Тот же Циолковский, взор которого был устремлен в будущее, станет искать пути к покорению космоса и с убежденностью скажет: «В качестве исследователя атмосферы предлагаю реактивный прибор, т. е. род ракеты, но ракеты грандиозной и особенным образом устроенной».
— Надо же, какое совпадение, — удивлялся Королев. — Ровно в год столетия великого провидца мы запускаем первый спутник, первое рукотворное тело в бескрайний космос...
20 сентября 1957 года специальная комиссия рассмотрела вопрос о пуске ПС. Накануне Королев вылетел на космодром руководить подготовкой к старту, а 2 октября подписал приказ о начале летных испытаний, поручив их Л. А. Воскресенскому и А. И. Носову.
Еще не была определена точная дата пуска — предполагалось, что это произойдет 6 октября, — когда Королеву передали листок экспресс-информации ТАСС. В нем говорилось, что в Вашингтоне прошло совещание по запускам спутников и исследовательских ракет в рамках Международного геофизического года. Американский доклад «Спутник над планетой» намечен на 6 октября. Королева это сообщение насторожило: «Судя по названию доклада, в нем будет говориться о свершившемся факте. Хотят обойти...»
Осень в тот год укладывалась в стандарты: днем солнце припекало, и здорово, а вечер приносил прохладу и надежду, что все пройдет без сбоев. Дни складывались из технических совещаний, проверочных испытаний... Обычными были трудности, необычной была сама работа.
Монтажно-испытательный корпус. В лабиринте коридоров, хитросплетений трубопроводов, кажущемся хаосе проводов стоял тот неровный гул, который меняющейся тональностью определял накал предпусковых работ. Кто-то шутил, стараясь снять напряжение. Кто-то басил нараспев: «Не боги — человеки, привыкшие к труду». Сдержанный смех порой обрывался после короткого и строгого: «Хватит!». Воцарившуюся тишину нарушало осторожное: «Ну вот, теперь все молчат, а кто докладывать будет?..»
В «космической комнате» работали в белых халатах, каждая операция выполнялась с величайшей тщательностью. В большом зале шла сборка ракеты. Когда появлялся Главный, наступала тишина. Сергей Павлович в те дни был как никогда придирчив и даже суров.
Наконец все чаще стали говорить: «Четвертого».
Раннее утро. В зал подали мотовоз. Громадная ракета, уложенная на специальную платформу, поблескивала полированными соплами двигателей. Мотовоз тронулся. Подрагивая на стыках рельсов, состав медленно выползал в уходящую ночь. Королев шел впереди установщика вместе со всеми главными конструкторами. Шли молча весь полуторакилометровый путь от монтажно-испытательного корпуса до площадки. Никто никогда не узнает, о чем думал тогда Сергей Павлович.
История не терпит лжи, потому не рискну даже предположить, что в этом молчаливом шествии вдоль железнодорожного полотна они размышляли о том, что считанные дни и даже часы отделяют это утро от события, которое откроет новую эру в истории цивилизации, а они — творцы этого великого. Нет, скорее, они думали о той ответственности, которую взяли на себя перед всем человечеством. Этот полуторакилометровый путь стал для них дорогой бессмертия.
В тот же день Государственная комиссия окончательно приняла историческое решение: «Произвести пуск 1-го искусственного спутника Земли 4 октября».
Белесая от инея ракета «парит» в объятиях ферм. Серебристый шарик запрятан в ее остроголовой вершине. Мощные прожектора слепили, рождали сказочную пляску подсвеченных теней и затаенного света. Нависшее над стартовой площадкой небо поминутно меняло оттенки и как бы плыло над спящей степью. А она, серо-коричневая днем, горбистая и сухая, напоминала темное, слегка помятое покрывало, накинутое на гигантский стол...
Площадка опустела. Здесь оставались Королев, Воскресенский и еще несколько человек. Самые томительные минуты. «Скорее бы!» — одна мысль. Началось прохождение заключительных команд: «Ключ на старт!.. Протяжка один!.. Продувка!.. Ключ на дренаж!.. Протяжка два!.. Зажигание!..»
Множество глаз устремилось в одну точку. Вот, откинувшись на спину, отошла кабель-мачта. Начался процесс воспламенения. У основания ракеты заметались яркие блики.
— Промежуточная! — голос в динамиках.
