– Я спрашивал, настоящая это история или выдуманная? Потому что если ты просто валяешь дурака, то знай, что мне такие шуточки не по нутру.
– Я не валяю дурака, – повторил за ним Майкл. – Боюсь, я сам себя ввел в заблуждение. Оказалось… Оказалось, что это не настоящая женщина, а просто… фигура, вырезанная из дерева.
– Фигура… вырезанная… из дерева?..
– Ну да. Какие раньше на бушпритах кораблей прикрепляли. – Майкл сам восхитился собственной находчивостью. – Довольно старая и очень красивая, но это совсем не замерзшая женщина. Да и мужчины позади нее никакого не было – всего лишь кусок дерева с изображением человека, правда, искусно выполненный. Должно быть, я наткнулся на обломки старинного корабля. – Майкл мог бы и дальше сочинять, но боялся, что у Гиллеспи разыграется воображение и он попросит сделать фотографии корабельной фигуры. В таком случае придется городить что‑то похожее из подручных средств. – Ты даже не представляешь, Джо, как мне стыдно.
– Стыдно? – тихо произнес Гиллеспи. – И это все? Тебе стыдно? А я‑то собирался сделать тебя лицом «Эко‑Туризма». Планировал за немалые бабки нанять PR‑агентство, чтобы они разместили твою физиономию во всех крупнейших изданиях.
Майкл понимал: после того, что он сейчас наплел, шансы преподнести миру сенсацию – прославиться, получить премию, а может, и разбогатеть – разом стали призрачными.
– Но у меня полно другого отличного материала – про заброшенную китобойную станцию, последнюю разрешенную в Антарктике собачью упряжку, чудовищный шторм, в который я попал, огибая мыс Горн. Тонны материала.
– Хорошо, Майкл, хорошо. Поговорим об этом подробнее, когда вернешься. Сразу после Нового года. Тогда и покажешь, что ты там наскреб.
– Разумеется, – ответил Майкл, продолжая мысленно прикидывать, какой урон только что нанес собственной карьере. Судьба даровала ему уникальный шанс для карьерного роста, а он взял и добровольно его похоронил.
– Ты вообще как себя чувствуешь?
– Отлично, – ответил Майкл.
– А с Кристин ситуация какая? Изменения есть?
Он догадывался, что у Гиллеспи на уме – наверняка редактор решил, что из‑за затянувшейся трагедии у Майкла немного поехала крыша. Майкл решил извлечь из ситуации выгоду, хотя использовать факт смерти Кристин, чтобы оправдаться, и было противно.
– Кристин умерла, – сообщил он.
– О Боже! Что ж ты раньше‑то не сказал?
– Смерть Кристин плюс непривычные условия жизни на станции… Может, я и правда немного не в себе. – Своим тоном Майкл дал понять, что дела его действительно плохи.
– Слушай, мне очень жаль, что так вышло с Кристин. Соболезную.
– Спасибо.
– Но по крайней мере теперь ее мучения позади. Как и твои.
– Думаю, ты прав.
– Постарайся не нервничать и особо не перенапрягайся. Мы с тобой как‑нибудь в другой раз поговорим. Может быть, через денек или два.
– Обязательно.
– Слушай, Майкл, почему бы тебе не обратиться к врачу на станции? Пусть он…
– Она. Здешний врач – женщина.
– Хорошо. Пусть она тебя осмотрит. Хуже от этого все равно не будет.
– Обещаю, так и сделаю.
