Лицо у нее сделалось серым, как цветок иудина дерева. И, вздрогнув, она тихо ответила:
– Будь по-твоему. Душа не моя, а твоя. Делай с ней что хочешь.
Она вынула из-за пояса маленький нож и подала ему. Рукоятка у ножа была обтянута зеленой змеиной кожей.
– Для чего он мне? – спросил удивленный Рыбак.
Она помолчала недолго, а ужас исказил ее лицо. Потом откинула рыжие волосы и, странно улыбаясь, сказала:
– То, что люди называют своей тенью, не тень их тела, а тело их Души. Выйди на берег моря, стань спиной к луне и отрежь у самых своих ног свою тень, тело твоей Души. Повели ей покинуть тебя, и она повинуется.
Задрожал молодой Рыбак.
– Это правда? – прошептал он.
– Истинная правда, и лучше бы я не открывала ее, – воскликнула Ведьма, рыдая и цепляясь за его колени.
Он отстранил ее, и она осталась в буйных травах. Он же, дойдя до склона горы, сунул нож за пояс и, хватаясь за выступы, начал быстро спускаться вниз.
Живущая в нем Душа воззвала к нему:
– Слушай меня! Все эти годы жила я с тобой и верно служила тебе. Не гони же меня теперь. Какое зло я тебе причинила?
Но засмеялся юный Рыбак:
– Зла я от тебя не видел, но ты мне не надобна. Мир велик, и есть еще рай, есть и ад, есть и сумрачная серая обитель, которая между раем и адом. Иди же, куда хочешь, отстань, моя милая давно уже кличет меня.
Душа жалобно молила его, но он даже не слушал ее.
Он уверенно, как дикий козел, прыгал вниз со скалы на скалу. Наконец он спустился к желтому берегу моря. Стройный, как статуя, изваянная эллином из бронзы, он стоял на песке, повернувшись спиной к луне, а из пены уже простирались к нему белые руки, и вставали из волн какие-то смутные призраки, и слышался их неясный привет.
Прямо перед ним лежала его тень, тело его Души, а позади висела луна в золотистом, как мед, воздухе.
Тут Душа сказала ему:
– Если и вправду ты должен прогнать меня прочь, дай мне твое сердце. Мир жесток, и без сердца я не хочу уходить.
Он улыбнулся и покачал головой.
– А чем же я буду любить мою милую, если отдам тебе сердце?
– Будь добр, – молила Душа, – дай мне с собой твое сердце: мир очень жесток, и мне страшно.
– Мое сердце отдано милой! – ответил Рыбак. – Не мешкай же и уходи поскорее.
– Разве я не любила бы вместе с тобою? – спросила его Душа.
– Уходи, ты мне без надобности! – крикнул юный Рыбак и, выхватив маленький нож с зеленой рукояткой из змеиной кожи, отрезал свою тень у самых ног. Она поднялась и предстала перед ним, во всем подобная ему, и взглянула в его глаза.
Он отпрянул, заткнул за пояс нож, и чувство ужаса охватило его.
– Ступай, – прошептал он, – и не показывайся мне на глаза!
– Нет, мы должны снова встретиться! – сказала Душа. Негромкий ее голос был как флейта, и губы ее чуть шевелились.
– Но как же мы встретимся? Где? Ведь не пойдешь ты за мной в морские глубины! – воскликнул юный Рыбак.
– Каждый год я буду являться на это самое место и призывать тебя, – ответила Душа. – Кто знает, ведь может случиться, что я понадоблюсь тебе.
– Ну зачем ты мне будешь нужна? – воскликнул юный Рыбак. – Но будь по-твоему!
Он бросился в воду, тритоны затрубили в свои раковины, а маленькая Морская Дева выплыла навстречу, обвила его шею руками и поцеловала в губы.
А Душа осталась на пустынном берегу. Когда скрылись в волнах, она, рыдая, побрела по болотам.
