Начальственные игры. — Операция «Тополь». — Звездопад. — Сомнительные решения. — Нобелевский комитет ответа не получил
Многое в событиях минувшего времени станет понятным, если не обойти молчанием вечно волнующую проблему — взаимоотношения с высоким начальством. Успехи в делах космических, осуществление казавшихся фантастическими экспериментов в околоземном пространстве и на межпланетных трассах имели политическое значение, им придавался особый, «священный» смысл. Это обстоятельство имело свои плюсы — приоритетное финансирование, возможность «нажать» на другие предприятия, задерживающие разработку и поставку оборудования, получение всевозможных льгот для сотрудников головных КБ и НИИ. Но были и минусы — начальство всегда оставалось нетерпеливым, полагало, что если заставить разработчиков крутиться, то дела пойдут быстрее. Например, спускают сверху контрольные сроки: «до конца года», «не более шести месяцев», «уложиться в полтора—два года» и т. д. В такой неоправданной спешке, в непонимании реальных возможностей производства возникали практически непреодолимые трудности в договорах со смежниками. Те тоже не укладывались в волюнтаристские сроки, навязывали заказчику устаревшие модификации своих приборов. Все это рождало нервотрепку, ссорило людей, кто-то попадал в немилость того самого начальства, возникали разного рода интриги. Спешка оборачивалась авариями при испытаниях, риск пилотируемых стартов многократно возрастал.
Изрядно потрепала нервы сотрудникам ОКБ-1 работа над первым спутником связи «Молния-1». Он должен был находиться на высокой орбите, функционировать больше года, причем в непрерывном режиме и при одной и той же ориентации. Последнее обстоятельство обусловливалось диаграммой направленности спутниковых антенн. Ранее использовавшиеся системы ориентации в данном проекте оказались непригодными, поэтому спутник «держался» через тоненькие пружины за трехстепенный гироскоп, который при этом работал еще и как датчик угловой скорости.
Работа шла тяжело, не укладывались ни в жесткие сроки, ни в технические требования. Бесконечные совещания у главного конструктора с взаимными упреками, обидами, «накачкой» заканчивались ничем. Королев понимал, что претензии начальства несправедливы, что от него требуют невозможного — пока невозможного, — но в глазах подчиненных не хотел опускаться до открытого критиканства «верхних этажей власти», к которым относил Военно-промышленную комиссию (ВПК) Совмина, оборонный отдел ЦК, Д. Ф. Устинова — главного куратора всех ракетно-космических дел.
— Для достижения успеха, — говорил он примирительно, — надо ставить цели несколько выше, чем те, которые в настоящее время могут быть достигнуты. Надо работать...
— Нам садятся на шею, а мы молчим, — возразил ему один из разработчиков спутника связи.
— Кто садится? — невозмутимо спросил Королев. — Назовите, кто?
— Вы отлично знаете, кто, Сергей Павлович. Впрочем, каждому свое...
— Что значит, каждому свое? — зацепился Королев.
— Как говорят, кесарю — кесарево, а Богу — Богово...
Королев оживился, в глазах появился озорной блеск:
— Не очень-то вы уяснили себе мудрость народных изречений... Слово «кесарь» в Древнем Риме означало владыку, монарха. От него произошли такие слова, как русское «цесарь» и «царь», а также немецкое «кайзер» — император...
Далее Королев рассказал библейскую легенду. Противники Иисуса из секты фарисеев задали ему на людях каверзный вопрос: надлежит ли платить подати кесарю, то есть римскому императору, колонией которого была Иудея. Расчет был простой: скажет «не надо» — объявим его бунтовщиком против Рима; ответит «надо» — прокричим, что он против иудейского народа. Однако Иисус, зная своих врагов, нашелся. Взглянув на римскую монету, которыми оплачивались подати, он, в свою очередь, спросил фарисеев: «А чье на монете изображение?» «Кесарево», — ответили ему.
«Так отдайте кесарево — кесарю, а Божье — Богу», — рассудил Иисус. Фарисеи замолчали и отошли.
— Так вот, — подвел итог Королев, — когда мы желаем сказать: отдайте кому-либо должное, воздайте ему по заслугам, то и повторяем первую половину произнесенной вами фразы.
Все рассмеялись. Телефонный звонок «кремлевского» аппарата заставил замолчать. Королев снял трубку:
— Здравствуйте, Дмитрий Федорович, слушаю вас... Понял, завтра в десять...
Он положил трубку. Улыбка сошла с его лица.
— Устинов собирает завтра всех главных конструкторов, — пояснил и тем самым дал понять, что совещание закончено.
