфельдом.

4-го я в первый раз вышел опять со двора и прежде всего навестил мою хозяйку, которая во время моей маленькой болезни была ко мне чрезвычайно добра. Она вручила мне свой мемориал для передачи тайному советнику Бассевичу, обещавшему лично подать его одному майору гвардии и просить по нем. Дело в том, что у нее есть какая-то претензия на казненного Гагарина, кредиторов которого назначено удовлетворить из оставшихся после него вещей; [386] а потому ей советовали составить от себя особую записку и подать ее в соответствующую Коллегию, где председательствует означенный майор; но как подобные просьбы часто оставляются здесь без внимания, если нет никого, кто бы помог через рекомендацию или хороших знакомых, то она просила тайного советника оказать ей свое содействие. Его превосходительство обещал ей это и сказал, что сам съездит к майору, что и исполнил на другой же день утром, в половине шестого. Майор, с своей стороны, обещал ему сделать все от него зависящее. Поэтому надеются, что дело будет кончено еще до отъезда императора и майора в Астрахань. При дворе у нас обедали в этот день пять братьев, которые необыкновенно похожи друг на друга и все с большими усами. Они ингерманландцы по фамилии Данкварт и недавно только возвратились из Сибири, где жили все время своего плена. Четверо из них ездили с последним посольством в Китай, потому что умеют играть на трубах. Измайлов взял их с собою из Тобольска, одел всех в одинаковое платье и немало щеголял ими. Его высочество обедал в своей комнате, а вечером был у графа Бонде.

5-го я в первый раз явился опять на дежурство. У герцога обедали камеррат Фик, молодой Строганов и голландский пастор. Строганов приезжал приглашать его высочество к себе на обед на послезавтра, а голландский пастор был прислан от имени всех прихожан просить его удостоить своим посещением и их церковь. Вечером его высочество сошел вниз к графу Бонде, но не найдя его в комнате и узнав, что мы у капитана Шульца, потихоньку прошел туда и подслушивал наш разговор; однако ж скоро отправился опять в комнату графа Бонде и провел там вечер с камерратом Негелейном и со мною.

6-го его высочество кушал в своей комнате. После обеда приезжали капитан Измайлов и еще один капитан гвардии приглашать его к будущему воскресенью на свадьбу молодого графа Головкина, который женился на дочери князя-кесаря Ромодановскаго. Два других капитана являлись приглашать на ту же свадьбу обоих тайных советников и всю нашу свиту. Около вечера полковник фейерверкеров Витвер приезжал к герцогу прощаться, потому что получил приказание отправиться отсюда к большому каналу у Шлюссельбурга. Когда он уехал, его высочество сошел вниз к графу Бонде.

7-го, около полудня, его высочество поехал на обед к барону Строганову, у которого также собралось общество, недавно учрежденное генералом Ягужинским, но так, что опять некоторых недоставало. После обеда танцевали до половины восьмого, хотя танцующих дам было налицо только шесть. Нельзя не удивляться, как великолепно живет молодой барон Строганов, отец [387] которого был не более как богатый крестьянин: он не только, по здешнему обычаю, всегда имеет роскошный стол, хорошо одевается и щеголяет экипажами, но и держит еще собственную труппу музыкантов, состоящую из 8 человек, и по крайней мере 18 слуг, носящих одинаковую прекрасную ливрею. Дом его один из лучших в Москве как по красоте, так и по местоположению. Перед ним протекают две реки, именно Москва и Яуза. Первая была еще покрыта льдом, и когда гости сели за стол, через нее еще переходили; но после обеда лед весь прошел и она вдруг совершенно открылась, что всех немало удивило. Приехав домой, его высочество пошел к графу Бонде.