* * *
Когда миновал первый год, Душа сошла на берег моря и стала звать юного Рыбака. Он поднялся из пучины и спросил:
– Зачем ты зовешь меня?
Тогда Душа ответила:
– Подойди ко мне ближе и послушай меня, ибо я видела много чудесного.
Он подошел ближе, лег на песчаной отмели и, опершись головой на руку, стал слушать.
* * *
Вот что рассказала ему Душа:
– Когда я покинула тебя, я повернулась лицом к Востоку и отправилась в дальний путь. С Востока приходит все мудрое. Шесть дней была я в пути, и наутро седьмого дня я подошла к холму, что находится в землях Татарии. Чтобы укрыться от солнца, я уселась в тени тамариска. Почва была сухая и выжженная зноем. Как ползают мухи по медному гладкому диску, так двигались люди по этой равнине. В полдень багряное облако пыли поднялось от ровного края земли. Когда жители Татарии увидели его, они натянули расписные свои луки, вскочили на приземистых коней и галопом поскакали навстречу. Женщины с визгом побежали к кибиткам и спрятались за висящими войлоками.
В сумерки татары вернулись, но пятерых не хватало, а из вернувшихся немало было раненых. Они впрягли своих коней в кибитки и торопливо снялись с места. Три шакала вышли из пещеры и посмотрели им вслед. Потом они понюхали воздух и рысью побежали в обратную сторону. Когда же взошла луна, я увидела на равнине костер и пошла прямо на него. Вокруг костра на коврах сидели какие-то купцы.
Их верблюды были привязаны позади, а негры-прислужники разбивали палатки из дубленой кожи на песке и воздвигали высокую изгородь из колючего кактуса. Когда я приблизилась, их предводитель поднялся и, обнажив меч, спросил, что мне надо.
Я ответила, что была у себя на родине принцем, а теперь бегу от татар, которые хотели обратить меня в рабство. Предводитель усмехнулся и показал мне пять человеческих голов, насаженных на длинные бамбуковые шесты.
Потом он спросил меня, кто был пророк Бога на земле, и я ответила: «Магомет». Услыхавши имя лжепророка, он склонил голову, взял меня за руку и посадил рядом с собою. Негр принес мне кумыса в деревянной чашке и кусок жареной баранины.
На рассвете мы двинулись в путь. Я ехала на рыжем верблюде рядом с предводителем отряда, а перед нами бежал скороход, и в руке у него было копье. Воины были и справа, и слева, а сзади следовали мулы, нагруженные разными товарами. Верблюдов в караване было сорок, а мулов было дважды столько.
Мы прошли из страны Татарии к тем, которые проклинают луну. Мы видели грифов, стерегущих свое золото в белых скалах, мы видели чешуйчатых драконов, которые спали в пещерах. Проходя через горные кряжи, мы боялись дохнуть, чтобы снеговые лавины не сверглись на нас, и каждый повязал глаза легкой вуалью из газа. Когда мы проходили по долинам, в нас метали стрелы пигмеи, таившиеся в дуплах деревьев, а по ночам мы слышали, как дикие люди бьют в барабаны. Подойдя к Башне Обезьян, мы положили перед ними плоды, и они не тронули нас. Когда же мы подошли к Башне Змей, мы дали им теплого молока в медных чашах, и они пропустили нас. Трижды во время пути выходили мы на берег. Мы переплывали его на деревянных плотах с большими мехами из воловьих шкур, надутых воздухом. Бегемоты яростно бросались на нас и хотели нас растерзать.
Верблюды дрожали, когда видели их.
Цари каждого города взимали с нас пошлину, но не впускали в городские ворота. Они бросали нам еду из-за стен – медовые оладьи из маиса и пирожки из мельчайшей муки, начиненные финиками. За каждую сотню корзин мы давали им по янтарному шарику.
