И плохой новости
Сегодня мы не идем в бассейн, а куда-то едем. Руби будит меня рано и не уходит пока я не спускаю ноги с кровати. Смотрю на нее одним глазом, второй задраен ночной коркой. Не умею я вставать с птицами, но сегодня пришлось. Проблема в том, что сообщают об очередной поездке день в день или накануне поздно вечером, и нету ну никакого шанса узнать заранее и хоть как-то подготовиться: отплакаться и сходить в туалет по-большому. Без всякого завтрака мы с Руби идем в центр. На терассе кафе нас ждет Ирина. Тут уже все наши, тоже сонные и наверняка голодные.
- Одеться по-походному, и никаких велосипедок, - обвела она взглядом нашу могучую кучку.
Димка хихикнул.
- А я не собирался.
Все молнии разом вернулись в иринины грозные глаза.
Ну как можно быть таким хорошим, Димка. Молодец!
Мы с Руби возвращаемся обратно. Она показывает пальцем наверх. Ясно, ухожу. Из походного у меня только джинсовые шорты и прошлогодние кроссовки. Волосы тоже так и быть заплету в хвост. Надеюсь, фоткаться не придется - в этой одежде я уже была. А если заставят? Меняю футболку, надеваю ту, в которой приехала: с диснеевскими героями, парящими в невесомости. Когда едешь куда-то важно быть в своем, в броне, которой нипочем любезности. Зеркала в комнате нет, смотрюсь в шкаф. Силуэт расплывается, но в целом - я, даже слишком. Знать бы что сегодня будет, подготовилась бы лучше, а так - придется идти как есть.
Ездить куда-нибудь в Италии - это как посещать стоматолога. Вроде все знаешь, но все равно - все по-другому. Или как есть Лёлины пироги: то густо, то пусто. Я уже знаю этот жест для псевдоглухонемых приезжих детей: указательные пальцы вместе. Это означает, что мы, раццуольные девочки и мальчик, должны приклеиться друг к другу, натолкаться в машину и двигать к безудержному веселью с теми, кто будет нам дико рад, а мы им - никак.
Спускаюсь в гостиную. Руби сидит в кресле. Хоть телевизор выключен - она смотрит строго в него. Первый взгляд в глаза - всегда неожиданность. Что выдаст мое лицо сегодня? Сама не знаю почему, но контроль за мимикой, когда Руби смотрит на меня, ко мне так и не вернулся. Все работает автономно и каждый день по-разному.
Она поворачивает голову, смотрит мимо, потом точно по щелчку включается и вскакивает, топает навстречу, сжимает плечи. Моя симпатическая нервная система говорит - беги. Мышцы на ногах напрягаются, а сердце заводит дополнительный двигатель. Но я зажата в тисках. Руби стоит на полу, я - на две ступеньки выше, от этого ее голова ниже моего подбородка. Спускаюсь со ступеньки, и Руби отпускает меня. Она разглаживает скомканных Чипа и Дэйла на футболке и, обсмотрев мой наряд, складывает ладони для молитвы. Я щелкаю языком, мол, то-то.
Мы с Руби снова идем вниз по дорожке. Она такая низенькая и сухая, что кажется словно это я веду ее, а не она меня. На перекрестке вместо знака - выпуклое зеркало. Мы с ней отражаемся разноцветными полосками. В зазеркалье мы были бы именно такими - Ибур и Тэк, едва знакомыми персонажами в эпизодичных ролях. Но в этом мире мы важные шишки, которых ждут на центральной площади. И мы идем, молчим каждая о своей участи.
Руби знакомым жестом поднимает руку и выкрикивает «гэло» маме Доменико, расставляющей стулья на терассе «ДельПарко». Я тоже поднимаю руку. Мы переходит речку по мостику и оказываемся на другой стороне города. Я всегда смотрела на нее с этой стороны и даже подумать не могла, что там можно еще и оказаться. А здесь просторно! Дома не упираются в горы, но я совершенно не знаю, куда бежать если что. На той стороне рубин дом, Мария, Доменико, бассейн, магазин, - все, что нужно. Здесь - дома-памятники, нежилые, в патине. Верните меня на знакомую сторону, мысленно голошу я.
Мы проходим по огромной звезде, сделанной из разноцветной брусчатки. Я замедляюсь, пытаюсь охватить взглядом все ее лучи. Их девять. Как номер дома Марии. Хороший знак.
- Аndiamo, caneterapia![105] - кричит Руби и показывает пальцем на трехэтажное здание с маленьким окошками, башней, крестом и антенной на крыше.
- Palazzo[106], - добавляет она и ускоряется.
Неужели крестить ведут? Но ведь я уже... Не успеваю додумать свою мысль, как сзади на меня кто-то прыгает. Это Олька.
- Напугала!
- А я и хотела! - не оправдывается она.
Поправляю покосившийся рюкзак, Олька машет Руби.
- Меня к вам снова пускают, представляешь?
- А, круто, - отвечаю я.
Мне хочется извиниться, взять всю вину на себя, сказать Ольке «спасибо», но смелость зарылась в одеяла где-то в уголке души и нос не показывает. Вместо этого зову Ольку в гости, хотя я ни у кого не просила разрешения на это.
- Приходи ко мне завтра. Тебя ведь отпускают теперь, да?
- Надо узнать у Изабель.
Изабель это Олькина хозяйка.
- Ладно, - соглашаюсь я, но не признаюсь, что мне самой не мешало бы узнать. - А сегодня нас куда дислоцируют?
- Вроде к каким-то животным.
Застываю на месте прямо в середине звезды. Пересчитываю лучи. Мне точно сегодня повезет? Так и знала - их восемь, облом. Не хочу ехать ни к каким животным, но это никому не интересно. Это случится, и вопрос лишь в том, не придется ли целовать их в морды или подставлять щеки под облизывания.
- Пошли, - Олька тянет меня вон из несчастливой звезды.
У палаццо толпа. Одновременно начинают звонить колокола и бумкать часы. Всматриваюсь в людей, чтобы узнать знакомые седые головы, но все они стоят ко мне спиной, словно специально.
- Izabel! - кричит Руби, и задние ряды разом поворачиваются и машут ей. Клоны что ли, хоть и выглядят по-разному.
А вот и Тата, и Димка. Только в кепках - под козырьками их не отличишь от местных. Теперь я сама скорость. На пятой передаче подлетаю к Димке.
- Что тут у вас?
- Лотерея, - светит фирменной «убыбкой» Димка и трясет передо мной обрывком бумажки.
- У меня тридцать четыре, - показывает свой билет Тата.
Обидно, что у меня нет того, что у всех уже имеется.
- Купить надо, - говорит Димка.
Руби как раз равняется с нами.
- Мани, лотэрэя, - говорю я ей и рисую знак доллара.
Руби хлопает по карманам.
- No, - говорит она и втягивается в толпу той самой Изабель.
- Ciao, Kete, - успевает прощебетать та.
- Кэтэ? Новое имя? Опять? - спрашивает Димка.
- На этот раз это не я. Они сами так, - оправдываюсь я за чужие слова.
- Значит ты без лотереи, - констатирует Олька.
Для вида выворачиваю карманы и прошу асфальтную звезду о чуде.
- Давай я свою попрошу, может купит тебе?
Едва сдерживаюсь, чтобы не кинуться Димке на шею. И хотя мне все чаще хочется сделать это без всякого повода, хватаюсь за лямки рюкзака и осторожно киваю. Он заныривает в толпу. Через минуту мужской голос объявляет в громкоговоритель, что è ora di disperdersi[107]. Судя по тому, что все обмякли и погрустнели, площадь у палаццо действительно придется освободить.
Димки все еще нет. К нам подходит Изабель.
- Аndiamo[108], - говорит она.
Ну точно слово этой недели. Топчусь на месте.
- No Rubi, - говорит она мне и протягивает мне руку. - Io[109].
Сомневаюсь, стоит ли идти. Изабель ждет.
- Дима, - говорю я.
- Si-si, Dima е Tata е Kete е Olya е Liena[110].
- Ва бэнэ, - соглашаюсь я и подставляю плечо под ее подмышку.
Даже под несчастливой звездой мне выпал счастливый случай все ей рассказать. Я заранее подготовила речь по словарику. Но если придется что-то придумывать на ходу - все, сольюсь, и хорошо, если хуже не сделаю.
- Izabel, - начинаю я и беру ее под руку, чтобы было сложнее убежать, если вдруг передумаю, - Olya non è una ladra. Questi siamo noi... L’ho chiesto io. Affamata[111].
- So che non è colpa di nessuno. Basta che non lo fate più. È meglio chiedere il permesso[112].
- Sì, permessi[113], - повторяю я.
Изабель прижимает меня к себе. Внутри все пыхает жаром и тут же остывает. Я норм, я сделала это.
Мы возвращаемся на прежнюю сторону города. У кафе на аварийках стоят две машины. Изабель показывает на вторую. В ней Альберто, и мы с Татой идем к ней. Машу Альберто рукой и, забыв поздороваться, залажу на заднее сиденье.
- Va tutto bene?[114] - спрашивает Альберто.
- Си, бэне, - отвечаю я, - и чао!
- No ciao, - поправляет он. - Buongiorno. Eccovi un opuscolo sull'allevamento di cani[115].
Мы с Татой берем брошюрки.
- Си скуза, бонджорно е грацие.
Тата открывает брошюрку и листает страницы с видом литературного критика. Альберто заводит машину.
- Но-но! Дима! - кричу я зеркалу заднего вида.
- Dima si, - отвечает Альберто.
- Вот он, твой Дима, - выносит вердикт Тата и снова утыкается в брошюрку.
- Довэ? - спрашиваю я.
Альберто показывает пальцем на ветровое стекло.
Вижу, как
Димка забегает на мостик,
его кепка падает и улетает,
он тормозит и возвращается за ней на сторону звезды,
снова разгоняется и поскальзывается,
падает на бок, но почему-то не подставляет руку, чтобы смягчить падение,
поднимается и хромает, держась за бок,
стартует первая машина, и он поднимает руку вверх,
ойкая, забираясь ко мне на заднее сиденье.
Вспоминаю, как сама грохнулась на ступеньках и расквасила нос. Был бы здесь Эдик, он бы чем-нибудь помог. А я пока полный ноль в медподготовке.
- Окэ, я окэ! - говорит Димка на взгляд Альберто.
Он протягивает ремень безопасности, я надавливаю на карабин и защелкиваю. Машина трогается с места. Решаю не смотреть на Димку, не хочу, чтобы ему было неловко.
Когда мы выезжаем из города, он поворачивается ко мне. Вот так запросто берет и смотрит ровно в правое ухо. Надеюсь, оно чистое.
- На, - шепчет он и касается рукой моей ноги.
Смотрю на сиденье. У него в руке скомканный бумажный обрезок. Лотерея! Ай да Димка, купил-таки! Закрываю рот рукой, чтобы не закричать от радости. Подкладываю руку по его, чтобы можно было незаметно переложить в нее лотерейку. «Колечко, колечко, выйди на крылечко» - так мы играем во дворе. Щекочу пальцами его ладошку, он разжимает кулак и позволяет листку упасть в мою ладонь. Крепко сжимаю его и смотрю, не увидела ли фокус Тата. На первом же светофоре отправляю листок в недра рюкзака, а взамен достаю воду, типа пить хочу. Альберто смотрит на меня в зеркало.
- А, acqua[116].
- Си-си, ке... жарко.
Но к воде за всю дорогу я так и не притрагиваюсь. Зато держу руку на сиденье на случай, если Димка захочет еще что-то передать. Но он не хочет и больше не смотрит в мое ухо. Надеюсь, он не видит, как оно покраснело.
Быстрее бы отсюда. Здесь все не слава Богу, хотя Ирина говорит, что все наоборот, по воле его. В солонке на фермерском столе оказался сыр, а не соль, а канистерапией - лазанье по горам под лай двух белых овчаро-шпицев. Напоследок Ирина придумала нам еще и развлечение. Никто не проводил опрос, нас вообще ни о чем не спросили. Но она почему-то решила, что, мол, мы хотим, мечтаем и никуда не уедем, пока не опробуем луки и стрелы.