8-го герцог в назначенное время, именно в 9 часов утра, отправился к Красным Воротам, где во время маскарада бывало обыкновенно сборное место, и там до 11 часов ждал маршала свадьбы, которому, по-настоящему, следовало бы явиться туда прежде всех, чтобы принимать гостей. Но на сей раз должность маршала исправляло лицо, которого уж надобно было ждать без ропота, а именно сам император. Все мы дома ничего не ели, в надежде, что на свадьбе будем обедать рано (здесь обыкновенно обедают в 11 часов); между тем время приближалось к 11 часам, а император все не ехал; нас стали даже уверять, что он сперва покушает дома, отдохнет и тогда только приедет, чтоб тем ловчее и свободнее исправлять должность маршала. Поэтому его высочество решился отправиться к графу Кинскому (который живет недалеко оттуда) и позавтракать немного у него. Но только что мы подъехали к его дому, за нами прискакал посланный с известием, что его величество сейчас будет. Мы немедленно поворотили назад, и едва успели выйти из карет, как подъехал император с своим большим маршальским жезлом. Он вошел сперва в дом и потом отвез жениха в церковь с следующею церемониею: впереди ехали верхом два трубача; за ними, также верхом, 12 шаферов и затем сам государь, как маршал, шестернею, в открытом кабриолете, принадлежащем генералу Ягужинскому (бедный император не имеет своего собственного цуга; он всегда ездит на плохой паре и в кабриолете под стать лошадям, в каком даже не всякий из здешних граждан решился бы ехать). За ним следовали жених, в карете шестернею, и все прочие, как кому пришлось. Отвезя жениха в церковь, которая была недалеко от дома князя-кесаря, император отправился за невестою и скоро возвратился с нею в следующем порядке: впереди опять ехали верхом те же трубачи, но с тою разницею, что в этот раз они трубили; за ними 12 шаферов (которыми были все капитаны гвардии) на прекрасных лошадях в богатых чапраках и сбруях; потом — его величество, также верхом на превосходном гнедом коне, с своим большим маршальским жезлом в правой руке. Я, [388] признаюсь, немало удивился, когда увидел его в таком параде, потому что на его лошади были прекрасный чапрак из зеленого бархата, весь шитый золотом, и в том же роде вышитое седло, чего никто не привык у него видеть. После того ехала карета в шесть красивых лошадей, в которой сидела невеста, имея перед собою двух своих подруг или ближних девиц, именно старшую Нарышкину и младшую Головкину, которые обе также скоро выходят замуж. Вслед за тем ехали некоторые дамы, принадлежавшие к свадебной родне; но императрицы, как посаженой матери невесты, не было между ними. Когда невеста подъехала к церкви, император проворно спрыгнул с лошади и отворил дверцу у кареты; после чего посаженые отцы приняли ее и повели к алтарю, где разостлан был ковер. Жених стал на нем по левую, а невеста по правую сторону, и оба подали свои кольца священнику, который начал с того, что благословил брачующихся и каждому из них дал в руку по зажженной восковой свече. Потом он несколько времени пел, то один, то вместе со всем хором императорских певчих, прочел что-то и сделал молодым несколько вопросов, в том числе: желают ли они вступить друг с другом в брак? и добровольно ли согласились на него? При последнем вопросе по всей церкви раздался громкий смех. На расспросы мои о причине его мне сказали, что будто жених оба раза отвечал и за себя, и за невесту. Но такой смех слышался не один раз, и я никак не думал, что у русских так мало благоговения при венчании: как жених, так и присутствовавшие в церкви постоянно болтали и смеялись. Священник был до того стар и плох, что каждую минуту ошибался; притом говорил так неясно, что из слов его ничего нельзя было разобрать, кроме Господи, помилуй, которое при здешнем богослужении повторяется почти беспрестанно. Позади его стоял еще другой священнослужитель, помогавший ему, когда он сбивался. В числе прочих венчальных церемоний я заметил, что жениху и невесте надевали на голову большие серебряные венцы, в которых они стояли довольно долго. Но так как на голове невесты было столько бриллиантов и жемчугу, что венец не надевался как следует, то один из шаферов все время держал его над нею. Когда весь процесс венчания, слишком продолжительный, чтоб описывать его здесь подробно, окончился, посаженые