– Как и сейчас. Одна из немногих вещей, которые не изменились, – ответил Майкл. – Но очевидно, ваш друг поправился. Полагаю, вы испытали огромную радость, да и гордость, наверное.
– Гордость?
Гордость от чего? Ей никогда в жизни не пришло бы в голову говорить про себя в таких словах. С тех пор как Элеонор узнала о дьявольской жажде Синклера (и стала помогать ее утолять), она уже не испытывала никакой гордости. А после того как впервые удовлетворила и собственную потребность, не чувствовала ничего, кроме постоянного отвращения к самой себе.
– Что вы сделали после того, как он выздоровел, а война закончилась? Оба возвратились в Англию?
– Нет, – ответила она, помолчав несколько секунд. – Мы так и не вернулись домой.
– Почему?
А как им было возвращаться, учитывая, в кого – или во что – они превратились?
В то время как Синклер поправлялся, Элеонор, напротив, начала сдавать. Посещение палаты с лихорадочными не прошло без последствий, и уже на следующее утро Элеонор почувствовала начальные признаки болезни – слегка кружилась голова, а кожа покрылась липкой горячей испариной. Она изо всех сил старалась скрыть лихорадку, поскольку понимала, что как только ее отстранят от обязанностей, она не сможет видеться с Синклером; но долго это не продлилось. Зайдя с миской ячменной похлебки в палату, медсестра запуталась в собственных ногах и вывернула суп на пол. Благо еще, что не рухнула прямо на Синклера. Тот успел ее подхватить и позвал на помощь.
В палату нехотя вошел санитар с платком на лице и окурком сигары, заткнутым за ухо, но, увидев, что плохо сделалось не очередному умирающему солдату, а Элеонор, ускорил шаг.
Синклер выглядел подавленным, и девушка уже в полубессознательном состоянии постаралась его успокоить, заверив, что с ней все будет в порядке. Элеонор препроводили в сестринское отделение в башне, где Мойра немедленно дала ей глотнуть портвейна (для нее всегда было загадкой, как подруге удавалось раздобыть выпивку) и уложила в постель. Из того, что происходило в последующие дни, Элеонор почти ничего не помнила, за исключением встревоженного лица Мойры и… нависшего над ней Синклера в ту проклятую ночь.
|
|
Элеонор умолкла и только теперь заметила, что журналист держит маленькую машинку, издающую тихий шуршащий звук. Она находилась словно в прострации.
– Так почему вы больше не вернулись в Англию? – повторил вопрос Майкл.
– Там нам были бы не рады, – сказала она наконец, опираясь на руки за спиной. – Не в то время и не таким, как мы… Мы стали персонами… как же это называется… – Ее начинал смаривать сон, а мысли страшно путались. По‑видимому, подействовало лекарство, которое дала ей доктор. – В общем, людьми, которых изгоняют из собственной страны.
– Персонами нон грата?
– Верно, – пробормотала она. – Забыла выражение… Персонами нон грата.
Раздался легкий щелчок, и красная лампочка на маленькой шуршащей коробочке в руке Майкла замигала.
– Кажется, ваш огонек угасает.
– Ничего страшного, разожжем его в другой раз, – ответил Майкл. – Думаю, сейчас вам надо немного поспать.
Он осторожно поднял ей ноги с пола и уложил на кровать.
– Но мне еще предстоит сделать обход… – произнесла она, отчаянно пытаясь удержать голову, которая валилась на подушку.
Ее охватывало нарастающее беспокойство. Почему она лежит, когда должна обходить палаты? Почему занимается болтовней, в то время как солдаты умирают?
|
|
Она почувствовала, как с ног ей снимают тапочки.
– Я давно должна была заступить на дежурство…
Как только веки Элеонор сомкнулись, Майкл укрыл ее одеялом. Она стремительно провалилась в сон. Он спрятал диктофон и блокнот в сумку, затем задернул затемняющую шторку и выключил свет.