Майкл повел телефоном в воздухе, затем потер рукавом по трубке, чтобы вызвать дополнительные статические помехи. Гиллеспи наверняка начнет давать ему всякие медицинские советы, а Майклу выслушивать их совсем не хотелось. Журналист промямлил «до свидания» и отключился, но сразу покидать узел связи не стал. Некоторое время Майкл продолжал сидеть, обреченно свесив руки с коленей. Он не был уверен, но подозревал, что сморозил сейчас самую большую глупость в своей жизни. Майкл всегда действовал интуитивно, касалось ли это выбора маршрута восхождения на утес, излучины реки при сплаве или пещеры для исследования, и вот теперь он снова положился на интуицию. Но почему – сам не понимал. От мысли, что, вернувшись в большой мир, Элеонор попадет в лапы таких, как Гиллеспи, на душе делалось гадко. Да, он соврал редактору, но если бы не соврал, то поступил бы по‑предательски.
«Поздравляю, Майкл, – сказал он себе мысленно. – Ты только что очень нехило сам себя поимел».
Понуро он прошел в буфет, где взял сандвич и две бутылки пива. Легкого светлого пива, невольно всколыхнувшего в памяти рекламный буклет пивоваренной компании, на котором Экерли делал свои последние записи. По случаю Рождества дядя Барни напек целый поднос печенья – имбирных человечков, украшенных розовой сахарной глазурью. Майкл взял парочку. Но дух Рождества, который в такой заснеженной стране, как Антарктида, казалось бы, должен присутствовать, как‑то не ощущался. Да, они все пели на поминальной церемонии любимые песни Данцига, но с тех пор Майкл пения больше не слышал. На станции Адели по‑прежнему царила атмосфера некоторой подавленности.
На обратном пути Майкл подумывал о том, чтобы заглянуть в изолятор, но прошел мимо; у него не хватило бы мужества сейчас посмотреть в лицо Элеонор, не говоря уже о том, чтобы врать про Синклера, как ему было предписано. Предстоит серьезно все обдумать, особенно в свете того, что он дезинформировал Гиллеспи. Надо просто побыть в одиночестве, один на один со своими мыслями.
В последнее время такое происходит с ним довольно часто.
То, что совсем недавно казалось пустяком, о котором он задумывался лишь краешком сознания, постепенно перерастало в навязчивую идею. Мысли Майкла постоянно возвращались к одному и тому же: что станет с Элеонор? Вечно торчать на станции Адели она не будет, это уж как пить дать. Но как и при каких обстоятельствах она покинет базу? Майклу было более чем очевидно, что девушке требуется настоящий друг, человек, которому она сможет доверять и который поможет ей адаптироваться в современном мире. Майкл вдруг поймал себя на мысли, что в роли такого друга видит именно себя, хотя никаких особых причин для этого у него вроде и нет.
Зайдя в общую душевую, он долгим взглядом посмотрел на свое осунувшееся лицо в зеркале и решил побриться. А почему бы не побриться перед сном? На Южном полюсе все шиворот‑навыворот.
Но проблема заключается не только в Элеонор; в расчет приходится брать и Синклера. Эти двое захотят быть вместе. И какую роль он будет при них играть? Окончится все тем, что Майкл станет своего рода телохранителем, присматривающим за влюбленной парочкой, пока та будет привыкать к новому, во многом бесцеремонному и непонятному миру.
Борода сделалась такой жесткой, что лезвие бритвы едва продиралось сквозь заросли щетины. На щеках и подбородке проступило несколько капель крови.
Но если уж быть до конца откровенным, то на какой другой сценарий он рассчитывает? Майкл чувствовал, что в нем начали зарождаться чувства, которым в его душе не должно быть места. Он простой фотокорреспондент, черт возьми, работающий здесь по заданию редакции, и точка! Вот на этом и нужно сосредоточиться, а все остальное – лишь информационный шум в голове.
Майкл протер зеркало от пара и снова в себя всмотрелся. Глаза вроде широко открыты, но взгляд какой‑то помутневший… Неужели он на грани «пучеглазости»? А волосы? Черные жесткие волосы вьются непослушными прядями и небрежно заложены за уши. Давно пора постричься… Из сауны через перегородку доносилась болтовня двух мужчин. Судя по голосам, там сидели Лоусон с Франклином. Майкл плеснул холодной воды на места порезов, затем наскоро принял душ и отправился назад в комнату.
