Цзинъи обращалась к Шатуну часто и по самым разным поводам, иногда ей нужен был его совет, порой она нуждалась в его поддержке. В тот год, когда Ни Пин исполнилось семь и она пошла в школу, эта привычка матери неожиданно вызвала у Ни Пин решительный протест. «Мама! — сказала ей Ни Пин. — Что ты все бегаешь к дяде Чжао? Это же очень нехорошо!»
Трудно сказать, что скрывалось за туманным высказыванием девочки, но оно почему-то разозлило мать, тетку и даже бабушку. Девочке сейчас же сделали строгое внушение.
Глупая девчонка! Не болтай ерунды, если чего-то не понимаешь! Заруби себе на носу: все женщины в нашей семье Цзян делают все как надо: «Один шаг — один след!» Хоть мы люди и не знатные, однако же никогда не позволим себе глупостей! Несколько женщин из нашего рода удостоились чести быть отмеченными в хрониках уезда Гуансянь: четыре из них — в качестве достойных вдов, а три — за соблюдение обета верности мужу. Для одной даже воздвигли торжественную арку. Добропорядочность женщин нашей семьи выше всяких похвал. Одним словом, они вполне достойны заветов Неба и Земли, а также своих предков и потомков! Вот, к примеру, одна из них — она, по всей видимости, доводится тебе третьей тетей со стороны твоего дедушки. Была она женщиной воистину добродетельной. В пять лет ее уже просватали, а в тринадцать лет она выяснила, что ее нареченный серьезно болен. И вот эта третья тетушка со стороны дедушки не стала дожидаться смерти мужа, а сама раньше времени бросилась в колодец. Один местный цзюйжэнь по фамилии Чжан написал в ее честь стихи. Прочитать?
Цзинчжэнь, растягивая слова, принялась декламировать:
Звездный свет, тусклый и бледный,
Луны колесо зависло.
Мой супруг ушел от меня,
Он ушел к Девяти Истокам[155].
Я чту его память свято,
Мне живой воды не нужно.
Моя боль как река.
Я хочу, чтобы к людям
Она несла свои воды…
Ну как? Или ты думаешь, что все это было слишком давно? Изволь, вот твоя тетка, она сейчас сидит перед тобой. Восемнадцати лет я вышла замуж, а в девятнадцать уже овдовела. Ответь, смеет ли кто сказать обо мне что-то дурное? Ну хоть самую чуточку? За эти годы мы перевидали много мерзавцев, а сколько бед испытали… но никто не осмелился сказать то, что посмела сказать ты!
Сердце девочки сжалось от боли, она уже раскаивалась в том, что сказала. Комнату огласил ее громкий плач.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Услышав новость, Цзинъи разразилась проклятиями, но, чем дольше она затем раздумывала о случившемся, тем больше ей становилось невмоготу, несмотря на поддержку, которую она получила от своей сообразительной и решительной сестры, сразу вспомнившей про «святого» Шатуна, у которого они всегда находили защиту, как путники под кроной огромного дерева…
Ох, до чего же человек может быть коварным, жестоким и подлым! Кажется, собака или кошка, живущие в твоем доме, куда ближе тебе, чем человек! Даже дикая птица, родившаяся в лесу и привыкшая, как и все ее предки, жить на воле, даже она ближе тебе, если живет рядом с тобой и ты кормишь ее каждый день. Еще в детстве во время храмовых праздников Цзинъи любила наблюдать за желтой птичкой-иволгой, которая умела держать в клюве монетку. Стоило положить медную монету на ладошку, как птица тут же садилась на руку, брала клювом монету и несла ее хозяину. Удивленные зрители интересовались у хозяина, как ему удалось обучить птаху такому фокусу. «Надо же, и не улетает!..» «Ничего особенного! — отвечал тот. — Все дело в горстке риса!»