отцы посадили новобрачную опять в карету и в прежнем порядке отвезли домой, куда последовали за нею и все прочие. По приезде в дом император, как маршал, рассадил гостей по местам и оставил в комнате только тех, которые должны были сидеть за столом, за исключением, впрочем, камер-юнкера императрицы Балка, одного из ее пажей, двух своих денщиков, шаферов и меня; все прочие принуждены были выйти вон во избежание тесноты Выслав уже большую часть лишних и заметив, что подле меня стоит один из [389] пажей его высочества, государь сказал мне: Als man een von ш hier blift, so saud ett genog wesen, denn sonst blift da ken Platz (достаточно остаться здесь одному из вас, потому что иначе будет мало места), после чего паж, разумеется, тотчас же удалился. В комнате оставался еще паж графа Кинского (спрашивавший своего господина, выйти ему или нет, и получивший от него в ответ, что может оставаться, если ему никто ничего не скажет), но один из шаферов, который говорил по-немецки, взял его за руку и просил уйти, потому что иначе императору это могло не понравиться. Тогда тот также немедленно вышел вон. За столом все опять сидели так, как обыкновенно принято на здешних свадьбах, т. е. дамы с невестою, а мужчины с женихом, отцы, матери, сестры и братья на первых местах, а остальные по чинам. Его высочество сидел против жениха и имел подле себя с правой стороны — графа Кинского, с левой — барона Мардефельда. Скажу здесь вкратце, кто именно были свадебные родные и как они сидели. За дамским столом на первом месте сидела невеста — как сказано, единственная дочь князя-кесаря Ромодановского; возле нее, с правой стороны — императрица как посаженая мать невесты, а с левой — княгиня Меншикова как посаженая мать жениха, подле императрицы — княгиня Черкасская как сестра невесты, а подле княгини Меншиковой — генеральша Балк как сестра жениха. У средины стола, против невесты, сидел дружка — старший Нарышкин, имея подле себя подруг невесты, именно: с правой стороны Нарышкину, а с левой — Головкину. Остальные места занимали прочие дамы, по чинам. За мужским столом на первом месте сидел жених — молодой граф Головкин, сын великого канцлера, еще нигде не служащий (В другом месте (29 марта) Берхгольц говорит однако ж, что он был в это время унтер-офицером гвардии.); направо возле него князь Меншиков как посаженый отец жениха, а налево — великий адмирал Апраксин как посаженый отец невесты; возле князя Меншикова — тайный советник Толстой, брат вдовствующей царицы, г. Салтыков (который, если не ошибаюсь, имеет чин генерал-майора, но постоянно находится при старой царице и собственно, как говорят, исправляет у нее должность обер-шенка) как брат невесты. Все остальные мужчины сидели также по чинам. За обедом провозглашены были обыкновенные на здешних свадьбах заздравные тосты, и во всем соблюдался большой порядок. Император, в качестве маршала, во все время сам всем распоряжался и вообще так превосходно исправлял свою должность, как будто уже сто раз занимал ее, да и был притом в отличном расположении духа. Когда императрица приказала своему камер-юнкеру отнести ему молодого жареного голубя, он отошел к буфету и начал кушать с большим аппетитом, стоя и прямо из рук. В [390] это время обер-кухмистер вошел с кушаньем, именно с другою, горячею переменою, потому что первая, по всегдашнему здешнему обыкновению, состояла из одних холодных блюд. Увидев, что он нести кушанья дал гренадерам (как это принято на всех других празднествах), его величество проворно подбежал к нему, и, ударив его по спине своим большим маршальским жезлом, сказал: “Кто тебе велел заставлять гренадер нести кушанья?” Потом тотчас же приказал блюда (которые тот было уже поставил) опять вынести и снова принять у дверей шаферам, т. е. капитанам гвардии, которые и должны были подносить их к столу и передавать кухмистеру. При тостах император, как маршал, собственноручно подавал бокалы с вином свадебным чинам, его королевскому высочеству и некоторым из иностранных министров. Прочим подносили их шаферы. Будучи, как сказано, в прекрасном расположении духа, государь шутил с одним из своих денщиков, именно с молодым Бутурлиным, и давал ему свой большой маршальский жезл поднимать за один конец вытянутою рукою; но тот не мог этого сделать. Тогда его величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенною ловкостью несколько раз подняла его над столом прямою рукою, что всех немало удивило. Графу Кинскому также захотелось попробовать свою силу, и император дал ему жезл, но и он не мог его держать так прямо, как императрица. После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точно так, как я уже говорил при описании прежних свадеб. По окончании их его высочество танцевал польский с императрицею, потом польский же с невестою. Затем, когда протанцевали еще несколько польских, жених начал с невестою менуэт, после которого она опять танцевала его с его высочеством, и так далее, потому что танцевали попеременно то польский, то англезы, то менуэты. Все это продолжалось до тех пор, пока совершенно не стемнело и не зажгли фейерверк, устроенный перед домом по приказанию императора. Он состоял из щита, на котором горели две соединенные буквы Р и С, первая из белого, а вторая из голубого огня, с надписью Vivat, также белого огня, и из множества ракет и швермеров. Я старался разузнать, что означали Vivat и соединенные буквы Р и С, и мне отвечали, что они значат да здравствует принцесса (княжна) Катерина (имя новобрачной). Один только тайный советник Толстой положительно уверял, что это Vivat Petrus Caesar (да здравствует Петр император); но он ошибался. Его величество император от начала до конца фейерверка был внизу на площадке и, по обыкновению своему, сам всем распоряжался. Невозможно себе представить, до какой степени он любит фейерверки и как охотно всегда готов всюду помогать своими руками. Сегодня я видел этому любопытный пример, о [391] котором считаю не лишним рассказать здесь. Когда его величество с невестою и со всеми прочими дамами вошел в залу, где должны были танцевать, он нашел, что там жарко, и захотел открыть окно. Но это оказалось невозможным, потому что все окна были заколочены снаружи гвоздями. Тогда он поставил свой маршальский жезл, велел подать себе большой топор и работал сам до тех пор, пока наконец, при помощи двух маленьких своих денщиков, таки добился, что мог вынуть раму. Однако ж, так как окно было очень крепко заделано, то все это продолжалось более получаса. Его величество выходил даже на двор, чтобы снаружи тщательно рассмотреть, как и чем оно заколочено, и потом действовать сообразно тому. Он сильно вспотел от этой работы, но все-таки остался немало доволен, что справился с нею. Между тем все, даже сама императрица, должны были стоять и не танцевать, пока окно окончательно не выставили. Оно потом очень беспокоило многих дам, потому что в него по временам врывался сильный ветер. По окончании фейерверка начался прощальный танец невесты. Император, как маршал, весело прыгал впереди с своим большим жезлом и отвел танцевавших в спальню новобрачной, где еще несколько времени пили за столом, который в этом случае всегда ставится там с сластями и за который садятся все свадебные родные, не вставая обыкновенно до тех пор, пока жениха не споят совершенно (по здешнему обычаю, он непременно должен на первую ночь лечь в постель пьяный). Впрочем, на сей раз молодой дешево отделался, да и пир в спальне продолжался недолго. Когда провожавшие жениха и невесту простились с ними и вышли из спальни, шаферы пригласили все общество собраться снова на другой день в три часа пополудни. После того император простился, и часов в одиннадцать гости разъехались.

9-го его королевское высочество кушал в своей комнате, но с нами обедали некоторые пленные шведские офицеры. После обеда в назначенное время, именно в 3 часа, мы поехали опять в дом князя Ромодановского, где однако ж до половины седьмого должны были ждать императора и императрицу. Вскоре по прибытии государя все пошли к столу и сели опять почти в том же порядке, как вчера, с тою лишь разницею, что свадебные чины поменялись местами, т. е. те, которые сидели в первый день по правую сторону невесты, сели теперь по левую и что жених сел за дамский стол. Но при этом случилось нечто необыкновенное: когда молодая села по левую сторону, оставив, по обыкновению, место направо своему мужу, а он обычным порядком прошел через стол, сорвал венок над ее головою и хотел сесть подле нее с правой стороны, маршал закричал ему: “Ne Holla, dat mut nit sin, Knes Caesar sine Dochter mut hofen an sitten” (нет, постой, дочь