Вскипают взбушевавшейся силой клубы желто-оранжевого дыма. На землю обрушивается и катится во все стороны по степи нарастающий гул.
— Подъем!..
Гул сменяется оглушительным треском, языки пламени острыми кинжалами пульсируют у хвоста поднимающейся ракеты. Она уходила в ночь, но навстречу солнцу.
...Ракета ушла из зоны радиовидимости. Связь со спутником прекратилась. Все с нетерпением ждали возобновления связи. Тесное помещение, где находилась приемная радиоаппаратура, было заполнено до отказа. Минуты текли медленно, а ожидание взвинчивало напряжение. Всякие разговоры прекратились. Полная тишина, только дыхание собравшихся да легкие шумы и потрескивание в динамиках.
Долгая, тягучая тишина. Уже секунды стали казаться вечностью. И вот откуда-то издалека, сначала еле слышно, а затем громче и четче стали пробиваться те самые «бип-бип», которые должны были подтвердить: летит! работает!
И вновь ликование охватило всех. Поцелуи, объятия, крики «Ура!» и слезы на глазах суровых мужчин, которых приветствовал с космической высоты их рукотворный посланец.
Когда пришло подтверждение: «Объект вышел на орбиту», Королев в задумчивости произнес: «Этого дня я ждал всю жизнь!..»
«Я стоял рядом с Сергеем Павловичем, — рассказывал Г. Н. Паршиков, один из организаторов первых космических программ. — Было темно, но на улице уже были накрыты столы. Напряженное ожидание, и вот из громкоговорителя, висевшего на столбе, раздалось такое знакомое теперь, а тогда оглушающее новизной: «Бип-бип-бип...» Заработал первый спутник! Я смотрел на Королева и ясно видел: отныне все его сердце, все мысли отданы туда, куда устремлен его взгляд, — космосу...»
— Нас охватило чувство, которое трудно передать словами, — говорят те, кто был на Байконуре. — Все смешалось в едином порыве эмоционального взрыва: тут и восторг, и радость, и нервное напряжение, которое долго накалялось в предпусковое время и еще не успело пойти на спад, и еще что-то такое, что мешает расслабиться и настроиться на мысль, что все позади, что задуманное получилось...
Королев видел всю эту суету, радостные лица, слышал восторженные голоса. Он был благодарен этим людям и хотел высказать свои чувства. Он взобрался на какой-то контейнер или ящик, что стоял неподалеку, и начал взволнованно:
— Дорогие товарищи, друзья! Сегодня свершилось то, о чем мечтали лучшие умы человечества! Пророческие слова Константина Эдуардовича Циолковского о том, что человечество вечно не останется на Земле, сбылись. Сегодня на околоземную орбиту выведен первый в мире искусственный спутник. С выводом его начался штурм космоса. И первой страной, проложившей дорогу в космическое пространство, явилась наша страна — Страна Советов! Разрешите мне поздравить всех вас с этой исторической датой. Разрешите особо поблагодарить всех младших специалистов, техников, инженеров, конструкторов, принимавших участие в подготовке носителя и спутника, за их титанический труд. Спасибо всем!
И снова гремело «Ура!», люди рукоплескали, обнимались, что-то кричали. Площадка № 2 ликовала.
На Байконуре уже начался следующий день. Ведь пуск по местному поясному времени произошел 5 октября. Переполненный Ил-14 увозил в Москву тех, кто сотворил это чудо. Вскоре после взлета командир корабля сообщил, что эфир полон многоязычного говора о нашем спутнике. Трудно разобраться в этом гомоне, но слова «Советская Россия» и «спутник» повторяют все. Королев встал со своего кресла и пошел в пилотскую кабину. Вскоре он вернулся, на усталом лице сияла улыбка.
— Да, товарищи, весь мир потрясен запуском нашего спутника. Кажется, мы действительно наделали много шума...
После посадки все кинулись к газетному киоску, скупили все газеты, по несколько экземпляров. Развернув, были разочарованы: в номерах за 5 октября ничего не было.
А изумленный Запад кипел, восхищался, недоумевал. Америка обещала удивить мир, уверяя своих соотечественников: «Первая искусственная луна будет наша», — а тут вдруг такое. Бум в нашей стране начался на день позже — 6 октября.