Но разве она, Цзинъи, не потчевала мужа, не подносила ему щедрыми горстями? Она отдала ему больше: свою душу и тело. Они прожили вместе около десяти лет, и за все эти годы она не совершила ничего такого, за что ей пришлось бы краснеть перед мужем. Как же он после этого собирается покинуть ее семью? Как он смеет так поступать?! Сколько она отдала ему любви, доброты, неужели он обо всем этом успел забыть? Нехорошо ворошить прошлое, но чего стоит хотя бы то, что случилось в ноябре прошлого года, когда он ее так подло обманул, разыграл, опозорил в глазах людей. А сам между тем три дня не появлялся дома, где-то распутничал «под ивами, средь цветов», а в это время она с детьми почти голодала, пробавляясь жидкой кашицей да спитым чаем. А он ел изысканные яства и веселился в свое удовольствие. Она с детьми живет все равно что нищая или как цветок подвальный, без света и тепла, а он строит из себя барчука из знатного дома, чуть ли не потомка государевой фамилии. Вот уж поистине: «Живет он в радости, обоняя запахи вина и мяса, а в доме у него мертвые кости лежат». Вот таков этот бандит, вонючий, бесчувственный недоносок, не знающий, что такое доброта, любовь, почтительность к старшим. О Небо, если бы ты могло все это увидеть! Покарай его, нашли на него несчастья! Пусть поразит его недуг, так чтобы все три души[156]его покинули органы чувств; пусть лишится он дыхания и жизнь его повиснет на тончайшем волоске, так чтобы от чертогов Владыки ада Яньвана его отделял бы лишь тонкий листок бумаги! Нет, и тогда я не протяну ему руки помощи! Пускай его труп смердит и разлагается там, где настигла его смерть; пускай завернут его мертвое тело в рваную рогожу и выбросят прочь!.. И все же он мой законный муж, отец моих детей. Сердце у меня не каменное, оно из живых тканей выкроено. Недаром говорят, что сердце сравнится только с сердцем, сердце можно обменять лишь на сердце. И еще говорят, пест железный можно сточить в иглу тонкую! Ах, Ни Учэн, Ни Учэн! Ведь ты тоже человек: говоришь по-людски, обличье у тебя человеческое. Так неужели не ощущаешь ты всей той доброты, что лежит в сердце моем. Моя душа как у бодисатвы милосердного, любой позор стерпит… В свое время я уже спасла тебя. Я продала свои последние вещи, чтобы оплатить счета докторов, купить лекарства, чтобы накормить тебя супом с куриными яйцами и лапшой. Я отдавала тебе все, словно ты отмечен знаком небес, готовила самое вкусное, в то время как моя мать и все остальные были вынуждены, сидя в сторонке, смотреть, как ты ешь. Я истратила свои личные деньги, чтобы оплатить твои счета, а ты в это время безобразничал и умудрился даже потерять работу! И вот слабая женщина, у которой на руках старуха мать да малые дети, без средств, без работы, вынуждена кормить здоровенного мужика в семь чи ростом. Неужели тебе не стыдно? Неужели не понимаешь ты, что такое доброта, любовь, наконец, просто хорошие чувства? А ведь сам ты любишь поразглагольствовать о высоких чувствах и о любви. А твои девки, с которыми делил ты эти самые чувства и любовь, на которых транжирил ты деньги, разве кто-нибудь из них пришел к тебе, взглянул на тебя хоть одним глазком во время твоей болезни, когда ты гнил и смердел? Честно говоря, в тот раз я даже не ожидала от самой себя, что смогу чем-то пожертвовать ради тебя, вновь одарить тебя своей добротой и сочувствием. Но все ж люблю я тебя, наверное потому, что в прошлой жизни своей задолжала я тебе, а в нынешней вынуждена возвращать долг. Но кому я отдаю свою любовь? Волку хищному, тигру лютому, чтобы только приручить его, приблизить к себе. Ты не только не человек, тебя даже тигром или волком трудно назвать, потому что ты хуже всякой живой твари. «Рис поел — котел расколошматил; жернов не нужен — забивай осла, что его крутил; через реку перешел — ломай мост». Вот ты какой! Ты чинишь всевозможные злодейства. Ты хитрей лисы, а твой яд злее скорпионьего! Ты все время обманываешь меня. О, сколько горя ты мне причинил!.. Вот и сейчас ты меня опять обманул — я вновь беременная. Ты с утра до вечера твердишь: это недостойно, мерзко, подло, грязно, дико, постыдно… Но не лучше ли тебе обратить все эти обвинения на самого себя? Ведь именно твои поступки самые мерзкие, недостойные, подлые, грязные, дикие и постыдные! Ты давным-давно растерял все добродетели своих предков из рода Ни всех восьми поколений, однако же от грязных поступков все равно не отказался, от постыдных помыслов не избавился. Никогда не думала, что человек может быть таким дурным, коварным, злым и хищным! О, как я раскаиваюсь, как ругаю себя за свою глупость! Ведь я надеялась, что своей добротой я смогу переделать тебя и ты в конце концов вступишь на правильный путь. Я думала, что ты пожалеешь себя и всех нас. Увы! Я сама на себя накликала беду, а теперь я, несчастная, кровью своей должна расплачиваться! Кара небес падет на мою несчастную голову! О люди, вас не следует жалеть! Проявляешь к человеку жалость, а что получаешь взамен? Ничего! Разве он пожалеет тебя? Пожалела человека, родного или близкого, доброту свою проявила, а в результате головы своей лишаюсь — скатилась она с плеч, и не знаю, где потеряла я ее!