На следующий день вновь пришлось выслушать, какое политическое значение имеет запуск спутника связи, как важно обеспечить стране первенство в этом деле, что надо... И так далее.
Американцы первыми запустили свой спутник связи, и начальство потеряло интерес к «Молнии-1», который после этого был доведен в спокойной обстановке без начальственных помех и выведен на орбиту в 1965 году.
Начальство всегда зловредно. Быть может оттого, что самолюбиво, заносчиво, обидчиво. Возражений оно не воспринимает, к тем, у кого свое мнение, относится с неприязнью. Ракетная отрасль страны базировалась не только на Подлипках и королёвском ОКБ. Боевыми ракетами занималась днепропетровская фирма (позднее ее назовут НПО «Южное»), которую возглавлял М. К. Янгель, в подмосковном Реутове базировалось ОКБ-52 В. Н. Челомея. В чем-то их тематика перекликалась, в чем-то они были конкурентами. А у главных конструкторов были свои «защитники и опоры». Существовали и два лагеря: Гречко (военный министр) — Челомей — Янгель и Устинов (министр оборонной промышленности) — Королев — Грушин (создатель ракет для ПВО и ПРО). К первом лагерю особо благоволил Н. С. Хрущев (у Челомея работал его сын Сергей).
У каждого конструктора свой почерк. Это и понятно. А все дело было в топливе. Тогда не принято было говорить о так называемых токсичных топливных компонентах, загубивших жизни тысяч инженеров, техников, рабочих, офицеров и рядовых армии и ничего не подозревавшего населения. Ненависные Королеву и его соратникам виды топлива использовались на ракетах Янгеля и Челомея.
Летом 1960 года на полигоне Капустин Яр готовились к встрече руководителей партии и правительства. Само это мероприятие имело шифровое обозначение «Тополь», подготовка к нему проводилась в строжайшей секретности, а сама «операция», как определялось в специальном решении, имела целью «выбор основных направлений дальнейшего развития межконтинентальных баллистических ракет». На стартовой площадке были установлены три ракетных комплекса: Р-16 (жидкостная конструкции М. К. Янгеля), Р-9А и РТ-1 (жидкостная и твердотопливная конструкции С. П. Королева). В МИКе (монтажно-испытательном корпусе) демонстрировались головные части ракет Р-7А и Р-5М, а также мало кому известный аппарат необычной конструкции.
Хрущев прибыл поутру, до наступления жары. Было солнечно и тихо. В сопровождении секретарей ЦК, министров и главных конструкторов он бегло осмотрел стартовую площадку. Пояснения давал генерал А. С. Калашников. Вскоре перешли в МИК. Здесь инициативу взял в свои руки главный маршал артиллерии М. И. Неделин, заместитель министра обороны и одновременно главком ракетных войск стратегического назначения, он чувствовал себя на испытательном полигоне хозяином и хотел сам представить высоким гостям перспективные проекты.
Настроение у Хрущева было каким-то странным. Вроде бы не хмурился, шутил, но выглядел вялым, часто переспрашивал, когда ему что-то объясняли. Внимание Хрущева привлекла заметная разница в габаритах головной части ракеты, которая уже стояла на боевом дежурстве, и ее модернизированного варианта.
— Пожалуй, раз в пять меньше, — неопределенно произнес он.
Эта спокойная реплика, казалось, не предвещала бури. Молчание было недолгим.
— Почему так? — В голосе Хрущева появилось раздражение. Не дождавшись ответа, он вдруг побагровел и перешел на крик: — Кто мне объяснит? И ответит — кто виноват? Главный конструктор ракеты или заряда? Я спрашиваю: кто?..
В МИКе наступила тишина. Тягостное молчание прервал голос Неделина. Слова он выговаривал с запинкой, с трудом подбирая нужные:
— Дело в том, что техника...
Хрущев злобно взглянул на него снизу вверх. Маршал с вызовом встретил этот колючий взгляд.
— Я не совсем понимаю вас, — бушевал Хрущев.
— Дело в том, — повторил Неделин, — что, когда разрабатывалась первая ядерная головная часть, трудно было учесть...
Хрущев нервно махнул рукой:
— Меня не интересуют эти байки!
Он поднял голову, острые глаза впились в Неделина. Хрущев надул губы, еще раз недовольно махнул рукой и направился к выходу.
Рой чиновников, которые до этого пускались на любые ухищрения, лишь бы задержаться взглядом в зрачках Хрущева, получить одобрительный кивок, покровительственную улыбку или, того лучше, удостоиться личного обращения, что считалось большой удачей, приотстал. И тут вышел вперед главный конструктор ОКБ-1.