Бытует легенда: когда ракета со спутником стартовала, горнист протрубил начало космической эры. Таково якобы было желание Королева. Это придумано. Трубач на стартовой позиции был. Перед тем как начать заправку, был построен стартовый расчет. Труба пропела: «Внимание всем!» Второй раз прозвучал сигнал «Боевая работа!» Когда заправку закончили, трубач протрубил: «Отбой!»
Идея спутника в середине 50-х годов занимала умы многих ученых мира. Помпезно, а в чем-то и высокомерно провозглашая свои планы и замыслы, США были абсолютно уверены, что первый искусственный спутник будет американским. Однако реальные события того времени опровергли эту уверенность.
3 августа 1955 года. Копенгаген. В здании Политехнического института, где проходил VI конгресс Международной астронавтической федерации, собрался цвет мировой науки. Американский профессор Дюран после короткого вступления зачитал приветствие Д. Эйзенхауэра. Обращаясь к ученым планеты, президент США извещал о намерении Америки подарить миру искусственный спутник Земли. Из послания следовало, что США лидируют как в идеях, так и в их техническом осуществлении. Зал рукоплескал, и как-то незамеченным осталось то, что присутствующий на конгрессе академик Л. И. Седов обстоятельно и конкретно изложил программу советских ученых. Говорил он и о «некоторых вопросах динамики полета к Луне».
Можно только поражаться исключительному таланту Королева-организатора, сумевшего привлечь к себе многие десятки и сотни талантливых людей и создать крепко спаянный коллектив единомышленников. Опытное конструкторское бюро, которое он возглавлял, стало главным среди множества других организаций и обеспечило практическую реализацию программы — от научно-технической идеи до производства ракет, спутников и космических кораблей.
Прошло всего два года после назначения Королева главным конструктором, а осенью 1948 года первая советская ракета дальнего действия уже стояла на старте. Затем последовали новые разработки отечественных баллистических ракет дальнего действия. Проводя их испытания, Сергей Павлович понимал, что до создания искусственного спутника Земли остался один шаг.
Значение содеянного и восприятие его всем миром будет более понятно, если вспомнить и такие факты.
День 4 октября 1957-го, пятница, выдался обычным и ничем не отличался от множества таких же, предшествующих уик-энду, дней. В Вашингтоне, на 16-й улице, что в нескольких кварталах от Белого дома, посол СССР давал прием в честь ученых из 13 стран — участников конференции по программе Международного геофизического года. За звоном бокалов говорили о науке, и ничто не предвещало сенсации. Академик А. А. Благонравов любезничал с американским профессором Ллойдом Беркнером. Оба были в добром расположении духа и громко смеялись. Никто не обратил внимания на человека, который подошел к Ллойду Беркнеру и что-то шепнул ему на ухо. Через мгновение взволнованный профессор обратился к присутствующим: «Господа, мне только что передали, что на земной орбите на высоте 900 километров кружит спутник! Я хочу поздравить наших советских коллег с этим достижением». Сообщение потрясло всех. Звучали восторженные тосты, шампанское едва успевали подносить. Академика Благонравова засыпали вопросами...
В это самое время на секретном американском полигоне в Хантсвилле (штат Алабама) только что назначенный министром обороны Нейл Макэлрой устроил дружеский коктейль, чтобы отметить свое восхождение на военный Олимп. Новоиспеченный министр вел непринужденную беседу с генералом Медарисом и Вернером фон Брауном — тем самым гитлеровским конструктором секретных «фау». Их беседу бесцеремонно прервал офицер Гордон Харрис: «Генерал, получено сообщение, что русские запустили спутник, который передает сигналы». Воцарилась мертвая тишина. Первым пришел в себя Браун: «Ах, если бы знать планы русских заранее!» После короткой паузы он добавил: «Мы можем запустить наш спутник через 60 дней, господин Макэлрой. Только дайте нам зеленый свет и эти 60 дней».
Тревожное сообщение поступило и в вашингтонскую лабораторию морских исследований. Там работали всю ночь, чтобы как можно скорее настроить наружные антенны для приема сигналов русского спутника.