Некоторое время он продолжал стоять у кровати в полумраке тихого помещения, словно часовой. Прямо как несколько месяцев назад, только совсем в другой палате… Одеяло едва вздымается в такт слабому дыханию, голова слегка повернута на подушке. Интересно, где Элеонор сейчас? И что за странная последовательность событий привела к такой ужасной развязке? Оказаться связанной цепью и приговоренной к смерти в море. Вопрос, который он, хоть убей, не знал, в какой форме и когда задать. Одному Богу известно, как она отреагирует, если он разбередит ужасную душевную рану. А время летит неумолимо; его командировка заканчивается меньше чем через две недели… Шелковистые пряди ее волос разметались по лицу, и у Майкла возник внезапный порыв убрать их в сторону, однако он поостерегся беспокоить девушку. Она наверняка унеслась куда‑то очень‑очень далеко… в место и время, которые давным‑давно канули в Лету.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
19 декабря, 14.30
До тех пор, пока Шарлотта не подсунула ему образец крови на анализ, Дэррил, можно сказать, жил и не тужил. Занимался себе исследованиями крови и мышечных тканей Cryothenia Hirschii и предвкушал тот день, когда открытие принесет ему славу и известность в научном сообществе. Первоначальные результаты оказались крайне любопытными: выяснилось, что кровь рыбы не только полностью лишена гемоглобина, но еще и обладает удивительно малым уровнем гликопротеинов, выполняющих в организме функцию антифриза. Иными словами, эти рыбы могли комфортно себя чувствовать в ледяных водах Антарктики при условии, если соблюдали в воде крайнюю осторожность. Этот вид противостоял воздействию льда даже хуже, чем все прочие белокровки, которых изучал Дэррил, – при соприкосновении с ледяными кристаллами их тела промерзают насквозь молниеносно. Вероятно, первого представителя Cryothenia Hirschii – еще два находились в аквариуме – он поймал благодаря тому, что рыбы эти предпочитали держаться поближе к берегу и плавать в теплом течении воды, которая сливалась одной из протянутых из лагеря канализационных труб. А может быть, им просто нравится рассеянный солнечный свет, проникающий на глубину сквозь проруби в домике ныряльщиков. Каким бы ни было объяснение, Дэррил сиял от радости и смаковал каждую новую крупицу полученной информации, подтверждающую, что он действительно открыл доселе неизвестный науке вид.
|
|
Наконец он вспомнил и об образце крови, анализ которого пообещал Шарлотте выполнить. Вытащив пробирку из холодильника, он отметил, что вместо имени владельца крови на ней значатся лишь инициалы – Э.Э. Он быстро перебрал в уме всех работающих на станции ученых, однако не припомнил никого, чьи бы имя и фамилия начинались на «Э». Значит, анализ предназначается для кого‑то из «батраков». Этих он знал плохо, тем более что из тех немногих, с кем успел познакомиться, двоих называли не по именам, а «лосем» и «стейком». Но помимо отсутствующего имени, биолога смущало и то, что Шарлотта не снабдила его никакими конкретными указаниями относительно того, что именно следует искать. Неужели доктор Барнс не знает, как должно выполнять обязанности медика?
К счастью, лаборатория морской биологии была оснащена всем необходимым для гематологических тестов, включая суперсовременные центрифуги и многопроходные анализаторы, которым по зубам даже исследования моноклональных антител и тромбоцитов. В том числе методом флуоресцентного окрашивания и оптического сканирования. Он отметил в программе тестов все доступные пункты списка, от аланин‑аминотрансферазы до триглицеридов, и стал ждать, рассчитывая на выходе получить типичный анализ крови, который быстренько сплавит Шарлотте и вернется к основной работе.
Не тут‑то было. Взяв в руки распечатки анализаторов, он остолбенел: содержащиеся в них данные выглядели полной бессмыслицей и в некоторой степени больше напоминали показатели крови изучаемых им подводных обитателей. Тогда как в кубическом миллиметре нормальной человеческой крови содержится в среднем пять миллионов эритроцитов и семь тысяч лейкоцитов, в этом образце все было с точностью до наоборот. Если результаты не врут, то его уникальная белокровная рыба в сравнении с пациентом Шарлотты кажется не такой уж и белокровной.
Это и убедило Дэррила в том, что либо результаты ошибочны, либо он каким‑то образом случайно перепутал пробирки.
«Господи! – подумал он. – А может, это пучеглазость незаметно подкралась, а я и не заметил?»
Хирш решил при первой же возможности обратиться к Майклу, чтобы тот подтвердил или опроверг диагноз.
С целью удостовериться, что аппаратура функционирует исправно, он сделал анализ собственной крови, но результат вышел вполне заурядным. (Дэррил с удовлетворением отметил, что уровень холестерина у него ниже, чем обычно.) Тогда он провел повторный тест остатков крови некого Э.Э. – с тем же нелепым результатом.