князя-кесаря должна сидеть [392] на первом месте). После чего они должны были пересесть, и молодой занял место по левую сторону. За обедом провозглашены были обыкновенные тосты с соблюдением всех обычных церемоний. Император снова все время сам прислуживал за столом и опять оставил в комнате только тех, которые находились в ней в первый день. По окончании обеда императрица со всеми дамами удалилась в другую комнату, чтобы дать время вымести и опростать залу для танцев, а император между тем сел с своими 12-ю шаферами за стол в особой комнате. Когда все было готово, он повел дам опять в залу, и танцы начались. После обыкновенных церемониальных танцев, его высочество, как и в первый раз, пригласил императрицу на польский. В этом танце вместе с ними участвовали два старика, а именно великий канцлер Головкин и Долгоруков, бывший прежде послом в Варшаве, и императрица сказала его высочеству, что хочет хорошенько помучить их. В самом деле она начала танцевать с герцогом впереди и делать столько поворотов, что те устали до крайности и под конец едва тащили ноги, к немалому удовольствию их величеств и всего общества. Но не им одним суждено было в этот день испытать такую усталость: все прочие старики — великий адмирал, вице-канцлер (которому, конечно, досталось больше всех по причине его толстоты), князь-кесарь, тайный советник Толстой, опять те оба и многие другие вслед за тем должны были танцевать с императором и императрицею англез, который до того измучил почтенных господ, что они по окончании его повалились на стулья как полумертвые, потому что прежде, пока танец еще не кончился, никто из них не смел ни присесть, ни отстать. Все это очень забавляло государя. Ему хотелось также в этот вечер напоить допьяна некоторых гостей, и он начал сперва провозглашать разные веселые тосты, а потом являться с штрафными стаканами, которые одних заставлял выпивать за то, что они не довольно усердно танцевали, других за то, что мало оказывали почтения князю-кесарю и въезжали к нему на двор на лошадях и в экипажах, когда известно, что к такому знатному лицу неприлично въезжать во двор. Некоторые старались оправдаться и говорили, что пешком невозможно было пройти, что двор у князя-кесаря очень грязен; но его величество отвечал: “Как же я-то прошел?” (он в самом деле, для шутки, вышел из экипажа у ворот и приказал положить для себя несколько досок, по которым мог пройти, не загрязнив ног). Одним словом, отговорки ни к чему не вели, и молодые господа должны были принимать штрафные стаканы, от чего многие довольно сильно опьянели, особенно когда главный надзор за ними взял на себя молодой Татищев, который не слушает никаких оправданий и если напьется, делается несноснейшим из всех императорских придворных, так что в таких случаях все и [393] каждый бегают от него, как от чумы. Трезвый он еще довольно приятен; но видеть его таковым редко случается, в особенности на празднествах. Танцы и питье продолжались до 11 часов. Для меня время прошло довольно скучно, потому что пить мне не хотелось, да из иностранцев никого и не принуждали к тому, а танцевать — я танцевал бы очень охотно, но не мог, будучи, к сожалению, в сапогах и со шпорами. Когда герцог выезжает куда бы то ни было, мы оба, т. е. майор Эдер и я, или по крайней мере один из нас, как дежурный, всегда должны ехать верхом возле его кареты. Камер-юнкеры императрицы также ездят за нею верхом; но они имеют то удобство, что в доме, где бал, могут надеть чулки и башмаки и таким образом участвовать в танцах, чего для нас быть не может, потому что мы не имеем этого удобства и, главное, не знаем вперед, как они, когда именно его высочество станет собираться домой. После 11 часов незаметно уехали сперва императрица, потом вскоре император, а затем разошлось и все общество. В этот день я видел также и брачную постель, изготовленную по приказанию отца невесты, старого князя Ромодановского, и должен признаться, что нашел ее очень красивою и великолепною; лучшей мне не случалось еще видеть здесь, в России. Она была обита красным бархатом и везде обложена широким золотым галуном, а сделана по новейшей французской моде.

10-го у его высочества обедали подполковник Шак, один мекленбургский капитан по фамилии Лесток и несколько шведских офицеров. Вечером его высочество был у графа Бонде.