А вот что происходило в Белом доме. Президент Эйзенхауэр, собиравшийся отдохнуть и поиграть в гольф на своем ранчо в Геттисберге, под Вашингтоном, отменил планы на уик-энд и сокрушался, что американская арзведка не имела предварительных сведений о запуске. То, что русским удалось «забросить шар в космическое пространство», слишком взволновало многих американцев. Но если одни расценили это событие как великое научно-техническое достижение, то других охватило нечто вроде истерического страха. Нашлись военные, которые заявили: «Запуск советского спутника является предвестником третьей мировой войны, но эта война будет вестись иными средствами: вместо пушек и бомб на вооружении сторон будут техническая компетентность и научные свершения типа советского спутника». Военные эксперты быстро подсчитали, что «ракетам русских понадобилось бы только 16 минут, чтобы достигнуть территории США».
И еще. «Изделие 8К71», получившее обозначение Р-7, стартовало с Байконура в 22 часа 28 минут 34 секунды по московскому времени. Примерно 530—540 секунд потребовалось ракете, чтобы набрать космическую скорость и вывести спутник на орбиту. Сообщение с наземных станций слежения о приеме сигналов с борта «космического объекта» тоже было получено без задержки.
5 октября в 16 часов 31 минуту спутник прошел над Вашингтоном. Диктор американской телекомпании «Эн-би-си» не упустил случая высказать сомнение: «Не допущена ли ошибка при переводе сообщения ТАСС? Может быть, спутник весит не 83,6 килограмма, а 8,36?» Но ошибки не было. (Напомню, первый американский спутник, стартовавший в начале 1958 года, весил 4,8 килограмма.)
Издатели еженедельника «Ньюсуик», очередной номер которого уже находился в производстве, остановили печатные машины и задержали все 1 309 900 экземпляров выпуска для срочной замены обложки и помещения комментариев сенсации века.
Триумф? Победа? Да! Мир восторженно говорил о ней на всех языках. Она радовала и восхищала. Но была и иная реакция: ворчливая, злобная. И это тоже естественно. Ведь те, иные, понимали, что для такого дерзновенного шага нужны были не только размах строек, рев турбин, грохот прокатных станов. Нужны были энергия, ум и талант народа, нужна была смелая поступь науки. Только этот сплав мог разорвать любые цепи, даже такие, как цепи земного тяготения.
«Русские впереди!», «Сенсация века», «Новая эра в науке», «Советы продолжают удивлять» — кричали огромными заголовками первые страницы газет и обложки журналов. Через день после запуска, задумчиво расхаживая по своему кабинету в госдепартаменте, небезызвестный Джон Фостер Даллес, бывший в то время государственным секретарем США, обратился к газетному магнату Херсту: «Билл, почему твои газеты подняли такой шум вокруг этого куска железа в небе?» На этот раз он услышал от Херста соответствующее истине объяснение: «Этот кусок железа изменил жизнь людей на многие века вперед». «Потребовалась наверное, ракета-кит, чтобы поднять в космос почти сто килограммов?» — спросил Даллес. «Похоже», — ответил Херст.
Английский ученый К. Гэтланд, часто выступающий в качестве военного эксперта, признал: «Созданная в Советском Союзе межконтинентальная баллистическая ракета Р-7 (SS-66, «Sapwood» — по классификации НАТО) имела большую начальную массу и оказалась весьма перспективной как ракета-носитель. Первая межконтинентальная баллистическая ракета США М-65 «Атлас» была меньшей по размерам, начальной массе и менее эффективной как носитель, чем ракета Р-7».
Страсти вокруг первой рукотворной «луны» продолжали бушевать. Вскоре после возвращения в Москву Королева пригласили в ЦК: «Никита Сергеевич ждет вас завтра в 10.00». Хрущев принял главного конструктора в добром расположении духа. Начитавшись правительственных вестников ТАСС и сводок радиоперехватов с восторгами по поводу «русского спутника», он был оживлен, с откровенным любопытством разглядывал Королева, словно видел в первый раз.
— Когда вы, Сергей Павлович, писали нам свои соображения о спутнике, признаюсь, мы вам не верили. Думали: фантазирует Королев, увлекается, хвастает своими возможностями. Так думали. А вот теперь вы нам доказали. И не только нам, всему миру доказали... Это хорошо, очень хорошо...
Глаза у Хрущева блестели. Королев чувствовал, что он что-то недоговаривает. Но томить Никита Сергеевич не стал:
— Близится годовщина Октября, Сергей Павлович, круглая дата, сорок лет Советской власти. Хотелось бы, чтобы наши конструкторы сделали подарок народу к этому празднику. Как вы смотрите?