Эти мысли бурлили в ее голове, как родниковый ключ, что с клокотаньем вырывается из-под земли. Размышляя о своих действиях вновь и вновь, перебирая в памяти факты, она с удовольствием вспоминала о своих добрых помыслах и поступках, о том, что на обиды и зло она всегда отвечала с достоинством. Она не представляла себе другого человека, который, будучи на ее месте, смог бы сделать то же самое лучше ее, то есть сделать больше того, что она уже сделала. Но ее угнетала другая мысль, тяжелым грузом давящая на душу, не дававшая свободно дышать: почему ее добрые намерения не встретили такого же ответа? Какой-нибудь совершенно посторонний человек, прохожий, наверняка испытал бы чувство громадного потрясения, узнав о ее добродетельных поступках. А от своего собственного мужа она в ответ получила лишь очередную порцию коварства и подлости. Она продолжала с еще большей тщательностью перебирать в уме все факты, и вдруг… У нее чуть было не пресеклось дыхание. Нет, Ни Учэн вовсе не подонок, не мерзавец, как она его называла в пылу гнева. Он вполне прилично, а порой просто хорошо относится к родне, друзьям, к школьным товарищам или коллегам по работе, к иностранцам, к людям «из низов» (скажем, тем, кто его обслуживает). Нет, нельзя сказать, что его отношение к людям очень уж дурное. Он ведет себя мерзко и отвратительно только по отношению к ней, Цзинъи, которая к нему относится лучше, чем кто-либо другой. Почему же так?
Она почувствовала, что ее бьет дрожь. Как колотится сердце в груди! Не так, как обычно — равномерно, а лихорадочными толчками. Тело ее ослабло, онемело. Только что в ее голове роились тысячи проклятий, а сейчас ей трудно выговорить даже слово. Ночью, лежа на постели, она не может сомкнуть глаз, через каждые полчаса бегает на двор. Странно, как много жидкости скопилось в ее организме, в каком обилии она сейчас ее отдает. Откуда столько жидкости? Ведь она не слишком много пила сегодня. Такое впечатление, что она сейчас вся состоит из одной воды…
Но весь следующий и еще один день она пила и пила: глоток за глотком, чашку за чашкой. Цзинъи почти ничего не ела, только поглощала воду. Сходит на двор и снова пьет и пьет. Ни Учэн в конце концов заметил необыкновенное состояние жены и спросил о причине, но ответа не получил.
На третий день Цзинъи позвала к воротам рикшу и велела отвезти ее к Шатуну. У доктора она долго плакала.
На четвертый день Цзинъи осторожно намекнула Ни Учэну, что надо бы устроить обед и позвать всех, кто помогал ему в устройстве на работу. О тебе многие беспокоились, подыскали работу, которая тебе по душе, к тому же с приличной зарплатой. Сам понимаешь, как это сейчас трудно! Так что нельзя скупиться!
А как же с деньгами?..
Деньги найдутся, я тебе их дам, я немного припасла. Какими бы мы ни были бедными, доставлять людям лишние хлопоты и не отплатить никак нельзя.
Вот здорово! Прекрасно! Лучше не придумаешь.
