Уже потом, когда начались испытания на Байконуре, Сергей Павлович журил Рязанцева:
— Это ты, Михаил, загнал нас всех сюда, в эту дыру, забытую богом. Воды нет, жилья нет, об удобствах я уже и не говорю... Ничего нет, кроме твоих антенн.
Рязанцев отвечал спокойно:
— Я предложил вариант, а ты, не подумав, подписал.
— Нет, Миша, подписал ты, а я только завизировал, — наступал Королев и, обращаясь к другим главным конструкторам, театрально вопрошал: — Разве не так, братцы? Разве не Михаил устроил нам такую жизнь?
Хорошо сказал о принципах, которыми руководствовались в выборе места будущего космодрома, Владислав Волков, сотрудник королёвского ОКБ-1, ставший впоследствии космонавтом:
«По максимуму неудобств. Нужно найти место, куда, во-первых, нелегко было бы добраться любым видом транспорта, начиная с самого современного и кончая таким архаичным, как ишак или верблюд. Но этого мало. Надо, чтоб местность была пустынной. Чтобы не было воды и ее привозили в цистернах. Обязательное условие — это песок! Причем песка должно быть много, очень много. И если подует ветер, то этот песок должен висеть в воздухе, так чтобы в трех шагах ничего не было видно. Желательно, чтобы он попадался в борще и котлетах. Это для того, чтобы ты понимал, что дома тебя ждет жена с вкусным обедом. Если ты нашел такое место, значит, оно подходит для строительства космодрома»...
У городов, как и у людей, свой облик, своя биография, своя летопись и судьба. Слова «Байконур», «Звездоград», «Ленинск» появятся много позже и будут ассоциироваться с такими дорогими для нас понятиями, как «космодром», «спутник», «первый космонавт планеты»...
Тогда, когда все начиналось, ничего этого не было.
Небольшой, в сущности, островок в бескрайней казахстанской степи, но и воздух, и земля, и редкие блюдца маленьких озер — все здесь пронизано духом разных эпох, во всем ощущается дыхание истории, то далекой, многовековой, то совсем близкой. Она воскресает в древних преданиях и доходит до нас в живом слове фактов.
В одном из номеров газеты «Московские губернские новости» за 1848 год была напечатана маленькая хроникальная заметка: «Мещанина Никифора Никитина за крамольные речи о полете на Луну сослать в поселение Байконур...» Здесь нет опечатки. Именно в Байконур более 130 лет назад был сослан неизвестный нам дерзкий мечтатель и фантазер, чье имя почему то не вошло в летопись космонавтики.
Впрочем, почему не вошло? Этот интереснейший факт вовсе не воспринимается лишь как шутка истории. Такие люди, как Никитины, — явление чисто русское. Вспомним кузнеца Черная Гроза, который сделал крылья для летания, подьячего Крякутного, пытавшегося подняться на воздушном шаре. Они, эти Грозы, Крякутные, Никитины, сродни Кибальчичам, Циолковским, Цандерам, Королевым... У них — безграничная вера в силу человеческого разума, в его талант, умение и смелость.
История сохранила и другой любопытный документ. Это книга некоего Джона Вильфорда Уорделла. Называется она «В киргизских степях». На обложке поясняющая надпись: «Сведения из первых рук о жизни в глуши Казахстана накануне индустриализации». В этой книге речь тоже идет о Байконуре. На заре ХХ века предприниматели английского «Акционерного общества Атбасарских медных руд» рассчитывали на дешевые разработки известковых карьеров и выходных пластов каменного угля. В 1915 году около 200 рабочих — русских и казахов — были согнаны в Байконур из ближайших мест. Потом был 1917 год, стачки и митинги, налеты конников народного героя Амангельды Иманова, которые защищали рабочий и кочевой люд... В книге описан и памятный субботник 16 августа 1929 года. «Деньги, полученные за этот день, общее собрание постановило внести в фонд постройки самолета «Карса Кайский горнорабочий», — так рапортовали рабочие старого Байконура на имя правительства Казахской республики.