11-го у его высочества обедали разные шведские офицеры, как-то: капитан Утфалль, барон Ребиндер и некоторые другие, также обыкновенный наш гость — здешний камеррат Фик. После обеда герцог ездил немного кататься, а по возвращении домой погулял сначала по саду, потом пошел к графу Бонде, у которого началась наша благородная форшнейдер-коллегия. Его высочество уже давно намеревался устроить для себя какое-нибудь вечернее развлечение и наконец напал на мысль составить общество из четырех или пяти лиц, с которыми бы мог, когда это удобно, ужинать, проводить вечер и упражняться несколько в искусстве форшнейдера. Такая коллегия началась в этот вечер, и лица, составлявшие ее, были: его королевское высочество, конференции советник Альфельд, граф Бонде, камеррат Негелейн и моя малость. По избрании и утверждении нас четырех его высочеством все мы (по предварительному назначению) собрались вечером в саду, а потом отправились в комнату камеррата Негелейна, где оставались, покамест возле, у графа Бонде, накрывали на стол. Когда все было готово, его высочество подошел к нам с шляпою, в которой лежало пять свернутых билетиков, и каждый из нас должен был вынуть по одному. На [394] столе стояло столько приборов, сколько было нас, т. е. пять, и при них лежали другие билеты с нумерами, вынутыми уже из шляпы, по которым нам каждому следовало занять место и получить для разрезыванья свое блюдо. Прежде всего за столом началось совещание о том, какие принять правила для форшнейдер-коллегии, и мы постановили следующее: 1) коллегия должна состоять не более как из пяти избранных ординарных членов, которые все между собою равны и никому не подчиняются; 2) никто из членов не может привести с собою гостя без согласия всей коллегии; 3) блюд за столом должно быть не более пяти; 4) заздравных тостов провозглашать можно также только пять, а именно: а) если случится гость — прежде всего за его здоровье, b) за здоровье всей коллегии, с) за здоровье маршала, d) русский тост: Бог да поможет скоро и очень скоро исполниться нашим желаниям и е) за здоровье форшнейдера (при каждом собрании один из нас всегда должен заступать место маршала, другой форшнейдера); если же не случится гостя, то маршал вместо тоста за его здоровье обязан провозгласить другой какой-нибудь тост, 5) каждый раз вновь избираются маршал и форшнейдер; 6) после упомянутых пяти заздравных тостов маршал, если желает, может назначить еще несколько других, однако ж не более пяти; 7) маршал должен иметь салфетку через левое плечо, а форшнейдер на правой руке — как знак их должности; 8) форшнейдер сам обязан ставить кушанья на стол, сам накладывать и всем подносить от каждого блюда, и подносить, не передавая через стол, а подходя к каждому члену и гостю в том порядке, в каком они сидят (сидеть же мы должны всегда по нашим нумерам), и прислуживая, как большим господам, т. е. тарелку, на которую положено кушанье, закрывая другою тарелкою; 9) когда начинаются тосты, форшнейдер должен опять сам собирать кушанья со стола и приказывать уносить их, также почасту брать со стола свечи и заставлять тафельдекера снимать с них; 10) после каждого блюда маршал провозглашает один из приведенных пяти тостов, а форшнейдер, когда тот разнесет бокалы, подает затем другое кушанье; 11) всякий должен быть доволен напитками, которые будет давать маршал, равно как и величиною стаканов или посуды; притом никто не может при тосте не допивать или выливать вино; но зато и маршал обязан во весь вечер оставаться при тех напитках и тех стаканах, которыми раз начал угощать; 12) никто, кроме форшнейдера, не имеет права трогать блюда или требовать чего-нибудь пить, исключая пиво, которое дозволяется брать каждому; 13) когда бутылки и стаканы будут поставлены на стол, а кушанья сняты и начнутся тосты, никто из прислуги не должен оставаться в комнате, где и с самого начала могут находиться не более двух или трех слуг; 14) когда маршал провозгласит: вставай [395] (stavai)! все общество обязано встать и повиноваться его приказанию; 15) когда встанут из-за стола, маршал должен поставить на поднос столько стаканов, сколько налицо гостей, поднести их каждому по чину и пригласить общество выпить за добрую ночь (dobbranotsch); 16) после того форшнейдер снимает у себя с руки салфетку, кладет ее, вместе с большою форшнейдерскою ложкою, ножом и вилкою, между двух тарелок и подносит маршалу, который предоставляет ему свободу назначить для следующего раза новым форшнейдером кого пожелает, и затем целует его в губы; форшнейдер же целует маршалу руку; 17) маршал также снимает свою салфетку, кладет ее между тарелками и передает кому хочет, как и форшнейдер; после чего новые маршал и форшнейдер, приняв знаки своего звания, сперва целуют своих предместников, а потом целуются друг с другом; но 18) старый маршал должен провозгласить еще тост за здоровье новых маршала и форшнейдера, которые, когда все выпьют, благодарят; наконец старый маршал отбирает у всех стаканы, разбивает их с помощью бывшего форшнейдера и тем окончательно слагает с себя свою должность. Этим все оканчивается, и коллегия расходится до другого раза. Так как правила эти были изложены еще только изустно, а не на бумаге, то я привел их здесь не по порядку, а как помнил, и потому едва не забыл сказать, что временные маршал и форшнейдер принимают у дверей как гостей, так и членов коллегии, когда они сходятся, и если не все еще готово, отводят их покамест в другую комнату. После маршал указывает каждому место за столом Гости, как и мы, члены, должны строго подчиняться всем вышеприведенным постановлениям. В этот первый раз общество наше не расходилось до часу ночи и правила исполнялись еще не слишком точно.