Когда обитатели сел видели, что мы приближаемся, они отравляли колодцы и убегали на вершины холмов. Мы должны были сражаться с магадаями, которые рождаются старыми и год от года становятся моложе, а умирают младенцами; мы сражались с лактроями, которые считают себя порождением тигров и раскрашивают себя черными и желтыми полосами. Мы сражались с аурантами, которые хоронят своих мертвецов на вершинах деревьев, а сами прячутся в темных пещерах, чтобы солнце, которое считается у них божеством, не убило их; и с кримнийцами, которые поклоняются крокодилу, и приносят ему в дар серьги из зеленой травы, и кормят его маслом и молодыми цыплятами; и с агазонбаями, у коих песьи морды; и с сибанами на лошадиных ногах, более быстрых, чем ноги коней. Треть нашего отряда погибла в битвах, а еще одна треть умерла от лишений. Прочие роптали на меня и говорили, что я принесла им несчастье. Я взяла из-под камня рогатую ехидну и дала ей ужалить меня. Увидев, что я невредима, они испугались.
На четвертый месяц мы достигли города Иллель. Была ночь, когда мы приблизились к роще за городскими стенами, и воздух был душный, ибо луна находилась в созвездии Скорпиона.
Мы срывали спелые гранаты с деревьев, и разламывали их, и пили их сладкий сок. Потом мы легли на ковры и дождались рассвета. И на рассвете мы встали и постучались в городские ворота. Из кованой красной меди были эти городские ворота, и на них были морские драконы, а также драконы крылатые. Стража, наблюдавшая с бойниц, спросила, чего нам надо. Толмач каравана ответил, что мы с острова Сирии пришли сюда с богатыми товарами. Они взяли у нас заложников, сказали, что в полдень откроют ворота, и велели ждать до полудня.
В полдень они открыли ворота, и люди толпами выбегали из домов, чтобы поглядеть на пришельцев, и глашатай помчался по улицам города, крича в раковину о нашем прибытии. Мы остановились на базаре, и, едва только негры развязали тюки узорчатых тканей и раскрыли резные ларцы из смоковницы, купцы выставили напоказ свои диковинные товары: навощенные льняные ткани из Египта, крашеное полотно из земли Эфиопов, пурпурные губки из Тира, синие сидонские занавеси, прохладные янтарные чаши, тонкие стеклянные сосуды и еще сосуды из обожженной глины очень причудливой формы. С кровли какого-то дома женщины смотрели на нас. У одной на лице была маска из позолоченной кожи.
В первый день пришли к нам жрецы и выменивали наши товары. Во второй день пришли знатные граждане. В третий день пришли ремесленники и рабы. Таков их обычай со всеми купцами, пока те пребывают в их городе.
И в течение одной луны мы оставались там, и, когда луна пошла на убыль, торговля наскучила мне, и я стала скитаться по улицам города и приблизилась к тому саду, который был садом их бога. Жрецы, одетые в желтое, безмолвно двигались меж зеленью дерев, и на черных мраморных плитах стоял красный, как роза, дворец, в котором и жил этот бог. Двери храма были покрыты глазурью, и их украшали блестящие золотые барельефы, изображавшие быков и павлинов. Изразцовая крыша была сделана из фарфора цвета морской воды, и по ее краям висели целые гирлянды колокольчиков. Белые голуби, пролетая, задевали колокольчики крыльями, и колокольчики от трепета крыльев звенели.
Перед храмом был бассейн, полный прозрачной воды, выложенный испещренным прожилками ониксом. Я легла у бассейна и бледными пальцами трогала широкие листья. Один из жрецов подошел ко мне и стал у меня за спиной. На ногах у него были сандалии: одна – из мягкой змеиной кожи, другая – из птичьих перьев. На голове у него была черная войлочная митра, украшенная серебряными полумесяцами. Семь узоров желтого цвета были вытканы на его одеянии, а курчавые волосы были выкрашены сурьмой.
Помолчав, он спросил, что мне угодно. Я ответила, что мне угодно видеть бога.
– Бог на охоте, – ответил жрец, как-то странно глядя на меня узкими раскосыми глазами.