— Никита Сергеевич, — попытался остановить Хрущева Королев, — посмотрите на наш обитаемый спутник.
Хрущев словно не слышал или не хотел слышать. Он даже не повернул головы. А ведь перед ним был космический корабль для первого пилотируемого полета в космос. До старта Гагарина по первоначальным планам оставалось полгода. В монтажно-испытательном корпусе стояла техника, которой суждено было принести России всемирную славу.
Хрущев ушел. Ну а Королев? Главный конструктор растерянно смотрел на свое детище. «Он ничего не понял. Ничего!» — обожгла обида. Королев закусил губу, втянул голову в плечи и медленно побрел за всеми.
Мысли путались. Своим «Востоком» он как бы протягивал Хрущеву руку через время, в ОКБ-1 создали технику, которая была способна делать большую политику, а тот не проявил никакого интереса.
Гости из Москвы перешли на стартовую позицию. Там М. К. Янгель представлял свою Р-16. Хрущев согласно кивал. Заметив это, Андрей Николаевич Туполев (ведущих авиаконструкторов тоже пригласили на этот смотр) поспешил вставить: «Прекрасная штука, ее надо принять». Хрущев закивал сильнее, и все поняли: Янгель сегодня на коне. А вот к пояснениям Королева Никита Сергеевич отнесся холодно. Вопросов не задавал, эмоций не проявлял, хотя Королев демонстрировал нашу первую твердотопливную ракету.
— У этой ракеты, — вставил Неделин чуть торопливее, чем следовало в той ситуации, — большое будущее, я бы сказал, политическое. Она...
— Нет! — перебил Хрущев. — Политика и техника — вещи разные. Объясните это Королеву...
Хрущев повторил то, что говорил Королев, когда на него «давили» сверху.
Что касается «Востока», то он еще заявит о себе. 18 июня 1961 года все центральные газеты опубликуют указ за подписью Брежнева и Георгадзе. В нем будет говориться о награждении Н. С. Хрущева третьей Золотой медалью «Серп и Молот»: «Отмечая выдающиеся заслуги... в руководстве по созданию и развитию ракетной промышленности, науки и техники и успешное осуществление первого в мире космического полета советского человека на корабле-спутнике «Восток», открывшего новую эру в освоении космоса...»
Увы, наше прежнее руководство, позабыв о скромности, любило украшать себя Золотыми Звездами, «безропотно» и самодовольно принимая высокие звания и награды. Этому способствовало угодничество окружения. Но я о другом. С чьей-то легкой руки Хрущева стали величать «отцом космонавтики и космонавтов», «мудрым руководителем технических замыслов»... Чего только не было в эпоху звездопада!
Не было правды...
Тогда же в Капустином Яре слова Хрущева прозвучали резко и неприятно, как хруст разбитого стекла. Ярость, подобная невидимому взрыву, обожгла Королева. Он не сразу нашелся что ответить. Стоящие рядом могли видеть, что его бьет дрожь. Обморочная слабость нахлынула на него, но он пересилил и эту слабость, и обиду, и внутренний гнев. Королев все еще молча негодовал, когда громкий, полный торжества голос отвлек его: «Товарищи, предлагается короткий отдых!» Все заторопились к фуршетным столам, так и не уяснив: разрабатывать королёвские ракеты или нет.
Королев не двинулся с места. Он сунул руки в карманы, обвел тяжелым взглядом пеструю толпу сопровождающих и медленно побрел к МИКу. Хотел ли он вернуться к своему «Востоку» или просто побыть один, сказать не могу. Машина догнала его уже на выезде с площадки. Шофер распахнул дверцу. Королев секунду размышлял, а потом коротко бросил: «В домик!» Это означало что свое участие в операции «Тополь» он считал законченным.
В последние годы приподнялась завеса секретности и умолчания над проектами, которые предавались забвению в предшествующие десятилетия. Появились свидетельства, проливающие свет на действительный, а не мнимый процесс в конструкторских коллективах, и эти свидетельства с большим трудом восстанавливают историю нашего оружия.
Сегодня нелегко вынести окончательный вердикт по поводу того, какое место в ярком ряду отечественной мысли должны занять те или иные создатели ракетно-космических, авиационных и других систем и комплексов. Очевидно лишь то, что все они на самом деле были своего рода частью того «контекста», в котором рождались и уникальнейшие творения, и конъюнктурные, а то и амбициозные поделки.