12-го у его высочества была сильная головная боль; поэтому он кушал в своей комнате и весь день никуда не выходил После обеда я провел время до самого вечера в саду моей хозяйки, где было чрезвычайно весело. Так как улицы были очень грязны и только через этот сад можно было удобно пройти к барону Левольду, то мимо нас проходило много знакомых, и все они останавливались с нами. Сперва пришел сам барон Левольд, потом мосье Сикье, а потом приходил еще кое-кто. К вечеру барон Левольд явился даже с молодым графом Сапегой, который пробыл с нами с час Им очень понравилось наше общество, состоявшее из четырех или пяти молодых девушек, а именно из трех девиц Ланген (наших соседок) и обеих хозяйских дочерей из моего дома, из которых одна хоть и очень еще молода, однако ж девушка чрезвычайно милая и веселая. Когда граф Сапега уходил, хозяйка моя поднесла ему хорошенький букет. У нее, как я уже говорил, есть оранжерея, наполненная прекрасными цветами. [396]

13-го его высочество кушал опять в своей комнате. После обеда у него был граф Кинский, который приглашал его к себе на другой день на обед. Потом приезжал еще камергер Нарышкин; но и он оставался недолго. Вечером его высочество ходил опять к графу Бонде, где собиралась форшнейдер-коллегия, в которой участвовал и тайный советник Геспен в качестве гостя. В этот раз герцог был маршалом, а конференции советник Альфельд форшнейдером, и все постановления исполнялись очень исправно и хорошо.

14-го, утром, у герцога были капитан Измайлов и флотский лейтенант Лопухин, которые оставались и во время молитвы; но по окончании ее, увидев, что он хочет ехать со двора, тотчас же откланялись. Скоро после того его высочество собрался и отправился к графу Кинскому, который пригласил к себе общество, собиравшееся недавно у Ягужинского, тайного советника Бассевича и Строганова. Но многие не приехали. Из дам были у него следующие: княгиня Черкасская, княгиня Валашская с дочерью, генеральша Ягужинская, полковница Ягужинская, генеральша Балк, голландская резидентша и г-жа Волконская, а из мужчин те же, которые участвовали и в прежних собраниях. До обеда хозяин сделал билеты по числу дам, и как кавалеры, так и дамы должны были вынимать их, чтобы знать, кому с кем сидеть за столом. Ждали еще одну из сестер княгини Валашской, и потому нумеров написали девять для дам и девять для мужчин. Но случилось, что его высочеству пришлось сидеть с ожидаемою Трубецкою, которая однако ж не приехала. Поэтому тайный советник Геспен должен был уступить ему свою даму (г-жу Волконскую), а сам остаться без дамы, как многие другие кавалеры, в числе которых находился и князь Валашский, не хотевший брать билета. Супруга последнего также сперва не хотела вынимать для себя нумера, но потом уступила просьбам и когда вынула, ей пришлось сидеть с голландским резидентом. Пара вышла весьма неравная, и я заметил, что княгиня держала себя в этот раз вовсе не так, как всегда; она была даже до того нелепа (absurd), что не хотела пить с резидентом, когда начали провозглашать тосты, несмотря на то что все другие пили. Уж не знаю, что с ней сделалось, но только она была очень странна, между тем как обыкновенно всегда все исполняет вместе с другими и ведет себя совершенно иначе. Когда гости посидели несколько времени за столом, я, секретарь посольства и советник или иезуит графа Кинского должны были также сесть в той же комнате за маленький стол, где мы и ели с хорошим аппетитом. Во время обеда играла прекрасная музыка. На стол подавали три перемены, именно два раза кушанья, а в третий раз одни сласти, для приготовления которых граф Кинский держит двух отличных кондитеров. После обеда все пошли в другую комнату, где пили [397] кофе и чай. В это время к его высочеству приехали два капитана с приглашением на послезавтра на свадьбу молодого Трубецкого. Они были так счастливы, что нашли у графа почти всех, кого имели поручение пригласить, и следовательно избавились от труда ездить к каждому порознь. Когда в столовой все убрали и гости напились чаю и кофе, каждый взял свой нумер или свою даму и повел ее в эту залу, где все было уже приготовлено для танцев, которые и продолжались до 7 или до половины осьмого часа вечера; после чего все общество разъехалось и его высочество отправился домой. В этот день наша достопочтенная форшнейдер-коллегия собиралась в третий раз.