Ты ни о чем не беспокойся, я уже все устроила. Ты можешь спокойно идти работать в Чаоянский университет.
Большое тебе спасибо!
По-жа-луй-ста!
На той же неделе господин Ни Учэн вместе с супругой устроили обед в ресторане «Обитель бессмертных», чтобы отблагодарить всех тех, кто им помог.
Предложение Цзинъи привело Ни Учэна в состояние необыкновенной радости и возбуждения. Он хозяин застолья! Немыслимо! Он не мог об этом даже мечтать! Он испытывал сейчас удовольствие, удовольствие безмерное! «Обитель бессмертных» и впрямь напоминает обиталище святых. Постройки старого типа, соединенные двориками, в которых расставлены вазоны с цветами жасмина, а по углам зеленеет бамбук. В воздухе разлит пьянящий аромат вина, запах мяса и чеснока. Стол заказан в западном флигеле третьего дворика. Обычно в домике стоят два стола, однако нынче второй стол пустует, поэтому можно считать, что флигель принадлежит им одним. На стенке висит копия картины Тан Боху[157]«Четыре красавицы» и каллиграфический свиток Инь Жугэна[158]. Ни Учэн доволен обстановкой, о чем он с удовольствием говорит с Цзинъи. Как хорошо после какого-то периода воздержания и праведной здоровой жизни посидеть с приятелями в ресторане. Понятно, они собираются, чтобы поесть, что само по себе очень важно, ибо в жизненных потребностях также содержатся элементы культуры. Полученные знания, воспитание, манера поведения, то есть вся культура человека, который ест разнообразную пищу, ярче проявляется, так как хорошая пища улучшает деятельность мозга, нервной системы, кости, мясо, кожу, вот почему разнообразно питающийся человек выглядит более величественно и значительно, нежели те, кто пробавляется клейкой похлебкой. Но дело не только в еде, а прежде всего в создании для человека таких условий существования, которые обогащали бы людей и украшали их жизнь. Вот, скажем, «Обитель бессмертных» с ее двориками, выложенными фигурными плитами, с белыми стенами, каллиграфическими надписями, с этим круглым столом, покрытым красным лаком и застеленным сейчас белой скатертью, с красными лаковыми стульями, обеденной сервировкой. Разве не радует все это глаз и сердце? Больше всего на свете я ненавидел мелочность и крохоборство: мышиную возню и робкий взгляд на мир, куриное нутро… Человек должен быть широк, а взор его — устремлен вдаль. Конечно, немалую роль в жизни играют связи, без них не обойтись. Важно, чтобы человек с самого детства был приучен к той мысли, что в жизни следует устанавливать здоровые, культурные и широкие взаимоотношения с людьми. А что у нас? Увидел незнакомого человека и сразу же «полинял». Это самая позорная черта китайцев, которая в особенности свойственна китайским женщинам. Человек — животное общественное. Это, разумеется, не значит, что в каком-либо деле надо непременно просить помощи у посторонних, а потом приглашать их на обед. Не в этом суть вопроса. Под общественным человеком или человеком из общества подразумевается следующее: если кто-то хочет твердо встать на ноги в обществе, он должен наладить с остальными людьми из этого общества широкие связи и установить дружеские контакты. Увы, мне порой делается стыдно, ведь я, кажется, имею все возможности для этого, между тем…
Цзинъи, похудевшая за эти несколько дней от скудного питания, покорно внимала надоевшим тирадам мужа. При слове «стыдно» она вздрогнула, всего только раз, словно в этот момент вырвали ее опустошенное сердце и она внезапно ощутила эту последнюю боль, отчего она и вздрогнула, но больше уже не дрожала.
Гости начали сходиться. Первым пришел улыбающийся и стерильно чистый Чжао Шантун, как всегда покачивающий из стороны в сторону головой. Однако сегодня он впечатления на Ни Учэна не произвел. Ни Учэн старался показать ему свое превосходство. Ведь на нынешний обед пригласил гостей не кто иной, как он, Ни Учэн, а потому у него есть все основания чувствовать себя гораздо более уверенно, чем обычно. Правда, Ни Учэн с распростертыми объятьями бросился к гостю, засыпал его вопросами о погоде, о пустяках, о том, о сем. Ха-ха, брат Чжао, какое счастье, что вы озарили своим сиянием этот зал, благодарю вас, благодарю… Все ли в порядке в вашем благородном доме? Как дела в клинике? Ха-ха-ха!.. О, брат Чжао, вы, как говорится, шестирукий человек и о трех головах! Но «имеющий способности, да больше трудится»!