Будь это человеческая кровь, пациент Шарлотты и глазом моргнуть бы не успел, как умер от интоксикации.
Поразмыслив, Дэррил пришел к выводу, что будет нелишним хоть изредка покидать стены лаборатории и проветривать мозги. С того времени как он последний раз наведался к полынье, где его чуть не утопил Данциг, он шагу не ступал дальше жилой комнаты и лаборатории. От ледяного ожога до сих пор чесались уши и кожа на голове, поэтому в качестве меры предосторожности Шарлотта прописала ему курс антибиотиков и антикоагулянтов. На Южном полюсе любая мелочь, пущенная на самотек – от синяка на большом пальце ноги до покалывания в мизинце руки, – способна перерасти в серьезную проблему, результатом которой может стать ампутация, а то и летальный исход. С другой стороны, проведению работ на свежем воздухе препятствовала и затянувшаяся скверная погода.
И как только так называемые зимовщики умудряются выживать здесь, недоумевал Дэррил, засовывая в карман парки листки с результатами гематологического анализа. Шесть месяцев отвратительной погоды – уже немало, но шесть месяцев отвратительной погоды в условиях полярной ночи – и вовсе немыслимый подвиг.
Ветер был таким сильным, что даже рухни Дэррил ничком, воздушные потоки удержали бы его от падения на землю. С низко опущенной головой он медленно брел по внутренней площади лагеря, цепляясь за протянутые между лабораториями и общими жилыми модулями веревки‑поручни. Когда слева от него замаячили яркие огни ботанической лаборатории Экерли, Дэррил вдруг поймал себя на мысли, что давненько не видел ботаника. Он решил нанести коллеге визит вежливости. А заодно и попытаться стрельнуть пару свежих клубничин.
Добравшись до лаборатории, Хирш ухватился за деревянную шпалеру перед входом, переждал, когда ветер немного стихнет, затем стремительным рывком одолел пандус и заскочил внутрь. Проход перегораживали две занавески из плотного целлофана, которые Экерли приладил, чтобы предотвратить проникновение холода с улицы. Дэррил раздвинул заслон и оказался в ярко освещенном помещении с необычайно жарким и влажным воздухом.
Надо будет почаще сюда наведываться, подумал он. Все равно что на тропическом курорте побывать.
– Эй, Экерли! – позвал он, отряхивая ботинки на резиновом половике. – Мне бы гарнир из салатика!
Голос, который ответил ему из‑за металлических стеллажей, принадлежал совсем не Экерли, а Лоусону. Дэррил сбросил с плеч парку, стащил перчатки, очки, шапку и навалил все это добро на шаткую вешалку из китовых костей. Затем пошел на голос.
Лоусона он обнаружил на стремянке – тот приводил в порядок куст клубники со спелыми красными ягодами, который торчал из трубы гидропонной системы. Над головой, куда ни кинь взгляд, виднелись заросли самых разных аппетитно поблескивающих фруктов, а столы были уставлены ящиками с помидорами, редисом, салатом‑латуком, розами и изумительными по красоте орхидеями самых разных оттенков – от белых и золотисто‑желтых до пурпурных. Цветы росли на довольно странных наклонных стеблях, похожих на ноги цапли.
– Что ты здесь делаешь? – удивился Дэррил. – Разве это не работа Экерли?
– Да так… помогаю, – неопределенно ответил Лоусон.
– Климат тут прямо как на Гавайях, – заметил Дэррил, подставляя лицо под теплые лучи яркой лампы, висящей над гидропонной системой. – Неудивительно, что Экерли отсюда не вылезает. – Заприметив кустик особенно спелой клубники, морской биолог сказал: – Как думаешь, он не будет против, если я сорву одну ягодку?
– Нет, конечно. Валяй, – отозвался Лоусон с высоты стремянки.
Встав на цыпочки, Дэррил сорвал самую нижнюю ягоду (те, что повыше, были вне досягаемости низенького биолога) и отправил в рот. Что ни говори, а со вкусом свежей клубники прямо с куста ничто не сравнится, какие бы кулинарные чудеса ни творил дядя Барни на своем сухопутном камбузе.
– А сам Экерли‑то где?
– Спроси у Мерфи, – пожал плечами Лоусон.
Ответ показался Дэррилу странным. Откуда начальнику знать о перемещениях ботаника? Подозрительно было и то, что в его отсутствие в лаборатории хозяйничает посторонний человек. В этом биолог с ботаником были схожи – Дэррил тоже терпеть не мог, когда в его владения вероломно вторгаются всякие чужаки.