Там он плотно закрыл шторы – Майкл никогда бы не подумал, что может так возненавидеть солнце, однако факт был налицо – и надел свежую футболку и трусы. Затем вскарабкался на верхний ярус кровати и кое‑как расправил постельное белье. Дэррил, по наблюдениям Майкла, каждый день тщательно застилал постель, а вот он не видел причины утруждать себя на станции Адели тем, чем никогда не утруждал дома. Он подтянул простыню, чтобы колючее одеяло не касалось ног, и со всех сторон наглухо завесил затемняющие кроватные шторки. Подоткнув под голову поролоновую подушку, Майкл вытянулся на узкой койке и уставился в черноту.
Волосы на затылке еще были влажными, поэтому он приподнял голову и насухо их протер. Наконец закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы расслабиться. Затем еще один, медленный и сосредоточенный. Но в голове по‑прежнему гудел рой мыслей. Он представил Синклера на койке в старом продуктовом складе (чтобы его разместить, пришлось сдвинуть ящик с приправами), в окружении батарей электрокаминов, и Шарлотту, обрабатывающую ему рану на голове. Ей пришлось наложить лейтенанту шесть швов. Франклину и Лоусону было поручено дежурить на складе, сменяя друг друга каждые восемь часов. Майкл предложил свою помощь в несении вахты, однако Мерфи ответил отказом, пояснив: «Технически вы пока гражданское лицо. Так что пусть каждый занимается своим делом».
Матрас сморщился посередине, и Майкл чуть пододвинул его к стене.
Что бы там ни думал Мерфи, кому‑то придется сообщить Элеонор про Синклера. Но как она отреагирует? На первый взгляд вопрос простой, но только не на взгляд Майкла. Элеонор, естественно, испытает облегчение. Радость? Возможно. А потом проявит пылкость чувств и потребует немедленной встречи с возлюбленным? Майкл не знал, принимает ли он желаемое за действительное или интуитивно на самом деле что‑то понял, но он чувствовал, что в Элеонор есть нечто такое, что пугает Синклера. Из того, что Элеонор рассказала в своей поистине фантастической истории про них двоих, Майкл сделал вывод, что это лейтенант втянул ее в безумную и опасную одиссею… одиссею, которая продолжается до сих пор.
Но как бы сильно она ни любила его раньше, может ли так случиться, что в новом мире их совместному путешествию придет конец?
Майкл вспомнил брошь у нее на платье. Венера, выходящая из пены морских волн. Весьма подходяще, не правда ли? Элеонор тоже вышла из моря. К тому же она очень красива. Он невольно почувствовал себя предателем – Кристин только‑только похоронили, а тут такие мысли.
Но факт остается фактом: он что‑то испытывает к Элеонор. Майкл не мог этого отрицать. Как и остановить бурный поток мыслей. Лицо девушки его преследовало. Изумрудные глаза, длинные черные ресницы, пышные каштановые волосы. Бледная, как у призрака, кожа. Она казалась ему пришелицей из другого мира – по сути, так оно и было, – и Майкл очень боялся за нее в новом мире. Ему хотелось ее защитить, провести по новой жизни, спасти.
В занавешенной койке было тихо и темно, как в могиле.
Он вспомнил, как увидел ее впервые, погребенную во льду.
А потом повстречался с ней, испуганной и одинокой, в заброшенной церкви. Но даже тогда она не стала раболепствовать. Девушка сохранила достоинство и силу духа, невзирая на все страдания.
Что она там играла на пианино в комнате отдыха? Ах да, старинную печальную балладу «Барбара Аллен». В голове у Майкла звучала ее грустная мелодия.
Шторка в ногах кровати колыхнулась.
