Про велик я подумал, про кассеты тоже, но про всё это я подумал по отдельности. Они несовместимы, особенно со мной. Вообще-то для этого придумали сумки и рюкзаки, пакеты. А ещё кто-то придумал мой мозг, который не может вспомнить, куда мои руки запихали рюкзак. Нет, мамина сумка не подойдёт, хватит из меня уже «мужика в чулках» делать. А пакеты в нашем доме слишком высоко, мне попросту не достать. Пакеты в пакете. Ну, ладно, положу тут свои находки и сбегаю, поищу хоть что-нибудь. Надеюсь, никому не нужна порнография на кассетах.
Только когда я уже перерыл всю свою комнату, то понял, а точнее вспомнил, что видел этот уебский рюкзак в коридоре. На старой вешалке, там же, где висели зонты. Сука, каждый день там прохожу. Даже сегодня я там крутился минут десять минимум, но всё объяснимо – это просто я. Зато теперь у меня в комнате ТВОРЧЕСКИЙ БЕСПОРЯДОК. Господи, почему я такая свинья. Вечно у меня всё разбросано, сломано, потерянно, но если даже и не потерянно, то всё равно хуй ты чего найдёшь. Но уже так привыкаешь к этому беспорядку, что, в конце концов, он становится твоим порядком. Ведь порядок – это тот случай, когда всё на своём месте. А что, у меня всё на своём месте. Только я вот найти ничего не могу. Да, одежде в любом случае место на полу, чипсам под кроватью, а книгам в толчке. Хотя, книги в толчке – это нормально, но одна, а не шесть. Самое интересное, что мама даже не собирается у меня убирать. Она поднимает, там пылесосит или моет, вытирает пыль И КЛАДЁТ ВСЁ ЭТО ОБРАТНО. То есть как под кроватью, вы же её отодвигаете, убираетесь, а потом ставите её на место. Но это кровать. Получается, что моя одежда и нихеровая туча макулатуры для неё как мебель? Предмет интерьера. Или она ждёт, пока я сам уберу… Блять, что я торможу, где ключи Джера. Джера, что я привязался-то к этому сокращению.
На велике я проехал буквально мимо двух домов. Всё было нормально: рюкзак, кассеты, велосипед, который не умер, кеды, которые не развалились, когда я их напяливал. В общем, всё было отлично. Примерно минуты две. Но потом жутко закружилась голова. И если бы я ехал дальше, а далее дорога была просто шикарная, то на этот раз со мной бы точно что-нибудь да случилось, что-нибудь плохое. Нет, никакое-то там падение, валяние в грязи и содранная коленка. Поэтому я остановился и слез с него. Не знаю, что это вообще было. Может, потому что не ел толком ни вчера, ни сегодня. На одних конфетах долго не протянешь. Нет, у меня опухоль в голове. Рак головного мозга. Помню, у мамы был период такой года два назад, у неё постоянно в течение трёх месяцев болела голова. Иногда сидим, смотрим кино, и как начнёт хрень нести. Я ей посоветовал обследоваться, но она мне сказала, что сама всё знает, она же у нас умная. Конечно, всё прошло и мы живы и здоровы, но, сколько же я тогда бреда наслушался. Я хоть и жив, но не здоров после этих трёх месяцев – это точно. Она даже отцу звонила, спрашивала, сможет ли он взять меня, если что вдруг случится. А я знал, что ничего у неё нет, вот просто знал. Даже не волновался, хотя всем известно как я её люблю. Наверное, в это время и начала зарождаться моя ебанутая интуиция. Просто это не могло быть похуизмом, поэтому я подумал, что это что-то другое и назвал это интуицией. Логично. А папа тогда перепугался, и его новая жена тоже. Скорее всего, она не прыгала от счастья, когда узнала о том, что ей придётся делить свой дом с каким-то непонятным Фрэнком, таким бессовестным мальчиком, ведь он даже за свою родную мать не переживает. Это она мне сказала. На самом деле я не злюсь на них, всё так, как должно быть. Я люблю отца, он никогда не бросал меня. Правда, мы давно уже не виделись. Вообще мне иногда кажется, что это не моя жизнь, будто я не переехал, а умер и переродился. Я попытался пойти дальше, хотя бы пойти, не то чтобы поехать. Но тут зазвенело в ушах, и вместо привычной для мне улицы, появилась чёрная пелена. Какой-то, блять, фейерверк в голове. Такое бывает, когда долго сидишь и потом резко встаешь. В моём случае я резко начал ДУМАТЬ, заставляя бедный мозг напрягаться. Да ладно, я просто не поел.
Когда стало получше, я смог пойти дальше и чтобы было не так скучно решил посмотреть, что же у нас тут нового. В общем-то, всё как обычно, ничего особо не изменилось, только листья желтеть стали. Больно рано. Я потихоньку передвигался, поправляя рюкзак, а потом заметил того самого мужика, которого я видел в первый день моего здесь обитания. И я его не сразу узнал, и если бы ни эта девушка, которая тогда орала, я бы в жизни не подумал, что это он. Люди так меняются. Теперь они не орали, а сажали большущий куст спиреи перед домом. И никаких грязных маек, мало того, он ещё подстригся и похудел. Я даже улыбнулся, я вообще не мог от них оторваться. И он не мужик, кстати, думаю ему лет не больше, чем Уэю. Молодые ещё. Господи, опять как дед говорю. Куда ключ положил. Так, карман. Да, на месте.
На трёх кассетах, что я уже посмотрел, были чёрно-белые фильмы. Всё про любовь, спасибо, мам. Естественно я их полностью не смотрел, так, просто глянул. Но там ещё было штук пять, вроде, этих кассет. Ручку сделал. Которую я приносил пару дней назад и оставил на кухне. А он её прикрутил. Ну, конечно, от меня же не дождёшься, я же только всё ломать умею. Так, а эта кассета не показывает ничего. Где моя порнография. Я посмотрел ещё две, но они тоже оказались пустые. И когда мне надоело смотреть на серый мигающий экран, я решил пройтись по дому. Иногда кажется, что у меня с этим домом какие-то особые отношения. Для меня он как человек. Но внутри этого человека водятся ещё живые существа, но уже не люди. А дом – человек. Маразм крепчал.
Хотел на второй этаж идти и прохожу уже мимо кухни и останавливаюсь. Два небольших шага от входа, потом отсутствие досок метра так на два в ширину. Разобрал пропасть. Когда успел, ночью вчера? Да вы больной, Джерард. «Было нечего делать». О, панна эта… ну, котта на столе. Стоит, на меня смотрит. Панна-котта. Господи, я запомнил. Итальянский десерт, да. И он говорит по-итальянски. Надо спросить будет. А мне вообще стыдно быть должно с итальянскими корнями такого не знать. Даже итальянский от испанского отличить не могу, ¾ итальянца во мне не спасает.
Сюрпризы на этом не закончились. На втором этаже у нас всё летало, все эти газеты и куски чёрных ватманов. С другой стороны они были белые, значит – это была краска. Он красит белый ватман чёрной краской, да. А почему газеты не покрасил, они вообще цветные. А нет, вон чёрно-белая. Представляете зрелище: стоишь в комнате, а вокруг тебя летают пыль и бумажки, на солнце это ещё хуже. Ну, те, что поменьше они прям у лица летали, я же не говорю, что ватманы там поднимались и здоровались. Надпись. Красной краской на правой стене про мои глаза, которые цвета говна. А я знаю, что ему на это ответить. Вполне. И я побежал вниз, проведя пальцами по левой стене, когда поскакал по лестнице, прежде всего в целях своей безопасности. Краски были в кладовке. Мне нужно сделать цвет блювотины. АККУРАТНО потянув ручку, я открыл дверь. Сделал шаг и остановился, чувствуя ладонью холодный камень в этой ручке. Никаких бутылок, полки пустые, а краски все сложены в углу, именно сложены, даже не свалены. Кладовка – самое чистое место в доме Уэя. Да даже пыли здесь не было. Тогда на полу такой слой был, аж серый. Сейчас пол был чистый, и это были маленькие разные плиточки. Я такой плитки не видел. Какие-то кусочки, разной формы. Знаю, есть картины из стекла. Не витражи, нет, разбивают обычные бутылки. Не знаю, есть ли у них там какой-либо план или это всё спонтанно. Потому что неизвестно какие у тебя стёкла в итоге получатся. А тут будто взяли плитку и сделали то же самое. Картина на полу. Дак… это и есть картина. Пошутил, называется. Центр был белый, почти чистый цвет, но постепенно он становился темнее. Кусочки приобретали оттенок и у стыка со стеной были тёмно-зелёные. Белый переходил в тёмно-зелёный. Мне последнее время так нравится этот цвет. Засмотрелся на пол. Вот так не видишь, а пол вымоют и такое тебе раскроется. Я зашёл за красками. А можно ли их трогать. Нет, блять, нельзя, они обидятся, потому что я не Джерард. Не хозяин. Не знаю, какие нужно смешать, чтобы получился цвет глаз вашего хозяина. Логически это зелёный и какой-нибудь жёлтый. Наверное. Ну, я же не художник. Хотя, калякаю, но не так, а с красками вообще дела не имел. Художник – это так классно. Есть в этом что-то. Не знаю что, но мне всегда нравились художники. Может быть, это напоминает мне свободу, ассоциируется. Да не обязательно задумываться, почему тебе что-то нравится. Вообще интересное это чувство. Я так люблю быть раздолбаем, принимать всё, как оно есть, говоря, что так надо. Не задумываться, почему и зачем. Возможно, этого и не нужно делать, возможно, это и лишнее. Возможно. Даже на полках нет пыли. Вот это он психанул. Я хочу панна-котту, она же смотрела на меня сегодня. Мне тогда особо не понравилось, но сейчас… Почему мне всегда нужно время, чтобы понять, что я к чему-то неравнодушен. Может, я действительно тормознутый.
Среди всех тюбиков я откапал те, которые мне были нужны, там было много зелёных и всего два жёлтых. Естественно я выбрал самый блювотный зелёный, а жёлтый тот, который первый попался. Он меня убьёт, Джер меня убьёт. Сужу по себе. Спокойно отношусь к своим вещам, но не к таким личным. За них хочется убить, собственник. Краски – для художника это личное, я думаю. Привет, я тоже хочу ломать границы.
Я еле у него вилку нашёл. Ненавижу ложками есть, ну не люблю я ложки, поэтому и искал вилку. Чего он вообще свою панна-котту не убрал, испортится же. Не бойся, итальянская дива, ты не испортишься, не успеешь. Я так на неё загляделся, что чуть не попал в дырку в полу. Нет, тут не два метра, поменьше немножко. Он… ОХ, БЛИН, он туда все бутылки скидал, вот свинья. Господи, мы достойны друг друга. Но кладовка теперь не из нашей компании. Совсем ума нет что ли. Или так с бутылками расставаться ему не хочется. Конечно, сколько выжрать, у них столько совместных воспоминаний. Блять, вилка ты куда. Я вилку туда уронил, она ещё так звякнула – прощальный крик. Ну, нафиг всё это. Со злости сел рядом с бывшей пропастью, положил краски от неё подальше, посмотрел на панна-котту, поразглядывал её и, в конце концов, откусил немного. Вкусно. Очень вкусно. И тут я её откусил уже нормально. А потом понеслась, хорошо меня никто не видит. Жалко она маленькая такая, я бы три таких за раз в рот запихал. Любовь со второго взгляда – это про меня. Тарелку надо вымыть. О, я в ней краски разведу. А кисточку мне не надо, нет. Я прям пальцем напишу.
Не знаю насколько это похоже на цвет того, что я хотел, но то, что это получилось криво – это точно. Так и написал: «А твои цвета блювоты». Криво, но с душой. Кривость – это вообще самое душевное, что есть на этой планете. Собрать этот мусор что ли. Не, ну он окончательно всё засрать решил. Хотя, кладовку же вымыл. Пакет найду, тогда соберу. Тут столько рисунков. Этот человек меня поражает, заклеить всё это. Женщина эта, которою я тогда заметил, и Джер стал орать, чтобы я свалил. Его, по-моему, это так взбесило жутко, что я на неё смотрю. Ну, сейчас-то можно. Я бы не сказал, что она излучает добро, суровая такая блондинка. Губы и подбородок чем-то смахивают на Уэевские. Или мне кажется. Да нет, реально. Но у нашего художника лицо как блинчик, а у неё… Они чем-то похожи. Мама, я думаю. И как же мне Вас называть, мадам? Миссис Уэй? Ладно, я Фрэнк и мне очень приятно с Вами познакомиться. Только не говорите Уэю ничего. А я пойду пока, поищу пакет или чего-нибудь такое.
Искал пакеты в пакете. И нашёл это за плитой. Шалунья плита, я помню, что ты любишь вытворять. Я пришёл с добром, не стоит на меня нападать. Одного мало будет, возьму два. В этом дырка. Прости, ты в пролёте. Так, а вот этот ничего и этот тоже. Пакет, а ты ничего такой. Белый, чистый, я влюбился. Запихнув остальные обратно, и перешагнув через кладбище бутылок, я поплёлся наверх. Сел в центре комнаты и стал рвать самые большие куски, они же не влезут, особенно ватман. Скучно не было, нет, просто я пока расправлялся с этим добром, сидел и разглядывал рисунки. Честно говоря, не всегда было понятно, что это такое вообще было, и что наш художник пытался сделать. Но эта непонятная хрень, всё равно была красивой. Может, он гений, и я этого просто не понимаю? Так и есть. Щас чихну. Фрэнк, ты целовался с гением. Ой, нет, не чихну. Не хватит мне двух пакетов. Вот ты, большой кусок ватмана, иди сюда. Я подполз к нему, сел обратно, разорвал его уже пополам, потом ещё раз. Там чего-то нарисовано. По-моему это глаз. Вот это сюда, так, нет, перевернуть. Хорошо, что ту половину я не разорвал. Блять, три куска сложить не могу. О, вот, всё. Он не дорисован ещё, веки только карандашом набросаны, а вот радужка цветная. А ну стоять, это мой глаз. Я сначала поближе его рассмотрел, потом встал и отошёл вообще к окну. Я его со всех сторон. Он такой огромный, больше моей башки. Глаз из Хиросимы. Ну, мало ли кого или чего он рисует.
И всё бы ничего, но теперь я уже всё собрал и в конечном итоге сидел не с одним глазом. Я нашёл ещё и нос, губы и последним – второй глаз, левый. Ну, а хрен ли, не циклоп ведь я. Правда, не нашёлся небольшой кусок он нижней губы. Порвал, наверное, случайно. И цветным оказался только тот глаз, всё остальное было набросано. Вот как значит, делал-делал и бросил. Заклеил мной комнату, притом другой стороной. И как это понимать. Как он это вообще сделал, штука такая получается немаленькая, с мой рост, не меньше. Если её склеить и повесить, она почти всю стену займёт. А сюда она вообще не влезет, тут крыша мешает. Вот на первый этаж вполне. Выбросить что ли, ему всё равно не нужно. Если бы нужно было, он бы отрывал аккуратно, а я тут по кусочкам это собирал. Да, о чём я. Меня использовали как обои. Видимо, меня ещё собирались и выбросить. Джерард, что ты за хуйню сделал. Это красиво даже в таком недоделанном состоянии, но как-то странно ты со мной поступил. Я это заберу. Может, я такого в жизни больше никогда не увижу, думаю, не стоит раскидываться такими вещами. Меня всё это взбесило. Голова, которая так и гудела, этот мусор, грязный пол, грязная кровать, пыльный шкаф, непонятные замашки Уэя. И я не особо соображая, сгрёб в кучу свой портрет и, бросив пакеты и тарелку, погнал вниз. Я реально не разбирался, что делаю, оставил кладовку открытой, включенный телевизор, забыл кассеты.
***
Голова отказывалась работать, она хотела только болеть и медленно убивать мой разум. Хреново, когда ничего не думается и не делается. В таком случае остаётся только сидеть. Я с самого утра какой-то тихий, не дай Бог что-то будет. Ужасающее чувство. Неспокойно. Я ТИХИЙ, но как-то НЕСПОКОЙНО. Страшно, блять, мне, поэтому и тихий. По-моему, я даже ключ оставил. А закрыл ли я вообще дверь. Ну, что это за херня. Пойти что ли с уточкой в ванной поговорить, искупаю её заодно и в себя немного приду.
Я бедную уточку, наверное, уже ЗАЕБАЛ, потому что она отплыла от меня подальше и повернулась ко мне задницей. Она была беленькая с красным клювиком, и я знал, что я ей не нравился уже давно. Просто она помнила меня, когда я был ещё мелкий, а тут я вырос и всё, прощай детство и безобидный маленький Фрэнк. Может, она стесняется меня теперь, такого большого. Да ладно тебе, тут всё в пене, всё равно ничего не видно. Я ей особо ничего не рассказал, потому что реально башка не варит. В общем, даже сформулировать нормально не мог, какие-то мысли и все о разном. И только когда я залез в воду с головой, понял, что и не нужно мне думать. Тихо, только этот шум, чем-то напоминающий море. Самое главное сейчас не хлебнуть от такого счастья. И не заснуть, тогда я уже не проснусь. А вдруг у меня есть жабры. Наверное, не стоит это проверять. Нет, у меня их нету, надо выныривать. И перед тем как это сделать мне приспичило открыть глаза. Вода была мутная, чуть желтоватая. Старое чувство детства. А это вообще делать можно, ослепну ещё к чертям. Хотя, раньше же не слеп. Часто я это делал, особенно на всяких озёрах. Вообще любимое занятие было. С утра, часов в восемь ещё холодно, а мне нужно было поближе к воде. Мы часто ездили по гостям особенно летом, за лет пять я изучил столько мест, и у каждого озера был свой цвет, оттенок. Всегда любил воду, и сейчас люблю. Единственное, что я до сих пор не изучил – это море, какого цвета вода там. Не вот так, не снаружи, а именно под ней. Но если я сейчас не вынырну, то я этого никогда не узнаю.
Телевизор. Я в таком же непонятном для себя состоянии сидел в темноте и смотрел странный фильм о приведениях, такой же странный, как и весь мой день. Мне было холодно. И я зачем-то достал банку маринованных огурцов. Вообще я пошёл за пледом, но на половине лестницы повернул обратно и попёрся на кухню. Как зомби достал огурцы из холодильника, долго смотрел на крышку, потом повернул её, она не открылась. Уже пошёл обратно в гостиную, но в коридоре вспомнил, что не закрыл холодный дом огурцов, оставил банку на полу, рядом с рюкзаком и повернулся. Не знаю, зачем я встал между двух комнат, в коридоре и стал просто стоять и слушать, как в гостиной говорит телевизор. Кто-то так увлеченно рассказывает о вреде сладкого… А тупые люди – это вредно? Сладкое, если бы его не было, я бы прожил в два раза меньше, чем должно быть. А сколько вообще должно быть. Надеюсь, огурцы – это не так вредно. Не так вредно, как тупые люди. Иди, сожри кусок соли и проори три раза «Я НЕНАВИЖУ САХАР», мистер, как там тебя… Ладно, будешь просто Мистер антисахар. А я знаешь, если ты ненавидишь сахар, то могу ненавидеть тебя за это. Потому что я люблю пончики. Сладкие, хрустящие пончики, такие, чтоб слюни текли. У меня даже огурцы маринованные и те с сахаром, усёк? Блин, а там же показывали кино, с какого там это мудила говорит. Я же пошёл закрывать холодильник.
Вот иногда тебе кажется, что ты можешь холодильник ногой закрыть, но это только тебе кажется. Как говорится, не пытайтесь этого повторить. На копчик упал, боль адская. И ор тоже адский, прямо как из подземелья, мама бы обрадовалась. Копчик. Как-то читал, девка жаловалась, что ей больно сексом заниматься. Причём здесь копчик? Она сказала, что это всё из-за него. Не помню, как это точно звучит, но смысл был в том, что она на него перед тем самым сексом упала, и он у неё типа вывихнулся или что-то подобное. Короче, он у неё как-то внутрь туда. И когда они там веселились, её мальчик видимо задевал этот копчик, как я понял, прям внутри. Так вот она и спрашивала, может ли такое вообще быть или нет. Нет, блять, это у твоего парня на члене щупальца вырастала и присасывалась. Господи, пожалуйста, пусть с моим копчиков всё будет хорошо. Стоп, а я же не девушка, у меня нет… Фу, Фрэнк, твоё подсознание кошмарно. Так, лучше давай мы закроем холодильник. Только уже рукой. И я хорошо так закрыл, основательно. НАВСЕГДА. Трусы, где мои трусы. Я просто шорты подтянул и понял, что самая главная и самая чистая часть моего домашнего костюмчика отсутствует. «Дорогой, под моим шёлковым, чёрным платьем в пол ничего нет, кроме новых, подаренных тобой мне вчера, духов». Миледи без нижнего белья, которой теперь нельзя заниматься сексом. О, ужас.
Миледи сидела в пледе, принесённом из комнаты мамы, и ела уже четвёртый огурец. Я выбирал самые маленькие и самые хрустящие. Почти как пончики. И нормально так хрустел, потряхивало, правда, немного знобило, но всё равно я пытался держаться и с выдавленной из себя увлеченностью пытался понять, что происходит по ящику. Но, ТЩЕТНО. Хотя, нет, вон тётя сначала всю бедную цедру с лимона сняла, а потом его ещё и разрезала. С тебя бы скальп снять, а потом разрезать. Стук в дверь. Меня как будто вывели из другой Вселенной и вернули обратно. Параллельная Вселенная. Вообще уже десятый час и в это время приходит ведьма, но у ведьм есть свои ключи. Да что я гадаю сижу. Гадалка. Я двумя пальцами достал огурчик, поставил банку на диван и погнал к двери. Поворачиваю ручку, но понимаю, что закрыл я на замок, а ключа нет. Огурец-огурец, я откусил и начал жевать, пытаясь вспомнить, куда запихал этот тупой ключ. Да это не ключ тупой.