Внимательно оглядевшись, он пришел к заключению, что и сама лаборатория выглядит как‑то не так. Обычно в ней царили идеальная чистота и порядок, но сейчас на полу виднелись нечеткие следы грунта, недвусмысленно указывающие на то, что в этом месте рухнули два стеллажа с образцами мхов и лишайников. Более того, к шкафу был приставлен веник с совком, а рядом стоял большой пластиковый мешок, полный мусора.
«Что здесь происходит? Лоусона, что, назначили помощником Экерли?» – думал он.
Дэррил предпринял еще пару попыток разговорить Лоусона, однако у него возникло стойкое ощущение, что тот хочет поскорее от него отделаться. Обычно инструктор «снежной школы» был очень дружелюбен и общителен, но только не сегодня. Не исключено, конечно, что Лоусон тяготится новыми обязанностями и просто стремится скорее закончить работу.
Дэррил поблагодарил его за клубнику и снова принялся зачехляться. Иной раз ему казалось, что на бесконечные одевания‑раздевания на полюсе он тратит добрую половину рабочего времени.
Он покинул лабораторию и, снова цепко держась за путеводные веревочные поручни, потащился назад, к выстроенному квадратом основному комплексу построек. Кружащийся в воздухе снег был таким плотным, что видимость ограничивалась всего несколькими ярдами, однако на подходе к административному модулю он все‑таки различил Мерфи и Майкла, которые, низко склонив головы, пересекали центральную площадь в направлении складских строений. Он окликнул мужчин, но его голос потонул в шуме ветра. Тогда Дэррил пошел вслед за ними. Тем временем Майкл с Мерфи, подойдя к одному из обветшалых сараев, сняли висячий замок со сдвоенной стальной двери и скрылись внутри.
Любопытство Дэррила нарастало. Если уж подразнил ученого загадкой, будь спокоен, что тот непременно попытается ее разгадать, подумал он.
Биолог бочком протиснулся в дверь склада и, стащив с лица заснеженные очки, осмотрелся. Он стоял в чем‑то наподобие вестибюля, заставленного ящиками с кухонной и хозяйственной утварью, в конце которого виднелась еще пара приоткрытых металлических дверей. Дэррилу показалось, что за ними находится нечто, что некогда служило кладовой или огромной холодильной камерой для продуктов.
Он шагнул внутрь, но тут же остановился как вкопанный, когда к нему подскочил Мерфи с пистолетом в руке. Майкл был вооружен ружьем для подводной охоты.
– Господи! Какого хрена вы тут забыли?! – гневно прошипел начальник.
Дэррила так потряс вид вооруженных мужчин, что он не смог выдавить из себя ни звука.
Майкл опустил ружье.
– Ладно. Что сделано – то сделано. Просто держись позади и не шуми.
– Почему?
– Через минуту узнаешь.
С Мерфи во главе они осторожно прокрались по проходу между нагромождений коробок и контейнеров высотой под десять футов, свернули за угол и остановились перед длинным дощатым ящиком с надписью «Разносортные соусы „Хайнц“». Прямо над ним с толстой железной трубы свисали непонятно как там оказавшиеся окровавленные наручники.
– Вот хрень! Так и есть! – выругался начальник. – Дьявол!
Да что они, черт возьми, ищут?! Что ожидали обнаружить? У Дэррила пронеслась шальная мысль о том, что, возможно, весь сыр‑бор из‑за Данцига, который объявился снова.
Но разве он не отправился прямиком на дно морское с гарпуном в груди?
– Экерли! – позвал Мерфи, повышая голос. – Ты здесь?
Экерли? Так это они его ищут? И из всех мест они выбрали склад? Но даже если и так, то чего они боятся? Экерли не более опасен, чем кочан капусты, растущий у него на грядке.
Послышался скребущий звук, как будто по бумаге царапали карандашом, и мужчины направились к следующему проходу. В нем никого не оказалось, зато царапанье сделалось громче. Мерфи, держа перед собой пистолет, двинулся дальше, и вот тут‑то, в третьем проходе, они наконец увидели Экерли – вернее, жуткую его копию. Ботаник выглядел более худым, чем обычно, «конский хвост» растрепался и болтался на затылке дохлой белкой, а на плечах висел разорванный целлофановый мешок для мусора. Он сидел на ящике с кока‑колой, а весь пол вокруг был усеян пустыми банками из‑под содовой и исписанными бумажками. В основном это были товарные накладные, извлеченные Экерли из контейнеров. Даже сейчас ботаник что‑то царапал на обратной стороне листа, который лежал на дощечке у него на коленях, причем работал с таким сосредоточенным видом, с каким физик обычно корпит над решением исключительно сложного уравнения.