На совещание, которое проходило в Реутове (ОКБ-52), М. К. Янгель — главный конструктор боевых ракет и Г. В. Кисунько — создатель первой системы ПРО опоздали. Непреднамеренно, задержала дорожная пробка, в которую оба попали. В приемной у В. Н. Челомея было несколько посторонних, как потом выяснилось — из спецохраны. Пытавшаяся скрыть волнение секретарша пригласила гостей пройти в маленький конференц-зал, что за кабинетом. Там уже шло легкой застолье. Н. С. Хрущев, Л. И. Брежнев, Ф. Р. Козлов, Р. Я. Малиновский и группа главных конструкторов из оборонных КБ (Королева среди них не было) непринужденно беседовали. О чем? Понять было трудно, к тому же хозяин заторопился и предложил гостям перейти в рабочий кабинет.
Схемы, развешанные на стенах, определяли тему предстоящей дискуссии. Впрочем, дискуссии как таковой не было. Владимир Николаевич Челомей весьма темпераментно изложил идею создания новой системы противоракетной обороны. Речь шла о защите от массированного ракетно-ядерного удара со стороны США. Тут же было детализировано, какие радиотехнические и радиолокационные средства предполагается задействовать. В качестве противоракетной Челомей намеревался использовать свою баллистическую УР-100.
Основные принципы нового проекта с условным шифром «Таран» выглядели настолько просто, что у дилетантов вызывали восторг: «Как это раньше никто не мог додуматься до такого? Хотя бы тот же Королев или Кисунько, который вот уже седьмой год мудрит со своей системой „А“ и „А-35“?» Впрочем, на обсуждении проекта «Таран» присутствовали далеко не дилетанты, а весьма квалифицированные специалисты своего дела — ведущие конструкторы, ученые, военное руководство. Вопросы к Челомею были, и много, но звучали они осторожно. Никто так и не решился высказать главное недоумение, хотя оно было естественным: как это баллистическая ракета при отсутствии коррекции полета сбивает скоростную космическую цель?
Отмолчались. Знали, что Челомей ходит в фаворитах у Хрущева, и не хотели обострять отношения? Пусть это будет рабочая версия, не более. Но ведь за молчание многие из признанных авторитетов уже были наказаны. Уже первые ракетно-космические амбиции Челомея обернулись для них своего рода крушением. Перестало существовать ОКБ-23, возглавляемое талантливым авиационным конструктором В. М. Мясищевым. Была заложена мина под конструктора С. А. Лавочкина, его ОКБ-301 стало филиалом фирмы Челомея. Тревожные дни переживали С. П. Королев, М. К. Янгель, П. Д. Грушин, понимая, что такая же опасность нависла и над ними. УР-100 рекламировалась в качестве массовой универсальной межконтинентальной баллистической ракеты и одновременно противоракеты.
Хрущев слушал и внимательно рассматривал «плакатную живопись» (так это назвал академик П. Д. Грушин) на стенах. Время от времени он вполголоса что-то говорил Брежневу. Тот записывал. Проект постановления по обсуждаемому вопросу поручили подготовить заместителю министра обороны маршалу А. А. Гречко.
Абсурдность ситуации в какой-то мере была даже занятна. Казалось бы, совсем недавно в новеньком (этим он и запомнился) подмосковном доме отдыха, еще пахнущем свежей краской, проходила «можайская межведомственная комиссия». Тогда министр В. Д. Калмыков говорил о проекте «Заслон», и все одобряли неизвестно чью затею, а вот теперь молча внимали призрачному «Тарану».
В те годы родилась шутка о главных конструкторах: «Кто работает на нас (на военных. — М. Р.), кто на ТАСС, а кто и на унитаз». Шутка, в общем-то, недобрая, ибо у каждого КБ были свои заслуги. И немалые. Развал, переподчинение, закрытие тем, ссоры главных конструкторов грозили утратой ракетно-космических достижений, столь мучительно обретенных. Предчувствие печального исхода угнетало Королева, наверное, больше, чем других, уже потому, что и сделать он успел многое, и планы вынашивал грандиозные. На то совещание в Реутове его не пригласили.
Кисунько терзался сомнениями: «Зачем меня позвали сюда?» Из головы не выходило недоумение Янгеля, когда тот еще до начала совещания, мельком взглянув на плакаты, увидел на одном из них «свою» ракету, включенную в систему ПРО. Он так и спросил Кисунько: «Почему это моя ракета включена в твою систему?» И уже тогда Григорий Васильевич с усмешкой ответил: «Это не твоя ракета, а будущая челомеевская».