– Скажи мне, в каком он лесу, и я буду охотиться с ним.
Он расправил мягкую бахрому своей туники длинными и острыми ногтями.
– Бог спит!
– Скажи, на каком он ложе, и я буду охранять его сон.
– Бог за столом, он пирует.
– Если вино его сладко, я буду пить вместе с ним, а если оно горько, я также буду пить вместе с ним.
Он в изумлении склонил голову, и, взяв за руку, помог мне подняться, и ввел меня в храм. И в первом покое я увидела идола, сидящего на яшмовом троне, окаймленном крупными жемчугами Востока. Идол был из черного дерева, и рост его был в рост человека. На челе у него был рубин, и густое масло струилось с его волос на бедра. Его ноги были красны от крови только что убитого козленка, а чресла его были опоясаны медным поясом с семью бериллами. И я сказала жрецу:
– Это бог?
И он ответил:
– Это бог.
– Покажи мне бога! – крикнула я. – Или ты будешь убит!
Я коснулась его руки, и рука у него отсохла.
Взмолился жрец, говоря:
– Пусть повелитель исцелит раба своего, и я покажу ему бога.
Тогда я дохнула на руку жреца, и снова она стала живой. Он задрожал и ввел меня в соседний покой, и я увидела идола, стоявшего на нефритовом лотосе, который был украшен изумрудами. Он был выточен из слоновой кости, и рост его был как два человеческих роста. На челе у него был хризолит, а грудь его была умащена корицей и миррой. В одной руке у него был извилистый нефритовый жезл, а в другой – хрустальная держава. Его обувью были котурны из меди, а тучную шею обвивало селенитовое ожерелье.
И я сказала жрецу:
– Это бог?
Он ответил:
– Это бог.
– Покажи мне бога! – крикнула я. – Или ты будешь убит!
Я тронула рукой его веки, и глаза его тотчас ослепли. Взмолился жрец:
– Пусть исцелит повелитель раба своего, я покажу ему бога.
Тогда я дохнула на его ослепшие очи, и они опять стали зрячими. Весь дрожа, он ввел меня в третий покой. Там не было идола, не было никаких кумиров, а было только круглое металлическое зеркало, стоящее на каменном жертвеннике.
И я сказала жрецу:
– Где же бог?
И он ответил:
– Нет никакого бога, кроме зеркала, которое ты видишь перед собой, ибо это Зеркало Мудрости. В нем отражается все, что в небе и что на земле. Только лицо смотрящего в него не отражается в нем, чтобы смотрящийся стал мудрецом. Много есть всяких зеркал, но те зеркала отражают лишь Мысли глядящего в них. Только это зеркало – Зеркало Мудрости. Кто обладает этим Зеркалом, тому ведомо все на земле, и ничто от него не скрыто. Кто не обладает этим зеркалом, тот не обладает и Мудростью. Посему это зеркало и есть бог, которому мы поклоняемся.
И я посмотрела в зеркало, и все было так, как говорил мне жрец.
И я совершила необычайный поступок, но что я совершила – не важно, и вот в долине, на расстоянии дня пути, спрятала я Зеркало Мудрости. Позволь мне снова войти в тебя и быть твоей рабыней – ты будешь мудрее всех мудрых, и вся Мудрость будет твоя.
Но юный Рыбак засмеялся.
– Любовь лучше Мудрости, – вскричал он, – а маленькая Морская Дева любит меня.
– Нет, Мудрость превыше всего, – сказала ему Душа.
– Любовь выше ее! – ответил Рыбак и погрузился в пучину, а Душа, рыдая, побрела по болотам.
* * *
Прошел второй год. Душа снова пришла на берег моря и позвала Рыбака, и он вышел из глубины и сказал:
– Зачем ты зовешь меня?
И Душа ответила:
– Подойди ко мне ближе и послушай меня: видела я много чудесного.
Он подошел ближе, лег на песчаной отмели и, опершись головой на руку, стал слушать.