- Ну, Фрэнк… - БЛЯТЬ. Я этим огурцом подавился и вообще чуть в зеркало не врезался. Так, где этот грёбаный ключ. Ой, нехило так подавился. Куда, куда, блять, куда. ЧЁРТ. Куда, я его дел. Да огурец прошу тебя, пройди в моё горло спокойно. О, всё. Ну и голосок у него. Как обтраханный.
- Как поживаете, мистер Уэй? - проорал я и начал рыться в комоде. Я тут год рыться буду, хрен чего найдёшь. О, мои зелёные трусы, а я их везде ищу.
- Что ты там делаешь, открой уже, а, - трусы среди газет, ручек, бумажек и прочей фигни, никак не относящейся к одежде. А чего он так ноет, будто его побили. Отодрали его жёстко, за все его проделки. Отодрали, ох, ну ёбаный ты ж в рот. Ключ. Давай открывай, миледи.
Первая мысль, что на улице уже совсем темно, вторая, что Джер какой-то ненормальный, я даже рот открыл, а ещё у него теперь под глазами был пластырь. Стало что-то рано темнеть. И он стоит такой спокойный, какой-то сонный, а потом его глаза начали расширяться, я испугался этого лица.
- Я ТАК СОСКУЧИЛСЯ, - что за говно? Он отобрал у меня огурец, сделав свой взгляд ещё страшнее, закрыл дверь и запихал его целиком в рот, а этот огурец я достал случайно и он был немаленький. Я охриневаю над ним. Такое ощущение, что он себе какую-нибудь там чипсинку закинул. Пока он жевал, его морда успокоилась, и этот вор теперь смотрел на трусы в моей руке. Какой интим. - Расстегни, - какие мы суровые. Это он мне про пальто сказал. Расстегни, может ещё раздеть тебя? - Глухой. Оглох, значит, да? Если да, то ты снился мне сегодня в очень интересном виде. И тебе лучше про это не знать, а стоп, - да заткнись ты уже, - нет, ты же всё равно глухой, - я не глухой. - Знаешь, тебе идёт образ Лилы.
- Какой ещё Лилы?
- Из Футурамы, - о, боги. У неё же один глаз. Ну, хорошо, что хоть не Доктор Зойдберг.
- Жуй.
- Дак расстегни, а, - нервничает-нервничает. Если я Лила, то ты будешь той бабулей, Мамочкой всех роботов. - Жарко.
- У тебя рук нет?
- Я жую, - и щас подавишься, допиздишь.
- Руками? - он наморщился, затряс руками и запрыгал. По башке хочется ему дать, чтоб не прыгал. Реально щас подавится. - Глотай уже, - и он тут же его проглотил и ещё язык мне показал, типа, что он уже справился. - Ну, молодец, - тут я получил по лбу ладонью. За что. Просто так? От радости, что я был в его сне ЛИЛОЙ. Нет, я так просто этого не могу оставить. Я долго и мрачно смотрел на то, как наша Мамочка расстегивает пальто, думая, что же сделать такого. Волосы, дёрну его за волосы. Я резко дёрнул его за прядь, он даже своё пальто перестал расстёгивать. И так уставился, будто вообще не понял, что это было. Я и сам не понял. Ай, больно ведь, у меня и так голова болит, а он уже второй раз рукой мне в лоб въехал. Всё, пизда тебе. И я заехал ему так же, как он мне, только намного сильней. Лицо нашей Мамочки стало совсем каким-то кирпичным, в плане выражения эмоций, а не цвета. И он даже не пошевелился, хотя я его не слабо так толкнул. Чего я хочу. Целоваться я хочу. Это то, о чём я подумал в этот ТРОГАТЕЛЬНЫЙ момент.
- Дай-ка сюда, - ЭТО МОИ ТРУСЫ, ЭЙ. - Так лучше, - конечно, на голове трусы это уж как лучше, чем в руках. Особенно на моей голове, правда ведь, Джерард? - Нос красный и вообще как-то плохо выглядишь, - говорю же, заболел, - в нос говоришь.
- Нудный голос.