...Когда принималось секретное постановление правительства о строительстве «особого объекта» (оно датировано 12 февраля 1955 года), в расчет не принимались ни одна из упомянутых историй. Но и случайности в выборе места не было. Королев уже тогда понимал, что район, близкий к экватору, позволит максимально использовать скорость вращения Земли. На данной широте при запуске космической ракеты в восточном направлении она получает дополнительно почти четыре процента орбитальной скорости — 316 метров в секунду. Протяженность трасс космодрома составляет тысячи километров, и заканчиваются они в акватории Тихого океана —там, где падают последние ступени ракет-носителей. С Байконура космические объекты выводятся на орбиты, наклон которых к плоскости экватора составляет от 48 до 81 градуса при восточном направлении запуска.
Опыта в конструировании и строительстве столь сложных комплексов и создании оборудования в те начальные годы конечно же не было. Но был энтузиазм, было огромное желание выполнить ответственное задание. И был труд, упорный, настойчивый. День ли, ночь ли, изнуряющая жара или лютый холод — все это значения не имело. Неслыханно быстро рождался первый космический порт планеты.
Ну а название «Байконур»? Такой населенный пункт есть примерно в полутысяче километрах от Тюратама. С ракетно-космическими делами он никак не связан. Вся «хитрость» в том, что, проведя в августе 1957 года первый успешный в рамках летно-конструкторских испытаний пуск межконтинентальной ракеты Р-7, мы в соответствии с резолюцией ООН, должны были зарегистрировать это событие с указанием даты, времени и места старта ракеты. По режимным соображениям, дабы скрыть истинные координаты стартового комплекса, в официальном сообщении был назван Байконур — населенный пункт, расположенный по трассе полета. Более того, чтобы сбить американцев с толку, построили в степи деревянные стартовые сооружения. Увы, «хитрость» не удалась, и американская разведка довольно быстро разобралась, что к чему. Но и после этого ложный космодром существовал еще лет десять.
Со стартовых площадок Байконура (это название прижилось, наверное, навсегда) запущен первый в мире искусственный спутник Земли, взлетел Юрий Гагарин, выведены на звездные трассы автоматические станции «Луна», «Венера», «Марс». Отсюда стартовали «Протоны» и «Зонды», «Молнии» и «Электроны», «Полеты» и «Космосы». Из этих мест уходили на свои орбиты космические корабли — «Востоки», «Восходы» и «Союзы», научные лаборатории «Салют» и «Мир». Байконур провожал и международные экипажи, в состав которых вместе с российскими космонавтами входили их коллеги из многих стран.
Ну а город? Поначалу, в интересах той же секретности, его называли Звездоградом, потом — Ленинском. У железнодорожной станции осталось прежнее название.
«Город наш Кибальчичем начат, Циолковским продолжен, нами строится!» — говорили старожилы. Увы, таких осталось немного. Время изменило статус космодрома и его государственную принадлежность. Утратили былую чистоту и ухоженность дома, улицы, площади.
Ровные улицы, обсаженные тополями, памятники на площадях, жилые дома, гостиницы, магазины, кинотеатры, стадион... В былые годы здесь были институт, техникум, несколько школ, Дом пионеров, библиотеки, свой телецентр, парк с аттракционами... Словом, часть великой страны, несущая в себе ее свойства и признаки. Впрочем, к Королеву это уже не имеет отношения.
За городом, у стартовой площадки, которую называют «Двойка», неподалеку от огромного здания, где проводят сборку и испытания космической техники, — ряд маленьких домиков. На двух — мемориальные доски. Волнующие надписи возвращают в прошлое.
«В этом доме жил и работал Главный конструктор Сергей Павлович королев. 1956—1966 гг.».
Рядом такой же, но с иной надписью на мемориальной доске:
«В этом доме провел ночь перед первым в мире полетом в космос Юрий Алексеевич Гагарин 11—12 апреля 1961 года».
Кончаются постройки, и начинается степь. Здешний ландшафт нередко сравнивают с застывшим морем. Обширные голые равнины то и дело перемежаются волнами-холмами с клочковатой пыльной травой. Красно-желтая земля пестрит песчаными прогалинами, и оттого степь кажется выкованной из меди и золота. А по весне степь обретает иные цвета — ненадолго ее покрывают островки желтых и красных тюльпанов. Низкорослых, но очень красивых. Вот, в сущности, и вся экзотика. Экзотика Байконура.