Он вспомнил, как зарделись румянцем щеки Элеонор, когда он уселся рядом с ней на банкетку. Шуршание платья с пышными рукавами, острые мысы черных туфель, нажимающие на педали…
Матрас прогнулся, как если бы на кровать надавил… дополнительный вес.
Он вспомнил ее запах. Приятный аромат с оттенками мыла, кажется, окутывал его и сейчас…
Вспомнил ее голос… мягкий, чистый, с сильным акцентом.
И вдруг в кромешной темноте он действительно его услышал.
– Майкл…
Ему это почудилось? Наверное, завывающий снаружи ветер.
Но тут он почувствовал на щеке чье‑то теплое дыхание и прикосновение к груди, не менее легкое, чем прикосновение кошачьей лапки.
– Я больше не могу этого выносить, – сказала она.
Он не пошевелил ни мускулом.
– Я больше не могу выносить одиночества.
Она лежала над ним на плотном одеяле, через которое явственно прощупывались формы ее тела. Как, черт возьми, она…
– Майкл… Произнеси мое имя.
Он облизал пересохшие губы и прошептал:
– Элеонор.
– Еще раз.
Он произнес имя снова и услышал ее всхлипывание. От этого звука у него чуть не разорвалось сердце.
Майкл в темноте нащупал рукой ее лицо. Почувствовал слезы на щеках… и поцеловал их. Кожа Элеонор была холодной, а слезы – горячими.
Она подобралась ближе. Теперь он шеей почувствовал ее дыхание – слабое и учащенное.
– Ты ведь хотел, чтобы я пришла к тебе… правда?
– Да, – пробормотал он. – Хотел…
И тогда Майкл ощутил прикосновение ее губ. Нежных и мягких, но… холодных. Ему так захотелось согреть их. Он горячо поцеловал ее и притянул к себе. Но разделяющее их одеяло было таким грубым…
Он стащил его вниз и обнял девушку. Тело Элеонор, стройное как молодое деревце, было прикрыто всего лишь сорочкой… чем‑то очень тонким, как паутинка, что можно легко сбросить…
Боже, прикосновения к ней просто сводили с ума. Его рука скользнула по обнаженному боку Элеонор, и она задрожала. Ее кожа была такой холодной и в то же время такой гладкой. Он провел руками по округлым бедрам, плоскому животу – от прикосновения пальцев Майкла он затрепетал – и, наконец, по нежному бугорку груди. Сосок на ощупь сделался твердым, как кнопка.
– Майкл… – выдохнула она, прикоснувшись губами к его горлу.
– Элеонор…
Кожей он ощутил прикосновение зубов.
– Прости меня, – прошептала она.
Не успел он спросить, за что прощать, как почувствовал, что ее зубы ледяными клещами вонзаются ему в глотку. По шее потек горячий ручеек – его кровь? Майкл попытался закричать, но вместо крика из горла вырвался лишь сдавленный невнятный стон. Он забил руками и ногами, стараясь выпутаться из постельного белья, отпихивал ее от себя что есть сил, снова и снова…
Кроватные шторки со скрипом разошлись в стороны.
Теперь он ее увидел, нависающую над ним обнаженную бледную фигуру с горящими глазами и обагренными его кровью губами…
В глаза ударил яркий резкий свет.
Он снова оттолкнул Элеонор, пытаясь сбросить с кровати.
– Майкл! Господи, Майкл… проснись! Проснись! – закричал кто‑то у него над ухом.
Он все еще отчаянно молотил руками, однако в них кто‑то вцепился.
– Это я! Дэррил!
Майкл очумело поглядел вниз с верхнего яруса кровати.
Свет был включен, а Дэррил буквально висел у него на руках.
– Тебе кошмар приснился.
Сердце у Майкла молотом колотилось в груди, но он перестал брыкаться.
– Я бы сказал, самый кошмарный кошмар из всех кошмарных кошмаров, – добавил биолог, когда Майкл немного успокоился.