* * *
И Душа сказала ему:
– Когда я покинула тебя, я обратилась к Югу и отправилась в дальний путь. С Юга приходит все драгоценное, что есть на свете. Шесть дней я была в пути, шла по большим дорогам, ведущим и городу Аштер, по красным, пыльным дорогам, по которым бредут паломники, и наутро седьмого дня я подняла свои взоры, и вот у ног моих распростерся город, ибо этот город в долине.
У города девять ворот, и у каждых ворот стоит бронзовый конь. Кони эти ржут, когда бедуины спускаются с гор. Стены города обиты красной медью, и башни на этих стенах покрыты бронзой. В каждой башне стоит стрелок, и в руках у каждого лук. При восходе солнца каждый пускает стрелу в гонг, а на закате трубит в рог.
Когда я пыталась проникнуть в город, стража задержала меня. Я говорила, что я дервиш и теперь направляюсь в Мекку, где находится зеленое покрывало, на котором ангелы серебром вышили Коран. И стража исполнилась удивления, и просила меня войти в город.
Город был подобен базару. Поистине жаль, что тебя не было вместе со мной. В узких улицах веселые бумажные фонарики колышутся, как большие бабочки. Когда ветер проносится по кровлям, фонарики качаются под ветром, словно разноцветные пузыри. У входа в лавчонки на шелковых ковриках восседают купцы. У них прямые черные бороды, чалмы их усыпаны золотыми цехинами; длинные нити янтарных четок и точеных персиковых косточек скользят в их холодных пальцах. Иные торгуют гилбаном, и нардом, и какими-то неведомыми духами с островов Индийского моря, и густым маслом из красных роз, мирры и мелкой гвоздики. Если кто-нибудь остановится и вступит с ними в беседу, они бросают на жаровню щепотки ладана, и воздух становится сладостным. Я видела сирийца, который держал в руке прут, тонкий, подобный тростинке. Серые нити дыма выходили из этого прута, и его запах, пока он горел, был как запах розового миндаля по весне. Другие продают серебряные браслеты, усеянные млечно-голубой бирюзой, и запястья из медной проволоки, окаймленные мелким жемчугом, и тигровые когти и когти диких кошек – леопардов, оправленные в золото, и серьги из просверленных изумрудов, и кольца из выдолбленного нефрита. Из чайных слышатся звуки гитары, и бледнолицые курильщики опия с улыбкой глядят на прохожих.
Поистине жаль, что тебя не было вместе со мной. С большими черными бурдюками на спинах протискиваются там сквозь толпу продавцы вина. Чаще всего торгуют они сладким, как мед, вином шираз в маленьких металлических чашах и сыплют туда лепестки роз. На базаре стоят продавцы и продают все плоды, какие только есть на свете: спелые фиги с пурпурной мякотью; дыни, пахнущие мускусом и желтые, как топазы; померанцы, и розовые яблоки, и гроздья белого винограда; круглые красно-золотые апельсины и продолговатые зелено-золотые лимоны. Однажды я видела слона, проходящего мимо. Его хобот был расписан шафраном и киноварью, а на ушах сетка из шелковых алых шнурков. Он остановился у одного шалаша и стал пожирать апельсины, а торговец только смеялся. Ты и представить себе не можешь, какой это странный народ. Когда у них радость, они идут к торгующим птицами, покупают птицу, заключенную в клетку, и выпускают на волю, умножая радость; а когда у них горе, они бичуют себя терновником, чтобы скорбь их не стала слабее.
Однажды вечером мне навстречу попались негры; они несли по базару тяжелый паланкин из позолоченного бамбука. Ручки у него были красные, покрытые глазурью и украшенные медными павлинами. На окнах висели тонкие муслиновые занавески, расшитые крыльями жуков и усеянные мельчайшими жемчужинками, а когда паланкин поравнялся со мною, оттуда выглянула бледнолицая черкешенка и улыбнулась мне. Я последовала за паланкином. Негры ускорили шаг и сердито посмотрели на меня. Но я пренебрегла их угрозами. Небывалое любопытство охватило меня.
Наконец они остановились у четырехугольного белого дома. В этом доме не было окон, только маленькая дверь, словно дверь, ведущая в гробницу. Негры опустили паланкин на землю и медным молотком постучали три раза. Армянин в зеленом сафьяновом кафтане выглянул через решетку дверного окошечка и, увидев их, отпер дверь, разостлал на земле ковер, и женщина покинула носилки. У входа в дом она оглянулась и снова послала мне улыбку. Я никогда еще не видела такого бледного лица. Когда на небе показалась луна, я снова пришла на то место и стала искать тот дом, но его уже не было там. Тогда я догадалась, кто была эта женщина и почему она мне улыбнулась.
Воистину жаль, что тебя не было вместе со мной. На празднике новолуния юный Султан выезжал из дворца и следовал в мечеть для молитвы. Его борода и волосы были окрашены листьями розы, а щеки были напудрены мелким золотым порошком. Его ладони и ступни его ног были желты от шафрана. На восходе солнца он вышел из своего дворца в серебряной одежде, а на закате вернулся в одежде из золота. Люди падали ниц перед ним и скрывали свое лицо, но я не упала ниц. Я стояла у лотка торговца финиками и ждала. Когда Султан увидел меня, он поднял крашеные брови и остановился. Но я стояла спокойно и не поклонилась ему. Люди удивлялись моей дерзости и советовали скрыться из города. Я пренебрегла их советами, и пошла, и села рядом с продавцами чужеземных богов: этих людей презирают, так как презирают их промысел. Когда я рассказала им о том, что я сделала, каждый подарил мне одного из богов и умолял удалиться.
В ту же ночь, едва я простерлась на ложе в чайном домике на улице Гранатов, вошли телохранители Султана и повели меня во дворец. Они запирали за мной каждую дверь и вешали на нее железную цепь. Внутри был обширный двор, весь окруженный аркадами. Стены были алебастровые, белые, с зелеными и голубыми изразцами, колонны были из зеленого мрамора, а мраморные плиты под ногою были такого же цвета, как лепестки персикового дерева. Подобного я не видела никогда.
Пока я проходила этот двор, две женщины, лица которых были закрыты чадрами, посмотрели на меня с балкона и послали мне вслед проклятие. Телохранители ускорили шаг, и их копья забряцали по гладкому полу. Наконец они открыли ворота, выточенные из слоновой кости, и я очутилась в саду, расположенном на семи террасах. Сад был обильно орошаем водой. В нем были посажены тюльпаны, ночные красавицы и серебристый алоэ. Как тонкая хрустальная тростинка, повисла во мглистом воздухе струйка фонтана. И кипарисы стояли, точно догоревшие факелы. На ветвях одного кипариса распевал соловей.
В конце сада была небольшая беседка. Когда мы приблизились к ней, навстречу нам вышли два евнуха. Их тучные тела колыхались, и они с любопытством оглядели меня из-под желтых век. Один из них отвел начальника стражи в сторону и тихим голосом шепнул ему что-то. Другой продолжал все время жевать какие-то душистые лепешки, которые жеманным движением руки доставал из эмалевой овальной коробочки лилового цвета.
Через несколько минут начальник стражи велел солдатам уйти. Они пошли обратно во дворец, за ними медленно последовали евнухи, срывая по пути с деревьев сладкие тутовые ягоды. Тот евнух, который постарше, глянул на меня и улыбнулся зловещей улыбкой.
Затем начальник стражи подвел меня к самому входу в беседку. Я бестрепетно шагала за ним и, отдернув тяжелый полог, вошла.
Юный Султан возлежал на крашеных львиных шкурах, на руке у него сидел сокол. За спиной Султана стоял нубиец в украшенном медью тюрбане, обнаженный до пояса и с грузными серьгами в проколотых ушах. Тяжелая кривая сабля лежала на столе у ложа.
Султан нахмурился, увидев меня, и сказал:
– Кто ты такой? Скажи свое имя. Или тебе неведомо, что я властелин этого города?
Но я ничего не ответила.
Султан указал на кривую саблю, нубиец схватил ее и, подавшись вперед, со страшной силой ударил меня. Лезвие со свистом прошло сквозь меня, но я осталась жива и невредима. Нубиец растянулся на полу, и, когда поднялся, его зубы стучали от ужаса, и он спрятался за ложе Султана.
Султан вскочил на ноги и, выхватив дротик из оружейной подставки, метнул в меня. Я поймала его на лету и разломала пополам. Султан выстрелил в меня из лука, но я подняла руки, и стрела остановилась в полете. Тогда из-за белого кожаного пояса выхватил он кинжал и воткнул его в горло нубийцу, чтобы раб не мог рассказать о позоре своего господина. Нубиец стал корчиться, как раздавленная змея, и красная пена пузырями выступила у него на губах.
Как только он умер, Султан обратился ко мне и сказал, отирая платком из пурпурного расшитого шелка блестевшую на челе испарину:
– Уж не пророк ли ты божий, ибо вот я не властен причинить тебе какое-нибудь зло, или, может быть, сын пророка, ибо мое оружие не в силах уничтожить тебя. Прошу тебя, удались отсюда, потому что, пока ты здесь, я не властелин моего города.
Я ответила ему:
– Я уйду, если ты мне отдашь половину твоих сокровищ. Отдай мне половину сокровищ, и я удалюсь отсюда.
Он взял меня за руку и повел в сад. Начальник стражи, увидев меня, изумился. Когда меня увидели евнухи, их колени дрогнули и они в ужасе пали на землю.
Есть во дворце восьмистенный зал из багряного порфира с чешуйчатым медным потолком, с которого свисают светильники. Султан коснулся стены; она разверзлась, и мы пошли каким-то длинным ходом, освещаемым многими факелами. В нишах, справа и слева, стояли винные кувшины, наполненные доверху серебряными монетами. Когда мы дошли до середины коридора, Султан произнес какое-то заветное слово, и на потайной пружине распахнулась гранитная дверь. Султан закрыл лицо руками, чтобы его глаза не ослепли.
Ты не поверишь, какое это было чудесное место. Там лежали большие черепаховые панцири, полные жемчуга, и выдолбленные огромные лунные камни, полные красных рубинов. В сундуках, обитых слоновьими шкурами, было червонное золото, а в сосудах из кожи был золотой песок. Там были опалы и сапфиры: опалы – в хрустальных чашах, а сапфиры – в чашах из нефрита. Зеленые крупные изумруды рядами были разложены на тонких блюдах из слоновой кости, а в углу стояли шелковые тюки, одни набитые бирюзой, другие – бериллами. Охотничьи рога из слоновой кости были полны до краев пурпурными аметистами, а рога из меди – халцедонами и карнерилами. Колонны из кедрового дерева были увешаны нитками из камней рысий глаз, на овальных плоских щитах там были груды карбункулов, иные такого цвета, как вино, другие – такого, как трава. И все же я описала едва ли десятую часть того, что было в этом тайном чертоге.
Тогда сказал мне Султан, отнимая руки от лица:
– Здесь хранятся все мои сокровища. Половина сокровищ твоя, как и было мной обещано. Я дам тебе верблюдов и погонщиков, которые будут покорны тебе и отвезут твою долю, куда только ты пожелаешь. Все это будет исполнено нынче же ночью, ибо я не хочу, чтобы отец мой, Солнце, увидел, что живет в моем городе тот, кого я не в силах убить.
Но я сказала Султану в ответ:
– Золото твое, и серебро тоже твое, и твои эти драгоценные камни и все несметные богатства. Такого ничего мне не надобно. Я ничего не возьму, только этот маленький перстень на пальце твоей руки.
Нахмурился Султан и сказал:
– Это простое свинцовое кольцо. Оно не имеет никакой цены. Бери же свою половину сокровищ и скорее покинь мой город.