НАЕДИНЕ СО ВСЕМИ
Остановка на марше. — С полигона письма идут долго. — Напутствие дочери. — «И все же я верю в лучшее...»
В день, когда ему исполнилось пятьдесят, он спросил себя: «Чего ты хочешь в жизни, Сергей? Славы, денег, орденов? Не принесут они счастья. Не принесут его и ни должности, ни звания. Тогда чего же ты все-таки хочешь? Разве у тебя нет любимой работы, товарищей, семьи? Ведь ты признанный авторитет среди тех, кто занимается ракетами, близок к осуществлению вековой мечты человечества? Чего еще можно хотеть в твои годы?»
Пятьдесят лет, полвека... Наверное, уже не только можно, но и должно подводить итоги. Но нет времени остановиться, вдуматься в собственную жизнь, когда так много неустроенностей в жизнях чужих, когда к нему идут с просьбами о квартирах, местах в детском садике, пособиях и прочее. А ведь когда-то надо, надо подводить итоги... Ну что же, пусть это случится завтра, когда пройдут испытания еще одного «изделия». Итоги на марше не подводят, нужна остановка.
За много лет, так незаметно и заметно пролетевших, Королев изменился: стал сдержанней, замкнутей, а вот восприимчивость, терзание от незаслуженных обид остались те же. И конечно же стал старее. Да, старее — никто не спасет от этого свыше «узаконенного» права, никто. Но подход Главного конструктора к делам сугубо творческим стал весомее, строже, мудрее, да и осторожнее. Словом, настрадалась душа, насмотрелись глаза и на высокое, и на низменное в жизни.
На испытательном полигоне Королев проводил много времени. Там определялось: хорошо ли сработали в конструкторском бюро и на опытном заводе, жить «изделию» или нет, выйдет оно в эту жизнь легко и уверенно или с такими потугами, что не раз будет приходить в голову мысль: злой рок преследует всех нас, не бросить ли эту «тему» и не заняться ли чем-нибудь попроще?
Поступки человека — на виду. Личная жизнь анонимна. Как и всякая интимная сфера, она обладает правом неприкосновенности. К счастью и к несчастью тоже. Ведь под колпаком «интимности» могут скрываться добро и зло, совершаться благородные поступки и нравственные злодеяния... Человеку свойственно оправдывать свои поступки — нелегко открыто признавать свою слабость, свою недобропорядочность. И все-таки перед собой он больше открыт, чем перед другими. Впрочем, это уже абстрактная философия, а не конкретный человек. Королев многое таил в себе.
...С площадки приезжал усталый. Стряхивая пыль, забивавшуюся всюду, мечтал о горячем душе, но воды не было. Такое случалось часто, и он привык обходиться той, что была в маленьком железном рукомойнике...
Потом ложился и брал книжку. Не замечал, как сон овладевал им, и куда-то проваливался. Книжка выпадала из рук. Утром поднимал ее с пола и тяжело вздыхал: «Так совсем зачерствеешь». И снова уезжал на площадку, где готовили ракету к испытаниям.
Помнится, однажды вернулся раньше обычного. Из окна увидел потрясающе красивый закат. И задумался: сколько вот таких еще будет закатов, сколько встречать зорь, прежде чем все получится и будет удачный пуск? Каждый день все дороже. Каждый день наполнен до отказа бесконечными проверками и пробами, техническими совещаниями и разборами ошибок...
Пользуясь ранним временем, решил написать письмо в Москву. Долгое пребывание в разлуке пробуждало тоску по дому, письма отвлекали. Писал он матери, жене, дочери, писал о разном: немного о работе, немного о себе, о тех, кто был с ним рядом... Мне довелось читать эти документы истории. Письма Королева — это его мысли, в которых он не боялся быть самим собой. Не боялся быть противоречивым, радостным, одиноким, гневным, влюбленным. Он был открыт тем, кому писал.
«Нас здесь просто замечательно встретили, и очень много людей сейчас хлопочет о нашем дальнейшем благополучии... На производстве для нас сделаны многие хозяйственные предметы, как, например, [алюминиевая] посуда, которую я терпеть не могу, так как все это время пользовался ею; затем всякие плитки, тазы, бидоны и пр. Шьют нам занавески на окна и белье (у меня нет запасной пары, и я пока обхожусь просто так!). Чувствую, что вы в ужасе, — но, ей-богу, это же все пустяки, и я даже не замечаю всего этого. Так не волнуйтесь и давайте посмеемся вместе».