15-го проповедь началась в 10 часов утра. В этот день по всему городу разнесся слух, что умер король польский, почему и думали, что путешествие императора наверно будет отложено, если только слух подтвердится. Между тем саксонский министр, камергер Лефорт, ничего не хотел знать и уверял, что с нынешнею же почтою получил письма из Саксонии, в которых не говорится о том ни слова. Его высочество кушал в своей комнате, а после обеда ездил кататься верхом с графом Бонде, камергером Нарышкиным (который явился, когда мы уж выезжали) и со мною. Мы проехали в Измайловскую рощу, которая очень живописна и от нас не далее как в полумиле. Вечером была форшнейдер-коллегия, и герцог исправлял должность форшнейдера, а я маршала. Его высочеству пришлось в первый раз в жизни разрезать жаркое; но он, хотя и с трудом, справился с ним довольно удачно.

16-го его высочество, покушав в своей комнате, в назначенное время, именно в 2 часа пополудни, поехал на свадьбу молодого князя Трубецкого (гвардии сержанта), в дом великого канцлера Головкина (выдававшего младшую свою дочь), и остался там до 12 часов. Свадебными чинами были: посаженою матерью невесты — императрица, посаженым ее отцом — князь Меншиков, посаженою матерью жениха — княгиня Меншикова, посаженым отцом его — император; сестрою невесты — княгиня Валашская, братом невесты, если не ошибаюсь, — князь Валашский; сестрою жениха — генеральша Балк, братом жениха — князь Долгоруков; подругами невесты — сестра княгини Черкасской и средняя княжна Трубецкая; дружкою — молодой граф Сапега, маршалом — генерал Ягужинский, шаферами — капитан-поручики и поручики гвардии. Император сначала был в очень хорошем расположении духа, но потом вдруг сделался невесел. Граф Кинский, бывший немного навеселе, разговаривая с ним, упомянул что-то об исполнении данного слова, и это так рассердило государя, что доброму графу самому сделалось крайне неловко. Он всячески старался поправить дело как перед самим императором, так и перед генералом [398] Ягужинским, и уверял, что вовсе не то хотел сказать, что показалось его величеству; но все это ничего не помогло, и все шуты императора во весь вечер не могли опять развеселить его. Поэтому на свадьбе, говорят, гости были потом очень печальны. Офицеры и императорские денщики громко говорили между собою, что единственным виновником дурного расположения духа государя был граф Кинский. Вечером жених был страшно пьян, что всех очень удивило, потому что пили немного и он вовсе не считается за большого любителя вина; впрочем, некоторые уверяли, что он очень много пил еще дома с гостями и шаферами и был уже довольно отуманен водкою, когда явился к обеду. В этот день я узнал, что на прошлой неделе здесь объявили указ, по которому велено все картины (Bilder), находившиеся на улицах и в маленьких часовнях, отобрать и уничтожать (См. в Полн. Собр. Зак., т. VI, № 3765, Синодский указ от 20 марта 1720 года.). Так как этот указ замечателен и очень удивил и поразил здешнюю чернь и многих старых русских вельмож, то постараюсь достать себе немецкий перевод с него. Кстати я вспомнил и о распубликованной недавно на русском языке длинной табели о рангах, которая составлена частью по шведскому, частью по английскому образцам. По ней особенно морские чины поставлены очень высоко (Табель о



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-11-20 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: