У женщин из семьи Цзян был один объект искреннего и неподдельного поклонения — Шатун.
Шатун, как вы сами понимаете, — это прозвище человека, а настоящее его имя было Чжао Шантун. Во время тяжелой болезни мужа и после его выздоровления Цзинъи нередко разговаривала с Ни Учэном об этом человеке и в долгих супружеских беседах «по душам» всегда приводила Чжао Шантуна в пример.
Прозвище Шатун имело свой смысл. Это был большеголовый, худой, почти костлявый, легковозбудимый человек, с крупным носом и глубоко сидящими глазами, что придавало ему сходство с ястребом. Он постоянно носил белоснежный халат без единой пылинки, под которым скрывался европейский костюм. Его лицо имело восковой оттенок, что придавало ему сходство с лабораторным экспонатом, который извлекли на божий свет из колбы после долгого отмачивания в формалине. В момент разговора или каких-то движений его голова непрерывно покачивалась. Она качалась и тогда, когда он осматривал больного или выписывал рецепт, и особенно в те минуты, когда он ел или пил. Интонация его речи также была крайне неровной, голос то поднимался, то опускался, то вдруг прерывался совсем, словом, внутри у него что-то все время раскачивалось и шаталось.
Он четыре года проучился в Японии и получил степень магистра медицинских наук. Его диссертация, касающаяся исследований глазного блефарита, написанная по-японски и даже опубликованная в Осаке, была в 1933 году переведена на английский язык и помещена в «Ежегоднике Всемирного медицинского общества». По-английски он говорил вполне прилично, так как в пору своей учебы в одной из бэйпинских средних школ он во внеурочное время занимался в английском драмкружке, где разыгрывали пьесу Голсуорси. Его вытянутое лицо и странная манера поведения вместе с его знаниями английского языка привлекли внимание одного шанхайского режиссера, который решил во что бы то ни стало сделать из Шатуна актера, на амплуа иностранцев, например европейских или американских священников. В дополнительном гриме Шатун совсем не нуждался. К тому же он немного владел латинским и французским языками, а на одном из школьных вечеров он спел неаполитанскую песню на итальянском языке: «О, Sole mio» — «О, мое солнце», продемонстрировав вокальные данные отнюдь незаурядного тенора.
Чжао Шантун в настоящее время занимал пост директора глазной клиники «Свет», расположенной в одном из переулков возле ворот Сюаньумэнь. Его высокое врачебное искусство и умение вести дела снискали клинике славу едва ли не во всем городе. Год назад на оживленной улице возле Сиданьского пассажа он купил себе трехэтажный дом, ставший после основательной перестройки основным отделением клиники, а старое здание у ворот Сюаньумэнь превратилось в филиал. Дело доктора Чжао росло и ширилось. Используя возможности китайской и европейской медицины, он изобрел глазную жидкость, получившую название «Гуанмин» — «Свет», которая быстро разошлась в северных провинциях страны и принесла ему большие деньги. По словам знатоков, если бы не война, его глазные капли завоевали бы весь мир и сделали его миллионером. Однако он сейчас и без того личность весьма значительная. Поговаривают, что кроме доходов от медицинской практики он получает еще огромные проценты с банковских операций, действуя через подставных лиц. Правда, на сей счет мнения у людей расходятся. Ну а сам он от ответа уклоняется: не отрицает и не признает, только покачивает головой и снисходительно улыбается. Но затем он вновь делается серьезным, на лице его появляется прежняя великолепная маска изысканной вежливости.
Чжао Шантун — их земляк. Но если постараться, не побояться потратить усилия и преодолеть известные неудобства, то можно даже доказать, что Шантун доводится Цзинчжэнь (он старше ее на пять лет) и Цзинъи двоюродным братом, ибо семья их матери и семья Чжао в каком-то колене имеют общего предка.
Происхождение у Чжао Шантуна самое обыкновенное. Его отец служил всего-навсего простым казначеем в семье одного местного деревенского богача, крупного помещика Чэня. Сам Шатун поначалу учился в деревенской начальной школе и за свои успехи был послан на казенный счет в Бэйпин для продолжения учебы. Потом после соответствующих экзаменов он получил право учиться за границей, где успешно овладел своей профессией. Он родился от младшей жены отца, которая давным-давно умерла от болезни печени. Его приемная мать больше двадцати лет страдала эпилепсией, а в этом году ее расшиб паралич, и у нее отнялась нижняя часть тела. Вернувшись из-за границы, он перевез ее к себе в Пекин. В первое время жизнь его была нелегкой, однако к приемной матери, которая в последние годы потеряла всякую возможность к самостоятельному существованию, он проявлял неизменную заботу и внимание: утром и вечером справлялся о здоровье, совершая при этом низкие поклоны, подносил ей настои и лекарства. Почтительность к старому человеку снискала ему большое уважение среди земляков и родственников. Между тем практика его процветала, дела множились, но, несмотря на всевозможные заботы, которыми он был поглощен, он никогда не забывал о мачехе, проявляя к ней прежнюю почтительность. В последнее время ее надо было поить и кормить, помогать справлять нужду и убирать за ней нечистоты. Чжао Шантун по-прежнему делал это с большим старанием, не перекладывая своих забот на чужих людей. Все, кто слышали о его подвигах, восхищенно говорили: «И это в наш-то век! В другое время он непременно удостоился бы звания мужа „почтительного и бескорыстного“. Если бы не свергли государя и если бы государь узнал об этом Шантуне, он обязательно пожаловал бы ему самый высокий чин!»
Но не это было в лекаре самое главное. Пожалуй, больше всего восхищала людей его семейная жизнь и взгляды на брак, которые вызывали не просто уважение, но заставляли смотреть на Шатуна, как на святого. Женился он в четырнадцать лет по настоянию своей приемной матери. Его жена была старше на пять лет. Неграмотная, с маленькими спеленатыми ногами, она к тому же имела лицо, сплошь усеянное крупными и мелкими оспинами. На шее виднелись рубцы — следы когда-то перенесенной золотухи. Сейчас жене было сорок четыре года. Совершенно седая, она походила на старуху. Одним словом, «почтенная старица», «драконов колокол». Идя рядом, они никоим образом не походили на супругов, но больше на мать с сыном. Когда он приехал из-за границы, знакомые предрекли: непременно бросит старую жену и женится снова. Нашлись доброхоты, которые предложили Чжао познакомиться с «подружками», устроить для него на стороне теплое гнездышко. Говорят, что две довольно «известные дамы», фотографии которых удостоились помещения в журнале «369», заинтересовались его способностями, манерой поведения и деньгами, но в основном его неуемной энергией и пробивной силой. Они вполне открыто высказали ему свое расположение. Однако Чжао решительно отверг их домогания. Ходили также слухи (надо сказать, распространившиеся весьма широко, но их источник был неизвестен, тем не менее они вызывали у людей слезы умиления), что его жена сама посоветовала ему «себя не истязать» и «найти себе женщину» — ничего, мол, в этом нет особенного. «У нас с тобой две дочери, а мальчика-наследника нет, а потому устрой себе квартиру на стороне». Однако на все эти предложения, как утверждали люди, он отвечал улыбкой, а порой говорил: «Я хоть и учился за границей медицине и фармацевтике, хоть и выучил иностранные языки, однако же мои моральные правила остались неизменными, и своротить меня с правильной дороги никому не удастся. Скотские привычки Запада разрушают наши гуманные принципы. Мне, Чжао Шантуну, они не по душе!»
Слушая его, окружающие цокали языками от восхищения, поднимая вверх большой палец. Да, такой человек, как Чжао, воистину является опорой в нашем шатком мире. Выдающаяся личность! Когда Цзинчжэнь говорила о нем, ее брови от возбуждения приходили в движение, изо рта во все стороны летели брызги слюны. С этим человеком она была полностью солидарна.
В родных местах все три женщины с Чжао Шантуном не общались и знали о нем лишь понаслышке. Понятно, что они не могли не слышать о лекаре, муже почтенной Чжао, который занимался китайской медициной. Однако познакомились семьями они лишь в Пекине, после того как мать и обе дочери нанесли визит Чжао Шантуну, предварительно получив рекомендательное письмо кого-то из знакомых. Шатун встретил их дружелюбно, проявляя особую почтительность к своим землякам и дальним родственникам. Они подружились, и он стал для них все равно что родной человек. Началось с того, что Чжао Шантун стал вроде домашнего врача детям, Ни Цзао и Ни Пин. Когда кто-то из них заболевал простудой или гриппом, или у кого-то появлялся нарыв, лишай, или кто-то страдал зубной болью, поносом, не говоря уже о болезни глаз, доктор Чжао внимательно их осматривал, выписывал лекарства, не требуя ни гроша. Порой нужного лекарства у него не оказывалось или он не мог сразу определить болезнь, тогда он терпеливо объяснял, к какому врачу им следует обратиться или в какой аптеке купить то или иное лекарство. Одним словом, стал он для семьи неким богом-покровителем здоровья. А вознаграждение было, по существу, лишь одно — два пакетика сушеных ласточкиных гнезд, которые они преподносили ему каждый год в качестве новогоднего подарка. Он принял горячее участие и в супружеских делах Цзинъи, когда однажды Цзинъи пожаловалась ему на свою жизнь. После этого разговора Цзинъи сделала вывод: «Он, пожалуй, солидней нашего старшего брата по материнской линии!» Действительно, доктор Чжао занял в этом вопросе позицию ясную и неоднозначную. Он поговорил с Ни Учэном и оказал на него сильное давление. Можно сказать, он сыграл решающую роль в том, что Ни Учэн отказался от своего плана покинуть жену и детей, другими словами, Шатун предотвратил развал семьи. После этого к его ипостаси бога-защитника здоровья добавилась еще одна — божества-хранителя семейных уз и семейного очага.
Надо сказать, что Ни Учэн к чужим советам относился крайне враждебно и порой впадал в безумную ярость, но особенную неприязнь он питал к тем моралистам-конфуцианцам, которые, по его мнению, сами были отъявленными мошенниками и распутниками, поскольку держали при себе не только наложниц, но и молоденьких прислужниц. Он называл их полутрупами, насквозь прогнившими и потерявшими жизненные функции. По его мнению, основная масса людей представляет собой вульгарных обывателей, невежественных, тупых и полуживых, которые копошатся, подобно червям. Кроме них, есть небольшое число интеллигентов, умеющих пить кофе, какао, наслаждаться бренди. Эти люди, подобные ему самому, как правило, испытывают в жизни всевозможные невзгоды и неприятности, их раздирают противоречия. Они глубоко переживают за культуру Китая, в то же время резко отвергая многое из того плохого, что в ней есть. Но у большинства этих людей положение все же лучше, чем у Ни Учэна, так как многие из них добились определенных успехов в жизни. Они гораздо лучше, чем Ни Учэн, умеют приспосабливаться, зарабатывать деньги, другими словами, они гораздо богаче, чем он, а потому имеют больше возможностей удовлетворять свои запросы. Их положение вовсе не такое жалкое, мучительное, безнадежное, как у него. Они, правда, не собираются проявлять бескорыстие и помогать ему, но все же они ему сочувствуют, а если и не сочувствуют, то, во всяком случае, не осуждают его, не вмешиваются в его жизнь.
Директор клиники Чжао Шантун, он же доктор Чжао или магистр медицины Чжао, совсем не таков. Ростом пониже Ни Учэна, но чрезвычайно энергичен и уверен в себе. Что касается покачивания головой и странных модуляций голоса, то ведь их может приобрести далеко не каждый смертный, а лишь тот, кто обладает ученой степенью и мастерством, тот, кто имеет богатство, положение и моральное удовлетворение от жизни. Он ходит легко и быстро, в каждом его движении видна решимость человека, устремленного вперед, обладающего непоколебимой волей. От большинства земляков, жителей северных деревень, его отличает то, что ноги у него совершенно не искривлены, не в пример долговязому и кривоногому Ни Учэну, который много выше Шатуна ростом. У Чжао весьма крепкие и прямые конечности. Во всяком случае, так считает сам Ни Учэн. Однако Ни Учэн, высоко ценящий только свои достоинства, полагает, что доктор Чжао ничуть не превосходит его ни внешностью, ни величием духа. Другое дело глаза — они у доктора гораздо более умные и выразительные. Глаза свидетельствуют о его значительности. О людях, обладающих такими глазами, говорят, что «взгляд подобен молнии». Действительно, когда Чжао обращает свой взор на Ни Учэна, того пронизывает дрожь. Овал и черты лица у Чжао были необычайно приятными и внушительными, привлекающими к себе внимание. Подобную наружность не часто увидишь среди потомков государя Яньди и Желтого Владыки[151], живущих в Священных пределах Китая. Наблюдая за Чжао Шантуном, Ни Учэн часто задавался вопросом о происхождении доктора. Он находился во власти сомнений. В конце концов ему удалось выяснить родословную доктора Чжао. Оказалось, что на протяжении многих поколений его предки занимались земледелием и других профессий не имели.
Особенное уважение вызывала ученость Чжао — его медицинское искусство, а также знание иностранных языков, перед чем Ни Учэн преклонялся. Его собственные весьма скромные познания в науках и языках, казавшиеся в глазах жены и ее родни громадными, ни с чем не сравнимыми (и даже излишними), не шли ни в какое сравнение с ученостью доктора, на которого Ни взирал, как школяр на знаменитого мастера. Особое благоговение вызывало у Ни Учэна знание Шатуном огромного количества лекарств, названия которых доктор произносил на латинском. Однажды лекарь упомянул какое-то латинское название, которое показалось Ни Учэну особенно красивым и благозвучным. Доктор Чжао выговорил его так свободно, что у Ни Учэна даже потекла изо рта струйка слюны. Впрочем, своей неосведомленности он открыто не проявил, лишь попытался подробно расспросить доктора о тех болезнях, от которых это снадобье лечит. Оказалось, что оно лечит от заболевания, вызванного насекомыми по названию «ленточный жучок», но в аптеках и клиниках этого лекарства еще нет. Ни Учэн тут же отправился в европейскую аптеку на Сидане и спросил упомянутое лекарство. Продавец, однако, такого диковинного названия никогда не слыхал, как ничего не знал и о болезни, которую им лечат. Таким образом, Ни Учэну, мечтавшему приобщиться к передовому опыту в области медицины, так и не пришлось испытать на себе действие нового препарата, что его немного расстроило, и он отнес свою неудачу на тот счет, что ему приходится в жизни играть роль «собаки Павлова».
Одним словом, Чжао Шантун почти во всем полностью подавил Ни Учэна — твердо и бесповоротно. По всему видно, что Верховный владыка произвел на свет Чжао Шантуна специально для того, чтобы повергнуть несчастного Ни Учэна в прах, между тем Ни Учэн создан лишь для того, чтобы Чжао везде и всюду, в большом и малом, мог бы утереть ему нос.
Но это еще куда ни шло, не страшно, вполне терпимо. По сравнению с другими людьми, которых в подобных случаях грызла зависть, Ни Учэн умудрился сохранить чувство детской беспечности, в чем проявлялось его радостное ощущение жизни, его безалаберность и отрешенность. Именно оно, это чувство, погасило зависть, которая должна была неизбежно родиться в груди Ни Учэна, обеспечило его душе некую уравновешенность. Страшнее было другое — то, что образованный земляк Чжао Шантун, начиненный заморскими знаниями и умеющий изъясняться на иностранных языках, оказался редким ортодоксом и праведником. И наконец, самое скверное было то, что, наблюдая за его действиями, Ни Учэн не мог узреть в его поведении ни лживости, ни позерства. Этим Шатун отличался от других ортодоксов, которые в подобных ситуациях не в состоянии скрыть своего лицемерия.
Чжао Шантун разговаривал с Ни Учэном дважды по настоянию Цзинъи, которая однажды в слезах явилась к доктору со своей просьбой, о чем Ни Учэн, конечно, вскоре узнал. Доктор предложил гостю сигарету и закурил сам. Его манера курения (доктор легкими движениями мизинца ловко сбивал пепел с сигареты) потрясла Ни Учэна. Он прислушался к модуляциям его голоса, журчащим, как струйка воды в фонтанчике: звуки непрестанно менялись, становились то громкими, то тихими, что свидетельствовало о привычке доктора читать вслух и наслаждаться при этом собственным голосом. Однако к содержанию разговора его диковинные голосовые модуляции не имели никакого отношения.
Чжао Шантун излагал: мир каждого человека, если говорить условно, как бы состоит из трех важнейших частей. Его духовная деятельность, его устремления, надежды, мечты, идеалы, знания — все это его голова. Его умения, способности и возможности, успехи, действия и поступки — это тело. И наконец, третья часть — ноги, при помощи которых человек стоит на земле, занимая определенное место в окружающем мире. Все три части должны находиться во взаимном соответствии друг с другом, они должны быть согласованы и сбалансированы, благодаря чему человек и существует, и, к слову сказать, может жить довольно неплохо. Если эта гармония отсутствует, человека ожидают невзгоды и беды. Например, чрезмерные желания могут породить любовь, а любовь непременно принесет тревоги и беспокойство. Вот почему раньше говорили: «Море бед безбрежно, истинный брег — раскаяние».
А в чем состоит ваша ценность? Что вы понимаете в жизни, способны ли вы, так сказать, измерить небо и землю? Ваша жалкая плоть — грош ей цена, поскольку она лишь кожа, покрытая волосами. Она не в состоянии прокормить не то чтобы жену и детей, но даже удовлетворить желания собственного живота. И вы еще смеете поганить китайскую культуру, поливать грязью традиционную мораль! Желаете осуществить всеобщую европеизацию? Ответьте, а можете ли вы сделать ружья и пушки, которые производятся за морем? Способны ли вы быть держателем акций и других ценных бумаг? Что вы вообще умеете делать? Пить кофе, есть европейские блюда и разглагольствовать о высоких материях. А дальше? Так скажите, чем же Цзинъи хуже вас, почему она вам не подходит? Можете ли вы сами оторваться от той почвы, на которой стоите обеими ногами, — от родной земли с ее древней культурой? Подумайте хорошенько, ведь такой человек, как вы, давно бы протянул ноги с голоду, живя где-нибудь в Европе, Северной Америке, в России или Японии! Могли бы вы сейчас стоять на ногах, не имея под собой ни общечеловеческих принципов, ни нашей морали, ни чувств верности и почитания родителей? Если их не придерживаться, то нечего и распространяться ни о культуре, ни о прогрессе, ни о чьем-либо счастье! Находиться во власти своих страстей, переоценивать свои возможности при такой скудости своих талантов. Иначе говоря, быть окутанным мглой, как горы пеленой тумана. Это значит пребывать в состоянии дикости и невежества.
Глаза Чжао Шантуна, от постоянного недосыпания покрытые красной сеточкой сосудов, блестели. Ни Учэн не знал, куда ему деваться от этого пронизывающего взгляда. Обычно словоохотливый, он сейчас молчал, словно набрал в рот воды, потом, превозмогая смущение, стал оправдываться. Все дело в том, что, живя вместе с Цзинъи, он чувствует себя необыкновенно одиноким — он произнес это слово по-английски, — и, заканчивая свою мысль, он подчеркнул, что было бы крайне негуманно насильно заставлять его жить с Цзинъи.
Доктор, иронически усмехнувшись, поправил произношение иностранного слова, сказанного Ни Учэном. Если уж вы хотите выразить ваши европеизированные настроения на иностранном языке, то надо по крайней мере знать, как употреблять то или иное слово. В конце разговора Чжао обратился к Ни Учэну со щекотливым вопросом, который не рисковал задавать ни один из тех моралистов-праведников, благородных отцов семейства, что когда-то пытались его образумить.
— Вы заявили, что жена вам противна… Но почему же вы с ней произвели на свет двоих детей?..
Лицо Ни Учэна залил яркий румянец.
Совершенно ясно, сказал доктор, продолжая улыбаться, что вы человек не слишком порядочный, потому что издеваетесь над слабыми, над людьми еще более беззащитными, чем вы. Удовлетворяя свои физиологические потребности, свои животные инстинкты, вы пытаетесь доказать, что вы тем не менее намного выше и значительнее других. Вы не считаете вашу жену человеком. Вы полагаете, что она должна жертвовать ради вас всем, не получая взамен решительно ничего. «Путь Неба таит в себе массу потерь, а дар его незначителен» — так гласит поговорка, а у вас все наоборот: при малых потерях вы собираетесь получить большой дар. Не из Европы ли вы привезли с собой эту гуманность?
Сверкавшие глаза Чжао смотрели на собеседника с гневом. Он походил сейчас на ястреба, который нацелился на свою добычу — кролика. Однако лицо его по-прежнему оставалось доброжелательным, оно словно источало радость и удовлетворение, как будто доктор в данный момент находился на коктейль-пати где-то в Европе и собирался, чокнувшись с собеседником бокалами, пожелать ему здоровья. Вид странного лица доктора, выражавшего целую гамму чувств, пронзил Ни Учэна холодом.
Неужели он говорит от чистого сердца, вполне искренне? Уверенности в правдивости слов доктора у Ни Учэна не было. Он терялся в догадках. Почему все-таки доктор доволен своей личной жизнью, более того, он, кажется, вполне счастлив. Непонятно, что еще может добавить к сияющему над головой святого нимбу неграмотная рябая жена? А может быть, он просто скопец, как старые придворные евнухи? Он себя оскопил, чтобы, «очистившись», сделаться святым. Навряд ли! Евнухи испокон веков считались людьми презренными. Подтверждением может служить судьба даже такого человека, как Сыма Цянь[152], казавшегося в глазах обывателей опозоренным и униженным. Нет, нимб святого даруется тому, кто, умея сохранить свои желания, способен постоянно, ежедневно и ежечасно, подавлять страсти, а в конце концов их убить. Таким образом, сокровенный смысл всякой морали состоит в выработке рефлексов, которым обучал Павлов свою собаку. Такая подопытная собака успешно поддается дрессировке.
Ни Учэн вдруг вспомнил одно ухищрение ламаизма, о котором ему когда-то рассказывал приятель. Лама, дабы пройти в своем покаянии через искус, получает приказ вступить в связь с женщиной, однако через какой-то период времени он должен суметь перебороть свою страсть и условный соблазн. И тем самым приобщиться к святости. Только путем борений с самим собой, преодоления он может стать истинным ламой, а затем живым Буддой. Того, кто не проходит через этот искус, ждет крах.
Судьба кастрированного быка завиднее участи лам. Когда Ни Учэну было тринадцать, его двоюродный брат повел его к резнику, который кастрировал животных. Юный Ни Учэн собственными глазами увидел, как доморощенный ветеринар одним взмахом ножа отсекал молодым бычкам голубовато-белую плоть, покрытую ярко-красными нитями сосудов. После операции кастрированных бычков погнали на солончаковую низменность, где среди белых пятен проступавшей соли виднелись редкие кустики пожухлой травы, похожей на остатки волос, украшающих голову лысеющего человека. Бычки не издавали ни единого звука. Лицо мальчика сделалось пепельно-серым. Он ясно представил себе, как кто-то вскрывает чувствительную часть его тела, выдавливая из нее содержимое. Он почти чувствовал острую боль, вслед за которой приходит ощущение одеревенелости и пустоты. Ноги у мальчика задрожали, изо рта вырвался гортанный звук, и содержимое желудка исторглось наружу: лепешки с вареной рыбьей мелочью. Его штанишки мгновенно промокли, что вызвало дикую радость двоюродного брата, и тот долго хохотал над ним. Он и потом подхихикивал несколько дней подряд.
Разговор с Чжао вернул Ни Учэна к тому давнему случаю, когда его стошнило и он обмочился. На его лицо сейчас было страшно смотреть.
Доктор, будто разгадав его мысли, широко улыбнулся и, воспользовавшись своей победой, попытался разрушить последнюю линию обороны собеседника…
Разумеется, удовлетворение голода и жажды, как и отношения между полами, составляют природную сущность человека. Однако она может получить развитие и удовлетворение лишь при определенных условиях. Разнузданное проявление страстей и половая распущенность есть не удовлетворение этой природной сущности, но отклонение от нее — некая аномалия. Вот, скажем, голод, который является проявлением естественной потребности человека. Следует ли из этого, что вы должны есть все без разбора, где угодно и когда угодно, тайно от всех поглощая в полном беспорядке блюда грязные, кишащие микробами? Очевидно, что человек не собака, он не будет пожирать собственный кал. Подобно этому и половые отношения между мужчиной и женщиной не могут сводиться к примитивной случке, какая бывает у тех же собак. Иначе говоря, физиологические потребности человека вовсе не сводятся к беспорядочному спариванию представителей двух полов, которое, кстати сказать, осуществить проще простого — отправившись на скотный двор. В этом вопросе должны существовать определенные границы и правила, по крайней мере в области гигиены и медицины, иначе какой может быть разговор о счастье, любви? К тому же существует еще и человеческое общество. Хватит ли у вас смелости и настойчивости бороться с его моральными устоями и правилами, выступать против общественного мнения? Вряд ли! Словом, вы можете добиться многого лишь при одном условии — прочно стоять в этом обществе обеими ногами. Так обычно и поступают люди в своей жизни. В молодости они готовы сражаться против общества, видя неразумность его устройства, но в конце концов идут с ним на мировую, получая один от другого взаимную выгоду.
Взаимную выгоду? Ни Учэн резко перебил доктора.
Взаимно использовать друг друга — это, несомненно, лучше, чем друг другу вредить. Навредив обществу, вы навредили другим людям, значит, навредили и себе. Никакой пользы от этого нет! Глаза доктора вспыхнули еще ярче.
В этот момент к доктору вошла медицинская сестра в стерильно белой шапочке, похожей на пирожок-хуньдунь[153]. Доктор начеркал латинскими буквами несколько рецептов. Поставив свою подпись — что он делал с явным удовольствием, — он отдал рецепты сестре, и та ушла, но перед уходом бросила на Ни Учэна быстрый взгляд и загадочно улыбнулась, однако ее улыбка тотчас уползла с лица и «скрылась под монашеским клобуком» неземной белизны и неприступности. Ни Учэн успел заметить, что у сестры очень гладкая и нежная кожа, блестящая, как масло. Он засмеялся, чувствуя новый прилив сил, и стал откланиваться, благодаря доктора за внимание. Успокойтесь, все образуется. Я, Ни Учэн, никогда не позволю себе совершить постыдный поступок. Брови Чжао Шантуна дрогнули, по лицу пробежала улыбка. Они обменялись крепкими рукопожатиями. Ни Учэна поразили пальцы доктора, такие же белые и холеные, как личико его молоденькой медицинской сестры. Не дожидаясь, когда гость покинет комнату, Чжао направился к умывальнику, где принялся энергично мыть руки, поливая их дезинфицирующей жидкостью. Ни Учэн замер, потрясенный этим зрелищем.
В одно из воскресений Ни Учэн увидел всю семью доктора (жену и детей) гуляющей в Центральном парке, который теперь, как известно, зовется парком Сунь Ятсена. По внешнему виду членов семьи можно было с уверенностью сказать, что между ними царит мир и согласие. Ни Учэну показалось, что доктор раскачивается больше обычного. Он также обратил внимание, что, взбираясь на склон холма и спускаясь вниз или поднимаясь по ступеням, ведущим к мостику через канал, Чжао Шантун помогает жене, проявляя завидную церемонность и даже услужливость. Он часто склонялся к ее уху и что-то нашептывал, и оба они заливались радостным смехом. Ни Учэн подбежал к супругам поздороваться и пожелать всей их семье благополучия в жизни. Перед тем как раскланяться, доктор метнул на Ни Учэна взгляд, от которого пробирала дрожь.