«Я теперь тоже занимаюсь английским языком, и мне мой учитель обещал поставить „пятерку“. А почему ты получила „четыре“ (из письма дочери Наташе. — М. Р.)? Вот я приеду, и мы с тобой будем разговаривать по-английски...
P. S. Пришли мне какую-нибудь хорошую песенку».
«Работа моя идет успешно, хотя очень трудно мне: мало времени, и приходится идти в совершенно новой для меня области, хотя я и давно работаю в этом деле.
Но задачи громадны и высоты, на которые надо взобраться, так велики, что наши большие предшественники и учителя могли бы только мечтать о том, над чем практически уже мы начали сейчас работу».
«У меня хорошая комната 22 кв. м с дверью на будущий балкон и 2 окна, так что вся торцевая наружная стена остеклена. Много света и солнца, так как мое окно смотрит на юг и восток немного. Утром с самого восхода и до полудня, даже больше, все залито ослепительным жарким солнцем. Я не ощущал раньше (до войны) всей прелести того, что нас окружает, а сейчас я знаю цену и лучу солнца, и глотку свежего воздуха, и корке сухого хлеба.
Комната моя „шикарно“ обставлена, а именно: кровать со всем необходимым, стол кухонный, покрытый простыней, 2 табуретки тумбочка и письменный стол, привезенный мною с работы. На окне моя посуда: 3 банка стеклянные и 2 бутылки, кружка и одна чайная ложка. Вот и все мое имущество и хозяйство. Чувствую ваши насмешливые улыбки, да и мне самому смешно. Но я не горюю... Это ведь не главное в жизни, и вообще все это пустяки...»
«Постараюсь успеть с набросками к 15 декабря (речь идет о прикидках будущих ракет. — М. Р.). Но если не успею, то не приеду раньше, чем все сделаю... Нужно понимать разницу между работой моей и чисто чиновника-инженера или инженера-практика, эксплуатационника. Я это говорю не из гордости и зазнайства, а для пользы дела. А название этому делу — жизнь! Жизнь моя».
«Доехали мы отлично (речь идет о поездке в Капустин Яр, где создавался полигон для испытания ракет. — М. Р.). Я спал непробудным сном четверо суток. Надо сказать, мои соседи очень трогательно обо мне заботились всю дорогу, и я мог немного отдохнуть».
«В субботу мы приехали, и все завертелось бешеными темпами. Но условия относительно неплохие, и за мною тут очень смотрят, так что я обедаю каждый день (!)».
«Пыль носится ужасная. Жара днем, холод ночью. Нехватка воды. И эта унылая солончаковая степь кругом. Наше подвижное жилище просто как оазис. Но бывать в нем приходится мало».
«Свой долг здесь я выполню до конца и убежден, что мы вернемся с хорошими, большими достижениями...»
«Мой день складывается примерно так: встаю в 4.30 по московскому времени, наскоро завтракаю и выезжаю в поле. Возвращаемся иногда днем, а иногда вечером, но затем, как правило, идет бесконечная вереница всевозможных вопросов до 1—2 часов ночи, раньше редко приходится ложиться... Третьего дня я задремал и проснулся одетый у себя на диване в 6 утра. Мои товарищи на сей раз решили не будить... Наша работа изобилует трудностями, с которыми пока справляемся. Отрадно то, что наш молодой коллектив оказался на редкость дружным и сплоченным. Да здесь, в этих условиях, пожалуй, нельзя было бы иначе работать. Настроение у народа бодрое...»
«...Всей душой рвусь и тянусь к Москве, хотя сейчас на скорый возврат надежды слабые, и это крайне огорчает, так как в конце концов ведь всего в своей жизни не переделаешь, а дни уходят за днями и уносят за собой золотые годы. Я, может быть, поздно понял и почувствовал радость жизни — тем более хочется скорее к ней вернуться, но, увы, приходится лишь иногда собрать свою выдержку, чтобы дальше здесь жить, работать и ждать».
«...Мне хочется, чтобы ты была сильной и стойкой в жизни. Знай, что я стараюсь быть таким, и прежде всего для тебя.