Когда обсуждение проекта «Таран» закончилось, Хрущев обратился к Янгелю:
— Михаил Кузьмич, Владимир Николаевич жалуется на вас и Королева, что вы запретили передачу в его КБ технической документации.
— Это секретные документы особой важности, — ответил Янгель, — и по существующему положению...
Хрущев перебил его:
— Немедленно вышлите, ваше КБ — не частная лавочка.
Далее события развивались так. Маршалы А. А. Гречко и М. В. Захаров приехали на строительство радиолокационного узла системы А-35. Осмотрели, поинтересовались ходом работ, сроками завершения.
— Это правда, что РЛС «Дунай-3» сможет наводить УР-100? — спросил Гречко.
Кисунько ответил утвердительно. Он понимал, что от его ответа может зависеть судьба системы, которую уже начали создавать. Он надеялся, что после этого визита Гречко доложит Хрущеву, что систему А-35 желательно сохранить, ибо она может пригодиться для проекта «Таран».
3 мая 1963 года Хрущев подписал постановление о создании новой системы противоракетной обороны.
Говорят, когда-то поэты дзен-буддисты, достигнув известности, меняли имя, чтобы начать новую поэтическую жизнь, в которой груз славы не мешал бы объективному восприятию их поэзии. Владимир Николаевич Челомей был талантливым конструктором. И организатором тоже. В его КБ работали прекрасные инженеры, которые создали уникальные проекты. Взять тот же носитель «Протон», орбитальную станцию «Алмаз», баллистические и крылатые ракеты... Аналогии, быть может, и неточны, но «причуды» дзен-буддистов ему были не по нутру.
В июле (точнее, во второй половине) 1961 года намечалось совещание у Д. Ф. Устинова по ракетным делам. Накануне Королев позвонил по «вертушке» Кисунько и предложил встретиться для конфиденциального разговора. Он состоялся в машине.
Это может показаться невероятным, но истина такова: после создания первой межконтинентальной, запуска первого спутника, прокладки первых трасс к Луне, триумфального полета «Востока» с Гагариным на борту Королев попал в тяжелую полосу интриг. До сих пор вспоминаю признание Сергея Павловича: «Второй раз меня пытались вычеркнуть из жизни» (первый раз — это навет, осуждение и ссылка в ГУЛАГ на Колыму. — М. Р.).
Суть того откровенного диалога такова:
Королев. До каких пор мы будем терпеть притязания Челомея?
Кисунько: Что вы имеете в виду?
Королев. Все то же...
Кисунько. И что предлагаете?
Королев. Давайте напишем обстоятельное письмо в ЦК.
Кисунько. Но ведь оно попадет к Хрущеву.
Королев. Хрущев — это еще не все ЦК.
Кисунько. Написать можно. Но вы его подпишете как главный конструктор, руководитель крупного КБ. А кто сейчас я? Меня обложили в КБ-1, я просто физическое лицо, и там скажут: это его личная точка зрения...
Судя по всему, письмо так и не было написано, ибо если бы оно было отправлено, то получило бы огласку. Однако время было упущено, и больше к этому вопросу ни Королев, ни Кисунько не возвращались.
Приглашение на юбилейные торжества по поводу 50-летия генерального конструктора ОКБ-52 было разослано всем его коллегам. Чествование намечалось на вторник 30 июня 1964 года. К этому времени уже был защищен аванпроект по «Тарану», предстояло подготовить постановление ЦК и Совмина на производство боевой системы. Вот тут-то военные и спохватились: одно дело одобрить аванпроект и совсем иное — начать создавать то, что у многих вызывало пусть внутренние, пусть пассивные, но возражения. Поговаривали и о том, что Кисунько собираются назначить первым замом к Челомею по системе «Таран». До Григория Васильевича эти слухи доходили из разных источников, а военные прямо предложили дописать это в проект постановления. Он жил тревожным ожиданием и размышлял, как деликатнее отказаться. Смущало и то, почему сам Челомей ни разу не то что не сказал — не намекнул ему об этом. Понимал он и то, что при таком раскладе становится заложником: завалится «Таран» — и голова его полетит. Отвечает-то исполнитель, или, как говорили тогда, гладиатор.
Сомнения Кисунько разделял и первый заместитель министра авиационной промышленности С. М. Лещенко. Он открыто называл «Таран» авантюрным проектом и, не желая участвовать в «аппаратных играх», ушел из министерства в НИИ.
Кисунько и создатель первой противоракеты В-1000 Грушин лучше других понимали, что противоракете необходим стартовый ускоритель, что баллистическая ракета в качестве противоракеты не годится из-за ограничений по скорости и маневренности при жестком лимите времени для перехвата цели... В этом их поддерживал и Королев.