Следом пришел Ши Фуган, что привело Ни Учэна в еще больший восторг. Он с воодушевлением обратился к нему по-английски, однако Ши Фуган ответил по-китайски. После Ши Фугана появился коротышка адвокат, с которым у Ни Учэна было чисто шапочное знакомство. Сердце Ни Учэна екнуло. Неужели и он помог мне в поисках работы? Мм-м… вполне возможно! Оказывается, Цзинъи обращалась к очень многим людям, чтобы устроить ему место в Университете Чаоян. К чему? Кроме хозяина гостей встречали его жена Цзинъи и сын Ни Цзао.
Все гости были в сборе и стали рассаживаться, церемонно уступая друг другу место. Почетное место было отведено Чжао Шантуну. Принесли кушанья. Гости потянулись за палочками, подняли бокалы, обменялись первыми тостами. После холодных блюд появилось мясо со стручками перца — «лацзыжоудин». Зеленые кусочки перца, увлажненные маслом, блестели, как нефрит. За первым блюдом последовало второе — жареное мясо под соусом, представляющее собой аппетитные, изящно нарезанные ломтики, облитые чем-то. За ним принесли третью перемену — обжаренные в сухарях тефтели, хрустящие на зубах и обжигающие рот. В нос ударил запах соевого соуса и жареного лука, украшавшего блюдо «мусюйжоу». Гости высказали свое восхищение по поводу великолепной кухни в «Обители бессмертных» и шикарного приёма.
Завязался разговор: о новых постановках Ли Ваньчуня, о фильмах Чэнь Юньшана, затем разговор коснулся новых книг Ди Сяо, а также слухов о том, что в Хуанхэ кто-то встретил русалку, которая высоко выпрыгивала из воды, демонстрируя свой хвост. Кто-то сообщил об обвале, случившемся на копях Мэнтоугоу, там во время катастрофы погиб десятник. Его тело лежало три дня дома, а на четвертый день рано утром (еще не занялся рассвет) в дом проник жулик, решивший ограбить покойника. И вдруг покойник ожил, встал на ноги и прямо к вору. Тот удирать, а покойник за ним. Гнался метров сорок, пока вор не испустил дух от страха.
На столе появились последние блюда; особое восхищение у присутствующих вызвал большой, специально приготовленный карп. Одна его часть, запеченная на открытом огне, имела серебристый оттенок, а вторая плавала в бульоне, который напоминал соус бешемель. Настроение у гостей еще больше поднялось. В это время принесли сладкое — шаньдунский деликатес под названием «Три неклейкие сладости», сияющие, как слиток золота, и гладкие, будто кусок яшмы.
Ни Учэн щелкнул языком и облизал губы. Он находился в отличном настроении, такого радостного возбуждения он не испытывал уже несколько месяцев.
Чжао Шантун, напротив, нахмурился и положил палочки на стол.
В этот момент Цзинъи, с шумом отодвинув стул, встала из-за стола. В ее глазах блестели слезы, но она молчала.
Гости, уплетавшие за обе щеки, замерли. Ни Учэн, с аппетитом уписывающий бульон, был столь поглощен своим занятием, что не сразу заметил происходящее за столом.
— Извините меня, — проговорила Цзинъи, глотая слезы. — Мы сегодня пригласили всех вас, чтобы поблагодарить… и доставить вам хотя бы небольшое удовольствие… Я не могу не сказать этих слов… Только прошу, будьте снисходительны ко мне и простите мою бестактность…
Высокий слог, каким изъяснялась Цзинъи, ее дипломатический такт привели Ни Учэна в изумление.
— …Уважаемые господа, быть может, вы не поверите тому, что я вам сейчас скажу… В то время как я искала для своего мужа работу и, продав последнее, что имела, выхаживала его во время болезни, наконец, когда в третий раз от него забеременела… он, он… решил со мной развестись. — Цзинъи разрыдалась.
Присутствующие за столом переменились в лице. Цзинъи, захлебываясь от слез и забыв об изысканности слога, принялась изливать гостям все, что накопилось у нее за многие дни и ночи горьких раздумий, — слова, которые она повторяла себе даже не десятки, сотни раз.
Лицо Ни Учэна побелело. Он сидел без движения, словно пригвожденный, бросая растерянные взгляды на Цзинъи, гостей, на обеденный стол, за которым сейчас царил полный беспорядок. Казалось, он потерял способность реагировать на окружающее, тем более защищаться или хотя бы предпринять робкую попытку уйти в сторону от опасности.
Для Ни Цзао сообщение матери было страшным ударом. Ее рыдания и жалобы терзали сердце, но он не заплакал, потому что насмотрелся подобных сцен в избытке. Он устал от них.
— Мама, — тихо уговаривал он мать, — не плачь!
Пожалуй, наиболее невозмутимо держал себя Ши Фуган, правда, в самом начале он с испугом взглянул на плачущую Цзинъи, но тут же опустил глаза и принялся разглядывать остатки кушаний на столе, а потом перевел взор на носы своих ботинок. Он хранил молчание, всем своим видом показывая, что не собирается встревать в чужие дрязги и участвовать в чужих спорах. Вероятно, он исходил из принципа «Смотри на вещи, руководствуясь церемониями», который, возможно, бытует также и на Западе, а может быть, просто считал, что ничего особенного не произошло. Во всяком случае, он придерживался постулата о благовоспитанности. Сущность благовоспитанного мужа состоит вовсе не в том, что с ним никогда не случается неприятностей, а в том, что он не обращает на них внимания, то есть не придает ни малейшего значения тому, что происходит с ним или с другими людьми. Однако наблюдательный человек по почти незаметным для других движениям, в особенности по подрагиванию кончиков ушей, мог заметить, что Ши Фуган вовсе не витает в облаках, наоборот, он внимательно прислушивается ко всему, о чем говорится вокруг.
Рыдания Цзинъи могли растрогать кого угодно, любой человек, услышав ее жалобы и стенания, тотчас встал бы на ее сторону. Положение Цзинъи было действительно трагическим. Ее бесстыдно обманули, предали. В гигантском нагромождении обвинений, которые она выдвинула, можно было ощутить и проявленную к ней несправедливость, и безмерную досаду, и возмущение, и боль, и унижение. Ее жалобы, прерываемые рыданиями, сопровождались словами проклятий и грубыми выражениями из лексикона жителей ее родных мест; все это она адресовала мужу, и именно в этих проклятиях была заключена истинная обида, именно в их силе и заключались тайные свойства, помогающие восстановить справедливость. Ни Учэн сидел потрясенный. Он не представлял себе, что жена способна так свободно и с воодушевлением выступать в общественном месте. Спустя много лет, вспоминая этот драматический эпизод, он был вынужден признать, что ораторский талант жены, равно как и ее умение раскрыть свои способности в критические минуты жизни, далеко превосходят его собственные возможности. Более того, ее ораторское искусство было, возможно, выше, чем у нынешних бюрократов, от которых несет мертвечиной и вульгарностью, и, вполне вероятно, даже превосходило возможности некоторых китайских дипломатов за границей. Кто знает, может быть, в ней таился и дар политика, и это помогало ей снискать симпатии людей, сокрушать противника, наносить смертельные удары по врагу. Как же он раньше не видел этого? Он называл ее «тупицей», «идиоткой». По-видимому, китайская «тупость» и «идиотизм», покорность скрывают в себе огромные потенциальные возможности. Эти качества настолько загадочны, что вызывают недоумение и оторопь, даже страх.
Цзинъи закончила свой рассказ, ее сотрясали рыдания. Официант, вбежавший в этот момент в зал, остолбенело застыл у порога. Он пучил глаза, пока Чжао Шантун не махнул ему рукой — тебе, мол, здесь не место. Громкие рыдания женщины, порой напоминавшие вой зверя, вызвали у всех присутствующих слезы. Испуганный Ни Цзао тоже громко заплакал. Лицо Ши Фугана изменилось, на нем появилось выражение нерешительности и даже беспомощности. Ни Учэн, будучи не в состоянии выдержать всей этой сцены, тоже зарыдал… Почему, почему человек должен жить на этом свете, беспрестанно страдая, почему он должен непременно мучить других людей?