– Экерли, – обратился к нему Мерфи.
– Не сейчас, – ответил тот, не отрывая глаз от бумаги. Маленькие круглые очки ученого сползли на самый кончик носа.
Мерфи и Майкл недоумевающе переглянулись, как бы вопрошая: «Ну и что дальше?», а Дэррил, парализованный ужасом, продолжал неотрывно смотреть на коллегу. Что с ним стряслось? Глотка, частично скрытая пластиковым мешком, изодрана в клочья, а запястье левой руки, которой он бессильно придерживал дощечку, все в синяках, засохшей крови и, кажется, переломано.
– Что ты делаешь? – спросил Майкл нарочито небрежным тоном.
– Делаю заметки.
– О чем?
Экерли продолжал сосредоточенно работать.
– Что ты пишешь? – повторил вопрос Мерфи.
– Описываю процесс умирания.
– По мне, так ты не выглядишь мертвым, – сказал Дэррил, хоть, откровенно говоря, это и было лукавством.
Экерли закончил предложение и медленно поднял голову; воспаленные веки раскраснелись, и даже белки глаз стали бледно‑розовыми.
– А я мертв. Только вы этого пока не поняли. – Его голос сопровождался тихим хлюпаньем.
Экерли сделал большой глоток газировки, затем безвольно разжал руку, уронив банку на пол.
Мерфи стал медленно опускать ствол оружия, но Экерли, жестом указав на пистолет, произнес:
– На вашем месте я бы этого не делал.
Шеф снова вскинул оружие.
– Я их пронумеровал, – сказал Экерли, бросая на пол последний исписанный лист, – поэтому вы легко сможете разобраться.
– В чем разобраться? – спросил Майкл.
– В том, что происходит, – ответил Экерли. – После смерти…
Несколько секунд все молчали, пока Экерли вдруг не стащил с плеч пластиковый мешок, полностью обнажая горло, настолько изувеченное, что Дэррил удивился, как тот вообще может разговаривать. Среди кровавого месива явственно просматривались подрагивающие голосовые связки.
– А теперь, – прохрипел Экерли, кивая на пистолет, – советую пустить его в ход.
– Да о чем ты толкуешь?! – воскликнул Мерфи. – Я не собираюсь в тебя стрелять! Ты, главное, не волнуйся, мы что‑нибудь придумаем.
– Точно, – поддержал его Майкл. – Мы поговорим с доктором Барнс, и она обязательно придумает, как тебе помочь.
– Стреляйте, – произнес Экерли жутким булькающим голосом. – А потом, для надежности, кремируйте мои останки. – Он медленно поднялся и сделал неверный шаг в их направлении. – В противном случае можете закончить так же, как и я. Очевидно, она передается от носителя очень легко.
Все трое попятились назад.
– Что передается? – уточнил Дэррил, налетая спиной на полку с кухонной утварью. Склад огласился звоном кастрюль и сковородок в коробках.
– Инфекция. Она передается либо через кровь, либо через слюну и, кажется, как ВИЧ, в той или иной степени присутствует во всех жидкостях зараженного организма. – Замедленно моргая под круглыми стеклами очков, он уставился на оружие. – Сделайте это, иначе я вас убью. У меня просто нет выбора.
Он продолжал, пошатываясь, ковылять вперед. Ботинок Экерли натолкнулся на одну из пустых банок, и та, лениво описав дугу на бетонном полу, замерла у ног журналиста.
Майкл выставил перед собой руки и попытался оттолкнуть ботаника стволом подводного ружья, но Экерли отмахнулся от него.
– Спускайте курок, – повторил он Мерфи. – Смелее.
Он неотвратимо надвигался, и пространства для отступления становилось все меньше и меньше. Теперь, когда расстояние между ними сократилось до минимума, Дэррил увидел безумный, но решительный взгляд Экерли. Стало ясно, что тот говорит абсолютно серьезно. Биолог шарахнулся назад, выбираясь из прохода между ящиками с посудой.