Как ни тяжка наша разлука, но она нужна во имя большого дела для нашей Родины, и мы должны быть стойкими».
«...Мне так трудно стало жить и работать: сил мало, чувствую, что устал и издергался до последнего предела.
...Но огромное, как снежная гора, наше дело тащит все дальше и дальше и нельзя сейчас отходить в сторону. Это все нужно нашей Родине и народу».
«...Я даже вспомнил свое пребывание на Чукотке — как ты знаешь, это довольно грустные воспоминания».
«...Мне сейчас очень трудно здесь, близятся самые наши горячие денечки...»
«Пишу наспех, в нашу первую боевую ночь... Дни мои проходят с большой загрузкой и напряжением, но настроение хорошее. Спешим, чтобы тут долго не задерживаться...»
«Мы работали последние двое суток без перерыва...»
«Наташа! Через несколько дней наступит день твоего совершеннолетия, и ты по праву можешь считаться взрослым человеком.
От всего сердца приветствую тебя в этот день и желаю быть достойным гражданином нашей Великой Советской Родины. Несмотря на тяжелые испытания, которые все мы вынесли за минувшие годы, ни на один миг наша Родина не оставляла заботу о тебе. Как ни было трудно, но ты росла и училась, и жизнь для тебя была светлой.
Помни об этом всегда и всегда люби наш народ и землю, на которой ты выросла. Этого я тебе желаю во всем и всегда!
Желаю тебе также радостного труда, хорошей учебы, а также счастья в твоей жизни, и я уверен, что ты окажешься достойной своего избрания.
Личная жизнь — во многом в твоих руках, а хороших людей на свете много встретишь. Будет и большая любовь и дружба — все это обязательно будет!
Я искренне и крепко тебя люблю, часто вспоминаю...
...Сейчас я нахожусь очень далеко от тебя, но 10 апреля — знай, что буду тебя вспоминать здесь, в этой пустыне.
Не забывай своего отца, который тебя очень любит, всегда помнит и никогда не забудет.
Крепко, крепко тебя обнимаю и целую.
Всегда твой друг Сергей»
«В нашу работу втянуты очень многие организации и институты практически по всей стране. Много разных мнений, много опытов, много самых различных результатов — все это должно дать в итоге только одно правильное решение. Вот почему так много уходит сил и нервной энергии на все это...»
«Мечты, мечты... Но, впрочем, ведь человек без мечтаний — все равно что птица без крыльев. Правда?
А сейчас близка к осуществлению, пожалуй, самая заветная мечта человечества. Во все века, во все эпохи люди вглядывались в темную синеву небес и мечтали...»
«Безграничная книга Познания и Жизни (громко сказано!) листается нами здесь впервые. Надо быстро понять, осмыслить то или иное событие, явление и затем безошибочно дать решение...»
«Я поздно встал, в 11 часов, пошел в баньку и хорошенько помылся, а потом лег снова спать и сейчас (16.15) собираюсь идти на «праздничный обед», т. е. просто на обед в нашу столовую (это был день 1 мая 1957 г. — М. Р.).
Все эти дни много работал, у нас и завтра, 2.V., нормальный рабочий день (да и слава богу — скорее, что надо, доделать, а не сидеть сложа руки).
Вот почти год я не работал с моими дорогими товарищами-конструкторами...
Я все больше убеждаюсь, как много значит в каждом деле отношение того или иного человека к порученной задаче, его характер и то личное, свое, что он вкладывает в свой труд. А особенно это [важно] в нашем, таком новом и необычном деле, где запросто приходится перелистывать книгу знаний.
Я действительно в самом праздничном настроении сегодня».
«Сейчас уже 23.30, и мне надо ехать на работу...
...Вчера и сегодня был очень занят: в ближайшие дни [забот] будет больше. Эта декада вся будет очень занята у меня».
«Жизнь наша и дела идут, как принято говорить, — ходом, а я добавил бы — очень быстрым ходом. Все дело, конечно, в том, что происходящие и произошедшие события (речь идет об испытаниях сверхмощной боевой ракеты. — М. Р.), по мере нашего познания их, в процессе изучения полученных данных, несут нам все новые и новые неожиданности и открытия».