В тот июньский вторник Кисунько позвонил Грушину в Химки. Начал осторожно: мол, надо подписать кое-какие бумаги по изделию А-35. Сказал, что может заехать, но Грушин ответил: «Я приеду сам». Они встретились, с основным делом управились быстро, многозначительно помолчали.
— Что будем делать? — спросил Кисунько и развернул приглашение из ОКБ-52.
Сдержанный в суждениях, замкнутый по характеру, Петр Дмитриевич не ответил. Он передернул плечами, вздохнул и, не желая продолжать разговор, досадливо махнул рукой.
Кисунько набрал номер телефона Королева: «Сергей Павлович, добрый день... Вы у себя?» В ответ прозвучало: «У меня очень много работы». Кисунько резким движением порвал билет: «Для себя я решил». То же самое сделал Грушин. Два главных конструктора вышли из административного корпуса и, отпустив машины, тихонечко побрели по Ленинградскому проспекту.
После первого прорыва в космос осенью 1957-го ОКБ-1 потрясло мир дерзновенными свершениями, которые убедили человечество в том, что оно и впрямь «не останется вечно на Земле». Перспективы проникновения за пределы планеты — научные и технические — становились все очевиднее, возрастало и понимание значимости того первого шага, который сделали российские ученые и конструкторы. Перешагнув через противоречия, терзающие мир, через военно-политическое противостояние запада—восток, Нобелевский комитет направил в Академию наук СССР предложение выдвинуть на соискание премии трех ученых, научная деятельность которых привела к запуску первого в мире спутника и к получению с его помощью важных научных результатов.
Казалось бы, естественное стремление отразить в реестре достижений мировой науки одно из важнейших событий ХХ столетия. И реакцию на него следовало ожидать незамедлительную и однозначную: назвать имена трех человек, чье право на премию Нобеля не может быть оспорено никем. Но... Академия наук отправила тогда все документы в Политбюро. Там сначала не поняли, что претендентов может быть не более трех, и подготовили целый список, в который включили «руководителей высокого ранга», не имеющих даже справки о сдаче кандидатского минимума, не говоря уже о научных трудах, разработках, публикациях. Когда же разобрались, стали «мараковать» над проблемой, причем втайне от Королева.
Складывалась поразительная ситуация: главный штаб советской науки — Президиум Академии передал свои полномочия политическому органу. Впрочем, таков был порядок. Изменить или нарушить его не мог никто. Некая неловкость состояла в том, что простейшим спутником практически никто из Академии наук не занимался — все делалось в ОКБ-1 по инициативе и под непосредственным руководством Сергея Павловича Королева и при участии В. П. Мишина, М. К. Тихонравова, К. Д. Бушуева, С. С. Крюкова, Б. Е. Чертока и их ближайших сподвижников.
Основные же научные силы были заняты спутником-лабораторией (он стал третьим ИСЗ), но работы по его оснащению приборами сильно отставали от графика, несмотря на титанические усилия вице-президента АН СССР М. В. Келдыша. Более того, многие из тех, кто попал в «большой список», возражали против запуска простейшего спутника, военные тоже были против, считая спутник дорогостоящей «игрушкой», средства у еще не принятой на вооружение баллистической ракеты Р-7.
«Академический» спутник (так его назовут потом) выйдет на орбиту 15 мая 1958 года. Но ненадежные приборы, созданные в не имеющих достаточного опыта лабораториях Академии наук, почти сразу же откажут. Однако прежде чем это случится, приборы поймают всплеск напряженности электромагнитного поля, который примут за свидетельство неисправности датчиков. Впоследствии выяснилось, что этот всплеск — результат пересечения спутником пояса Ван-Аллена (а ведь мог быть назван поясом Вернова, который и поставил этот эксперимент).
Но вернемся к нашему Политбюро. Оно не спеша заседает и «решает» бесконечные проблемы, большинство из которых надуманные. Речь идет не о людях и их заслугах, а о том, можно ли «раскрыть секретных конструкторов и ученых», надо ли «выдавать конструкцию простейшего спутника», можно ли «указывать место его старта» и хотя бы самые общие сведения о ракете-носителе? И это в то время, когда американские, английские и французские технические журналы открыто называли Тюратам, писали о Короле и его замах, крестиками на фотографиях указывали окна его кабинета, публиковали кинотеодолитные снимки летящей по орбите второй ступени ракеты Р-7...