Дыхание журналиста постепенно приходило в норму. Он огляделся. Простыня и одеяло намотались на ноги, а подушка валялась на полу. Он ощупал шею. Кожа оказалась мокрой, но когда он посмотрел на пальцы, то увидел на них только пот.
– Тебе повезло, что я как раз возвратился, – покачал головой Дэррил. – Так у тебя мог и сердечный приступ случиться.
– Дурной сон приснился, – прохрипел Майкл. В горле страшно пересохло. – Очень дурной сон.
– Да уж, надо полагать. – Дэррил тяжко вздохнул, стащил с руки часы и положил их на тумбочку. – И что за дрянь тебе привиделась, если не секрет?
– Я не помню, – ответил Майкл, хотя помнил каждую деталь сна.
– Как? Уже и забыл?
Майкл откинул голову на подушку и отрешенно уставился в потолок.
– Да.
– Так, к сведению: мне показалось, что ты произнес имя Элеонор.
– Странно…
– Впрочем, я не уверен. – Дэррил снял полотенце с крючка на двери. – Вернусь в пять. А до тех пор постарайся не заснуть.
Майкл снова лежал в одиночестве, ожидая, когда сердце наконец уймется и паника пройдет окончательно, но… перед глазами по‑прежнему стоял образ Элеонор. Длинные каштановые волосы, ниспадающие на белую кожу груди, и приоткрытый окровавленный рот, жаждущий еще больше крови…
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
23 декабря, 22.30
– Я хочу пить, – громко сказал Синклер.
Франклин встал со своего насиженного места на контейнере, взял бумажный стакан с соломинкой и протянул мужчине.
Синклер, руки которого были скованы наручниками, жадно прильнул к трубочке. В горле у него горело, но он прекрасно понимал, что водой невозможно залить бушующий внутри пожар. Он сидел на краешке койки в кладовой, в окружении странных механических приспособлений размерами с ящик чистильщика обуви, периодически испускающих волны тепла. Удивительно, но для их работы не требовалось ни угля, ни газа, иначе он уловил бы их запах.
Определенно, это был век чудес.
На затылке, в том месте, где фрагмент пули чиркнул по коже, ощущалась ноющая боль, но за исключением этой раны Синклер не пострадал. К его левой лодыжке приделали импровизированные кандалы – цепь, пропущенную за железную трубу на стене и скрепленную висячим замком. Все помещение было заполнено ящиками, а на полу, чуть в стороне от кровати, выделялось широкое красновато‑коричневое пятно, которое могла оставить только лужа крови. Наверное, это место, куда обычно помещают заключенных, чтобы проводить допросы… или еще чего похуже.
Синклер попытался вовлечь охранника в беседу, но кроме имени – Франклин, – не смог вытянуть из надзирателя больше ни слова. Тот сидел молча, воткнув в уши какие‑то пробки на веревочках, и читал журнал с полуголой девицей на обложке. У Синклера создалось впечатление, что Франклин его боится – между прочим, правильно делает – и ему приказали не предоставлять заключенному никакой информации. У Синклера руки так и чесались поквитаться со своим обидчиком за рану на голове.
Время ползло черепахой. Его собственную одежду сняли (Синклер видел, как они аккуратно сложили белье на ящике, принадлежащем некоему «доктору Пепперу»), а взамен предоставили нелепую фланелевую пижаму и гору шерстяных одеял. Все его мысли были о том, как бы выбраться из кровати, заполучить назад свою военную форму и отправиться на поиски Элеонор. Она где‑то здесь, в лагере, и он обязан ее найти.
А дальше… что? Как говорится в пословице, дальше хоть головой об стену бейся. Какие у них перспективы на краю света, в полной изоляции от внешнего мира? Куда они побегут? И как долго удастся скрываться?