– Нет, – ответила я, – я не возьму ничего, только этот свинцовый перстень, ведь я знаю, какие слова на нем начертаны и для чего они служат.
Вздрогнув и взмолился Султан:
– Бери все сокровища, какие только есть у меня, только покинь мой город. Я отдаю тебе и свою половину сокровищ.
Странное я совершила деяние, но о нем не стоит говорить – и вот в пещере, на расстоянии дня отсюда, я спрятала Перстень Богатства. Туда только день пути, и этот перстень ожидает тебя. Владеющий этим перстнем богаче всех на свете царей. Возьми же его, и все сокровища мира – твои.
Но юный Рыбак засмеялся.
– Любовь лучше Богатства! – крикнул он. – А маленькая Морская Дева любит меня.
– Нет, лучше всего Богатство! – сказала ему Душа.
– Любовь лучше! – ответил Рыбак и погрузился в пучину, а Душа, рыдая, побрела по болотам.
* * *
И снова, когда закончился третий год, Душа пришла на берег моря и позвала Рыбака, он вышел из пучины и сказал:
– Зачем ты зовешь меня?
И Душа ответила:
– Подойди ко мне ближе, чтобы я могла с тобой побеседовать, ибо я видела много чудесного.
Он лег на песчаной отмели и, опершись головой на руку, стал слушать.
Душа сказала:
– Я знаю один город. Там над рекой стоит харчевня. В ней я сидела с матросами. Они пили вина, ели мелкую соленую рыбу с лавровым листом и уксусом и хлеб из ячменной муки. Мы сидели и веселились, когда вошел какой-то старик, и в руках у него был кожаный коврик и лютня с двумя янтарными колышками. Разостлав на полу коврик, он ударил колышком по металлическим струнам своей лютни, и вбежала девушка, у которой лицо было закрыто чадрой, и стала плясать перед ними. Лицо ее было закрыто кисейной чадрой, а ноги у нее были нагие и порхали по этому ковру, как два голубя. Ничего чудеснее я никогда не видела, и тот город, где она пляшет, отсюда на расстоянии дня.
Услыхав эти слова Души, вспомнил юный Рыбак, что маленькая Морская Дева ног не имела и не могла танцевать.
Страстное желание охватило его, и он сказал себе самому: «Туда только день пути, и я могу вернуться к моей милой».
Он засмеялся, встал на отмели и шагнул к берегу. И когда он дошел до берега, то засмеялся опять и протянул руки к своей Душе. Душа громко закричала от радости, побежала навстречу ему, и вселилась в него, и молодой Рыбак увидел, что тень его тела простерлась опять на песке, а тень тела – это тело Души.
И сказала ему Душа:
– Не будем мешкать, нужно скорей удалиться, ведь боги морские ревнивы, и есть у них много чудовищ, которые повинуются им.
* * *
Они поспешно удалились, и шли под луной всю ночь и весь день. Когда же пал вечер, приблизились пустници к какому-то городу.
Сказала Душа Рыбаку:
– Это не тот, а другой. Но все же войдем в него.
Они вошли в этот город и пошли бродить по его улицам, и, когда проходили по улице Ювелиров, молодой Рыбак увидел прекрасную серебряную чашу, выставленную в какой-то лавчонке.
И Душа его сказала ему:
– Возьми эту серебряную чашу и спрячь.
И взял он серебряную чашу, и спрятал ее в складках своей туники, и они поспешно удалились из города. И когда они отошли на расстояние мили, молодой Рыбак насупился, и отшвырнул эту чашу, и сказал Душе:
– Почему ты велела мне украсть эту чашу и спрятать ее? Это было недоброе дело.
– Будь спокоен, – ответила Душа, – будь спокоен!
К вечеру следующего дня они приблизились к какому-то городу, и молодой Рыбак снова спросил у Души:
– Не это ли город, где пляшет та, о которой ты мне говорила?