И все-таки главная «загвоздка» была с авторами Спутника № 1. Ну, Королев и Тихонравов — это понятно! По просьбе Королева Михаил Клавдиевич написал записку в правительство, Сергей Павлович с ним обсуждал многие вопросы. Мишин тоже не вызывал сомнений. А Келдыш? Как-никак, его считали теоретиком космонавтики! А Бушуев и Крюков? Можно ли обойтись без основных проектантов? А ведь есть еще образованный Королевым Совет главных конструкторов... Мог ли быть запущен спутник без двигателей Глушко, систем управления Пилюгина, Кузнецова, Рязанского, без стартового комплекса Бармина?
Бесспорно, вклад каждого из них велик. Но если так рассуждать, то паровоз не поедет без колес, без парового котла, без топки и т. д. Братья Черепановы изобрели паровую машину, Можайский построил первый самолет...
Так или иначе, но отсутствие Нобелевской премии для всего научного мира означает сомнительность приоритета и научных результатов. Такое суждение бытует в научной среде. С ним можно согласиться, его можно и не принять. Истина, которая признана всеми, — Спутник поднял во всем мире престиж и авторитет всех без исключения наших специалистов. Но самое удивительное: простейший космический объект привел к целому каскаду открытий в различных областях физики и геофизики.
Знал ли Королев о том, что происходило «за кулисами»? Знал. Такое не скроешь, ведь обращение в Академию наук СССР Нобелевского комитета было официальным и открытым. Не ведомы были Сергею Павловичу все тонкости не очень-то красивой игры в начальственных верхах, к которым он, Королев, всегда относился скептически. Ну а политбюро между тем нашло самое «мудрое» решение: положить все документы в долгий ящик и никого на соискание премии не выдвигать.
АПРЕЛЬ 1961-го...
Выбор истории. — Документы с грифом «Совершенно секретно». — Старт переносится. — Накануне. — 108 минут, которые потрясли мир
Визит Королева в ракетно-космическое НИИ-88 в столь поздний час не был для Тюлина неожиданным. Соседи по территории, товарищи по работе, друзья со времен командировки в Германию в победном 45-м, они встречались часто и, как правило, после дневной суеты, когда директор головного ракетного института и главный конструктор ОКБ-1 могли чуточку «вздохнуть».
— Я ненадолго, — начал Сергей Павлович прямо с порога. — Как полагаешь, если будет принято решение о запуске человека в космос, можно уложиться в год-полтора?
— На чем собираешься запускать? — задал вопрос Тюлин, не выражая ни удивления, ни восторга.
Это был августа 1958 года. Тюлин знал, что Королев недоговаривает, что он уже давно вынашивает идею создания пилотируемого космического аппарата, что в ОКБ-1 такой аппарат уже сделан и начаты испытания, что этот разговор — своего рода тактический ход, но разгадать его он не мог. Королев же не спешил с ответом. Он пристально всматривался в лицо того, кому доверял многие свои тайны.
— В декабре шестидесятого, а может, и раньше... — начал было Королев и загадочно улыбнулся. Произносить возвышенные слова — не по его части. «Сейчас, — подумал он, — будет самое трудное: от идеи надо переходить к обоснованию». — На ней, — выдавил из себя со вздохом. И повторил: — На ней!
Это «на ней» Королев произнес с той интонацией, смысл которой был понятен лишь им двоим. Еще в мае 1957-го он направил записку в Спецкомитет № 2, в которой излагал программу освоения космоса на ближайшие годы. Ему удалось заинтересовать своими планами Д. Ф. Устинова. В достижении задуманного Королев умел быть настойчивым и гибким, проявлял, когда надо, свой дипломатический талант и добивался решений, выгодных для себя.
— Семерка еще не исчерпала своих возможностей, — продолжал он.
Тюлин впервые видел Королева таким задумчивым и настороженным. Он лучше других понимал, сколь трудный впереди путь. Кроме календарных дат его надо измерять числом удачных и неудачных запусков, неделями и месяцами, проведенными на Байконуре, кропотливой расшифровкой телеметрии, объемом служебных бумаг. Но критерий по-прежнему один: удалось ли создать надежную третью ступень для ракеты, так называемый блок «Е»?
— Попробуй, Сергей, я тебя поддержу...
На том и расстались.
В начале 1959 года Королев пригласил в Подлипки группу военных медиков. Цель совещания не объявлялась, указывалось лишь время прибытия. Встретил офицеров и генералов заместитель главного конструктора К. Д. Бушуев. Военные держались застенчиво, молча рассматривали собравшихся, пытаясь угадать, кто здесь тот загадочный конструктор, которого называли Эс-Пэ. Внимание привлек плотного сложения человек, окруженный людьми. Он говорил спокойно, уверенно, и уверенность эта передавалась собеседникам. Внешний облик этого человека свидетельствовал об огромной внутренней силе.