- Одинокие люди, - чего, какие люди. - Обними меня, - он фыркнул носом, громко сглотнул и расстегнул последнюю пуговицу. Мы что-то разволновались. Странная просьба, хотя ничего странного. Обнять же попросили, не трахнуть. Блять, Фрэнк, ты задолбал. Я посмотрел ещё несколько секунд на его пластырь и медленно потянулся рукой под пальто, но остановился, когда Джер поднял голову. Вот чего мне не хватало весь этот тупой день. Не могу так близко на него смотреть, да и ему, скорее всего, будет лучше, если я буду смотреть на шею, например. Я коснулся его футболки, уже чувствуя, какой он тёплый. Тебе разрешили потрогать, Фрэнк. Как это мило смотрится с трусами на моей голове. Да запусти ты эту руку уже подальше, тормозила. Где моя вторая рука. Висит. Умерла, что ли. Какая тёплая спина, твою мать. Уэй, а ты чего не шевелишься, я что, всё один должен делать. Так, куда деть свою голову. Прям расчленёнка. Куда-куда, шея тут одна есть напротив. Но есть ещё и Фрэнк, которого унесёт от этой шеи. Мне стало ещё хуже, когда он сам прижался ко мне, так и не трогая меня руками. И я всё-таки не удержался и уткнулся в эту чёртову шею. Господи, я теку как тёлка. Вы когда-нибудь возбуждались от обычных обниманий? Я ДА. Но это необычные обнимания, тут такая шея. Она белая и на ней живёт ещё одна венка, в смысле вена. На руке Анна, а на шее у нас кто. Опа, так, наверное, и не узнаю, мой член тоже решил поздороваться, ему не до имён. Рука, вторая моя рука, ты так и останешься висеть, да? Ну, договорились. - Можешь потрогать задницу, она мягкая, - почему мне хочется его сожрать. Потому что пончики вкусные. А, задница? Мягкая, да не может такого быть.
- Ну, скорее всего, мягкая, - я знаю, что мягкая, не трогал, но я вижу. Логика, усрись и умри. Я думаю, что она мягка «скорее всего», притом, что не трогал, а просто ВИЖУ.
- Вот у тебя точно мягкая, - о, нет, выключи свою секс-машину. Это ненормально, когда у человека глаза закатываются от какой-то хрени. Хорошо, что он не видит, что с моей рожей творится, там просто революция. МОЁ ЛИЦО ИСПЫТЫВАЕТ ОРГАЗМ. Особенно нос и глаза. Немного мылом пахнет. Но мой нос не только нюхает, он ещё и решил слегка потрогать эту шею. Да, там вена. - Щекотно, - как он вообще это терпит, я бы давно уже убежал, потому что реально щекотно. Я такое вообще не могу терпеть долго, обоссаться могу. Мы ничего не делаем, но у меня мозги уже кипят. Как обычно. Да нет, какое там обычно. Держусь, я держусь, ДЕРЖУСЬ Я. О, БОЖЕ, Я ЖЕ СДАЛСЯ. А как же войнушка, Фрэнк. Как ты мог. ТРЯПКА. Блять, чихнуть хочется. Ой, бли-и-ин. Сука, только не сейчас. Пришлось высунуть руку, хотя у меня была ещё одна, которая была свободна, но это же я. Не хотелось мне тут чихать, поэтому я схватился за нос. А что, говорят, помогает. О, это прекрасное чувство, когда не можешь чихнуть. - Да ты точно заболел, - ну, давай лечи, лечебные слюни.
- Да всё нормально, - сказал я голосом Дональда Дака, выпрямился, постоял, посмотрел на ворот чёрной футболки Мамочки. И понял. Что у меня щас член сгорит. Фрэнк, всё, ты уже не хочешь чихать, отпусти свой нос.
- Ты… ты чего туда засунул? - я тихонько посмотрел вниз, ну стояк и что. Ещё с утра сказал, что это нормальная реакция. - Кабачок, - это мужской половой орган, мистер Уэй. - Или баклажан, - он так на него смотрел, такими испуганными глазами. Я. Сейчас. Завалю его на пол. И оттрахаю. УЖАСНО.
- Это я болею.