Он вспомнил, что видел на китобойной станции суда. Большой корабль, «Альбатрос», ему в одиночку ни за что не спустить на воду, а вот маленькие деревянные шлюпки после небольшого ремонта вполне можно было бы использовать по назначению. Но ведь он не моряк, к тому же они окружены очень недружелюбным океаном. Единственным шансом на спасение в таком случае будет отплыть в благоприятную погоду и надеяться, что их подберет первый встретившийся на пути корабль. Наверняка и сейчас существует морское сообщение. Если бы им с Элеонор удалось раздобыть современную одежду и выдумать правдоподобное объяснение тому, как двое оказались в море, возможно, они смогли бы пересесть на другое судно и вернуться в цивилизацию. Затеряться среди людей, которые не знают и никогда не узнают об их страшном секрете. А потом благодаря его врожденной смекалке они бы могли влиться в новый мир. Синклер давно превратился – нужда заставила – в отличного импровизатора.
Наружная дверь распахнулась, заскрежетав металлом по ледяной корке, и внутрь ворвался поток морозного воздуха; после удушающей жары, которую создавали маленькие обогреватели, ветер казался упоительно освежающим. Когда вошедший снял куртку, перчатки и стянул очки, выяснилось, что это Майкл Уайлд – тот самый человек, которого он первым встретил в кузнице. Тогда парень произвел впечатление вполне порядочного человека. Впрочем, Синклер и сейчас никому не доверял.
Майкл держал в руке книгу в черном кожаном переплете с золотистым тиснением.
– Я решил, что вам захочется получить ее назад, – сказал он, протягивая томик.
Франклин мигом подскочил с места и вырос перед ним стеной.
– Шеф велел ничего ему не давать. Неизвестно, что ему взбредет в голову и как он может воспользоваться предметами.
– Это просто книга, – ответил Майкл, передавая ее Франклину на проверку. – Поэзия.
Франклин нахмурился.
– Выглядит очень старой, – отметил он, полистав ее и удостоверившись, что между страниц ничего не спрятано.
– Наверное, самое первое издание, – сказал Майкл и отдал книгу Синклеру.
– Автора стихов зовут Сэмюэль Тэйлор Кольридж, – проговорил Синклер, неловко забирая томик скованными руками. – И насколько я знаю, эта книга пока не навредила ни одной живой душе.
Майкл признавал необходимость в принятии всех мер предосторожности, но все равно ощущал из‑за них некоторую неловкость.
– Так, дай Бог памяти, – пробормотал Майкл, перед тем как зачитать наизусть несколько строк, которые заучил еще в школе: – «В стране Ксанад благословенной дворец построил Кубла Хан, где Альф бежит, поток священный, сквозь мглу пещер гигантских, пенный, впадает в сонный океан». Но боюсь, на этом мои познания в поэзии и заканчиваются.
На Синклера и это произвело впечатление.
– Его произведения до сих пор помнят? Даже сейчас?
– Еще бы! – с радостью сообщил Майкл. – Поэты‑романтики входят в программу обязательного обучения в старших школах и колледжах. Вордсворт, Кольридж, Китс. Однако я все равно не понимаю, что означает заголовок этой книги – «Листы из книг Сивиллы».
Синклер, нежно поглаживая обложку книги, словно собаку по гладкой шерсти на загривке, объяснил:
– Греческие сивиллы, то есть пророчицы, писали свои предсказания на пальмовых листьях.
Майкл кивнул. Его впечатлил тот факт, что книга особенно дорога сердцу Синклера. Томик был заботливо упакован среди других вещей в мешке у церковного входа.
– Я заметил, что в ней есть и «Поэма о старом моряке», – сказал он. – Эта поэма и в наши дни очень известна. Она часто мелькает в различных списках рекомендованной литературы.
Синклер посмотрел на книгу и, не открывая ее, продекламировал:
– «Как путник, что идет в глуши с тревогой и тоской, и закружился, но назад на путь не взглянет свой…»
Франклин, кажется, совсем растерялся.