— Цзинъи, — его голос прерывался от рыданий, — я виноват перед тобой!.. Уважаемые господа, я виноват перед всеми вами. Но поверьте, я делал все это ради всеобщего счастья, в том числе во имя счастья Цзинъи… Я все объясню, но, поскольку Цзинъи в положении, я постараюсь объяснить поделикатнее. Цзинъи, мы расстаемся, мы должны расстаться. Но я буду тебе помогать. Я уверен, что я на многое способен, более того, я верю, что мои таланты отнюдь не заурядны, я смогу проявить себя. Если я заработаю много денег, то тридцать процентов из них, нет, сорок, пятьдесят, даже семьдесят, да, именно семьдесят процентов я отдам тебе!..
Он не успел закончить свою речь, потому что в этот момент его взгляд встретился со взглядом доктора Чжао, в глазах которого он прочел ярость. Доктор оглядел всех присутствующих, посмотрел на Цзинъи и неторопливо встал со своего места. Покачиваясь, как обычно, он подошел к Ни Цзао и погладил его по голове, а потом направился в сторону Ни Учэна, подошел к нему вплотную и посмотрел ему прямо в глаза. Его лицо подергивалось.
— Что вы, что ты!.. — крик Ни Учэна застыл на устах.
Бах! Бах! Бах! На него одна за другой обрушились крепкие оплеухи.
— О мой бог! — воскликнул Ши Фуган. В его голосе на сей раз звучал неподдельный страх.
Действия доктора были неожиданны, почти мгновенны. Как говорят в подобных случаях: «От быстрого грома уха прикрыть не успел». Быстроте и ловкости ударов мог бы позавидовать даже чемпион по настольному теннису Чжуан Цзэдун (правда, он появился и стал знаменит лет двадцать спустя). В общем, никто не успел толком сообразить, что же произошло на самом деле. Сначала доктор закатил оплеуху слева, потом он нанес удар справа, затем перевернул ладонь и тыльной стороной руки нанес Ни Учэну еще один резкий удар по правой щеке. Последний удар оказался наиболее чувствительным, на лице Ни Учэна выступила кровь. Но чья это была кровь — Ни Учэна, которому выбили зуб, или доктора Чжао, содравшего кожу на руке, — определить было невозможно. И наконец последовал заключительный удар по левой скуле.
Ни Учэн рухнул со стула на пол. Он валялся на полу, как побитый пес, по-видимому так толком и не поняв, что произошло. Затем он попытался подняться на колени.
Раздался громкий плач Ни Цзао.
— Не бейте его, не… бейте! — кричал мальчик, захлебываясь от слез.
Что значит секунда? Что означает миллион лет?
Секунда — это всего лишь мгновение, миллион лет — период настолько долгий, что у человека захватывает дыхание при упоминании об этой вечности. За это громадное время не только наши предки и потомки, но и потомки наших потомков успевают стать трупами.
Они перестают существовать.
Однако когда-то они жили, ибо каждый человек обязательно существует в каком-то отрезке времени. Впоследствии о людях, сейчас уже не существующих, мы скажем, что их жизнь продолжалась секунду в миллионе лет вечности.