Ровно в назначенное время он пригласил всех в небольшой зал. Открыл совещание академик М. В. Келдыш:
— Для кого-то, быть может, вопрос, который предстоит обсудить, покажется несколько неожиданным и даже преждевременным. Уверяю вас, это заблуждение. Нам необходимо определиться: представители каких профессий способны наиболее успешно и сравнительно в короткий срок подготовиться к космическому полету.
Зал ответил тишиной.
Келдыш выждал минуту-другую и продолжил:
— Я предлагаю послушать уважаемого Василия Васильевича Парина, академика медицины... Свои суждения могут высказать и другие товарищи.
Парин весьма обстоятельно изложил ряд медицинских факторов, которые необходимо учитывать при отборе, назвал вопросы, в которых нет ясности, высказал и ряд сомнений. Однако общий тон его выступления был оптимистичен. Вслед за ним изложили свое видение проблемы еще два или три человека. Мнения высказывались разные. Затем председательствующий предоставил слово Королеву.
— Складывается впечатление, — начал Сергей Павлович, — что отдельные ручейки суждений уже сами по себе сливаются в правильный вывод. Вопрос, который Мстислав Всеволодович задал присутствующим здесь представителям авиации и авиационной медицины: «Готовы ли к полету в космос летчики?» — не случаен. Наиболее подходящим контингентом располагает авиация, хотя смелые и стойкие люди имеются всюду. Чтобы в короткий срок стать полноценным космонавтом, качеств, которые вырабатывают в человеке так называемые земные специальности, еще недостаточно...
Большинство присутствующих оказались не готовы к обсуждению вопроса, который требовал аргументации, а не просто умозаключений. Чтобы разжечь аудиторию, Королев объяснил, что космонавту необходимо безошибочно ориентироваться и понимать существо происходящих явлений, без чего невозможно правильно и своевременно управлять кораблем. Он должен уметь работать в сложных, быстротечных, а порой и аварийных условиях полета. А для этого требуется всесторонняя подготовка и профессиональная способность быстро находить и осуществлять наиболее рациональные решения.
В качестве возможных кандидатов назывались моряки-подводники, цирковые акробаты, верхолазы, альпинисты.
— Сергей Павлович, — попросил слова полковник медицинской службы из ВВС Евгений Анатольевич Карпов, — позвольте обосновать право военного летчика на такой полет.
Королев согласно закивал. Карпов немногословно, но весьма четко и по пунктам изложил свою точку зрения. Его поддержал генерал Н. П. Каманин. Оба они вскоре займут ведущие «космические» должности: Каманин станет помощником главкома ВВС по проблемам космонавтики, а Карпов возглавит первый Центр подготовки космонавтов, который впоследствии назовут Звездным городком. Подводил итоги совещания Сергей Павлович Королев.
— Для такого дела, — сказал он, — и это уже отмечалось, более всего подходит летчик, и прежде всего летчик-истребитель. Почему? Объясню. Это и есть универсальный специалист. Он и пилот, и штурман, и связист, и бортинженер. А будучи кадровым военным, он обладает необходимыми морально-волевыми качествами: его отличает собранность, дисциплинированность и непреклонное стремление к достижению поставленной цели...
Общий разговор перешел в диалог между главным конструктором и Карповым. Королев наметил ряд важных ориентиров для отбора и подготовки первой группы космонавтов, обратив внимание на то, что нужно выбрать наиболее устойчивых летчиков, которые бы не только успешно справились с воздействием факторов космического полета, но и обязательно выполнили полетное задание, включая ликвидацию аварийной обстановки, если такая возникнет в ходе полета.
— Об аварии я говорю не потому, что у нас есть сомнения в надежности техники, — поспешил уточнить Королев. — Но готовым нужно быть ко всему.
Когда расходились, он попросил Карпова задержаться. Настроение у Королева было приподнятое. В шутку он даже рекомендовал врачам каждую предназначенную для ознакомления космонавтов пробу или методику их тренировки предварительно испытывать на нем. Его оптимизм и глубокая вера в успех начатого дела заражали окружающих.
— Евгений Анатольевич, — отвел он Карпова в сторонку, — я ведь тоже из авиационного гнезда. Считайте, четверть века авиации отдал. Да и теперь, как видите, не расстаюсь с ней, — произнес он с гордостью и добавил: — Вы не спешите, но поторапливайтесь, времени у вас, да и у меня, немного.
Главный конструктор поставил ряд ограничений по <