Рано или поздно он меня доконает! — подумал Ни Учэн.
Всякий раз, когда Цзинъи принималась читать мужу нотацию и учить его уму-разуму или всячески поддевать его, ставя ему в пример доктора Чжао, Ни Учэн ей бросал: «Мне с ним не сравниться. Он — святой!»
Цзинъи парировала хорошо отработанным возражением: «Заруби себе на носу: хотя из тебя самого святого уже не получится, но этому святому ты далеко не безразличен, он к тебе проявляет особое внимание». Далее мысль Цзинъи развивалась вглубь, следовали сравнения с другими мужьями. После этих сопоставлений оказывалось, что Ни Учэн просто собачье дерьмо… Ну и что из того, что ты выхлебал несколько пузырьков заморских чернил и знаешь несколько иностранных букв?! А разбираешься ли ты в науках на самом деле? Может, не стоит корчить из себя светоча знаний? Стоит заговорить с тобой на научные темы, как ты тотчас тушуешься, вызывая тем самым презрительную усмешку у собеседника. Другое дело — доктор: у него и ученость настоящая, и талант подлинный. Все в нем такое солидное, основательное; знания глубокие, дух спокойный, убеждения твердые. А как он хорошо относится к женщинам! …Интересно, читал ли ты когда-нибудь сочинение под названием «Род владыки по фамилии Лю» Сыма Цяня. Именно таким Сыма Цянь изобразил Чжан Ляна[154]… Испокон веков повелось, что за полнотой следует ущерб, а ущербное требует прибавления. Скажи откровенно, походишь ли ты хоть немного на настоящего ученого мужа, способного на большие дела и свершения?! Ты неусидчив, непоседлив, у тебя беспокойный дух, ты похож на обыкновенную обезьяну!
Нет, сейчас я не испытываю ни тоски, ни одиночества, я чувствую просто усталость. Кажется, по-английски это состояние называется «loneliness»? Интересно, что будет с моим английским произношением? Вероятно, его тоже будет исправлять тот святоша, директор клиники, магистр медицины!
Чем чаще разгорались споры о докторе, тем большее уважение тот внушал Цзинъи. Мать и сестра нередко задавали ей вопрос: а есть ли у доктора Чжао какие-нибудь недостатки? Пожалуй, что их нет, достаточно увидеть его отношение к мачехе, к жене, детям, к своим землякам, к делу, науке, к своей клинике и больным… У него и впрямь нет никаких недостатков. А его покачивание головой? Какой же это недостаток? Что в нем особенного? Разговаривая, мотает себе головой, ну и что из этого. Другое дело, если бы он был крупным чиновником, например каким-нибудь председателем, или командующим, или начальником провинции. Вот тогда эта особенность неприятно поражала бы окружающих. Впрочем, и тогда не было бы в этом ничего плохого! Будь он крупным чиновником, каким-нибудь председателем или командующим и прочее, раскачивание головой во время выступления, возможно, даже придавало бы ему больший вес и солидность. Словом, это производило бы еще большее впечатление… Ну а то, что он вместе с Цзяном не сражается сейчас против японцев? Можно ли считать это недостатком? Этот трудный политический вопрос как-то задала старая Чжао, очень переживавшая из-за того, что японцы оккупировали Китай. Сложный вопрос матери, казалось, поставил обеих дочерей в тупик, однако более находчивая и сообразительная Цзинчжэнь отреагировала на него довольно быстро и однозначно: «Если бы все мы, китайцы, были такими, как доктор, то есть обладали бы такими же, как у него, способностями, ученостью и моральными качествами — всеми его достоинствами, эти коротышки японцы никогда бы к нам не вторглись, а Китай был бы сильной и процветающей страной!» Мать и сестра одобрили мнение Цзинчжэнь.