– Стреляйте! – рявкнул Экерли, и из разорванного горла полезли кровавые пузыри. – Застрелите меня!
С этими словами он выбросил вперед руки и ринулся на Мерфи.
Грянул выстрел, эхо которого еще несколько секунд гуляло под крышей холодной кладовой; голова Экерли дернулась назад, очки отлетели в сторону, и он рухнул на бетонный пол.
Но глаза ботаника оставались открытыми. Напоследок он еще раз едва разборчиво просипел слово «стреляйте», после чего внезапно затих. На горле у него надулся последний кроваво‑красный пузырь и лопнул.
Мерфи опустил трясущуюся руку, и Дэррил бросился к Экерли.
– Стоять! – выкрикнул Майкл.
Хирш застыл.
– Правильно, – произнес Мерфи дрожащим голосом. – Не приближайтесь к нему.
– Мне кажется, стоит немного подождать, – мрачно промолвил Майкл.
Так они и поступили. Мужчины сидели полукругом на деревянных ящиках, понурив головы, но не сводя при этом глаз с трупа. Как долго продолжалось ожидание, Дэррил не знал; он помнил лишь, что Майкл в конце концов присел на колени возле мертвеца, пощупал тому пульс и послушал биение сердца. А потом покачал головой, давая понять, что признаки жизни отсутствуют.
– Но я все равно не намерен рисковать… – сказал Мерфи.
Дэррил не осмелился возражать, прекрасно понимая, что если Мерфи хочет что‑то сделать, он это сделает. В такой ситуации лучше не задавать лишних вопросов.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
20 декабря, 23.00
К этому звонку Майкл готовился долгие месяцы, тем не менее новость потрясла его до глубины души.
– И слава Богу, – повторила Карен по меньшей мере третий раз. – Мы оба знаем Крисси и знаем, что ей бы не хотелось, чтобы все и дальше так продолжалось.
Круглосуточным бдениям пришел конец. Майкл сидел в тесной комнате связи, низко согнувшись на стуле, как если бы ему нанесли мощный удар под дых. По сути, сейчас он примерно так себя и чувствовал. На столе рядом со спутниковым телефоном лежал частично заполненный кроссворд, оставленный кем‑то, кто находился здесь до него.
– Когда именно это произошло?
– Около полуночи в четверг. Я звоню только сейчас, потому что тут сразу такой бедлам начался… Думаю, ты и сам понимаешь.
Он попытался припомнить, чем занимался ночью в четверг, но даже такой короткий промежуток времени не удалось восстановить в памяти. Время в Антарктике текуче, поэтому выделить определенный день хотя бы на неделе, не говоря уже о более ранних периодах, почти невозможно. И все‑таки где он был и что делал в тот конкретный момент времени? Какой бы рациональностью и рассудительностью ни отличался образ мышления Майкла, он тем не менее был уверен, что шестое чувство должно было ему подсказать, что Кристин умирает. Покидает этот мир навсегда.
– Мама наверняка теперь во всем винит отца, хоть и не говорит этого вслух. Она думает, что если бы он оставил Крисси в больнице, она была бы жива. Если можно так выразиться…
– Лично я не назвал бы это жизнью.
– Как и Крисси, – вздохнула Карен.
– А когда похороны?
– Завтра. Церемония будет скромной. Я взяла на себя смелость от твоего имени заказать букет подсолнухов.
Хороший выбор. Подсолнухи с широкими ярко‑желтыми корзинками были любимыми цветами Кристин. «Это не какие‑нибудь там слащавые цветики‑семицветики, – однажды заявила она ему, когда они бродили по подсолнечному полю в Айдахо. – Они как бы дерзко кричат: „Эй, погляди на меня! Я большой и желтый! И смирись с этим!“»
– Спасибо, – произнес Майкл. – Я твой должник.
– Мне они обошлись в девять долларов девяносто пять центов. Так что не бери в голову.
– Я совсем другое имел в виду. В частности… этот телефонный звонок.
– Гм… Ну, тогда по возвращении в Такому можешь в качестве благодарности сводить меня в свою любимую греческую закусочную.
– «Олимпик».
Повисла пауза, заполняемая лишь тихими электростатическими потрескиваниями на линии.
– Так… ты когда возвращаешься? – протянула Карен.
– Формально разрешение ННФ истекает в конце месяца.
– А потом что? Тебя просто вытурят с Южного полюса?