Королев не успел ответить, как присутствующий на встрече Анастас Иванович Микоян уточнил:
— Например, спутник, который мог бы вместо коротких сигналов передать из космоса пролетарский гимн «Интернационал». Это тоже произвело бы впечатление.
— Ну что ты со своим «Интернационалом»! — одернул его Хрущев. — Спутник не шарманка какая-нибудь. Вон куранты кремлевские никак починить не можем, а ты «Интернационал» из космоса.
— Да, из космоса, — не отступал Микоян. — Пусть все слышат.
— А если запустить спутник с живым существом, с собакой, например? — предложил Королев. — На ракетах мы их уже поднимали, а теперь пошлем в облет Земли.
Хрущеву идея понравилась.
— Это здорово! — встрепенулся он. — А что? Очень даже здорово! Представляешь, Анастас, собака летает в космосе, а? Товарищ Королев хорошо придумал. Но сделать это надо обязательно к празднику. Договорились, Сергей Павлович?
— Постараемся, Никита Сергеевич.
— Что значит — постараемся? — Хрущев завелся и напирал. — Договорились же! Просите все, что требуется, поможем, обеспечим, но только собачку вашу надо обязательно запустить к празднику.
Королев понял, что его «прикупили» и отступить не дадут. Знал он и другое: сделать такой спутник, провести испытания и запустить за месяц — невозможно. Даже если все его КБ будет этот месяц работать круглосуточно.
— Задача очень сложная, а времени у нас мало, — начал было готовить отступную, хотя его никто не тянул за язык, сам напросился с собачкой. — Но мы приложим все усилия.
— Приложите, Сергей Павлович, важную политическую задачу вам поручаем, от имени всего ЦК.
Прощание было радушным, на обещания помощи Хрущев не скупился, но уезжал Королев с тревогой на сердце.
К празднику в космос запустили Лайку. Собачий род был прославлен, но и решение инженерной проблемы выглядело блестяще.
ЛУННЫЕ СНЫ
Легенда о «Черном драконе». — Снова — тупик. — Окна для пусков. — Мысли в час споров. — Шампанское для «лунных королей».
Штурм Луны...
Есть даты и события, память о которых вызывает в человеческой душе одновременно и великую гордость, и великую боль. Таковы и эти — трагические и ослепительно яркие страницы нашей отечественной и общечеловеческой истории. Речь — о лунной эпопее, начавшейся вскоре после запуска первого спутника. Впрочем, нет, еще задолго до памятной осени 1957-го.
Уже в 1954 году, в самом начале работ над первой межконтинентальной баллистической ракетой, Королев представлял ее потенциальные возможности. Его просьба к своему первому заместителю К. Д. Бушуеву показалась тому несколько странной. Тогда странной.
— Константин Давыдович, распорядитесь, чтобы баллистики просчитали, в какие сроки наиболее целесообразно выводить аппараты на межконтинентальные трассы — к Луне, Венере, Марсу...
Бушуев пожал плечами, но не возражал:
— Распоряжусь, Сергей Павлович.
— А почему вы меня не спрашиваете, для чего это нужно?
— Полагаю, что вы решаете какую-то задачу из области небесной механики и вам нужны эти данные.
— Не до задачек мне сейчас, но вы почти угадали, Константин Давыдович. У ракетно-космической техники есть дали близкие и дали вечные. Я уже говорил об этом, повторю: это надо заметить вовремя. Близкие представить конкретными делами, а вечные — близкими, злободневными, прочувствовать их взаимопроникновение. Вот этим я и намерен заняться...
Через два дня Бушуев принес Королеву график с благоприятными окнами стартов к Луне, Марсу и Венере. Несколько минут Сергей Павлович внимательно изучал картину, представленную баллистиками:
— Хорошо бы пройтись по всему этому графику, и пройтись первыми.
Бушуев промолчал.
— Константин Давыдович, успешное построение реактивного прибора представляет громадные трудности и требует многолетней предварительной работы, теоретических и практических исследований... Это Циолковский сказал. Мудрый Циолковский. А вы принесли мне первое теоретическое исследование.
Оба рассмеялись. Потом в течение часа обсуждали текущие дела ОКБ. Когда Бушуев уходил, Королев сказал:
— А график я оставлю у себя, пусть полежит...