«Мне думается, что до берега уж не так далеко и мы, конечно, доплывем, если только будем дружно, вместе выгребать против волн и штормов...
Числа до 12—13/VI, очевидно, буду очень занят... Мы должны добиваться здесь, именно здесь и сейчас, нужного нам решения...»
«Последние двое суток у нас не так жарко, но сильнейший ветер и пыль засыпает все... Ночи совсем холодные. В общем, как здесь говорят, это совсем не Рио-де-Жанейро. С этим трудно не согласиться, но тем желаннее янтарный берег».
«Спасибо, тысячу раз большое тебе спасибо, мой верный и дорогой друг, за твои слова участия и поддержки.
Конечно, я и сам понимал и понимаю, что нельзя было рассчитывать на легкую дорогу, и мы не рассчитывали, но все же пока все идет очень уж трудно.
Правда, и задача небывалая еще во всей истории нашей техники, да, пожалуй, и вообще техники.
Сегодня меня взяло некоторое сомнение в том, как же, родная, тебе, наверное, тяжело переживать все мои такие тяжелые письма! Видимо, я об этом подумал, и мне, конечно, очень важно с тобой поделиться, ведь мне так откровенно на эти темы ни с кем делиться нельзя, но тебе ведь это вдвойне тяжело, раз ты вдалеке от событий и лишь их отголоски в моих письмах до тебя доходят...
Вчера у меня в домике собрались все наши «ГК»... и все после длительного и «злого» совещания сидели опустив головы. Тогда я достал «заиньку» (жена Сергея Павловича, Нина Ивановна, прислала на космодром шоколадный тор с зайцем. — М. Р.), и, надо сказать, эффект был неописуемый!
Ведь здесь абсолютно ничего нет. Все очень активно начали заниматься этим приятным делом. Было общее пожелание послать тебе благодарственную ВЧ-грамму, и я выполняю волю товарищей — передаю тебе их привет и благодарность.
Ну, а сегодня тоже было у меня сборище и пиво с воблой (!!!).
Одним словом, нет возможности передать наш общий восторг и благодарность».
«...Дела наши печальные весьма! Две неудачи, одна за другой (сперва Л., а потом В.), и в обоих случаях все же больше недосмотр, ошибки...
Правда, как говорится, мы все умные «после», и, может быть, не всё и не всегда можно было предугадать и оценить раньше. Но это не меняет в общем и целом итогов и, следовательно, нашего общего современного уровня.
Плохо как никогда!
Буду сегодня докладывать Н. С. (Н. С. — Никита Сергеевич Хрущев. — М. Р.) — что-то он скажет, да, верно, и поделом нам!
Мы здесь все, конечно, и все время весьма плотно работаем, а главное, нет морального отдыха или даже покоя, все в голове одни и те же мысли, все собрано к одной цели. Будем через пару дней пробовать снова свои силы в борьбе с великими тайнами всемогущей Природы. Что ждет нас?»
«...Дела наши нелегкие, поначалу были одни неприятности и отказы. Плохо, что в большинстве случаев никаких «проблем» нет, а просто грубый недосмотр, небрежность...»
«...Эти дни для меня были как в каком-то угаре. По сути дела, вся наша работа за последние годы подвергалась проверке, так сказать, действием, и при этом не только нашей фирмы, но и других. По счастью, все прошло отлично, и у меня настроение по этой части самое хорошее...»
«...Мы стараемся все делать не торопясь, основательно. Наш главный девиз — беречь людей. Дай-то нам бог сил и умения достигать этого всегда, что, впрочем, противно закону познания жизни, и все же я верю в лучшее, хотя все мои усилия и мой разум и опыт направлены на то, чтобы предупредить, предугадать как раз то худшее, что подстерегает нас на каждом шагу в неизведанное».
«...Вот уже 2 недели, как я здесь. Время летит, как в сверхзвуковой трубе, и оглянуться не успеешь.
...Но вот ежедневно с утра до ночи, буквально не приседая, занимаюсь текущими делами и ничем более. А дела идут не совсем по плану; наш «пробный» всей своей задачи не выполнил, так как из-за ошибки (самой грубой и неожиданной) одного из операторов на далекой точке программа была прервана и сам «пробный» ликвидирован. Что теперь делать дальше? Что можно считать достоверно полученным и что, безусловно, нужно еще получить и каким образом? Где граница желаемого и необходимого, без чего нельзя?
Ты, конечно, понимаешь, как все это трудно определить. Мне и сейчас не все ясно, но, видимо, наша основная задача и программа будут выполняться теперь уже во второй половине марта.
А до этого будем вести всякие дополнительные работы и исследования, чтобы как-то компенсировать наши незнания и получить данные по вопросам, которые оказались нерешенными на «пробном».
Тут еще вклинилась работа по попытке мягкой посадки на Л. — это наша старая тема, как ты знаешь, она долго была отложена, а тут в марте (именно сейчас?!) самое удобное время сработать.
Я не думаю, чтобы получилось что-то хорошее, но начальство и мои товарищи настаивают на том, чтобы эта работа тоже шла. Я, правда, ей совсем не занимаюсь, но, видимо, сейчас тоже придется, так что работы хватает... Нет, я не жалуюсь, не ропщу. С Л. очень интересно, только вот на все меня не хватает».
Я умышленно не проставляю дат написания этих писем. Суть не в том, чтобы их привязать к каким-то конкретным событиям. Скажу лишь, что эти послания Королева относятся к периоду 1946—1965 годов. Это Капустин Яр, Байконур, это испытания боевых ракет, ракет-носителей, космические программы, новые замыслы, которые он не успел осуществить.
В ту осень он был на Байконуре. На очередном пуске. Клин журавлей привлек его внимание. «Курлы-курлы...» Последний журавлиный клин плыл высоко над степью, в которую вползало осеннее ненастье. И вдруг этот тоскливый крик, всегда рвавший душу, отогнал тревогу, развеял усталость, неожиданно принес чувство успокоения. Почему? Ведь в нем было столько печали.
Королев провожал глазами улетающих птиц… Это было красиво и грустно. Крылатый курлыкающий клин уносил с собой нечто большее, чем тепло и погоду, — год жизни. Еще один год. А что дальше?
Вспомнил строки Расула Гамзатова:
Настанет день и
с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же
сизой мгле.
Из-под небес по-птичьи
окликая
Всех вас, кого оставил
на земле...
Мысли тоже уплывали куда-то. «А если бы журавли летели в космос?» Звучало неожиданно.
И все-таки — что дальше? «Я знаю, — говорил он себе. — Я знаю».
Он знал. Его манила Луна, и он верил, что добьется своего, если не помешают.
НАДЕЖДЫНЕ ОТМЕНЯЮТСЯ
Научить ракету летать. — Военные торопятся. — ТАСС уполномочен заявить. — Оружие спасает мир
Вернемся в май 1957-го. Первый пуск ракеты Р-7 желаемого результата не принес. Ожидать от первого пуска нового изделия полной удачи вряд ли стоило. Да, были стендовые испытания, контрольные проверки в МИКе и на стартовом комплексе, но реальный полет — это совсем иное. Испытание держали и «железки» и люди, ведь они, ракетчики-стартовики, впервые пускали столь большую и необычную ракету.
В чем причина срыва? Что не сработало так, как положено, в многосложном организме ракеты? Случайный отказ какого-то второстепенного по сути своей узла или более серьезная конструкторская недоработка? Королев задавал себе эти вопросы, но все они повисали в воздухе без досконального изучения того, что осталось от ракеты при падении. Королев настоял на том, чтобы поиск обломков начали немедленно. Начальник полигона генерал-лейтенант А. И. Нестеренко отдал приказ всем службам. Чуть свет группы солдат ушли в степь, самолеты и вертолеты тоже получили соответствующие задания.
...Который час вертолет «пахал» небо. На красной сетке барографа синие всплески от 0 до 600. Это бесчисленные подъемы и спуски. Это десятки посадок в местах, где обнаруживалось сверху что-то, похожее на обломки ракеты. До боли в глазах просматривали поисковики бугристую степь в надежде заметить то, что ждут члены госкомиссии, королевцы из ОКБ-1, военные стартовики. Вот на приборной доске вспыхивает красная лампочка — осталось сорок литров — предел, лишь бы до места заправки дотянуть... Пока поиски безуспешны. Глубокий вираж. Уходит назад опрокинутая степь. Вертолет возвращается в «восьмой квадрат» — предельный край поиска.