– А потом меня посадят на первый же самолет обеспечения и отправят назад.
– Как твоя поездка вообще? В смысле, интересный материал для статьи накопился?
Не будь сейчас Майкл в подавленном настроении, он бы, наверное, рассмеялся – от растерянности, что не знает, с чего начать рассказ о череде невообразимых событий.
– Скажем так, недостатка в интересном материале пока нет, – уклончиво ответил он.
Они распрощались, но Майкл продолжал сидеть у телефона, отрешенно уставившись в кроссворд. Глаз случайно упал на подсказку к одному из неразгаданных слов – «Фотограф‑сюрреалист, женщина». Пять букв. Он взял синий карандаш, оставленный звонившим до него человеком, и вписал в пустые клетки «Арбюс». Он еще долго сидел в задумчивости и вертел в руке карандаш, пытаясь осмыслить новость, пока наконец какой‑то «батрак», просунув голову в дверь, не спросил:
– Слушай, ты закончил?
– Да. – Майкл бросил карандаш на стол. – Теперь все…
Когда он вернулся в комнату, выяснилось, что Дэррил уже спит. А вот Майкл не смог бы сейчас заснуть при всем желании – во всяком случае, без пары таблеток снотворного. Но беда в том, что он как раз старался уменьшить дозу лекарства перед возвращением в большой мир, поэтому ничего не оставалось делать, кроме как отвлечься работой. Он сунул в рюкзак компьютер, стопку бумаг и, взвалив его на спину, смело отправился сквозь бушующие снежные вихри в комнату отдыха. Помнится, Мерфи говорил, что на завтра синоптики обещают период умеренной погоды, непродолжительный, правда, но достаточный для того, чтобы они могли смотаться на станцию «Стромвикен» и поискать неуловимого лейтенанта Копли.
Майкл столько наслышался от Элеонор о Синклере, что сгорал от нетерпения поскорее с ним познакомиться.
В комнате отдыха он налил себе из кофеварки чашку кофе и выключил телевизор, по которому шел фильм «Ноттинг‑Хилл» (наверняка Бетти с Тиной уходили отсюда последними). Сейчас в помещении было совершенно безлюдно. Настенные часы показывали, что время перевалило за полночь. Майкл включил CD‑проигрыватель, и тишину разорвали вступительные аккорды Пятой симфонии, которую опознал даже он. На диске был записан сборник произведений самых разных композиторов, и принадлежал он, без сомнения, кому‑то из ученых. Майкл убавил громкость, устроился за карточным столом в задней части комнаты и приготовился погрузиться в работу.
«Не думай о Кристин, – приказал он себе, когда вдруг осознал, что Пятая симфония уже давно закончилась, а он все вертит в голове скорбную весть, которую принесла Карен. – Переключись на что‑нибудь другое».
Он посмотрел на разложенные на столе бумаги, и взгляд тут же наткнулся на листы, исписанные рукой Экерли на старом продуктовом складе. Майкл едва не рассмеялся. На Южном полюсе катастрофически мало возможностей для того, чтобы отвлечься от неприятностей.
Неразборчивые каракули Экерли сразу напомнили ему о ярлычках, которыми ботаник в своей лаборатории скрупулезно снабжал каждый шкаф и ящик с образцами мхов и лишайников. Однако эти письмена оказалось прочитать еще труднее, так как листы были перемазаны кровью, а запись велась на обратной стороне инвентаризационных ведомостей и накладных.
На первых двух страницах – как Экерли и говорил, он их пронумеровал, аккуратно проставив цифры в правых верхних углах, – описывалось само нападение. В частности, то, как ботаник обернулся и увидел в проходе между стеллажей Данцига, ковыляющего к его лабораторному столу.
Я помню, как упал на пол, попутно опрокинув горшок с кропотливо выращенной орхидеей вида Cymbidium, и подвергся яростной немотивированной агрессии. Но оказалось, что нападение, на первый взгляд спонтанное и бессмысленное, преследовало вполне определенную цель.
Потрясенный Майкл откинулся на спинку стула. Надо отдать должное ботанику; даже после того как Экерли был зверски убит и восстал из мертвых – надо называть вещи своими именами, – он умудрился сохранить ясность мышления и вел повествование в сдержанном стиле истинного ученого. Запись, сделанная на продуктовом складе, который стал для ботаника настоящим карцером, читалась как статья, представленная на рецензирование перед публикацией в научном издании.