Текучка заедала, все новые заботы ложились на плечи главного конструктора. Королев умел переходить границы своих возможностей, но усталость накапливалась, а сердце покалывало все чаще.
Очередное совещание затягивалось. Королев был заинтересован в том, чтобы выслушать все «за» и «против», и потому не торопил выступающих. Дверь приоткрылась. Поймав вопрошающий взгляд секретарши, Сергей Павлович резко повел головой, что означало: прошу не мешать. Дверь не закрылась, и он повторил это вслух, не скрывая своего недовольства. «К вам Роберт Людовигович приехал», — услышал в ответ.
Королев тут же прервал совещание и поднялся навстречу гостю. Не все знали приехавшего. Многие не скрывали любопытства и удивления: что за «птица», которую так радушно встречает Главный?
— Представляю вам товарища Бартини, — начал Королев. — Талантливый авиационный конструктор, замечательный человек, легендарной судьбы, коммунист из Италии... Мой давний друг...
Когда они остались вдвоем, Бартини смущенно сказал:
— Понимаю, что помешал, но иного выхода у меня нет. И времени тоже нет. Годы уходят, Сергей.
Королев не принял извинения. У Бартини всегда находилось время для инженера Королева, когда он, Бартини, работал в ОПО-3 — опытном проектном отделе, да и потом тоже. Они встретились в «туполевской шараге» в 1940-м, где оба были зэками.
— Милый и уважаемый, Роберт Людовигович, я весь внимание.
— Я боюсь ошибиться, боюсь оказаться дряблым, старым, ненужным нынешнему времени новых идей и стремлений, но треугольное крыло с переменной по размаху стреловидностью, с особой «круткой» обещает многое. Вот посмотри. В теории уверен, но нужен эксперимент. — Он вздохнул: — Все отмахиваются.
Бартини был из тех, кто мыслил смело и оригинально, авиацию любил безмерно, но никогда не действовал нахрапом, отпихивая и унижая других. Королев слушал внимательно, делая пометки на листе бумаги.
— Отличная идея, поможем. И без ущерба для наших ракетно-космических дел. — Королев позвал секретаршу и попросил пригласить к нему нескольких ведущих инженеров. — Жаль, что нет времени на воспоминания, Роберт Людовигович. Но, поверьте, ничто не забыто: ни тридцатые годы, ни война, ни наши общие беды. И как делали совсем другое крыло, тоже помню...
— А ты чем занят?
— Я? — Королев заулыбался. — Я все чаще вижу сны о Луне...
Экспериментальная проверка крыла, которую помог провести Королев, подтвердила правоту Бартини. Такое крыло стали называть его именем, и появилось оно лет за десять до того, как применили эту идею на франко-английском «Конкорде» и других сверхзвуковых транспортных самолетах.
Бартини ушел, а Королев продолжал ворошить в памяти прошлое. Совсем недавно он вместе с Тюлиным был на одной из смежных фирм. Речь шла о поставках партии измерительных приборов и датчиков. В группе инженеров мелькнуло знакомое лицо. Королев стал вспоминать. Ошибиться он не мог, он был знаком с этим человеком.
— О чем задумался, Сергей? — тронул за локоть Тюлин.
Королев кивнул в сторону и потер лоб. Человек, на которого он показал глазами, высокий, седой, до невозможности исхудавший, с провалившимися щеками, протянул Королеву руку с жесткими, узловатыми пальцами:
— Левин, Петр Степанович...
— Петр Степанович? — вскрикнул Королев. — Петр Степанович Левин, дорогой вы мой...
Он повернулся к Тюлину:
— Помнишь, я говорил тебе о нем? — Королев положил руку на плечо товарищу. — Делился хлебом со мной, подсказывал, как уберечься о цинги, помогал не потерять веру в себя, в справедливость. Очень я благодарен ему.
Левин добрым взглядом смотрел на Королева, а тот продолжал:
— Очень было важно — не потерять себя, не утратить веру. Иначе — конец. Мучительный, хотя и недолгий...
Он говорил, говорил не переставая. Настойчиво, сильно, переполняясь воспоминаниями прожитых в страхе и мучениях лет. Счастливый, что уцелел. А потом вдруг замолчал, нахмурил брови, сунул руки в карманы пальто и, словно обращаясь только к самому себе, тихо сказал:
— Из песни слов не выкинешь. Из жизни — тем более.