- Куда мы сейчас? - спрашивает Димка, уплетая вторую пиццу.
- Пойдем на тот пригорок, - отвечает Ирина, собирая остатки расплавленного сыра с тарелки.
- А там что? – спрашиваю я.
- Приятный сюрприз.
Улыбка у Ирины не получается, вилка скрябает пустую тарелку. Я оборачиваюсь. Тата, Олька и Ленка уже стоят у забора и суют траву через рейки одомашненным оленям. Димка бубнит «спасибо» и идет к ним. Самое время, чтобы завербовать Ирину в союзницы.
- Как думаете, почему у некоторых мамы умирают, - спрашиваю я, хотя хотела всего-то поинтересоваться завтрашней погодой.
Нанизываю помидор на вилку и слишком быстро жую его, чтобы не выдать, как дрожат губы.
- Я знаю про тебя, - оставив сыр в покое, отвечает Ирина. - Богу лучше знать, кого забирать и зачем.
Ну уж нет, только не про лучше. Потому что это - не лучше. Ирина смотрит на меня своими двуцветными очками, но даже через них не видит главное. Не, в разведку мы вместе точно не пойдем.
Эдик тоже заладил, что «мама теперь не страдает и что ей там лучше». В какой-то момент я и сама стала так думать. Но каждый раз, перебирая мамину одежду, примеряя ее юбки и босоножки, убеждалась, что он врет. Он не знает, не знает наверняка. А я знаю - лучше, это когда мы были вместе. Смотрю на свой тридцать пятый размер ноги в ее тридцать девятом и понимаю, как много дорог мы могли пройти вместе, как празднично бы одевались в гости к ее друзьям, как менялись бы календари на стене в ее кабинете и как, наконец, бы я выросла до ее размеров, чтобы обнимать на равных. Но нет. Ничего эти ирины с эдиками о нас не знают, мама.
Ирина еще что-то говорит про Библию, но я вижу перед собой мамины платья, в которых она меня никогда не увидит.
-...ты понимаешь? - спрашивает Ирина.
Я слишком громко кладу вилку на тарелку.
- Да-да, понимаю. Очень хорошо.
- Хорошо, подумай об этом. И о вчерашнем опоздании за компанию.
Ирина встает из-за стола, а я остаюсь думать.
Лёля до моего крещения тоже не верила в высшие силы. И когда я спрашивала у нее, почему умерла мама, держалась официальной версии.
- У нее был рак, Катюха. Смертельный.
Я была бы рада остановиться на этой версии, но она тоже мне не подходила. Потому что это была моя мама, а моя мама не может умереть от смертельной болезни. Я была уверена, что есть другое. То, что все объяснит. А потом у Лёли появилась еще одна версия, что, мол, «она была такой хорошей, что без нее небо никак не могло обойтись». А я, значит, могу?
- Она теперь ангел, - добавляла она.
Но поймите же вы, мне не нужен ангел, мне нужна моя мама, молча орала я в ответ.
На секунду мне показалось, что меня сейчас стошнит козьим сыром. Слюна с бешенной скоростью прибывала, чтобы защитить зубы от соляной кислоты из желудка. Вдох, еще глубже, еще, вот так. Легче. Глотаю обиду и все неправильные ответы, отодвигаю свою тарелку и иду к забору, где всем весело. Пусть ответы пока полежат там, подальше, где-нибудь в аппендиксе, пока не найдется кто-то, кто сможет правильно ответить на главный вопрос моей жизни - почему она.
Целюсь.
Рэди, стэди!
Я так хочу попасть в десяточку, что снова промахиваюсь. Это моя вторая попытка. И кто придумал стрелять именно трижды? Чтобы что-то узнать о человеке, трех попыток мало.
Кроме меня попали все. Не хочу так отличаться, поэтому прошу Димку поставить меня правильно. Димка осматривает мои стрелы, примеряется и отодвигает меня на шаг влево.
- Тут все нормально. Давай. Удачи.
Да уж, хорош помощник. Не нужна мне твоя удача. Мне нужно попасть! Так бы и сломала эти стрелы о его светлую голову - так сильно она мне нравится. Прокусываю себе щеку в наказание за такие мысли.
Димка светит зубами и кивает на мишень.
Девчонки уже отстрелялись, у каждой по одному попаданию в тройку и шестерку и по ниодному промаху. У Димки в сумме восемь. Я отправила все свои стрелы в траву. Поэтому сейчас, в эту минуту для меня все решается.
Солнце как раз спряталось за тучу, но я все равно щурюсь. Боковым зрением вижу, что Альберто направил на меня свою камеру. Пусть бы кадр вышел удачным, думаю я вместо того, чтобы думать о мишени, хоть не так обидно будет.
Я поднимаю лук и
закусываю нижнюю губу, чувствую, что еще миллиметр и тоже прокушу ее,
злюсь на Ленку (не знаю почему, может из-за ее нового желтого костюма),
жалею Ольку, хотя Изабель ее вроде любит,
завидую Тате, потому что у нее есть Мальберто,
чувствую правую икроножную мышцу, хотя она тут совсем не причем,
хочу доказать всем, что я лучше всех,
не могу смотреть на Димку, потому что... я еще не решила почему, может из-за его разбитого бока.
Целюсь.
Челка закрывает правый глаз, но у меня нету лишней руки, чтобы убрать ее. Зато у меня есть этот миг, когда все еще впереди и ничего не решено до конца. Обожаю застывшие моменты. Они летают вокруг - только успевай хватать.
Плю!
Пиууу!
- Попала! - кричит Димка.
Щелк. Альберто словил-таки предпобедную секунду.
Опускаю лук.
- Ура! - Тата обнимает меня.
- Попала! - кричу я всему миру и обнимаю Ленку и Ольку.
- Я ж говорил.
Димка важничает и забирает у меня лук.
Отхожу в сторону. Ты видишь, я попала, шепчу я маме куда-то в землю.
- Кэт, иди сюда!
Подхожу к Ирине с бьющимся от радости сердцем и тут же вся становлюсь какой-то кисельной и горькой.
- Ну что, подумала?
- Ага.
- Не будешь больше опаздывать?
Молчу.
- Если что-то непонятно, обратись к Богу.
- Он не поймет.
- А кто поймет?
- Мария поймет.
- Вы же знакомы две недели! - пырскает Ирина.
- А с Богом?
- Он с тобой давно.
- Он все видит, да?
- Все.
- Значит он знает правду.
- Какую это?
- Что я хотела остаться.
- Так ты не будешь больше опаздывать?
- Нет, буду. И больше.
- Значит пару дней придется побыть без визитов к татиной семье. Испытательный срок, понимаешь? И... еще у тебя поручение будет. Но это потом, как вернемся в Раццуолло.
Holy crap! Ирине можно идти в президенты: она если обещает, то выполняет. И не просто, а с запасом. Поэтому она решила повесить на меня еще и это получение.
- Вот что, - сказала она на прощание, когда я почти смирилась, что хуже уже не будет, - надо Тате кое-то передать.
Я не сообразила сразу, думала, это вещь какая. А Ирина как грянула громом:
- Она в следующем году сюда не приедет.
- А куда тогда? - не поняла я.
- А никуда. Программа для нее закрывается.
Все стало сложно и шершаво, как язык у кошки, брр. Я еле сдержалась, чтобы не завопить. Да и то только потому, что лучше я Тате не сделаю, особенно сейчас, когда я сама под антимарьбертиным арестом. Crap!
- И скажешь ей это быстро.
Из похода мы c Татой возвращались в разных машинах. Хорошо, что мне выходить первой. Я видела, как Тата повернулась и постучала в заднее стекло, как замахала рукой. Но я быстренько спряталась за Джанни, который встречал меня, чтобы Тата не заметила, как под тяжестью этой новости у меня ссутулилась спина и промокли глаза.
Перед сном я достаю лотерейку из рюкзака и складываю на дно дорожной сумки к своим драгоценностям: кошельку, вееру и книжке про Венецию. Не буду я пока Тате ничего говорить, сделаю это потом. Новостям и лотерейкам тоже нужно научиться ждать своего времени.
День у Мальберто,