– «…и чувствует, что позади ужасный дух ночной», – закончил Синклер отрывок.
В помещении повисла гнетущая тишина. У Майкла от последних строк мурашки пробежали по коже. Неужели Синклер именно так и воспринимает недавний побег? Как одинокое путешествие в глуши в сопровождении демонов, которые неотступно следуют за ним по пятам? Тревога во взгляде, впалые глаза, растрескавшиеся губы, неопрятные русые волосы, прилипшие к голове, как если бы он только что вылез из воды, – все говорило о том, что так оно и есть.
Франклин, который, по‑видимому, испугался, что поэтический вечер только начинается, обратился к Майклу:
– Ты не против, если я ненадолго отлучусь?
– Валяй, – ответил Майкл.
Франклин бросил журнал на контейнер и вышел.
Синклер отложил книгу в сторону и оперся спиной о стену, а Майкл убрал замусоленный номер «Максима» с насеста Франклина и сел на его место.
– Полагаю, закурить у вас для меня не найдется, не так ли? – спросил Синклер, прямо как джентльмен, лениво обращающийся к другому джентльмену где‑нибудь в аристократическом клубе.
– Боюсь, что нет.
– У охранника тоже нет, – вздохнул Синклер. – Есть какая‑то особая причина, по которой меня лишают табака, или мужчины больше не курят?
Майкл невольно расплылся в улыбке.
– Наверное, Мерфи отдал приказ не давать вам сигарет, сигар и прочих подобных вещей. Должно быть, опасается, что вы попытаетесь спалить это место.
– Спалить вместе с собой?
– Согласен, – сказал Майкл. – Это было бы не слишком разумно. А современные мужчины курят, правда, меньше. Оказывается, курение вызывает рак.
Синклер смерил его скептическим взглядом, словно Майкл с полной серьезностью сообщил, что Луна сделана из молодого сыра.
– Ну хорошо. А спиртное сейчас в чести?
– Еще как. Особенно здесь.
Синклер выжидающе глядел на Майкла, пока тот решал, как поступить. Журналист понимал, что, если принесет Синклеру спиртное, грубейшим образом нарушит распоряжение Мерфи, да и Шарлотта наверняка не одобрит подобный поступок. Черт, в данных обстоятельствах это действительно было бы глупостью. С другой стороны, мужчина выглядит вполне спокойным и здравомыслящим. Тем более это отличная возможность заслужить доверие лейтенанта и вывести его на разговор про их длительное, полное приключений путешествие. Майкл до сих пор не имел ни малейшего представления, как Синклера и Элеонор угораздило оказаться на морском дне, связанными цепями.
– У нас в клубе всегда стоял графин с отличным портвейном, приготовленный для гостей.
– Смею вас уверить, что такой выпивки мы здесь не держим. В основном тут пьют пиво.
Синклер небрежно пожал плечами:
– Я бы и от пива не отказался.
Майкл обвел взглядом склад. В большинстве ящиков лежали либо консервы, либо посуда, но где‑то здесь должны находиться и ящики с легким светлым пивом.
– Никуда не уходите, – предостерег Майкл.
Он встал и пошел к следующему ряду, возле которого на бетонном полу темнел след крови Экерли. Обойдя пятно вокруг (и стараясь о нем не думать), нашел искомый контейнер с пивом и открыл крышку. Вынул две бутылки и, воспользовавшись швейцарским армейским ножом, откупорил. Возвратившись, передал одну Синклеру, стукнул по ней своей бутылкой, чокаясь, и вернулся на место.
Далеко запрокинув голову, Синклер сделал долгий глоток, после чего внимательно оглядел темную бутылку с изображением мужчины в парике на этикетке.
– Однажды такие бутылки стали причиной грандиозного скандала.
– Скандала?
– Это случилось, когда лорду Кардигану на банкетный стол поставили мозельвейн в похожей черной бутылке.
– И почему это стало проблемой?