«...Вынырнувший из воды огромный медного цвета диск золотил горизонт. К рисовым полям потянулись вереницы босоногих китайцев с плетеными корзинами за плечами и в таких же широкополых шляпах. Было свежо и тихо, как вдруг неожиданно произошло затмение солнца. Люди заметались в страхе. Ужас объял всех, видевших, как Черный дракон пожирал раскаленный диск. В причудливом смешении ярких красок света и тьмы императорский дворец казался огромной крепостью, брошенной защитниками. Вскоре светило совсем исчезло, и черная мгла упала на землю. Однако счастье не оставило жителей Великой Восточной Страны: Черный дракон выплюнул Солнце, и снова стало светло. Когда пришло успокоение, император повелел отрубить головы двум звездочетам, которые проглядели Дракона и не предупредили правителя о надвигающейся беде. Их звали Хи и Хо...»
Королев захлопнул книгу. За окном было темно, только месяц светил холодным призрачным светом. Яркий, будто никелированный, опустив книзу остроконечное жало кривого янычарского ножа, он медленно плыл в рваных дымчато-белых облаках и в то же время оставался неподвижным. «Черный дракон», — усмехнулся Королев и выключил свет. Было заполночь, а в пять нужно было уже вставать.
Испытания на полигоне в Капустином Яре проходили с переменным успехом. Боевое «изделие» капризничало по мелочам, и это злило Королева. Он не спал ночами, посекундно проигрывая в уме каждый старт. Но вот пришла удача: пуск, еще пуск, еще... Все, как говорили, «гладкие», что означало «нормально». Ракета обретала «устойчивую надежность», это поднимало настроение главного конструктора.
— Послушай, Николай1, — начал Королев таинственно, вполголоса, полуприкрыв веками маслины своих глаз, — ты помнишь наш разговор в Германии?
##1 П и л ю г и н Николай Алексеевич (1908—1982) — главный конструктор систем управления ракет-носителей для ИСЗ и космических кораблей, академик, дважды Герой Социалистического Труда.
Они приехали на стартовую позицию, когда солнце только царапнуло небо узким оранжевым клином. Бело-серая степь с оспинами выветренной земли и редкой щетиной жухлой травы казалась безжизненной. Солнце всходило, и пустыня, скованная утренней прохладой, желтела. Оттенки этого цвета переливались, напоминая чем-то фантастический лунный пейзаж.
— Так помнишь? — не отставал Королев.
— Разве запомнишь все, о чем говорили...
Пилюгин не отрывал взгляда от солнца, которое огромным блином медленно выползало из-за горизонта.
— Вспомни, вспомни! — настаивал Королев.
Легкая ухмылка коснулась его губ, а глаза наполнились задорным торжеством: «Что ты знаешь о Черном драконе?»
В послевоенной Германии, где они встретились и сдружились, было много разговоров: о войне, «катюшах», немецких «фау», Вернере фон Брауне, ужасах концлагерей и подземных заводов «Дора», о разработках на «Факетенбау», в Пенемюнде, Леестене...
— О Черном драконе? — переспросил Пилюгин и раздраженно добавил: — Не до драконов мне сейчас. Не пойму, почему телеметрия то идет ровно, то начинает рваться.
— О телеметрии потом, — перебил Королев. — Ты на Луну полететь хочешь?
— Я в Москву полететь хочу, — буркнул Пилюгин.
Королев на это не отозвался и переспросил:
— Хочешь или нет?
— Когда? — невозмутимо подстроился к тону разговора Пилюгин.
— Когда! Ты сначала ответь: хочешь или нет? — не отступал Королев.
— Ужасно хочу, — усмехнулся Пилюгин. — Я только и мечтаю о ней, думаю, ночами не сплю.
— А ты спи. Еще есть время. Лет эдак двадцать, двадцать пять...
Королев вздохнул и мечтательно добавил:
— Придет это время, обязательно придет...
— Фантазер ты, Сергей, — не выдержал Пилюгин. — Прийти-то оно придет, но уже без нас.
Королев посерьезнел и насупился:
— Ты как знаешь, а я хочу дожить...
Пилюгин повел плечами:
— Признайся, Сергей, ты психологически не готов к предстоящему. Да и я тоже.
— Почему? — не скрыл удивления Королев.
— Я не о сегодняшнем дне. Все, что мы делаем, просто неизбежно. И на пределе возможного... Так или нет?