Дыхание человека рано или поздно прерывается, перестают подрагивать крылья носа, в горле застывает кашель. Он больше не будет задыхаться от радости, гнева, от судорожных усилий, борьбы. Он не увидит чистой зелени сосны, омытой дождем. Не вызовет испарины на его теле образ любимого человека или заклятого врага. После сытного обеда он не отрыгнет с удовольствием, не проявит сочувствия к собаке, которой не достался кусок мяса. Его не охватит дикая ярость, он не почувствует жажду или голод; он не сможет сделать ни вздоха, а глаза его не наполнятся слезами умиления. Он уже не проявит больше своего звериного нутра, не обнажит окровавленные клыки. Его тело перестанет исторгать омерзительный смрад, и ему уже не будут угрожать траты на мыло, одеколон, ароматную пудру и душистые цветы. Не будет обмана, коварства, несправедливости, не будет грабежей, насилий, убийств; не будет власти марионеток. Прекратятся пустые разглагольствования о правде, политике, культуре, прогрессе, не будет никчемных разговоров, бесполезной траты бумаги; не будет святых и упивающихся собственным величием безумцев. Не будет дрожи от холода; не будет любви к другим людям и любви других к тебе. Голову не посетят напрасные мысли о необходимости кого-то убеждать, кого-то переделывать. И не будет ни у кого нужды надеяться на чужое понимание, на жизнь, на радость и счастье; надеяться на теплоту и участие, ибо не надо будет ничего ожидать. Глаза перестанут видеть, источать слезы, гореть от возбуждения, выражать ужас или людскую глупость. Пропадет страх перед смертью, перед гниением, исчезновением. Не будет ужаса перед сценой, когда труп пинают сапогами, перебрасывая из стороны в сторону. Не станет бедности и бесправия, изогнутых колесом ног, дурного запаха изо рта, чувства собственной неполноценности и скверного английского произношения. Не надо будет скрываться от кредиторов, от тещи, от жены, поминутно старающихся схватить тебя с поличным, от тайных вынюхиваний жандармов; не надо будет завидовать тем гордецам, которые умеют вкусно поесть, разъезжают в машинах и отправляются в вояж за границу; тем, кто имеет власть и силу, кто проводит ночи в отелях на мягких кроватях, а также диванах; у кого есть красивые жены и шикарные распутные любовницы.
А это значит, не будет никакой боли!
Посреди ночи Ни Учэн вдруг испытал необыкновенный внутренний подъем. Ему показалось, что сейчас он, наконец-то, достиг настоящего освобождения. Тридцать с лишним лет он ждал этого дня, он все время мечтал достичь такой гармонии духа и плоти. И вот этот час наступил. — нынешней ночью. Он вдруг вспомнил свою дородную мать; дальний сад в родном поместье; громадное грушевое древо с плодами на ветвях, настолько нежными, что они мгновенно рассыпались на части при малейшем ударе о землю. На память пришла повесть Су Маньшу «Одинокий лебедь»[159]… Он вспомнил свое путешествие по Средиземному морю, свою пустующую комнату, такую родную и в то же время почти уже нереальную, недостижимую, но все время ждущую его.
Он пошел туда. Наконец-то он стал хозяином своей судьбы!
Спустя несколько дней на последней странице газеты «Шибао», которую редактировал предатель Гуань Исянь (впоследствии, в 1950 году, во время борьбы с контрреволюционерами, он был расстрелян Народным правительством), появилась заметка под таким заголовком: «Удивительное событие: воскресение после смерти!» У заметки был и подзаголовок: «Верить или нет — ваше дело». В заметке говорилось: «Наша газета сообщает, что нынешней ночью один из сотрудников столичного вуза Ли Учжэн по причине домашних конфликтов совершил самоубийство, удавившись на старой акации возле ворот Пинцзэмэнь. Смерть наступила задолго до того, как его нашли, на шее обнаружены кровоподтеки. Вид трупа ужасен. В последние минуты перед смертью самоубийца, по-видимому, вырывался из петли, поэтому один ботинок был отброшен в сторону на несколько чжанов. Освобожденное от веревки тело было доставлено в полицейский участок, а спустя примерно десять часов были найдены родственники, которые и явились для опознания. После того как члены семьи признали в мертвом сотрудника института господина Ли, кто-то заметил, что господин Ли еще дышит — его сердце действительно слабо билось. После необходимых мер его вернули к жизни. В связи с этой историей наш журналист посетил известного японского врача, доктора медицины Ямагути, который сообщил, что данный факт не имеет под собой никаких медицинских оснований, а следовательно, совершенно неправдоподобен. Нам стало известно, что самоубийство господина Ли связано с его любовными делами. Небо и Земля преисполнены чувств любви и ненависти, однако же в мире есть и бесчувствие, и под цветами пиона также творятся дьявольские деяния. Читатель, в минуты радости или скорби, когда тебе все кажется туманным и непостижимым, разверни нашу газету, и она станет для тебя поддержкой, словно занятная и шутливая беседа!»