– Лорд Кардиган был очень строг в таких делах, – сказал Синклер, подчеркнуто громко и внятно произнося имя знаменитого военачальника. – Он всегда требовал, чтобы ему на стол подавали исключительно шампанское.
– Когда это случилось?
– В тысяча восемьсот сороковом, если мне не изменяет память. Во время офицерского ужина.
Беседа принимала все более и более сюрреалистический характер.
Синклер тем временем продолжал рассказ:
– …все это, как вы понимаете, мне известно только с чужих слов. В ту пору я еще находился в Итоне.
Майклу снова пришлось напомнить себе, что Синклер и Элеонор жили в веке и мире, которые давно канули в небытие. То, что для Майкла было историей, для Синклера – лишь одной из повседневных новостей.
Синклер, зажмурившись, еще отхлебнул из бутылки, а затем медленно, очень медленно снова открыл глаза.
Восстановил зрение?
– Слабое пиво.
– Неужели? Надо полагать, бочковое пиво, к которому вы привыкли, было гораздо крепче, – предположил Майкл.
Синклер не ответил. Он молча разглядывал журналиста, о чем‑то размышляя. Осушив бутылку, он поставил ее на пол, возле прикованной цепью лодыжки.
– Все равно спасибо, – поблагодарил он Майкла.
– Да не за что.
Майкл помолчал, прикидывая, как направить разговор в интересующее его русло, но тут инициативу у него перехватил Синклер.
– Так что вы сделали с Элеонор? – спросил лейтенант.
Разговор определенно пошел не тем путем, на какой рассчитывал Майкл. Тем не менее он ответил, что Элеонор в порядке и отдыхает. В таком обтекаемом ответе не будет ничего страшного, решил он.
– Я не об этом спрашивал! – Тон лейтенанта резко изменился. – Где она? Я хочу ее видеть!
Майкл непроизвольно покосился на цепь, которой Синклер был прикован к трубе на стене.
– Почему вы не позволяете нам увидеться?
– Просто пока этого не хочет наш начальник.
Синклер фыркнул.
– Вы говорите как какой‑нибудь рекрут, слепо выполняющий все приказы начальства. – Он глубоко вздохнул и громко произнес: – Видел я, что из этого получается.
– Я посмотрю, что можно сделать, – ответил Майкл.
– Мы – обычные муж и жена, которые прошли рука об руку очень долгий путь. – Синклер решил зайти с другой стороны и произнес это уже в примирительном тоне. – Что плохого, если мы с ней повидаемся?
Муж и жена? Вот так новость; если бы Элеонор упомянула о них как о женатой паре, Майкл наверняка бы это запомнил. Синклер снова замедленно моргнул, но теперь Майкл отметил, что у лейтенанта еще и одышка.
– Вас так удивляет тот факт, что мы муж и жена? – спросил Синклер. – Она об этом не упомянула?
– Просто я об этом ее не спрашивал.
– Просто не спрашивали? – Он кашлянул и с сомнением покачал головой. – А может быть, не хотели знать правду?
– О чем вы говорите?
– Пожалуйста, не надо принимать меня за дурака.
– Я и не принимаю…
– Я офицер на службе ее величества, улан Семнадцатого полка, – произнес он со сталью в голосе. Подняв скованные руки, позвенел прикрепленной к стене цепью и добавил: – И не будь я в таком невыгодном положении, вы очень скоро пожалели бы о том, что посмели водить меня за нос.
Майкл, удивленный внезапной переменой в поведении Синклера, встал. Пиво так повлияло? Может, алкоголь на человека в его состоянии оказывает какое‑то особое воздействие? Или эти перепады настроения – особенность его характера? Какой бы крепкой ни была цепь, Майкл отошел от лейтенанта на несколько шагов.
– Вы хотите снова позвать охранника? – издевательски бросил Синклер.
– Мне кажется, вам не охранник требуется, а врач, – ответил Майкл.