- Ты идиот, - а без тебя я этого не знал, - он огромный, - кто, кабачок или баклажан в моих шортах? - Я таких давно не видел, почему я узнал об этом только сейчас, - да у тебя сейчас глаза вывалятся. - Ты глухой, я слепой, - идеальная пара, а ещё мы оба свинячим. Он также испуганно взглянул на меня, чуть наклонившись вперёд. Просто ему так интересно было посмотреть на то, о чём «узнал только сейчас», и поэтому он даже чуть наклонился. Чтобы лучше видеть, да. Может он не слепой, а просто близорукий? Что же ты так смотришь, будто реально не знал, что у меня там что-то есть. Что-то большое. Да не такой уж и большой. Джерард, похоже, это серьёзно. Ну, он бы тогда так исподлобья не смотрел. Да хватит там тараторить. Язык, чувствую свой язык. Я, блять, от всего этого его высунул раньше, чем кинулся на этого испуганного. Услышал глубокий вздох, и Уэй сразу же сжал меня, будто бы ждал этого уже СЕМЬ ЗИМ. Пусть мучаются в аду мои шорты и трусы, которые я забыл, но зато другие трусы были на моей голове. Отлично. Боже, опять перегаром, тьфу на тебя. НИХЕРА У НЕГО ЯЗЫК. Просто я не думал, что он такой длинный. Да, блять, я даже глаза не закрыл, поэтому и увидел. Он его тоже высунул раньше времени. И это было странно касаться его так, не внутри. Самым кончиком. Горячий какой. Но меня тут же потянули на себя, чтоб не устраивать такие извращения. А вдруг бедный воздух умрёт от такого. Ох, сколько у него слюней во рту. На меня такое слюноотделение что ли, прям как на лимон. Что же приятного. Вроде бы скользкая, слюнявая херня, а сколько эмоций. Я внутри. Я скучал по тебе, язык Джерарда Уэя. И у него там этот рот бездонный какой-то. Так нежно, но настойчиво – то, что надо. Такого тоже ещё не было. Он как-то раньше просто изучал весь мой рот, а теперь плотно прижимался именно к языку. Останавливался, будто грелся. ГРЕЛСЯ. Господи, надо перекреститься. А потом опять как скользнёт, меня аж пробирает каждый раз. - Огромный, огромный овощ, - БОЖЕ Ж ТЫМОЙ, ОТКУДА В ЭТОМ ЧУДОВИЩЕ СТОЛЬКО СЕКСА. И мой овощ вжался в его ляжку, вроде. Ему тоже нравилось сексуальное чудовище. Мне глаза не открыть, не хочу, не могу, не буду. Он сказал это, когда я прижал его к двери. Еле сказал, я-то ещё пока спокойно дышу, относительно, конечно. СПОКОЙНО, ДА. А вот Джерард у нас проявляет свои навыки задыхалки. Я сдержал стон и свои глаза, которые хотели закатиться куда-то в далёкие дали, когда он там заёрзал, и мой кабачок-баклажан попал под это его ёрзанье. Это не ляжка, этого быть не может, там что-то выше. Мне просто хотелось думать, что это ляжка. Эм, это странно. Он взял в рот всю мою нижнюю челюсть. Вот это ротик. Это как укусить за подбородок, только вместе с нижним рядом зубов, не всем, конечно, но всё равно непросто это для обычных ртов. Какой извращенец мне попался. Этот мистер так стоял-стоял, уже потекло по подбородку и у меня и у него. Вообще он мне своим этим действием его весь обслюнявил просто страшно. Хотя, даже если лично у меня что-то там и текло, то попадало это не куда-то там, а пончику в рот. Так что больше текло по подбородку не моему. То есть с него и мои и его слюни текут. Слюни решили воссоединиться. Есть подозрение, что капает это на одежду. У меня и тут зубы его останутся, всего уже искусал. Тут наш извращенец оторвался с таким звуком, будто лапшу заглотал. Нет, именно вот этого мне не хватало весь день. Точно, этого. Звука, похожего на поедание лапши. Пальто уже снимает и как смотрит и СЛУЧАЙНО ТРЁТСЯ ОБ МОЙ БЕДНЫЙ ОРГАН. Не подозревает, что крутясь тут, снимая своё пальто, он доставляет мне такой кайф, такой кайф. Щас будет взрыв. Нахимичили. А я буду сейчас стонать, у меня не было секса девятнадцать лет, я хочу его. Пока я копался в своей голове, Джер уже освободил одну руку и схватил меня за шею, смотря куда-то мне в нос. Да, я глаза открыл. - Отвечай, как ты такое нарастил, - а я просто не дрочил так часто, вот он у меня и в сохранности остался. Увы, вы уже свой прилично обточили. Обдрочили. Ну, у вас и лицо. Вот щас заснёт, отвечаю. А нет, не заснёт. Рука с моей шеи поднялась до щеки. И он, облизав свою нижнюю губу, повернул голову и слегка так коснулся. Ох, чёрт, какие губы. Слюнявые, тёплые, уже мягкие. Я сейчас орать буду. Привет, сегодня я буду девочкой с розовой сумочкой. Или мальчиком с голубыми мозгами. - Хочешь я тебе минет сделаю, - вот это что щас было. Член-то мой обрадовался такому знакомому ему горячущему шёпоту, но вот я… Нет, я обрадовался, но… О, НЕТ.